Голод начал грызть желудок, но Яромир не решался остановиться. Хлеб в котомке намок, а вода в бурдюке пахла болотом. Он жевал корень, найденный у ручья, но тот был горьким, как полынь. Лес будто испытывал его, и воин стиснул зубы, повторяя про себя: «Найти Ладу. Спасти детей». Мысль о девочке, чья рубаха лежала в его котомке, гнала его вперёд.

К полудню он услышал хруст. Замер, вглядываясь в туман. Из чащи выскочила волчья стая — три зверя, тощие, с жёлтыми глазами. Они рычали, обходя его полукругом, и Яромир понял: голод толкает их на отчаянный шаг. Он вытащил меч, отступая к дереву, чтобы прикрыть спину. Первый волк прыгнул, но клинок встретил его, и зверь, скуля, рухнул в траву. Второй бросился следом, но Яромир ударил его рукоятью, отшвырнув. Третий, самый крупный, зарычал, но вдруг замер, будто услышал зов. Стая отступила, растворившись в тумане, и Яромир выдохнул, чувствуя, как дрожат руки. «Не волки, — подумал он. — Её глаза».

Он двинулся дальше, и вскоре лес расступился, открыв поляну. В центре стояла ступа — огромная, вырезанная из чёрного дерева, с краями, покрытыми резьбой, похожей на змеиные кольца. Она казалась живой: кора вокруг неё шевелилась, будто корни дышали. Яромир замер, чувствуя, как оберег жжёт кожу. Ступа дрогнула, и из тумана донёсся шёпот — тот же, что преследовал его во сне. «Иди ко мне, воин…» Он стиснул меч, но не двинулся. Ступа качнулась, словно повинуясь невидимой руке, и медленно поплыла меж деревьев, исчезая в чаще.

Яромир выждал, пока шёпот стих, и подошёл к месту, где стояла ступа. Земля там была голой, без травы, и пахла гнилью. Он заметил след — глубокий, будто кто-то вдавил в почву огромный котёл. След вёл вглубь бора, и Яромир, помедлив, пошёл за ним. «Она играет со мной, — подумал он. — Но я не отступлю».

К вечеру лес стал ещё гуще, и Яромир решил разбить лагерь. Он нашёл укрытие под вывороченным дубом, чьи корни торчали, как кости великана. Костёр разгорелся неохотно, дым ел глаза, но тепло вернуло жизнь в озябшие пальцы. Яромир достал локон Лады, повертел в руках. В отблесках огня волосы казались живыми, и он поспешно убрал их, чувствуя укол страха. Ночь легла на лес тяжёлым покрывалом, и воин, прижавшись к корням, закрыл глаза.

Сон пришёл быстро, но был ядовитым. Яромир видел детей — десятки, сотни, стоящих в тумане. Их глаза были пустыми, а руки тянулись к нему, холодные, как лёд. «Помоги, — шептали они, но голоса сливались в один, низкий, чужой. — Ты не спасёшь их, воин». Он видел Ладу, но её лицо менялось, становясь морщинистым, с горящими глазами. Жестана смеялась, и её смех резал, как нож. «Ты мой, — пела она на древнем языке, и слова эти жгли разум. — Мой…»

Яромир проснулся, хватая воздух. Костёр погас, а вокруг всё покрылось инеем, как той ночью. Дыхание вырывалось паром, оберег пылал, будто раскалённый уголь. Он вскочил, оглядываясь. Лес молчал, но в отдалении, за деревьями, мелькнула тень — ступа, скользящая в тумане. Она остановилась, и из неё поднялась фигура — высокая, сгорбленная, с длинными руками, что тянулись к земле. Глаза её горели, как угли, и Яромир почувствовал, как разум мутится. Он стиснул оберег, и видение исчезло, оставив лишь шёпот, звенящий в ушах.

Утро пришло с дождём. Иней растаял, но холод остался. Яромир собрал котомку, проверил меч и двинулся за следами ступы. Он знал: Жестана близко, и каждый шаг приближал его к ней — или к гибели. Лес смотрел на него тысячами глаз, и воин, стиснув зубы, шёл вперёд, повторяя про себя клятву: «Найти Ладу. Спасти детей».

Глава 5. Старое проклятие

Дождь хлестал по лицу, но Яромир шёл, не останавливаясь. Следы ступы, глубокие, как раны в земле, вели в сердце Чёрного Бора, где деревья стояли так плотно, что свет умирал в их кронах. Лес дышал злобой: корни цеплялись за сапоги, ветви хлестали по плечам, а воздух был тяжёлым, пропитанным запахом гниющих листьев. Оберег Радомира пылал на груди, и Яромир, стиснув зубы, повторял про себя: «Найти Ладу. Спасти детей».

К полудню он вышел к заброшенной деревне. Дома, покосившиеся, поросли мхом и плющом, стояли в мертвой тишине. Улицы заросли травой, а колодец в центре был завален камнями, будто кто-то боялся, что из него полезет тьма. Яромир шагнул к ближайшему дому, и доски под ногами застонали, как живые. Внутри пахло плесенью, а на стенах, под слоем грязи, виднелись следы когтей — глубокие, будто вырезанные ножом.

Он обошёл деревню, вглядываясь в детали. В одном из дворов валялась детская колыбель, расколотая пополам. В другом — ржавый серп, покрытый бурыми пятнами, слишком похожими на кровь. У старой избы, что стояла на краю, он заметил алтарь — грубый камень, испещрённый рунами. На нём лежали кости, мелкие, птичьи, и высохший венок из полыни. Яромир замер, чувствуя, как оберег жжёт кожу. «Здесь всё началось, — подумал он. — Или закончилось».

В избе, что казалась волховской, он нашёл свиток — ветхий, сшитый из бересты. Буквы, вырезанные углём, были неровными, будто писавший торопился. Яромир развернул его у окна, где слабый свет пробивался сквозь щели. Слова, архаичные, но понятные, рассказывали о Жестане. Когда-то она была женщиной, знахаркой, что лечила травами и шептала молитвы богам. Но жажда силы привела её к подземным духам — к Чернобогу и его свите. Она пила кровь детей, чтобы продлить свою жизнь, и лес, напоённый её злобой, стал её домом. Люди сожгли её на этом самом алтаре, но душа Жестаны не умерла. Она ушла в корни, в тени, став чем-то иным — не живым, не мёртвым, но голодным.

Яромир сжал свиток, чувствуя, как ярость борется со страхом. «Не живая, — вспомнил он слова Радомира. — И не мёртвая». Он сунул свиток в котомку и шагнул к выходу, но лес вдруг ожил. Ветер взвыл, ветви заскрипели, и из тумана, что клубился за домами, донёсся шёпот: «Ты пришёл, воин…»

Он вытащил меч, оглядываясь. Тень мелькнула меж деревьев — высокая, сгорбленная, с руками, что волочились по земле. Жестана. Её глаза горели, как угли, и Яромир почувствовал, как разум мутится. Он стиснул оберег, и шёпот ослаб, но ведьма шагнула ближе. Её лицо, сморщенное, как кора, было почти человеческим, но губы, растянутые в усмешке, обнажали зубы, острые, как у зверя.

— Зачем ты здесь? — голос её был низким, словно земля пела. — Дети мои. Не твои.

Яромир поднял меч, но рука дрожала.

— Верни их, — выдавил он. — Или умри.

