Если вам когда-нибудь придёт в голову посетить Сеул, запомните один простой совет: никогда, блядь, никогда не жрите местную острую хуйню, если вам предстоит гулять по центру города. Звучит как очевидная хуйня, да? Но нахуя тогда я сам так накосячил?
День начинался заебись. Мы с женой шлялись по Гангнаму — да-да, тому самому, про который песня, от которой ебанулось полпланеты. Район для богатеньких мажоров, где каждый встречный кореец выглядит так, будто сейчас заснимет клип для к-попа. Витрины, бутики, тачки — весь этот гламурный пиздец.
— Я что-то проголодался, — говорю жене, разглядывая уличные лотки с едой.
— Только не бери ничего острого, — предупреждает она с той интонацией, с которой обычно разговаривают с детьми или дебилами.
Знаете, что-то внутри меня в этот момент щёлкнуло. Какой-то ебучий механизм, который срабатывает у русских мужиков, когда им говорят «не делай то» или «это слишком для тебя».
— Да ладно, — ухмыльнулся я, подходя к лотку с токпокки — этими ебучими рисовыми палочками в красном соусе. — Я же не тепличный цветочек.
Указал продавцу на самую острую хуету, которая у него была. Чтобы наверняка. Кореец, сука, ухмыльнулся и ещё добавил какой-то красной пасты сверху.
— Спайси вери, — говорит, показывая большой палец.
— Но-проблем, — отвечаю, гордо расправляя плечи.
Жена закатила глаза так сильно, что, казалось, увидела собственный мозг.
Первые три секунды были ничего так. Потом ебануло. Не знаю, что эти корейские садисты кладут в свои соусы, но такого я не испытывал даже когда по пьяни жрал перец чили целиком на спор.
— Бля... — только и смог выдавить я, пытаясь дышать ртом, как собака в жару.
— Вкусно? — спросила жена с той особой женской интонацией, которая переводится как «я же, блядь, говорила».
Проглотил эту огненную хуйню, надеясь, что в желудке будет полегче. Хуй там. В желудке началась термоядерная реакция. Я метнулся к автомату с напитками, купил колу и вылакал её залпом.
И вот тут мой желудок решил, что с него хватит этого издевательства. Он взбунтовался и предъявил ультиматум: или я срочно найду толчок, или он устроит мне прилюдное унижение, которое войдёт в анналы дипломатических отношений России и Кореи.
— Мне нужен сортир, — сказал я жене голосом, который обычно используют для объявления эвакуации при пожаре.
— Тут вроде был торговый центр... — начала она, оглядываясь по сторонам.
Но времени на поиски уже не было. Мой сфинктер перешёл в режим экстренного реагирования. Знаете эту панику, когда вы понимаете, что вот-вот обосрётесь? Это даже не страх, это какой-то первобытный ужас. Пещерный человек внутри тебя кричит: «БЕЖИМ К КУСТАМ!», но кустов, сука, в центре Сеула нет. Только стеклянные фасады и толпы людей.
Я почувствовал, как холодный пот течёт по спине. Ноги сами начали сводиться вместе, как будто я пытаюсь удержать ядерный взрыв между ягодицами.
— Быстрее, — шипит жена, таща меня за руку.
— Если я пойду быстрее, то обосрусь, — шепчу я в ответ таким тоном, что она сразу все поняла и побледнела.
Мы плелись по улице, как ебаный крестный ход. Я — сгорбленный, с перекошенной рожей и поджатой задницей. Жена — с выражением лица человека, который внезапно оказался сопровождающим у бомбы с часовым механизмом.
И тут — вы не поверите, ебаная вселенная так любит пошутить — из динамиков ближайшего магазина раздаётся: «ОППА ГАНГНАМ СТАЙЛ!»
Вы когда-нибудь пытались удержать жидкое дерьмо внутри себя под аккомпанемент песни, под которую весь мир несколько лет назад скакал как конченый? Это, блядь, сюрреализм чистой воды.
Группа корейских школьниц рядом начала пританцовывать. Я же в этот момент исполнял свой собственный танец — танец человека, который изо всех сил пытается не наложить в штаны на глазах у половины азиатского мегаполиса.
Светофор. Красный, сука. Стою, как тот чувак перед танками на площади Тяньаньмэнь, только моя битва куда более личная и приземлённая.
