Мост

Если в Петербурге идти по какому-нибудь мосту, навстречу обязательно попадётся такой человек: в очёчках, с бородой, ну понимаете, в общем. Не маркетолог, это точно, и не менеджер, ни в коем случае. Про инвестиции ничего вообще не знает и про соотношение доллара с евро тоже не знает. Упал там доуджонс или поднялся — это ему похуй, он, может быть, вообще никогда не слышал такой фамилии.

Он, скорее всего, поэт, но не полезный поэт, типа песенник, которые все уважаемые и зажиточные люди, а из тех ненужных поэтов, вредных, у которых ничего в стишках не складно и всё непонятно. Ну или, может быть, он стучит в каком-нибудь ансамбле на железном треугольнике. То есть не делает вообще ничего. И никуда не спешит, заметьте, медленно идёт, не опаздывает. И при всём при этом довольный вполне — то есть не валяется дохлый на помойке, а идёт по мосту и, блядь, улыбается.

И вот таких людей в городе Петербурге целые вагоны в метро ездят. Один со скрипочкой, другой с контрабасом, третий — вообще ясно, что полностью ебанутый, но тоже уже пьяный. И таких людей — их дохуя. И никто из жителей Петербурга не обращает на них внимания, потому что половина жителей — это они и есть, а другие к ним давно привыкли.

Зато если человек приезжает из другого города, в основном из Москвы, такое положение вещей вызывает в нём страшное раздражение. Потому что в этом случае нарушается основной принцип Справедливости, то есть кто-не-работает-тот-не-ест. А эти тут все не работают. И раз что-то едят, то, значит, из моего кармана мои личные продукты.

Петербуржцев же давит противоположная жаба: по их мнению, москвичи захапали себе все денежки и тратят их теперь на всякую хуйню — транспортные какие-то кольца и оскорбительные металлические карикатуры на пет-ра-первого. А ведь деньги можно тратить с гораздо большей пользой — накупить, например, ещё много-много уродов для кунсткамеры и зверушек для зоологического музея.

Дмитрий Горчев (с) "План спасения"

Гр. А.Толстой - Хождение по мукам
Прочитываю кусочками и всю дорогу натыкаюсь на места, после которых уже надо размышлять.
Сцена в третьей части романа, где Кузьма Кузьмич венчает деревенских девок под видом красного попа.

"Кузьма Кузьмич вышел без ризы, в одном стихаре и в засаленной
камилавке, прикрывавшей лысину. (Прежний поп мало того что убежал из-под
ареста, - успел ограбить ризницу.) Кузьма Кузьмич оглянул невест, -
красавицы, пышные, налитые! Женихи с испуганными лицами казались мельче
их. Кузьма Кузьмич, удовлетворенно крякнув, потер зазябшие руки и начал
обряд - быстро, весело, то бормоча скороговоркой, то гудя за дьякона, то
подпевая, но все - честь честью, слово в слово, буква в букву, как
положено.
Окончив венчание, он велел молодым поцеловаться и обратился к ним со
словом:
- В прежние времена вам говорили притчи, - расскажу вам быль. Лет
пятнадцать до революции имел я приход в одном глухом селе. Жил я тогда уже
в большом смущении, дорогие мои граждане. Я человек русский, беспокойный,
все не по мне, все не так, ото всего мне больно, до всего мне дело: ищу
справедливости. И вот один случай окончил мои колебания. Пришел ко мне
древний старик, слепой, с поводырем-мальчиком. Из-за онучи вытащил
трешницу, тоже старую, помял ее, пощупал, положил передо мной и говорит:
"Это тебе за сорокоуст по моей старухе, помяни ее за спокой ее души..." -
"Дедушка, говорю, ты трешницу возьми, твою старуху я и так помяну... А ты
издалека пришел?" - "Издалека, десять ден шел". - "Сколько же тебе лет
будет?" - "Сбился я, да, пожалуй, за сто". - "Дети есть?" - "Никого, все
померли, старуха жива была, шестьдесят лет прожили, привыкли, жалела она
меня, и я ее любил, и она померла..." - "Побираешься?" - "Побираюсь...
Сделай милость - возьми трешницу, отслужи сорокоуст..." - "Да ладно,
говорю, имя скажи". - "Чье?" - "Старухи твоей". Он на меня и уставился
незрячими глазами: "Как звали-то ее? Позабыл, запамятовал... Молодая была,
молодухой звали, потом хозяйкой звали, а уж потом - старухой да
старухой..." - "Как же я без имени поминать ее буду?" Оперся он на
дорожный посошок, долго стоял: "Да, говорит, забыл, от скудости это,
трудно жили. Ладно, пойду, добьюсь, может, люди еще помнят..." Вернулся
этот старик уже осенью, достал из-за онучи ту же трешницу: "Узнал,
говорит, в деревне один человек вспомнил: Петровной ее звали".
Все шестнадцать невест стояли опустив глаза, поджав губы. Молодые
мужья, напряженно-красные от тугих воротов рубашек, стояли обок с ними не
шевелясь. И народ затих, слушая.
- Русский человек как бурьян глухой рос, имени своего не помнил.
Господа господствовали, купцы денежки пригребали, наше сословие ладаном
кадило, и вам бы, красавицам, в те проклятые времена не из жилочки в
жилочку горячую кровь переливать, а увядать, как цветам в бурьяне, не
расцветши. - Кузьма Кузьмин прервал речь, будто задумавшись, снял
камилавку, поскреб лысину. Надежда Власова спросила негромко:
- Теперь можно идтить?"