Жестана рассмеялась, и смех её резал, как нож. Она взмахнула рукой, и корни, вырвавшись из земли, хлестнули по ногам воина. Он рубанул мечом, но клинок лишь скользнул по коре, не оставив следа. Ведьма шагнула ближе, и её глаза впились в его душу, выворачивая страхи: погибшие товарищи, крики варягов, лицо матери, что умерла, когда он был ребёнком. Яромир зарычал, бросившись вперёд, но Жестана исчезла, растворившись в тумане.

Корни ударили снова, и один из них, острый, как копьё, пронзил его бедро. Яромир рухнул, хватая воздух. Кровь текла тёплой струёй, а лес кружился перед глазами. Он пополз, цепляясь за траву, и услышал её смех — теперь далёкий, но всё ещё ядовитый. «Ты слаб, воин…»

Сознание меркло, но Яромир, стиснув зубы, оторвал кусок рубахи и перетянул рану. Кровь замедлилась, но боль жгла, как огонь. Он дополз до алтаря, привалившись к камню, и достал свиток. Последние строки, почти стёртые, гласили: «Её сила — в душах. Её слабость — в сердце, что украла у смерти». Он сжал свиток, чувствуя, как силы уходят. Лес смотрел на него тысячами глаз, и воин, закрыв глаза, прошептал: «Лада… я найду тебя».

Когда он очнулся, дождь прекратился, но холод сковал тело. Рана пульсировала, но кровь остановилась. Яромир поднялся, опираясь на меч, и оглядел деревню. Туман рассеялся, открыв тропу, что вела глубже в бор. Он знал: Жестана ждёт его. И он пойдёт, даже если это будет его последним шагом.

Глава 6. Сны Милославы

Берегиня дышала тревогой. Туман, что стелился над рекой, сгустился, и горожане, кутаясь в плащи, спешили по домам, избегая чужих взглядов. Милослава сидела в своей горнице, глядя на пустую колыбель Лады. Пальцы её теребили льняную нить, что осталась от дочкиной рубахи, а сердце сжималось от тоски. Дни сливались в один бесконечный кошмар, но этой ночью что-то изменилось. Сон, что пришёл к ней, был не просто сном.

Она видела Ладу — маленькую, с косичками, что развевались, будто пойманные ветром. Девочка стояла у озера, чья вода была чёрной, как смола, и тянула к матери руки. «Мама, найди меня, — шептала она, но голос её был странным, будто эхо из-под земли. — Кукла… она держит её». Милослава хотела бежать к дочери, но ноги тонули в грязи, а озеро пело, низко, на языке, которого она не знала. Лада исчезла, и из воды поднялась тень — высокая, сгорбленная, с глазами, что горели, как угли. «Ты не заберёшь их, — прошипела тень. — Они мои».

Милослава проснулась, хватая воздух. Горница была холодной, свеча у изголовья погасла, а в окне дрожал лунный свет. Она встала, чувствуя, как дрожат руки, и зажгла огонь. Сон не отпускал — он был слишком живым, слишком реальным. «Лада жива, — подумала она, и мысль эта зажгла в груди искру надежды. — Она зовёт меня».

Утром Милослава собрала узелок: хлеб, нож, пучок сушёной полыни, что отгоняла злых духов. Она знала, куда идти. Озеро, что приснилось ей, было не выдумкой — старое Ведьмино озеро, в трёх верстах от Берегини, у кромки Чёрного Бора. Старухи шептались, что там водятся русалки, а волхвы избегали тех мест, говоря о тьме, что спит под водой. Милослава не верила сказкам, но сон был знаком. Она должна найти куклу.

Дорога к озеру была тяжёлой. Туман глушил звуки, а тропа, заросшая крапивой, жалила ноги. Милослава шла, сжимая полынь, и шептала молитву Мокоши, прося защиты. Лес смотрел на неё, и в шорохе ветвей ей чудился смех — тот же, что звучал во сне. Она стиснула зубы, повторяя: «Лада. Я иду».

Озеро открылось внезапно, будто лес расступился, пропуская её. Вода была неподвижной, чёрной, как в её видении, а берег порос камышом, что шевелился без ветра. Милослава остановилась, вглядываясь в отражение. Её лицо, измождённое, казалось чужим, но в глубине воды мелькнула тень — Лада? Она шагнула ближе, и камыши зашуршали, будто шепча.

На берегу, у корней старой ивы, она заметила что-то белое. Сердце ёкнуло. Милослава присела, разгребая траву, и достала куклу — маленькую, из льна, с вышитым лицом. На груди куклы была вырезана руна, похожая на когтистую лапу, а внутри, под тканью, что-то твёрдое, будто камень. Милослава сжала куклу, чувствуя, как пальцы немеют. «Это она, — подумала она. — То, о чём говорила Лада».

Кукла была холодной, и от неё веяло горьким запахом полыни. Милослава вспомнила слова старух: «В кукле — душа. Уничтожь её, и тварь падёт». Она сунула находку в узелок, но озеро вдруг дрогнуло. Вода пошла кругами, и из глубины донёсся шёпот: «Ты не заберёшь их…»

Милослава попятилась, хватаясь за нож. Тень, что мелькнула в воде, поднялась — высокая, сгорбленная, с длинными руками, что волочились, как корни. Жестана. Её глаза горели, как угли, а кожа, сморщенная, шевелилась, будто живая. Вода у берега забурлила, и из неё, с шипением, полезли тени — тонкие, как дым, с лицами, похожими на детские, но искажёнными, с пустыми глазницами. «Кукла моя. Душа моя», — пела Жестана, и голос её, низкий, как земля, ввинчивался в разум.

Милослава застыла, чувствуя, как страх сковывает ноги. Тени, скользя по воде, тянули к ней руки, холодные, как лёд. Одна коснулась её запястья, и боль, острая, как ожог, пронзила руку. Милослава вскрикнула, выронив нож, но образ Лады, зовущей из сна, вспыхнул в памяти. Она рванулась к берегу, но вода, словно живая, хлынула ей под ноги, обхватывая лодыжки. Камыши, оживая, хлестали по лицу, а шёпот Жестаны превратился в вой: «Моя… моя…»

Милослава упала, цепляясь за корни ивы. Кукла выпала из узелка, и тени, шипя, потянулись к ней. «Нет!» — крикнула Милослава, хватая куклу и прижимая к груди. Она вскочила, чувствуя, как вода тянет её назад, и, собрав остатки сил, полоснула полынью по воздуху, будто отгоняя духов. Тени взвыли, отступая, а Жестана, стоя в воде, подняла руку. Вода взметнулась стеной, но Милослава, сжав зубы, бросилась в лес, не оглядываясь. Камыши рвали одежду, шёпот гнался за ней, но ива, словно пожалев, сомкнула ветви, укрывая её от глаз ведьмы.

К вечеру она вышла к опушке, где начинался Чёрный Бор. Дыхание рвалось, ноги горели, а на запястье, где коснулась тень, остался багровый ожог, пульсирующий, как живое проклятие. Кукла, спрятанная в узелке, была на месте, и Милослава, сжав её, почувствовала, как руна под пальцами нагрелась. Она знала: Яромир ушёл в бор, и теперь её путь — за ним. Она не воин, но мать, и ради Лады она пройдёт через тьму. Сжав нож, она шагнула в лес, чувствуя, как оберег из полыни греет ладонь.

