Проклятое призвание.14. Без срока давности
Полюшко-поле,
Полюшко, широко поле,
Едут по полю герои,
Эх, да Красной Армии герои!
Советская песня
После того, как я спешно откланялась («одевайся теплее, на улице холодно», снова объятья, пьяный мутный взгляд отца, скептический взгляд его жены), настроение у меня какое-то непонятное, неопределенное. Я сама толком не понимаю, что чувствую…
Я всегда утверждала, что не люблю отца, что он мне не нужен. Я могла не общаться с ним годами. Его новые родственники для меня по сути – чужие люди, с которыми мне не о чем поговорить. Из всех них мне симпатична только теща, но, конечно, какой-то душевной близости у меня с ней нет да и не может быть.
Тогда зачем?..
Зачем было идти на этот день рожденья, чужой праздник чужих людей, слушать разговоры про дачу и Киркорова, смотреть концерт каких-то динозавров по ящику?
Могла ведь остаться дома.
От скуки?..
Одиночества?
И если отец совсем ничего для меня не значит, почему мне всегда нравились парни, похожие на него в молодости – высокие, стройные, темненькие? Когда-то он был очень хорош собой.
У Дэна были глаза отца.
Я не хочу об этом думать.
Я не хочу к нему (к ним ко всем) ничего чувствовать.
Я не хочу их любить.
Мне хочется стать совершенно равнодушной и холодной, как камень, чтобы другие люди, какими бы они ни были, вообще не могли добраться до меня, до моей души. Создать какую-то священную скорлупу, сквозь которую не сможет проникнуть ни одно неосторожное слово, ни один посторонний взгляд.
Забраться высоко-высоко, в свою башню из слоновой кости, и смотреть оттуда на всех свысока, и никому никогда не сбросить лестницы.
Замкнуть душу на семь замков, а ключи выкинуть в реку.
Чтобы никто и никогда не смог сделать больно.
Чтобы не страдать. Ничего не чувствовать.
Да, многие хотели бы прожить так жизнь.
Да вот только никто не может.
Ну, разве что какие-то монахи-схимники, дающие обет молчания и уходящие в пустынь. Все остальные вынуждены как-то вписываться в социум. Выстраивать отношения с родственниками, противоположным полом (инстинкт размножения – великая сила), коллегами. Друзья есть не у всех и не всем они нужны… Но от родственников и «половин» все-таки трудно куда-то деться.
Потому что нет на земле человека, который был бы как остров.
Все мы очень социальны, и мнение других людей для нас очень важно.
Развод всегда похож на гражданскую войну. Самые близкие когда-то люди вступают в боевые действия на территории отдельно взятой семьи. Каждый стремится сделать побольнее, уколоть, уязвить, укусить, окропить друг друга ядом. И безусловно получается – кто, как не эти близкие, знает все самые слабые места?
Только вся засада в том, что нельзя победить в гражданской войне…
Победа победившей стороны всегда будет победой Пирровой. Потерь будет столько, что победивший не обрадуется своему счастью…
И пострадают не только воюющие, но и все, кто окажется в зоне поражения… Прежде всего дети, конечно… Старенькие родители окажутся рядом – и их заденет…
Хорошо, конечно, говорить, что все эти разводные операции надо проводить побыстрее, чтобы процесс протекал более безболезненно. Только на практике так редко получается. Чем длительнее был брак, тем острее расставание.
Кто выиграл в результате развода моих родителей? Не знаю. Мне кажется, они и сами не могли бы ответить на этот вопрос, если спросить.
Война между ними шла много лет… Потом, через время, они почему-то начали вспоминать друг о друге только хорошее, какие-то моменты из общей юности, романтику первой любви. «Дела любовные – не уголовные». А мне почему-то вспоминались только крики и скандалы. Их бурные примирения приходились на ночное время суток, когда я спала. А днем творился какой-то ад кромешный.
Хотя, конечно, вполне вероятно, что это мне семейная жизнь запомнилась как какой-то мрак, ведь память избирательна. Возможно, что в действительности все было не настолько трэшово, детское сознание склонно к гиперболизации.
Кстати, не помню, чтобы меня мучила когда-то проблема выбора. Когда взрослые дяди и тети спрашивали, кого я больше люблю, маму или папу, меня поражала сама постановка вопроса. Естественно, маму, как можно сравнивать?
Я хорошо помнила, как мама играла со мной, когда я была маленькой, читала мне сказки, рисовала для меня бумажных кукол и вырезала картинки из глянцевых журналов. Конечно, она не была настолько заморочена на материнстве, как многие современные женщины, но, разумеется, любила меня.
Папа просто проживал на одной жилплощади.
Как я ни рылась в памяти, я не могла припомнить о нем ничего хорошего. Нет, кажется, пару раз он мне помог решить задачу по геометрии и еще иногда давал деньги на булочки. А когда мы были в деревне у бабушки, как-то складывали вместе дрова. Больше, хоть убей, ничего не припоминалось.
Что я есть, что меня нет.
Как можно привязаться к человеку, который тебя не замечает?
И это еще в лучшем случае…
В худшем ты выслушиваешь от него кучу гадостей про мать и про себя…
Потом, когда я уже выросла, он пытался что-то изменить. Может, вдруг осознал, что я его единственный ребенок и что других не будет. Начал вдруг интересоваться моей жизнью (хоть немного), с чего-то предпринимал попытки финансовых вливаний. А было уже поздно.
Мне было уже не нужно внимание отца. Я думала о мальчиках… Самый первый мужчина в жизни игнорировал меня, и я привыкла с этим жить.
Иногда мне казалось, что именно поэтому игнор – излюбленный метод наказания Вика – действовал на меня так болезненно.
Ведь нет ничего хуже, чем когда тебя не замечают.
Можно орать, можно биться в истерике, но если нет никакой реакции, все это теряет смысл.
Те уроки, которые мы выносим из своей семьи, выносим мы на всю жизнь.
Это какая-то прошивка в сознании, которая срабатывает на бессознательном уровне. И очень трудно с ней что-то сделать.