Пример из жизни: Возьмем, к примеру, Францию или Италию. Сегодня нам кажется само собой разумеющимся, что существуют французы и итальянцы. Но еще несколько столетий назад на этих территориях проживали бургундцы, гасконцы, пьемонтцы, сицилийцы.[5] У них были свои языки, обычаи и чувство идентичности, зачастую враждебное по отношению к соседям. Идея единой «французской» или «итальянской» нации была сконструирована позже, благодаря централизации власти, созданию единого языка через образование и, как подчеркивал Андерсон, распространению печатного капитализма.[6] Газеты, книги и карты позволили миллионам людей, которые никогда не встретятся лично, почувствовать себя частью одного «воображаемого сообщества».[7][8]

Таким образом, нации не существовали всегда. Они были созданы, «воображены» в определенный исторический момент. Но сила национализма как раз в том, чтобы заставить людей забыть об этом «изобретении» и поверить в его изначальную, природную сущность.

Парадокс №2: Универсальность как норма, уникальность как данность

Второй парадокс связан с двойственной природой национальности как понятия. С одной стороны, в современном мире принадлежность к нации считается универсальной нормой. Каждый человек «должен» иметь национальность, так же как он имеет пол.[2] Это неотъемлемая часть нашей идентичности, зафиксированная в паспортах и переписях населения.[5]

С другой стороны, каждая конкретная национальность претендует на свою абсолютную уникальность и неповторимость. Быть греком — это не то же самое, что быть японцем. Каждая нация мыслится как замкнутая sui generis (единственная в своем роде) общность со своей особой культурой, судьбой и характером.

Пример из жизни: Это противоречие ярко проявляется в миграционной политике и дебатах о мультикультурализме. С одной стороны, глобализация и международное право продвигают идею универсальных прав человека, стирая границы. С другой — мы видим рост националистических движений в Европе и других частях света, которые выступают за сохранение «уникальной» национальной идентичности и ограничение иммиграции.[9][10] События вроде Brexit или лозунги «Сделаем Америку снова великой» — это проявления именно этой тяги к партикулярности, к защите своей «особенности» от универсализирующего мира.[10]

Парадокс №3: Политическая мощь при философской нищете

Третий парадокс, который отмечает Андерсон, — это несоответствие между огромным политическим влиянием национализма и его интеллектуальной бедностью.[2] В отличие от либерализма, социализма или консерватизма, национализм так и не породил собственных великих мыслителей уровня Гоббса, Маркса или Вебера. Его идеология часто эклектична, непоследовательна и опирается больше на эмоции, чем на стройную философскую систему.

Эта «пустота» заставляет многих интеллектуалов относиться к национализму с некоторым снисхождением. Однако его способность мобилизовать миллионы людей и менять ход истории неоспорима.[2]

Именно здесь уместно вспомнить слова британского исследователя Тома Нейрна, которые цитирует Андерсон:

"Национализм" — патология современного развития, столь же неизбежная, как "невроз" у индивида... с аналогичной встроенной вовнутрь нее способностью перерастать в помешательство, укорененная в дилеммах беспомощности... и по большей части неизлечимая.

Почему национализм сравнивают с неврозом?

1. Иррациональная одержимость. Как и невроз, национализм часто проявляется в виде одержимости идеей принадлежности к группе, которая может доходить до фанатизма, ксенофобии и агрессии по отношению к «другим».[4][11]

2. Реакция на беспомощность. Нейрн считает, что национализм произрастает из чувства коллективной слабости и унижения.[12] Когда общество сталкивается с кризисом, ощущением отсталости или внешней угрозой, оно ищет опору в коллективной идентичности. Национализм предлагает простой ответ: «Мы — великий народ с великой историей, и все наши беды от врагов». Это своего рода защитный механизм, общественный эквивалент инфантилизма.

3. Внутренняя противоречивость. Националистическое сознание, как и сознание невротика, полно внутренних конфликтов. Оно может сочетать в себе гордость за свою культуру и зависть к более развитым странам, любовь к «своим» и ненависть к «чужим», стремление к суверенитету и готовность подчиниться авторитарному лидеру.

В конечном счете, критика Бенедикта Андерсона и Тома Нейрна — это не попытка «отменить» национализм. Это призыв трезво взглянуть на его природу. Нации — это не данность, а социальный конструкт, «воображаемое сообщество».[13] И пока мы помним об этом, у нас есть шанс использовать силу коллективной идентичности во благо — для построения солидарного и справедливого общества, — не скатываясь в разрушительные патологии фанатизма и ненависти.