Тем временем, в глубине бора, Яромир, хромая, шёл по тропе, что вела к логову ведьмы. Рана в бедре пульсировала, но он не останавливался. Лес молчал, но шёпот Жестаны, что звучал в его снах, теперь был тише, будто она отвлеклась. «Что-то изменилось, — подумал он, касаясь оберега. — Но что?» Он не знал, что Милослава, с куклой в руках, уже идёт ему навстречу, и что их пути скоро пересекутся.

Глава 7. Песнь забвения

Чёрный Бор дышал холодом, и каждый шаг Яромира отдавался болью в раненом бедре. Кровь остановилась, но рана горела, а силы таяли, как снег под солнцем. Лес, казалось, сжимался вокруг, ветви цеплялись за плащ, а шёпот Жестаны, что звучал в снах, теперь был едва слышен, будто ведьма отвлеклась на другую добычу. Яромир стиснул оберег Радомира, чувствуя его тепло, и шёл дальше, повторяя: «Лада. Дети».

К вечеру он вышел к поляне, где среди сосен стояла одинокая изба. Она была низкой, поросшей мхом, с крышей, что провисала, как спина старухи. Дым вился из трубы, и запах трав — горький, но живой — разрезал мертвенный дух леса. Яромир остановился, вглядываясь. Свет в окне дрожал, и тень, мелькнувшая за занавеской, была человеческой. Он постучал, держа руку на мече.

Дверь скрипнула, и на пороге появилась женщина — седая, с лицом, изрезанным морщинами, но с глазами, острыми, как у сокола. Её рубаха, вышитая рунами, пахла полынью, а на шее висел амулет — коготь зверя, обмотанный нитью.

— Ведана, — представилась она, оглядев Яромира. — Ты ранен, воин. И не только телом. Заходи.

Яромир, помедлив, шагнул внутрь. Изба была тёплой, пропитанной запахом сушёных трав. На полках теснились горшки, пучки корней и кости, а в углу тлел очаг, отбрасывая блики на стены. Ведана указала на лавку, и Яромир, морщась от боли, сел. Она осмотрела его рану, не спрашивая, и покачала головой.

— Корень Жестаны, — сказала она, касаясь багровой кожи вокруг раны. — Её яд в тебе. Если не выжечь, умрёшь к утру.

Яромир стиснул кулаки.

— Жестана… Ты знаешь её?

Ведана кивнула, доставая горшок с мазью, что пахла смолой и кровью.

— Знаю. Она старше этого леса. Питается душами детей, чтобы держаться в этом мире. Её сердце — не плоть, а тьма, украденная у смерти. Сталь её не возьмёт.

Яромир вспомнил свиток из заброшенной деревни, слова о слабости Жестаны.

— Как её остановить?

Ведана промолчала, нанося мазь на рану. Жжение было адским, и Яромир зашипел, но боль отступила, сменившись холодом. Травница села напротив, глядя в огонь.

— Есть зелье, — наконец сказала она. — Яд, что сожжёт её дух. Но цена высока. Оно убьёт и того, кто его выпьет. Ты готов?

Яромир замер. Мысль о смерти не пугала его — он видел её в глазах варягов, в крови товарищей. Но оставить Ладу и других детей в лапах ведьмы? Он сжал оберег, чувствуя, как бронза впивается в ладонь.

— Если это спасёт их… я выпью.

Ведана посмотрела на него, и в её глазах мелькнула тень уважения.

— Ты не первый, кто идёт за ней. Но первый, кто не боится. — Она поднялась, доставая с полки пузырёк с чёрной, как смола, жидкостью. — Это зелье свяжет твой дух с её. Ударь в сердце — и она падёт. Но твоя душа… она уйдёт с ней.

Яромир взял пузырёк, чувствуя его тяжесть. Жидкость внутри шевелилась, будто живая. Он сунул его в котомку, но слова Веданы эхом звучали в голове. «Жертва, — подумал он. — Ради детей». Он кивнул травнице, поднимаясь.

— Благодарю. Где её логово?

— Иди к Сердцу Бора, — ответила Ведана. — Там, где деревья клонятся к земле, а корни пьют кровь. Она ждёт тебя, воин. И помни: её сила — в страхе. Не дай ей увидеть твой.

Яромир вышел из избы, чувствуя, как рана ноет, но силы возвращаются. Ночь легла на лес, и звёзды, едва видимые сквозь кроны, казались глазами богов. Он взглянул на пузырёк, что лежал в котомке, и вспомнил Ладу — её смех, ямочки на щеках. «Я найду тебя, — прошептал он. — Даже если это будет последнее, что я сделаю».

Лес молчал, но в отдалении, за деревьями, мелькнула тень — ступа, скользящая в тумане. Яромир стиснул меч и шагнул вперёд, зная, что тропа, начатая у капища, ведёт к смерти. Его или Жестаны.

Глава 8. Пробуждение силы

Чёрный Бор сжимал Яромира в своих объятиях. Туман, густой, как смола, глушил шаги, а деревья, склонившиеся к земле, шептались на ветру, будто живые. Рана в бедре ныла, но зелье Веданы держало его на ногах. Пузырёк с чёрной жидкостью, спрятанный в котомке, оттягивал плечо, словно напоминая о цене. Яромир шёл к Сердцу Бора, чувствуя, как оберег Радомира жжёт грудь. Шёпот Жестаны стих, но тишина леса была хуже — она обещала бурю.

К полудню он заметил следы на тропе — отпечатки босых ног, маленькие, почти детские, но рядом — кровь, алая, свежая. Яромир присел, касаясь земли. Кровь была тёплой, а рядом лежал пучок полыни, раздавленный сапогом. «Не Лада, — подумал он, сердце ёкнув. — Кто-то другой». Он поднялся, сжимая меч, и двинулся быстрее, чуя беду.

Лес расступился, открыв поляну, где корни сосен сплетались в узлы, похожие на кости. В центре стояла женщина — Милослава. Её рубаха была изорвана, на запястье багровел ожог, а глаза, полные решимости и страха, впились в Яромира. В руках она сжимала куклу — льняную, с руной на груди. Яромир замер, не веря.

— Милослава? — выдохнул он. — Что ты здесь делаешь?

Она шагнула ближе, дрожа, но голос её был твёрд.

— Лада звала меня. Во сне. Я нашла это, — она подняла куклу, и руна на ней блеснула, будто глаз. — Её душа… Жестаны. Она в этой кукле.

Яромир нахмурился, вспоминая свиток из деревни. «Её слабость — в сердце, что украла у смерти». Он взял куклу, чувствуя, как пальцы немеют. Внутри, под тканью, что-то твёрдое, живое, билось, как сердце.

— Где ты её нашла? — спросил он, возвращая куклу.

— У Ведьминого озера, — ответила Милослава, сжимая узелок. — Она пыталась утащить меня. Тени… дети с пустыми глазами. Но я вырвалась.

Яромир посмотрел на её ожог, на кровь, что капала с царапин.

— Ты не должна быть здесь, — сказал он, но в голосе не было упрёка. — Это не твоя битва.

— Это моя дочь, — отрезала Милослава, и глаза её вспыхнули. — Я не останусь в Берегини, пока Лада в её лапах.

Яромир кивнул, чувствуя, как её решимость отдаётся в его груди. Он достал свиток, развернул его перед ней.

— Здесь сказано, как изгнать Жестану. Обряд крови. Кукла — её душа. Если вонзить в неё рунный клинок и пролить кровь, она падёт. Но… — он замолчал, глядя на пузырёк в котомке, — это опасно.

