Если коротко — Пушкин открыл жанр «киберспортивной фантастики». Только до появления фантастики и киберспорта. Его одно из самых известных произведений — «Пиковая дама» — это рассказ про мегапопулярную в свете игру в карты с элементами философских вопросов. Попадание в тогдашнюю аудиторию стопроцентное благодаря невероятно простому порогу входа (31 страница текста итого), очень узнаваемым персонажам, невероятной куче пасхалок, сарказму и актуальной теме.
А предыстория такая. Пока мы со школьными группами осенью ездили по Пскову, зарулили в театр. Он во Пскове неожиданно крутой. Ставили как раз Пушкина. Проблема в том, что дети не поняли сюжет и ещё минут 15 обсуждали после спектакля, что же это такое было и кто выиграл или проиграл. Вроде, очевидно, что Германна где-то прокатили, но вот где и как?
Поэтому мы сейчас поговорим про пасхалки «Пиковой дамы», как Пушкин вьехал сапогом в зубы понтёру и немного про математику. Кстати, Александр Сергеевич был тем ещё кутилой, что не совсем вяжется с образом, который дают на литературе в школе. И поскольку вы сейчас, скорее всего, дома, предлагаю прикоснуться к прекрасному.
Давайте начнём читать, а я буду рассказывать про то, что происходит. Вот одна из онлайн-версий. Ниже спойлеры.
Первая фраза после эпиграфа:
«Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова. Долгая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом часу утра.»
Произведение современное. В смысле, оно издавалось в журнале, куда писал Пушкин за солидные гонорары. С точки зрения читателя всё происходит прямо здесь и сейчас, то есть, буквально, пару недель назад. Это значит, что играют в современные Пушкину игры, конкретно здесь речь про самую популярную — штосс. В тривиальном случае это игра, похожая на подбрасывание монеты, но чуть более сложная. Один игрок называет карту, второй открывает по две карты с колоды (отбрасывая их налево и направо) до появления загаданной. На чью сторону она упала — тот и забирает свою ставку и столько же денег у оппонента.
Играли в штосс, как мы видим, ночами напролёт, и с интересом. Это признак того, что в игре есть не только 50/50, но и существенный метагейм — что-то за пределами атомарного раунда.
Вторая важная вещь в этом абзаце — точка зрения автора. Пушкин очень долго решался, как же показать, с одной стороны, внутренние терзания главного героя Германна (что требует третьего лица, то есть всеведущего автора), а с другой — как превратить всё это в а-ля пост очевидца. Первые черновики были от первого лица, финал — от третьего. Но обратите внимание, если убрать личные местоимения вроде «однажды [они] играли» из предложений, конструкции всё равно останутся такими, как будто Пушкин — очевидец. Чего он и добивался. В современной литературе это важный приём при работе от третьего лица — «читая мысли» героев, мы можем включаться в их точку зрения.
Идём дальше. Буквально парой предложений ниже нас уже погружают в дебри игры:
«– Проиграл, по обыкновению. – Надобно признаться, что я несчастлив: играю мирандолем, никогда не горячусь, ничем меня с толку не собьёшь, а всё проигрываюсь!
– И ты ни разу не соблазнился? ни разу не поставил на руте?.. Твердость твоя для меня удивительна.
– А каков Германн! – сказал один из гостей, указывая на молодого инженера, – отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароли, а до пяти часов сидит с нами и смотрит на нашу игру!»
Для современных детей в театре вся эта композиция звучит примерно как «На инсте гейта минусовый хуррик, в бубле, в агре» — это легендарная фраза из Eve Online: «вблизи звёздных врат обнаружен линейный крейсер класса Ураган, враждебный нашей корпорации, недавно совершивший акт агрессии (что не позволяет ему пропрыгнуть во врата), и он накрыт антигиперпрыжковым полем (что мешает ему уйти на короткий прыжок без врат)». То есть Пушкин «вёл репортаж» с места событий на языке читателя.
«Ставить на руте» — это повторять ставку на ту же карту, что в прошлом раунде штосса. Предполагалось, что это может помочь победить теорию вероятности, поскольку можно было удваивать ставку (загибать пароли) до выигрыша. Это как в рулетке ставить на красное сначала рубль, потом два (чтобы выигрыш второго раунда полностью перекрыл проигрыш прошлого), потом четыре и так далее — частая, но на практике не работающая стратегия игроков, познавших самые азы тервера. Наш второстепенный герой Сурин придерживается очень спокойной стратегии играть мирандолем, то есть всегда — одиночными ставками.