Не знаю, как вам, а мне страшновато делается от таких историй...
Особенно -- Теперь можно идтить?
Что ни скажи народу, как не выверни ему правду, конец один - - Теперь можно идтить?

Люся меня обидела. Сказала, что я голодранец.
За это я отказался есть её суп. Это была моя месть.
С очень прямой спиной я пошёл в кулинарию за едой. У меня под домом кулинария. Там продают кишечные инфекции. Постоянным клиентам в подарок язва всего пищеварительного тракта.
Вы не представляете, как приятно быть одиноким мужчиной в женской очереди. Особенно если берёшь сентиментальные кефир и полуготовые шницеля.
Ах, как все сопереживают прямо вам в позвоночник!
Конечно, не все так просто. Надо ещё уметь дрогнуть голосом, произнося:
– Три голубца, пожалуйста.
И улыбнуться миру устало и снисходительно.
Разрушительная мощь этого приёма огромна. В нём больше чувств, чем во всех романах Шарлотты Бронте вместе взятых.
Чуткая очередь вздыхает выразительно. Будь эта очередь женской сборной по пляжному волейболу, я б на ней женился. Настолько мы друг другу симпатичны. Но пляжных волейболисток ещё с детства раскупают и сторожат потом с доберманами. В очереди клубятся одни метательницы молота и ядер, недефицитные с детства.
Я стесняюсь таким женщинам предлагать серьёзные чувства.
Обычно продавщица радеет обо мне, намекает недвусмысленно:
– Не берите блинчики, мужчина, возьмите строганов, он свежее.
Бровями взмахнёт, как птеродактиль, и ударение сделает:
– Свежее он!
И сразу понятно: блинчики сулят тяжёлое отравление – сыпь, удушье, долгую агонию. А от строганова выйдет лишь весёлая беготня по коридору, к сортиру и назад.
Так всегда было. А тут продавщица ничего не сказала. Только посмотрела в глаза долго, как бы прощаясь.
И промолчала.
И конечно, это оказались быстродействующие голубцы улучшенной ядовитости.
Очень, очень неудачно обиделся я в этот раз.

ещё больше историй для Вас в telegram - канале:

Вчера рассказывала профессору, как однажды мы с мамой решили пробудить волосяные луковицы. Рецепт мама вычитала в зло@бучей газетке "ЗОЖ".

Там рекомендовалось настоять водку на стручке красного перца и втирать в корни волос, и обещалось, что волосы все вырастут новые, блестящие, шелковистые.

Мама раздобыла на базаре самый огненный перец и сунула его в банку с водкой, но никто из нас не решился попробовать снадобье на себе. Грядущая шевелюра, она когда ещё будет, а сжечь остатки волосёнок страшно.

Банка стояла на полке в кухне, перец распадался в ней, становился похожим на заспиртованного инопланетянина Алёшеньку. Наконец, пришедший чинить трубу, слесарь одним махом выпил водку и закусил алёшенькой.

Мы с мамой смотрели на него во все глаза, ожидая медленной кончины в муках. Но слесарь только запил алёшеньку водичкой из-под крана и при следующей встрече спросил, нет ли у нас ещё перцовочки.

Это всё, что надо знать о взаимодействии мятущейся интеллигенции и глубинного народа.

Наталия Кочелаева.