Милослава сжала куклу.

— Я сделаю обряд. Ты сражайся с ней.

Лес вдруг дрогнул. Ветер взвыл, и корни, сплетённые в земле, зашевелились, как змеи. Яромир вытащил меч, встав перед Милославой.

— Она знает, — прошептал он. — Готовься.

Милослава кивнула, отступая к дереву. Яромир шагнул к центру поляны, где корни образовали круг, похожий на алтарь. Он достал нож, вырезал на ладони руну — молнию Перуна, — и капнул кровью на землю.

— Перун, дай мне силу, — прошептал он, чувствуя, как оберег пылал. — Защити нас.

Лес ответил воем. Туман сгустился, и из него, скользя, появилась ступа — чёрная, с резьбой, что шевелилась, как черви. Жестана поднялась из неё, высокая, сгорбленная, с глазами, что горели, как адский огонь. Её смех резал, как нож, и Яромир почувствовал, как разум мутится.

— Ты принёс мне её, — пропела она, глядя на Милославу. — Куклу. Душу. Отдай, и я пощажу тебя.

Милослава, стоя у дерева, начала шептать слова, что пришли к ней во сне — древние, на языке богов. Кукла в её руках задрожала, руна засветилась. Жестана зашипела, шагнув к ней, но Яромир преградил путь, подняв меч.

— Не тронь её, — рыкнул он.

Ведьма взмахнула рукой, и корни, вырвавшись из земли, хлестнули по его ногам. Яромир рубанул, но клинок лишь скользнул по коре. Жестана смеялась, и её глаза впились в его душу, вытаскивая страхи: крики матери, кровь товарищей, лицо Лады, пустое, как у мёртвой. Он стиснул оберег, и видения отступили.

Милослава, не останавливаясь, резала ножом ладонь, капая кровью на куклу.

— Мокошь, прими мою жертву, — шептала она. — Верни души. Изгони тьму.

Кукла вспыхнула, и Жестана взвыла, хватаясь за грудь. Яромир, воспользовавшись моментом, бросился к ведьме, но корни поймали его, обвивая, как змеи. Он упал, чувствуя, как силы уходят. Милослава, видя это, крикнула:

— Держись, Яромир! Я почти…

Жестана повернулась к ней, и лес ожил. Тени детей, с пустыми глазами, полезли из земли, тяня к Милославе руки. Она стиснула куклу, продолжая обряд, и руна на ней загорелась ярче. Яромир, борясь с корнями, достал пузырёк Веданы. «Пора, — подумал он, но замер. — Не сейчас. Ещё не время».

Он рванулся, разрубая корни, и встал между Милославой и тенями.

— Закончи обряд! — крикнул он. — Я держу их!

Милослава кивнула, вонзая нож в куклу. Кровь хлынула, и Жестана, взвыв, рухнула на колени. Тени детей растаяли, но лес не утих. Яромир, тяжело дыша, посмотрел на Милославу.

— Это не конец, — сказал он. — Она ждёт нас в Сердце Бора.

Милослава, сжимая куклу, кивнула.

— Идём вместе.

Яромир взглянул на тропу, что вела вглубь, и почувствовал, как пузырёк в котомке шевельнулся. Лес смотрел на них, и воин, стиснув меч, шагнул вперёд, зная, что последняя битва близко.

продолжение следует…

Он обещал сменять несколько золотых слитков на деньги, а остальное отдать на хранение в банк, там как раз должны были привезти пару новых современных сейфов. Происхождение ценностей больше не вызывало вопросов. После пережитого, Михаил доверял Лизе безоговорочно.

Павел решил завершить все дела в Полевском, собрать нехитрые пожитки и вернуться, чтобы остаться с Полей.

Но перед всем этим, мужчины обратились в полицию Полевского. Те, на удивление, быстро собравшись, накрыли банду в разбойничьем логове, но в сети попалась только мелкая рыбешка. Бирюк исчез, да и тело Катеринки не обнаружили. На допросах разбойники показали, что главарь поручил им прикопать труп, а уж куда делась мёртвая Катеринка они не знать не знают и ведать не ведают. Нашли только кровь на полу и кровати, да кинжал. Поэтому полицейские не стали расследовать убийство — нет тела, нет дела, формула действенна во все времена.

Камни, оставшиеся в разбойничьей избе, тоже пропали, во всяком случае, полиция не задавала никаких вопросов относительно них. Может сами и присвоили? Кто ж теперь узнает.

Поля выздоравливала — всё еще слабая, но идущая на поправку достаточно быстро. Знахарка врачевала её настоями трав, хорошим питанием, прогулками по лесу и новыми книгами. Как рисковал Павел, спасая её, Поля уже ведала и испытывала к парню бесконечную благодарность. И даже больше. Сердце, никогда не знавшее любви, птичкой трепыхалось в груди, стоило ей увидеть юношу. Она расцветала, глаза сияли, и это уже не была та бесцветная Поля, которую девушки встретили прошлым летом, у лесного шалаша.

Матильда тоже отходила от пережитого кошмара и, не без помощи целебного знахаркиного настоя, вновь стали слышны её звонкий смех, песенки и шутки над подругами. Зная, что у неё теперь есть деньги и верный защитник, Матильда предавалась мечтам, как распорядиться этим к своему удовольствию. Кое-что в этой жизни не меняется, например, её жажда красивой жизни. Приедет Михаил и она умчится с ним.

И только Лиза не чувствовала облегчения. Да, ответа перед законом избежать удалось, но внутренний жандарм не давал покоя. Снова и снова переживала самый жуткий момент своей жизни — она убила человека. Несомненно, Катеринка была плохой, жестокой и хотела их убить, но смириться с произошедшим Лиза не могла. Она пробовала молиться — напрасно и тщетно. Ей снились кошмары и в них всегда присутствовала кровь. Море крови. Во снах Лиза шла в ней то по колено, то по пояс. Горячая, тёмно-красная, густая, пахнущая мокрым железом, и Лиза вязла, как в болоте. И шёпот. Её преследовал постоянный шёпот «Кровь, кровь, кровь…» Она вскакивала в ужасе посреди ночи и боялась заснуть. Успокоительные настойки не помогали.

История с разбойниками закончилась тем, что выпачканные в крови девушки и Михаил, со связанными за спиной руками, очутились на круглой солнечной поляне, рядом с мирно лежащим волком, который даже ухом не повёл. Будто каждый день видал и не такое.

Матильда потом попросила прощения у Лизы за то, что совершила после крика Михаила. Лиза тогда оцепенела, глядя на окровавленные руки и подруга вынуждена была трясти её, и даже надавать пощёчин, чтобы та очнулась. Матильда, на которую тоже попала кровь Катеринки, сумела собраться — отхлестав подругу по щекам, быстро обтерла кровь своей одеждой, и сжимая Лизину руку с шаром одной рукой, а другой ухватив Михаила, практически заставила её совершить прыжок. Лиза так и не смогла понять, как у неё получилось переместиться к лесной избушке. Она помнила только волка, его страшные жёлтые глаза, так похожие на глаза Бирюка. Знахарка на эти слова хмыкнула и сказала, что не мудрено, зверь-то непростой, но объяснять подробности отказалась.

Знахарка равнодушно слушала про все похождения, ведь девушкам пришлось поведать их с самого начала для Михаила и Павла, и оживилась только раз, в момент, когда Лиза рассказывала о пророчестве цыганки. С тех пор девушка часто ловила на себе её внимательный взгляд, что не могло не беспокоить и без того натянутые Лизины нервы.