Читаем дальше:
«– Германн немец: он расчетлив, вот и всё! – заметил Томский. – А если кто для меня непонятен, так это моя бабушка графиня Анна Федотовна.
– Как? что? – закричали гости.
– Не могу постигнуть, – продолжал Томский, – каким образом бабушка моя не понтирует!
– Да что ж тут удивительного, – сказал Нарумов, – что осьмидесятилетняя старуха не понтирует?»
В этом месте дети окончательно теряются, потому что бабка почему-то не понтирует. Лингвистическая норма слегка сдвинулась со времён арапа Петра Великого, поэтому дети смеются. Дальше речь сразу про Париж и Лондон, и, вроде, понятно, что речь про понты.
На самом деле речь про то, что старуха не играет. Она не понтирует, то есть никогда не пытается играть в роли понтёра. Понтёр — это тот из игроков, кто загадывает карту. Есть две роли: банкомёт (он определяет максимальную ставку и раздаёт карты) и понтёр (ставит куш против банка). Позже из других игр появился мем «взять на понт», то есть блефовать высокой ставкой, который в несколько изменённом виде дошёл и до нас.
Пушкин, судя по досье в полиции, был известным банкомётом, то есть почти всегда инициировал игру сам, вызывая и провоцируя игроков рядом ставить против него. А вот вымышленная графиня Анна Федотовна на такие провокации никогда не велась.
Дальше очень интересная речь про неё:
«В то время дамы играли в фараон.»
Главой позже мы видим описание:
«Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад.»
То есть полностью Пушкин представил её существенно позже. Но именно тут он заложил первую черту образа (что позволяет читателю впасть в фундаментальную ошибку атрибуции, строя из одной черты сразу целый образ). Важно название игры — фараон. Это предшественник штосса. Это как если бы современным игрокам в «Доту» сказали бы, что чья-то бабушка резалась в первый «Варкрафт» или всех рвала в сетевом «Квейке».
Продолжаем чтение:
«В тот же самый вечер бабушка явилась в Версаль, аu jeu de la Reine. Герцог Орлеанский метал; бабушка слегка извинилась, что не привезла своего долга, в оправдание сплела маленькую историю и стала против него понтировать. Она выбрала три карты, поставила их одна за другою: все три выиграли ей соника, и бабушка отыгралась совершенно.
– Случай! – сказал один из гостей.
– Сказка! – заметил Германн.
– Может статься, порошковые карты? – подхватил третий.
– Не думаю, – отвечал важно Томский.»
Выиграть соника — первые две карты с колоды назвались «лоб» и «соник», то есть речь про мгновенную победу с первой раздачи. Но важнее упоминание «порошковых карт». Правила игры в штосс менялись не только в игровой плоскости, но и в плоскости защиты от шулеров. Потому что даже простой шулерский приём, чуть сдвигавший вероятность в сторону банкомёта, резко увеличивал его прибыль к концу 7-часовых игровых посиделок. Порошковые карты — это специально изготовленная колода, где часть рисунков наносилось порошком, который выдерживал перемешивания, но не выдерживал трения о сукно стола. Тогда на картах не было числовых обозначений карт, то есть если на ту же тройку нанести порошком два символа вверху и внизу, можно получить трением о стол туза. Но чаще так поступали с другими картами. Собственно, уязвимость была поправлена в следующем релизе как раз мелкими числами в углах каждой карты.
Но когда герои слышат про необычайный выигрыш, подозревают не мистику, а вполне банальное шулерство.
Штосс оброс целыми ритуалами. В частности (нам это будет позднее важно по сюжету), нужно было каждый раз в приличном обществе открывать новые колоды. Причём две штуки: одну брал банкомёт, вторую брал понтёр. Понтёр вынимал из своей колоды загаданную карту и накрывал её ставкой (деньгами). Банкомёт же перемешивал новую колоду и раздавал из неё. После этого колоды уничтожались (скорее всего — использовались для игр без ставок или передавались куда-то в игорные дома похуже). Это делало очень нерентабельным подделку сразу десятков и сотен колод. При малых ставках стратегия себя оправдывала.
С другой стороны, я не знаю, как тогда паковались колоды, но сейчас они пакуются по возрастанию номинала карты. То есть банкомёт получал преимущество в возможности недостаточно случайного перемешивания.