В животе что-то булькнуло так громко, что стоящая рядом корейская бабуля отшатнулась от меня, как от прокажённого.
Её взгляд говорил: «Ты что, пиздец, только что родил в себе Годзиллу?»
Я улыбнулся ей оскалом человека, проходящего через все круги адского водопада одновременно.
Зелёный свет. Я делаю первый шаг, и тут мой кишечник издаёт звук, который можно было бы использовать как спецэффект в фильме «Трансформеры». Прохожие оборачиваются. Жена делает вид, что не знает меня.
— Я не переживу этот позор, — шепчу я.
— Если ты обосрёшься посреди Гангнама, то и я не переживу, — отвечает она.
Торговый центр маячит в сотне метров, но эта сотня кажется марафонской дистанцией. Каждый шаг — как ходьба по минному полю, где мины заложены в твоей собственной жопе.
Мы проходим мимо уличного выступления каких-то к-поп танцоров. Они синхронно двигают бёдрами, а я синхронно сжимаю ягодицы, пытаясь удержать собственное дерьмо. Иногда мне кажется, что я прилагаю для этого больше усилий, чем они для своих отточенных движений.
И вот она — входная дверь торгового центра. Стеклянная, сверкающая, как ебучие врата рая. Я вломился в неё так, будто за мной гнались все демоны преисподней.
— Туалет?! — хрипло спрашиваю я у первого встречного сотрудника, выпучив глаза и показывая жестами что-то среднее между «я хочу сесть» и «у меня сейчас случится взрыв в штанах».
Кореец, к счастью, понял универсальный язык отчаяния и показал направо.
Я рванул туда со скоростью, которая посрамила бы олимпийских спринтеров. Распахнул дверь туалета так, что она чуть не слетела с петель. Внутри — пятеро корейских пацанов у зеркала, укладывающих свои идеальные причёски.
Они уставились на меня — взмыленного, красного, с безумными глазами иностранца, который ворвался в их царство красоты как вестник апокалипсиса.
— ИЗВИНИТЕ! — заорал я, протискиваясь к кабинке. Чуваки отпрыгнули от меня как от зачумлённого.
Что происходило дальше — это за гранью литературного описания. Скажу лишь, что если бы кто-то записал звуки, доносившиеся из кабинки, их можно было бы продать в Голливуд для озвучки сцен апокалипсиса.
Двадцать минут спустя я вышел к жене, ждавшей в холле. На лице — блаженство буддистского монаха, познавшего нирвану. В заднице — пустота и лёгкость воздушного шарика.
— Ну как ты? — спросила она, изучая мою походку на предмет следов катастрофы.
— Я только что пережил клиническую смерть жопы, — философски ответил я. — Думаю, мне положены новые штаны за моральный ущерб.
Она рассмеялась с облегчением:
— Пиздец, я уже представляла, как буду объяснять в посольстве, что мой муж обосрался под песню Gangnam Style.
— Ты действительно думаешь, что это была бы самая позорная история про русского туриста, которую они слышали? — усмехнулся я.
Вечером, валяясь на кровати в отеле и потягивая пиво (никакой острой еды, только пиво и чипсы, нахуй эти эксперименты), я философски заметил:
— Знаешь, я, наверное, единственный человек, который исполнил настоящий «Гангнам стайл» в самом Гангнаме.
— Ну, в клипе PSY скачет и имитирует верховую езду. А я чуть не обосрался под эту музыку и бежал на полусогнутых. По сути, тоже своеобразная «конная» походка.
— Ты ебанутый, — констатировала жена, но с такой нежностью, с какой обычно говорят «я тебя люблю».
С тех пор прошла неделя. Мы всё ещё в Корее. Я всё ещё ем местную еду. Но теперь перед каждым приёмом пищи я сначала сканирую местность на предмет общественных туалетов.
И да, песню «Гангнам стайл» я удалил из всех плейлистов. Нахуй такие триггеры.
Мораль сей басни такова: как бы ты ни был уверен в крепости своего русского кишечника, никогда, НИКОГДА не спорь с корейским перцем. Эта хуйня разработана местными генералами как химическое оружие — в этом я теперь уверен на все сто.
P.S. Ебучий токпокки всё равно был вкусный. Но больше никогда.