Закончившая ежедневные дела, знахарка пожелала выпить чаю и присоединилась к девушкам. Они так до сих пор не знали ни имени, ни прозвища доброй женщины. Даже Поля и Павел обращались к ней … да никак они её не называли. Между собой именовали знахаркой, а в глаза просто на Вы. И похоже было, что её это устраивало, во всяком случае никаких обид и требований они не слышали. Хозяйка избушки обычно не докучала им расспросами и рассказами, но в этот раз разговорилась:

— Время дочерей. Поведать?

— Да, — вежливо ответила за всех Лиза. Знахарка смущала её своеобразной манерой разговаривать и нежеланием объяснять странности. Матильду она, похоже, раздражала и немного пугала. И только Поля в ней души не чаяла, оно и понятно почему. — Расскажите, пожалуйста.

— Настают времена тёмные. Всегда рядом Недобрые. Забирают сильных, смелых. Мужчин. Защитников. Преодолеть врага зримого. Есть враг другой. Невидимый. Недобрый. Гибнут мужчины. Остаются женщины. Сражаться с Недобрыми. Только дочери. Их время.

Опять сказания, уныло подумала Лиза. Мало мне было преданий старины глубокой от Хозяйки Медной горы. И наша бабушка туда же. Почему бы ей не оставить их в покое. Ведь знает, через что они прошли. Но вслух ничего не сказала.

Однако знахарка, словно прочтя Лизины мысли, усмехнулась, глядя ей в глаза, но девушке казалось, что та смотрит ей в самое сердце, и проговорила в своей телеграфной манере:

— Не преданья это. Не так глубока старина. Собираются дочери. Избранные народом. Защитить.

— Я извиняюсь, — вмешалась Матильда. Знахарка недовольно посмотрела на неё, но девушка не смутилась. — А вот Недобрые это кто? Разбойники, тати или враг посылает диверсантов в тыл? И что женщины могут с ними сделать? Иголкой уколоть или одеколоном в глаза прыснуть?

— Мати, — укоризненно сказала Поля. — Что ты такое говоришь? Vivere est militare! Разве не это имел ввиду твой отец, когда учил стрелять, фехтовать и держаться в седле подобно гусару?

— Жить — значит сражаться? — ехидно сказала Матильда. — Это был любимый батюшкин тост.

С любопытством знахарка оглядела Матильду, внимательно так, оценивающе, словно генерал, осматривающий новоприбывшего солдата, пытается понять, для чего тот сгодиться. И это очень не понравилось строптивой Матильде.

— Ну да, — вызывающе заявила она. — Знатный гусар получился бы из меня! Но ведь большинство женщин так не могут.

— Собираются. Время дочерей. Общество. Упражняются в доблести, — туманно ответила знахарка, а подруги, мало что понимая, только удивлялись её многоречивости. — Попасть не просто. Закрытое. Особые только. Есть знаки.

— Какие? — тут же подступила с расспросами Матильда. Она обожала быть уникальной, выдающейся и не такой как все.

— Особые, — спокойно сказала знахарка.

— Так, а кто ж эти Недобрые? — робко спросила Поля, с обожанием глядя на женщину. — Они люди или …

— Являются людьми низшие из них, — знахарка умела нагнать интриги. — Во главе существо. Откуда неизвестно. Навь? Мир другой?.

Лиза вспомнила объяснения малахитницы про множество миров-комнат. Но вслух сказала совсем другое:

— А к чему это нам? Мы тут с какого боку?

— Грядут времена. Тревожно. Страшно, — она снова посмотрела в Лизины глаза своим особым взглядом и добавила. — Впереди огонь, кровь, смерть. Много крови. Много смерти.

Лиза поёжилась, словно в комнате согретой жаркой печью, распахнулось окно в зиму и её окатило ледяным воздухом. Она отвела взгляд. Не могла Лиза сейчас думать о тревожных временах, ей бы с собой разобраться — с мыслями, со снами, с направлением дальнейшего пути. В голове каша, на душе раздрай. Всё, что ей нужно в настоящий момент — это передышка, возможность заползти в тёмную нору, отлежаться, зализать раны.

— Война? — тихо спросила Поля. — Да?

— Не знаю, — впервые смутилась знахарка и отвела взгляд. — Страшное.

Видимо, устав говорить, женщина замолчала и не ответила более ни на один вопрос. Волк сидящий на крылечке, учуяв настроение хозяйки, громко завыл.

— Что такое? — нахмурилась Катеринка. Она прошла в избу, небрежно бросила плащ на скамью и по-хозяйски устроилась рядом с атаманом. Хотела высказать колкость о замеченном беспорядке, не убранном после драки, но вдруг увидела то, что лежало на столе.

— Девка твоя выкуп предлагает, — кивнув на камни, сказал Бирюк. — Бает, что втрое больше припрятано. И она отдаст всё за волю для подружки и хахаля.

Катеринка хорошо разбиралась в драгоценных камнях и золотых самородках. Они с батюшкой ездили на прииски, в музеи, на выставки и он нанимал опытного ювелира, который обучал её. Сейчас, перебирая лежащие перед ней странные камни - отборные, крупные, чистые, ещё негранёные - Катеринка понимала, что они настоящие, первосортные. Да и золото было того самого цвета, который говорит о наименьшем количестве примесей. И вся эта красота, небрежной кучкой, вызывающе лежала на сомнительной чистоты столе в паршивом домишке, окружённая плебеями, не знавшими её настоящей ценности. А Катеринка знала. Как и то, что можно сделать для получения наибольшего барыша. Эти мужланы пропью-прогуляют, за понюшку табаку спустят в ближайшем кабаке. Мысленно, Катеринка уже прибрала камни в свой сундучок и решала, что можно продать первым, но лицо, как известно, она держать умела, поэтому никто не догадывался о её интересе. Вслух сказала, презрительно сморщив нос:

— И откуда у девки такие камни? Украла поди? Шлюхи воруют при первой же возможности.

— Ну тебе ли не знать? — невинно заметил Бирюк. — Что глаза пучишь? Думаешь, не узнаю, чем промышляла? В мамки-то из потаскух поднялась наша цаца!

Ни один мускул не дрогнул на лице хозяйки борделя, хотя внутри бушевало пламя ненависти. Даже глаза не выдали её - смотрела на сокровища. Не время сейчас ссориться с Бирюком, у неё тут неоконченное дело и ещё эти камни...

— Ну да ладно, кто старое помянет… — продолжил как ни в чем не бывало атаман. — Камни-то хороши. Я готов подумать про выкуп, но только за девок. Мужика не отпущу. Робята не поймут.

Про какого мужика он всё твердит? Катеринка огляделась и наконец заметила Михаила. Не сумев совладать с собой, она попыталась встать из-за стола, но Бирюк ручищей пригвоздил её к скамье.

— Ишь какая резвая, — хмыкнул он. — Я не дозволял вставать. Побледнела смотрю... Знаешь этого господина? Чего молчишь, дура? Полюбовник твой?