Читаем дальше:
«– Paul! – закричала графиня из-за ширмов, – пришли мне, какой-нибудь новый роман, только, пожалуйста, не из нынешних.
– Как это, grand'maman?
– То есть такой роман, где бы герой не давил ни отца, ни матери и где бы не было утопленных тел. Я ужасно боюсь утопленников!»
Это, похоже, двухступенчатая шутка, и её хорошо обыгрывают в театре. Первая часть абстрактна и понятна (новый роман, но не из нынешних), а во второй Александр Сергеевич издевается над современной ему литературой. В смысле, что под эти три критерия мало что попадает в принципе из тогдашнего современного. Это как сейчас хороший фильм, но чтобы без «бвонг» в трейлере, без взрывающегося вертолёта и шуточек посреди драки.
Дальше очень интересный блок:
«[графиня] участвовала во всех суетностях большого света, таскалась на балы, где сидела в углу, разрумяненная и одетая по старинной моде, как уродливое и необходимое украшение бальной залы; к ней с низкими поклонами подходили приезжающие гости, как по установленному обряду, и потом уже никто ею не занимался. У себя принимала она весь город, наблюдая строгий этикет и не узнавая никого в лицо. Многочисленная челядь её, разжирев и поседев в её передней и девичьей, делала, что хотела, наперерыв обкрадывая умирающую старуху. Лизавета Ивановна была домашней мученицею. Она разливала чай и получала выговоры за лишний расход сахара; она вслух читала романы и виновата была во всех ошибках автора; она сопровождала графиню в её прогулках и отвечала за погоду и за мостовую. Ей было назначено жалованье, которое никогда не доплачивали; а между тем требовали от неё, чтоб она одета была, как и все, то есть как очень немногие.»
Наверное, это самый современный участок сатиры. Про это произведение Белинский написал, что это, скорее, анекдот, а не повесть, но при этом — верх мастерства. Что интересно, среднюю его фразу вырвали из контекста и часто используют в цитатах без похвалы. Полная вот:
«Пиковая дама» — собственно не повесть, а мастерской рассказ. В ней удивительно верно очерчена старая графиня, её воспитанница, их отношения и сильный, но демонически-эгоистический характер Германа. Собственно, это не повесть, а анекдот: для повести содержание «Пиковой дамы» слишком исключительно и случайно. Но рассказ — повторяем — верх мастерства.
Скорее всего, имелось в виду достижение огромного эффекта за счёт очень сжатой подачи информации. Каждое слово неслучайно и раскрывает сразу огромную цепочку смыслов. Именно поэтому в переводе Проспера Мериме на французский гораздо больше деталей — он занимался не только и не столько переводом, сколько локализацией культурного контекста. По фрагменту выше у нас наблюдается сразу три очень узнаваемых и бьющих точно в инсайты аудитории описания: старухи, прислуги и Лизаветы (инсайты — это внезапное понимание ситуации в зоопсихологии и психологии, и «чёткое попадание» в контексте психолингвистики, когда читатель внезапно ощущает близость к ситуации).
«Пиковая дама» успешна и потому, что Пушкин работал с мыслями читателя, а не пытался делать выводы за него в тексте (длина не позволяла) — и даже сейчас мы получаем нужное отношение к Лизе в этом блоке. Хотя обычно раскрытие персонажа требует как минимум «спасения котика», то есть значимого поступка. Вот почему он такой крутой, среди всего прочего.
Теперь рассмотрим пример безупречной иронии, очень важной при этом для раскрытия персонажей. Пушкин один за другим как бы походя выкладывает инсайты аудитории (чтобы собрать столько наблюдений, нужно много времени, и обычно такие вещи растягивают на целые главы, а тут парой предложений):
«Лизавета Ивановна её не слушала. Возвратясь домой, она побежала в свою комнату, вынула из-за перчатки письмо: оно было не запечатано. Лизавета Ивановна его прочитала. Письмо содержало в себе признание в любви: оно было нежно, почтительно и слово в слово взято из немецкого романа. Но Лизавета Ивановна по-немецки не умела и была очень им довольна.»
Сцена на балу. Что мне дико импонирует, в произведении нет реально ничего лишнего. Княжна Полина упоминается ровно дважды, первый раз как персонаж третьего плана вот здесь. Она вообще проходной герой, но зато как прекрасно на базе этого разворачивается целая побочная история в эпилоге!
«Странное дело! В самый тот вечер, на бале, Томский, дуясь на молодую княжну Полину ***, которая, против обыкновения, кокетничала не с ним, желал отомстить, оказывая равнодушие: он позвал Лизавету Ивановну и танцевал с нею бесконечную мазурку.»