Расценив молчание Катеринки, как подтверждение его слов, Бирюк повернулся к лежащему Михаилу:

- Охохонюшки, вашсиясь! Совсем, смотрю, в бабах не разбираешься. Чего у тебя одни шлюхи? Что эти две, что Катька. Доведут они тебя до цугундера, как пить дать. Со шлюхой вязаться всё одно, что чёрта в дом впустить. Ты, гляжу, вроде из благородных, неужто приличную не нашёл? С Катькой-то я сам по молодости гужевал да потом выкинул. А ты ею потасканной не побрезговал! Эхехехе…

— Заткнись! Заткнись, каторжное отродье! — закричала, не выдержав, Катеринка. — Мразь! Ничтожество! Пёс смердячий! За всё, что ты сделал, тебя убить мало! Это я тебя вышвырнула из своей жизни! Слышишь? Я, а не ты. И полиции тебя сдала тоже я! И деньги твои забрала! Мы с Емелькой их поделили!

Катеринка осеклась, но поздно.

— Ну вот, голубка, всё и открылось, — растянул губы в страшной ухмылке Бирюк.

Он подозревал такой расклад, но до последнего не верил, что она, совсем тогда молоденькая, охмурила матёрого зверя. После допросов и суда его приговорили к пожизненной каторге, потому что блюстители закона знали всё и сумели доказать это присяжным.

Он вспомнил, как ломали его в полицейском управлении, как шёл по этапу пешком, в дождь и зной, как собратья по несчастью помирали в дороге, не выдержав тягот пути, скудной кормежки и болезней. Александру, вновь завоёвывая авторитет, пришлось несколько месяцев спать вполглаза, чтобы не придушили во сне, и жестоко драться. Спину полоснула боль — отголосок мучительного каторжного труда. Удалось вырваться из неволи и, с несколькими земляками, лютою зимой уйти в побег. Тогда Бирюк преступил последний рубеж, отделяющий человека от зверя, он съел умершего товарища.

Александра, молодцеватого, удалого атамана, практикующего насилие в рамках расширения наслаждения, почти не осталось. Теперь он Бирюк — душегуб, опасный и жестокий, потребность мучить и убивать заменила все остальные человеческие радости. Иногда ему бывало тошно от себя нынешнего, но случалось это всё реже.

— Ну, ничего, — с ядовитой лаской в голосе сказал атаман. — Вот закончу с девками, и до тебя дело дойдет.

Катеринка задрожала, поняв, что угодила в ловушку. Но она так просто не сдастся.

— Ну что, касатики, — весело обратился Бирюк к своим подельникам. — Сменяем девок на злато и каменья?

— Ты атаман, тебе и кумекать, — осторожно сказал Лизин конвоир.

— А я и решил, — Бирюк хлопнул руками по столу и встал. Он кивнул на Лизу. — Эту отпущу. И мужика, ладно уж. А белокурочку себе оставлю. Хороша чертовка!

— Ты ничего не попутал, атаман? — сдерживаясь изо всех сил, процедила Катеринка. Конечно, не время ей диктовать условия — позиции шаткие, почти нет аргументов для спора, но она обязана победить, используя все возможности. Иначе погибнет и совсем не в переносном смысле. — У нас был уговор, что девок мы не отпускаем. Одна тебе, другая мне. И господина я заберу. Неужели ты не хозяин своему слову, Бирюк?

Если Бирюк и растерялся, то виду не подал. Уговор действительно был, его сообщники при этом присутствовали и слово нужно было держать. Ему еще дела проворачивать с этой шайкой. Всех не убьёшь. Но Катеринку он списал со счетов и выполнять уговор не собирался. Опять же камни он уже видел в своём кармане. С таким кушем можно и за границу! И Матильда…

— Я принял решение, — заявил он. — Если камни существуют в действительности, то поделим их и вся недолга. А девку и мужика я отпускаю, как жест доброй воли, чтобы Матильдочка оценила мою доброту и была полюбезнее.

Бирюк загоготал, а сам подумал, что совсем необязательно камни достанутся и Катеринке, а ежели произойдёт подобный казус, то он не обещал её отпустить и оставить в живых.

— Страсть сделала тебя глупцом, как и всех, кто связался с этой девкой! — в бешенстве закричала Катеринка, догадавшись, о чем думает Бирюк. — Ну ничего, я сама устраню маленькое препятствие.

Катеринка ловко выскочила из-за стола и бросилась к Матильде. В руке блеснул кинжал. Она отчаянно замахнулась…

Всё это время Лиза стояла возле стола, сжатая как пружина, и выжидала момент, не вслушиваясь в развернувшуюся вокруг драму. Она схватила шар и метнулась к Матильде. Настигла Катеринку в последний момент, когда нож почти вонзился в шею жертвы, и стукнула её шаром по голове. Удар пришёлся на затылок, вышел смазанным и не причинил нападающей особого вреда, лишь отвлёк. Катеринка схватилась за голову и разжала руку, державшую кинжал. Лиза подхватила его, оттолкнула Катеринку и плюхнулась на кровать, закрыв подругу своим телом. Шар она крепко сжимала в правой руке.

Ошалевшие разбойники смотрели, не вмешивались. Всех, кроме позабытого Михаила, интересовало, чем закончится девичья схватка. Бирюк, невольно восхищаясь решительностью бывшей любовницы, размышлял, а не поторопился ли он с приговором.

Упавшая рядом с кроватью Катеринка так и осталась на полу, не подымаясь. Она встала на колени, потрясла головой, приходя в себя, и, увидев Лизу, оскалилась.

— Ты то мне и нужна, мерзавка! — потеряв рассудок от приступа ярости, она видела перед собой вместо Лизы, бледную моль Анхель, сводную сестрицу. — Настало время покончить с тобой, тварь! Ты забрала у меня всё! Отца, богатство, будущее! Твоя мать, старая сука, швырнула мне сотню! Как будто я дешёвка! Но я нашла тебя, сестричка! И сейчас убью! И всегда буду убивать! Даже в аду, куда провалишься за то, что сделала! Ненавижу!

Выхватив из ботинка короткий нож, она попыталась вскочить, но запутавшись в юбках, рухнула обратно. В бессильной ярости ткнула резаком ногу Лизы и зашлась в истерическом смехе. Лиза закричала. Матильда, скрытая от нападавшей спиной подруги, подалась вперёд, желая помочь.

— Кровь, кровь! — бесновалась Катеринка. — Пусть льётся кровь!

Внезапно, резко изогнувшись, она вскочила и в следующий момент вновь бросилась в атаку. Лиза инстинктивно выставила перед собой обе руки — кинжал в левой, шар — в правой. Катеринка налетела на клинок со всего размаху, не успев ударить, захрипела, задергалась в агонии и рухнула на девушек, залив их горячей тёмной кровью.

И в момент, когда Катеринка обмякла, Михаил подскочил к оцепеневшим подругам, оттолкнул ногой тело так, что между ними и, неподвижно стоявшими, разбойниками образовалось препятствие, и закричал:

— Лиза, действуй, твою мать! Мати, помоги ей!

— Попалась, потаскуха!

Он потащил её к кровати, швырнул и принялся расстёгивать ремень, опоясывающий рубаху, пьяно ухмыляясь и бормоча:

— Что ж ты за дура такая… ведь я по хорошему с тобой хотел… пеняй на себя, сама виновата…

С этими словами Бирюк замахнулся ремнём, а Матильда, лежавшая словно поломанная кукла, брошенная злым ребёнком, сумела лишь зажмуриться. Но удара не последовало. Комнату наполнили звон, стук, грохот, яростные крики и шумное дыхание — Михаил дрался с атаманом. Кулачный бой двух тяжеловесов в маленьком помещении — зрелище не для слабонервных. Дерущиеся опрокинули стол и посуда с него с грохотом покатилась по полу. На шум прибежали разбойники.

Пока на них никто не обращал внимания, Лиза проскочила к Матильде, и они скорчились вдвоём на узкой кровати, со страхом наблюдая за битвой.

Михаил дрался отчаянно, но медведю не одолеть стаю волков — силы неравны, и скоро всё закончилось. Разбойники недоумённо смотрели на неизвестно откуда взявшиеся персоны, но благоразумно молчали. Бирюк с трудом поднялся с грязного пола, вытер кровь с лица затрапезным полотенцем и тяжело шлепнулся на скамью. Михаил, со связанными за спиной руками, лежал в углу избы, сжимая зубы, чтобы не стонать от боли.

— Ну что, шалавы, уразумели, кто здесь масть держит! — зарычал главарь, злобно сверкая глазами. — Мне неведомо откуда взялся этот франт, но он вам не помощник и скоро я разделаю его как свинью. Из живого ремней нарежу да присолю хорошенько. Ноги отрублю и в лесу подыхать брошу. А что касается вас, сучки… С бабами не воюю, но могу и изменить своему кодексу. Например…

Бирюк с удовольствием перечислял, что он с ними сделает чуть погодя. Глаза психопата начали стекленеть, рот переполнился слюной, и она тонкой струйкой стекала из уголка. Видя такое, даже бывалые, не знающие сострадания, сообщники Бирюка почувствовали себя неуютно.

У Лизы кровь леденела в жилах от страха, но каким-то самым дальним краешком ума, видимо тем, где собрались крупинки воли, она осознавала, что нужно биться. За себя, за перепуганную Мати, за отважного Михаила, за Полю, которая где-то там. Лиза не умеет драться, но она может придумать… что-нибудь предпринять… Про какой кодекс он говорил? Почему у этого страшного человек подобные слова в ходу? Может он не так прост, как хочет казаться? Может она сумеет как-то достучаться до его разума? У них же есть золото, камни. Надо предложить выкуп. Пусть отвлечётся. Ей нужен шар и необходима возможность сосредоточится на прыжке в лесной домик, куда она и собиралась, но видимо Михаил, присоединившийся в последнее мгновение, сбил прыжок.

— Послушайте, дяденька, — Лиза хотела, чтобы слова прозвучали громко, но горло сжимал спазм и вышло невнятное сипение.

— Эй, атаман, тут девка лопочет чегой-то, — осторожно обратился к Бирюку один из бандитов.

— Которая? — рыкнул тот. Мужик указал на Лизу. — Тащи сюда.

Бирюк облокотился на стол, торопливо поставленный разбойниками на место. Расколотая посуда так и осталась валяться на земляном полу.

Мужик подвёл Лизу к столу, грубо сдернув её с кровати и умудрившись больно ущипнуть за грудь несколько раз. Лиза морщилась, но терпела. Некогда изображать оскорблённую невинность. «Это не я. Это не со мной. Главное выиграть время. Пусть всё получится. Господи, пусть получится».

— Ну? — Бирюк, вновь чувствуя себя хозяином положения и предвкушая потеху, слегка подобрел. — Балакай, чего хотела. Но учти, бабы мне не советчики.

— Отпустите нас. Мы выкуп заплатим, — торопливо сказала Лиза. Она решила сообщить всё сразу. Ведь неизвестно, что придёт в голову этим страшным людям. — У нас есть золото и камни. Много.

— Ишь, заливает, краля, — заржал Лизин конвоир, стоявший за её спиной, и снова больно ущипнул её. На этот раз пониже спины. — Со страху девка навыдумывала. Чур эта моя, ишь какая гладенькая.

— Я не вру, — Лизу затошнило от омерзения. — Посмотрите в моей котомке. Вон она, у кровати лежит.

Бирюк мотнул головой, один из разбойников шустро притащил мешок и высыпал содержимое на стол. Лиза, перед прыжком, успела прихватить горсть камней на всякий случай и теперь они весело сверкали при свете лучин. Разбойники обомлели. Кто-то присвистнул и выругался. Бирюк сгрёб камни в середину стола и отодвинул лишнее, желая рассмотреть сокровище. Шар лежал совсем рядом с Лизой, только руку протянуть, и она сдерживалась, чтобы не смотреть на него, не схватить, не переместиться отсюда далеко-далеко. Нельзя. Есть ещё Мати и Михаил. Держись, Лизхен…

— Здесь только малая часть ценностей, — проговорила она, подогревая интерес. — Остальное припрятано. Нужно съездить в город и забрать.

— Ну, допустим, я поверил, — осклабился атаман.

Он постарался скрыть любопытство, но Лиза видела, что его зацепило. Про других разбойников и думать не нечего, они разинули рты и алчно сверкали глазами. Лиза успела это заметить, окинув быстрым взглядом всё вокруг. Матильда с надеждой смотрела на неё с кровати. Михаил болезненно морщился в своём углу, но встретившись с Лизаветой глазами, подмигнул. Мол, всё правильно.

— И каким образом думаешь со мной расплатиться? Отпустить вашу компанию сейчас, а цацки потом? Мне известно, что вы из Сосновоборска к нам пожаловали, неблизкий путь. Какой резон вам возвращаться? За дурака меня держишь?

Так Лизок, спокойно, наживку он заглотил, подсекай осторожно, чтоб не сорвался. В голову лезли рыболовные слова, ведь ситуация весьма напоминала ловлю рыбы, которой она увлекалась в беззаботном детстве.

— Согласна, — покорно склонила голову Лиза. — Нужно взять одного из нас и съездить за выкупом. А двое останутся здесь, в закладе, как и эти камни.

Всё. Она сделала, что могла и теперь нужно просто ждать. Понятно, что никто никуда не поедет. Ей нужен шар и несколько минут. А разбойник пусть размышляет, как добраться до Сосновоборска

Возможно, всё бы получилось так, как задумала Лиза, но дверь в избу отворилась и появился персонаж, которого никто из них троих не ожидал здесь увидеть.

- Ты же знаешь, мужчины меня не пугают, – растянула губы в циничной усмешке Матильда. – Опыт какой-никакой имеется. Но этот человек... Он безумен, точно тебе говорю. Конечно, как всякий представитель противоположного пола, красоту мою оценил и сделал непристойное предложение. Но его взгляд… Он… он … как бездонный колодец. Смотрит на тебя и словно мысленно разрезает на кусочки. Ни о каком сладострастии и речи нет. Безумный, совершенно безумный взгляд свихнувшегося душегуба.

Матильда всё же заплакала, тихо, без всхлипывания, просто слёзы частым горохом покатились по щекам. Лиза, ни разу не видевшая подругу в таком состоянии, растерялась и принялась лихорадочно рыться в котомке, достала кусок белой холстины, вытряхнув из неë гостинцы щедрой Хозяйки Медной горы, и обняв Матильду одной рукой, второй принялась осушать её слёзы.

Девушки молча просидели в сквере около получаса, каждая думала о своём. Лиза вспоминала домик лесной знахарки, собираясь с мыслями перед прыжком. О чём размышляла Матильда неизвестно, но вскоре она сказала, улыбаясь:

- Я такая голодная! У меня припрятано несколько ассигнаций. Давай перекусим в вокзальном буфете.

- Мы можем взять только чай, - подхватила Лиза, обрадованная переменой еë настроения. – У меня припасов полным полна коробочка.