В ходе танца у них диалог. Там есть реакция Лизы: «Лизавета Ивановна не отвечала ничего, но её руки и ноги поледенели...» — и почему-то эта реакция прочитывается партнёром. Причина очень простая: если сейчас мы полагаемся больше на визуальные признаки, то тогда было совершенно нормально танцевать — и передавать много информации внутри танца. В частности, через прикосновения. Особенно, когда это один из немногих социально-допустимых способов прикоснуться к кому-то противоположного пола. Ближайший аналог — во многих странах с развитой традицией торга участники сделки держатся за руки в своего рода рукопожатии, пока торгуются. Так они считывают не только слова, но и невербалику друг друга. Естественно, на балу партнёр почувствовал, что Лизавете это важно, и продолжил разворачивать мысль.
Перескакиваем через важный сюжетный поворот к следующей сцене:
«Утро наступало. Лизавета Ивановна погасила догорающую свечу: бледный свет озарил её комнату. Она отёрла заплаканные глаза и подняла их на Германна: он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лизавету Ивановну.»
Пушкин хотел сказать… В общем, хрен знает, что он хотел сказать, но современные ему читатели прочитали это как «Германн = реинкарнация Наполеона» или близким образом. А это уже политическая история, которая порождает ещё пласт комментариев. То есть обсуждения в свете. Пока же важно, что внезапно в этот момент герой становится куда более отрицательным, чем мы могли ждать от него раньше.
Следующая глава, начинается ещё группа пасхалок (точнее, тонкой иронии для современников, знакомых с деталями серьёзной игры):
«В Москве составилось общество богатых игроков, под председательством славного Чекалинского, проведшего весь век за картами и нажившего некогда миллионы, выигрывая векселя и проигрывая чистые деньги. Долговременная опытность заслужила ему доверенность товарищей, а открытый дом, славный повар, ласковость и весёлость приобрели уважение публики. Он приехал в Петербург. Молодёжь к нему нахлынула, забывая балы для карт и предпочитая соблазны фараона обольщениям волокитства. Нарумов привёз к нему Германна.»
Оставим в стороне молодёжь и обратим внимание на две вещи: упоминание векселей и тот факт, что Чекалинский был опытным игроком в штосс. То есть человеком, доказавшим, что навык в игре решает. В подбрасывании монеты навык не решает, а тут перед нами персонаж, доказывающий, что исходами штосса можно управлять. К этому я ещё вернусь, пока же поговорим про векселя. Чекалинский — однозначно положительный персонаж (UPD: в комментариях на Хабре есть мнение, что нифига, и он с этими векселями что-то мутил). Он ставил деньги (это очень честно и это приятно слышать игрокам), но принимал в качестве куша векселя. Мы тогда торговали с Европой, и у нас прижилась система векселей, которые использовались для взаимозачёта между торговцами. Основное регулирование касалось переводных векселей, то есть тех, которые можно было переадресовать на кого-то (я должен тебе 300 рублей, Вася должен мне 500, вот тебе вексель от Васи на 500, давай мне двести). Но у нас они использовались как долговые расписки, то есть по простой форме. Простая форма регулировалась слабо, и можно было никогда не увидеть деньги по векселю в принципе. Почему это ещё важно: Пушкин часто и много играл в долг. Собственно, он на момент перестрелки с Дантесом был в очень глубоком овердрафте. Прямо очень. Поэтому с какого-то момента ему переставали верить, и приходилось играть на материальное имущество — на те же пистолеты, например. Но тут наше солнце русской поэзии открыл для себя возможность делать ставки рукописями. И начал проигрывать неопубликованные ещё произведения, потому что они сулили гонорар. Вот несколько выдержек из хорошего материала, где собрана целая история карточных долгов Пушкина:
«Не могу поверить, что забыл ты меня, милый Всеволожский, ты помнишь Пушкина, проведшего с тобою столько веселых часов… Помнишь ли, что я тебе полупродал, полупроиграл рукопись моих стихотворений? Ибо знаешь: игра несчастливая родит задор. Я раскаялся, но поздно – ныне решился я исправить свои погрешности, начиная с моих стихов. Всеволожский милый, царь не дает мне свободы! Продай мне назад мою рукопись за ту же цену 1000 (я знаю, что ты со мной спорить не станешь, даром же взять не захочу!)»