- Да, твоё приключение оказалось куда выгоднее моего, - рассмеялась Матильда. Она попыталась приподнять котомку одной рукой и не смогла. – Ой! Там что, булыжники?

- Мне нужно тебе кое что сообщить, - смущенно сказала Лиза, ещё не рассказавшая подруге о дарах Хозяйки.

Они вошли в здание вокзала и первым, кого увидели, стал Михаил, вернувшийся в Сосновоборск на петербургском поезде. Матильду захлестнули эмоции. Ужасное похищение, радость освобождения - всё это было свежей душевной раной, от которой она еще не отошла. Полностью открыться Лизе невозможно - слишком юна, неопытна подруга в подобных делах. А Михаил претендовал на роль рыцаря и поэтому, совершенно не стесняясь окружающих, Матильда сперва кинулась ему в объятия, а потом начала колотить маленькими кулачками по его могучей груди, перемежая бессвязные восклицания горькими слезами.

Михаил, шокированный бурной встречей, схватил Матильду в охапку, приказал Лизе, которая была рада ему чрезвычайно, следовать за ними, и выскочил на улицу. Свистом подозвал извозчика, безошибочно выбрав наилучший из вереницы скопившихся экипажей, усадил девушек и велел кучеру ехать домой.

Дома, поручив Лизавету верному лакею Архипу, Михаил отвел Матильду в кабинет, где девушка продолжила выяснение отношений более сдержанно.

- Где ты был так долго, чёрт побери? – выговаривала она Михаилу. – Ты обещал беречь меня. Tu me menti? Да? Лгал? Отвечай же! Ты был так был нужен нам, нужен мне...

Михаил смотрел на сердитый румянец, на растрепавшиеся белокурые локоны, на сверкающие глаза, на нежные губы, осыпающие его бранными словами и жалобами, и с трудом сдерживал глупую, счастливую улыбку. Последние месяцы в Петербурге он изнемогал, уже поняв, что болезнь матери - притворство. Ловушка, призванная привязать блудного сына к себе. Михаил уехал сразу, как только убедился, что её здоровью ничего не угрожает, пригласив двух хороших своих приятелей-докторов, заявивших в один голос, что матушка совершенно здорова, а вот он нуждается в отдыхе и смене обстановки.

Встретив Матильду на вокзале, неряшливую, чумазую, и невыразимо прекрасную, он окончательно убедился, что любит и жизнь без неё бессмысленна. Он никогда не признавался Матильде в чувствах, не обещал прекрасного будущего и не предлагал замужества, но вдали от неё, в Петербурге, подле матери и сестёр, повидавшись с прежним своим окружением, осознал, как дорога ему эта хрупкая, нежная и решительная девушка. Он не стал оправдываться, молча выслушал упрёки и крепко обнял Матильду, не как возлюбленный, а как старший брат, когда она, выплеснув гнев, тихо заплакала.

Всю эту бурю Лиза пережидала в столовой, ей не терпелось рассказать подруге, а теперь и Михаилу, про сокровища. Наконец, приведшая себя в порядок, Матильда присоединилась к Лизе, а Михаил запаздывал, он отдавал необходимые распоряжения слуге, чтобы с удобствами разместить неожиданных, но желанных гостий. И вот, наконец то, они втроём сидят за столом, накрытым к чаю.

— Я всё ему рассказала, — Матильда смущенно смотрела на подругу. — Ты же знаешь, Мишель на нашей стороне.

— Всё-всё? — только и смогла сказать Лиза. Она, конечно, была не против его посвящения в их дела, только немного переживала за историю с Союзом трёх девиц, стесняясь выглядеть глупо, и застенчиво посмотрела на Михаила. Тот ободряюще улыбнулся.

— Ну, в общих чертах, — туманно ответила подруга. — Слишком много всего произошло.

— Ну, тогда смотрите, — и Лиза высыпала на стол каменья.

В наступившей тишине стало слышно, как в соседней комнате жужжит муха, попавшая в паутину. Ошеломленные Матильда и Михаил смотрели на гору сокровищ, высотой с добрый пасхальный кулич. Зелёные, красные, синие, белые камни переливались в огнях свечей, горевших в высоких бронзовых канделябрах. Самоцветы были разных размеров — начиная с фасолины и заканчивая садовой сливой. Среди камней попадались золотые слитки разнообразных форм.

Первой, как всегда, опомнилась Матильда. Она погрузила ладони в сверкающую кучу и радостно сказала:

— Теперь мы богачки! Ай да Лизка, ай да тихоня!

Михаил, взяв кусочек золота и несколько камней, стал внимательно их рассматривать, нацепив очки. Минут через 10 он сказал:

— Я не особо разбираюсь, но камни странные. Огранка непривычная, но, судя по блеску, они настоящие.

— Конечно, настоящие, — фыркнула светящаяся от радости Матильда. — Нешто у Хозяйки Медной горы фуфел какой будет?

Она не встретилась с малахитницей, но пальцы перебирали настоящие рубины, алмазы, изумруды, золотые слитки, поэтому девушка легко забыла о собственном скептическом отношении к сказочному персонажу.

— Девицы, — осторожно начал Михаил. — А вы точно правду мне рассказываете? Это действительно подарок… хмм… особы, о которой говорите?

Матильда попыталась возмутиться, но Лиза, сделав, запрещающий знак рукой, сказала:

— Я понимаю Вас, Михаил. Это похоже на выдумку, на сказку. И я до сих пор думаю, что вот-вот проснусь и всё исчезнет.

— Ну уж нет, — притворно нахмурилась Матильда. — Это всё настоящее. Уж я то точно не сплю.

По её лицу пронеслась лёгкая тень неприятных воспоминаний и она встряхнула головой, отгоняя их. Михаил внимательно посмотрел на Мати и помрачнел.

Сошлись на том, что сомневающийся Михаил покажет несколько камней знакомому ювелиру. Наступила ночь. Хозяин дома пошел проверить, готова ли спальня для подруг. Девушки остались в столовой одни.

— Мати, нам нужно выяснить, что с Полей, — прервала молчание Лиза. — Мне так тревожно.

— Завтра с Мишелем поговорю и поедем вместе, — беспечно сказала Матильда. Теперь, когда рядом её верный рыцарь, она вновь позволила себе быть легкомысленной особой. — Поездом до Полевского, а там экипаж возьмём. С моим медведем нас точно ни один кучер не обидит.

— А вдруг завтра будет поздно?

— Ну мы же не можем ехать ночью? — резонно заметила Матильда. — Отдохнем и со свежими силами в дорогу. Путь неблизкий.

— У меня же есть шар, — Лиза достала камень из котомки, которая теперь всегда была при ней, ведь в платье не было карманов. — Ты как хочешь, но я …

— Так, погоди, — всполошилась подруга. — Я никуда тебя одну не пущу. Давай вместе, хоть мне и боязно.

— Но ты же видела, как он действует? — Лиза просительно смотрела на Матильду. — Не бойся. Двоих он переносит без проблем.

В прошлый раз, во всяком случае, подумала она, но сомнения свои не озвучила.

— Ну хорошо. Чего делать-то нужно?

— Возьми меня за руку.

Девушки стояли посреди комнаты. Испуганная Матильда и решительная Лиза, которая закрыв глаза, стала представлять место для прыжка. Шар в её руке нагрелся и завибрировал. Михаил, вошедший в комнату, только и успел схватить Матильду за руку. В следующий момент вся троица исчезла.