В канун Рождества 1826 г Александр Сергеевич писал князю Вяземскому:
«Во Пскове, вместо того, чтобы писать 7-ю главу Онегина, я проиграл в штос четвертую. Незабавно!»
Из донесения московского жандармского генерала А.Волкова шефу жандармов графу А.Бенкендорфу от 5 марта 1827:
«О поэте Пушкине сколько краткость времени мне позволила сделать разведывание, — он принят во всех домах хорошо и, как кажется, не столько теперь занимается стихами, как карточной игрой, и променял Музу на Муху, которая теперь из всех игр в большой моде.»
Но давайте вернёмся к «Пиковой даме»:
«В гостиной за длинным столом, около которого теснилось человек двадцать игроков, сидел хозяин и метал банк. Он был человек лет шестидесяти, самой почтенной наружности; голова покрыта была серебряной сединою; полное и свежее лицо изображало добродушие; глаза блистали, оживлённые всегдашнею улыбкою. Нарумов представил ему Германна. Чекалинский дружески пожал ему руку, просил не церемониться и продолжал метать.
Талья длилась долго. На столе стояло более тридцати карт. Чекалинский останавливался после каждой прокладки, чтобы дать играющим время распорядиться, записывал проигрыш, учтиво вслушивался в их требования, ещё учтивее отгибал лишний угол, загибаемый рассеянною рукою. Наконец талья кончилась. Чекалинский стасовал карты и приготовился метать другую.»
Здесь ещё один очень интересный эпизод — долгая талья и паузы на операции между игровыми циклами. Шутка про лишний угол в том, что, поскольку, Чекалинский банковал, против него ставили понтёры. Ставки обозначались загибанием углов карт из их колод, каждый новый угол — повышение примерно на двоичный порядок (использовалась и схема 1-2-4-6). Когда игроки видели, что удача поворачивается к ним, они гнули лишний угол втихаря. Это мошенничество, но Чекалинский вместо битья сапогом в лицо («Во второй половине 1822 г с Пушкиным случилась опять история. За картами, повздоривши с кем-то из кишиневской молодежи, снял сапог и ударил его по лицу.» — П.Бартенев) — Чекалинский был учтив и галантен.
Кстати, Пушкин неоднократно угрожал дуэлями из-за ссор в играх:
1820 год. Пушкин вызвал на дуэль Федора Орлова и Алексея Алексеева.
Причина: Орлов и Алексеев сделали Пушкину замечание за то, что тот пытался в пьяном виде играть в бильярд и мешал окружающим.
Итог: дуэль отменена.
1822 год. Пушкина вызвал на дуэль подполковник Семен Старов.
Причина: не поделили ресторанный оркестр при казино, где оба предавались азартной игре.
Итог: стрелялись, но оба промахнулись.
1822 год. Пушкина вызвал на дуэль прапорщик генерального штаба Александр Зубов.
Причина: Пушкин уличил Зубова в шулерстве во время игры в карты.
Итог: Зубов стрелял в Пушкина (мимо), а сам Пушкин от выстрела отказался.
Правда, там были и отбитые кем-то у Пушкина женщины и просто холивары:
1822 год. Пушкин вызывает на дуэль Северина Потоцкого.
Причина: дискуссия за обеденным столом о крепостном праве.
Итог: дуэль отменена.
Опять же, тервер как бы подсказывает, что странно, что при 30 дуэлях Александр Сергеевич смог написать «Онегина». На деле это была похожая игра ставками: вызов, как видно, не обязательно означал саму дуэль (противники могли подумать денёк, проспаться и принести извинения), а начало столкновения не обязательно означало ранение или смерть: можно было промахиваться, стрелять косточками черешни и так далее. Вот список дуэлей с результатами (простите за ЖЖ, но там выделены красным дошедшие до дела). Как видите, у Дантеса получилось лишить нас бестселлера «Онегин возвращается» только со второго раза.
В «Пиковой даме», игроки в упомянутом фрагменте зачем-то загибали пароли в долгой талье (раунде). Это значит, что прямо по ходу игры они могли наблюдать изменение вероятностей. В простом штоссе это невозможно — там карта либо выпадет, либо нет. Значит, они играли в более богатую фичами версию. В развитом штоссе при открытии двух дам на цикле раздачи в определённых партиях побеждал банкомёт — то есть у него всегда было преимущество в вероятности в этой версии игры.
Это породило шулерский приём «баламут», то есть раскладывание колоды вот так до раздачи:
