– Конечно! – вся фигура д`Эрикура, симпатичного игривого человека лет двадцати пяти, излучала беспричинную весёлость и уверенность. – Поверите ли вы, сударь мой, что я даже рад оказаться здесь и свести знакомство со столь почтенным человеком?
– Весьма лестно слышать такое...
– Думаю, в наше время любой должен хотя бы ненадолго погостить у вас, де Лоне!
– Если вы так считаете...
– Все так считают! Честно сказать, я уже предвкушаю, как выйду отсюда и буду принят в просвещённом обществе с ещё большими почестями, чем раньше!
– Что ж... – хмыкнул де Лоне. – Надеюсь, что вы и правду скоро отсюда выйдете.
– Не сомневайтесь, маркиз! У моего отца, разумеется, скверный характер и устаревшие методы воспитания, но его гнев проходит так же быстро, как и вспыхивает. Доказательство того – слуга, которого он мне прислал. Кстати, в принесённом им письме говорится о том, что с минуты на минуту мне доставят обед. Как видите, папенька не может поручить столь ответственное дело, как моё прокормление, вашей кухне, ха-ха-ха!.. Не откажетесь ли разделить со мной трапезу?
– Наш повар прекрасно готовит, вот увидите! – заверил своего собеседника виконт. – И вино из папеньких подвалов просто великолепно! Граф д`Эрикур очень ценит качество пищи... Как и её количество, ха-ха-ха! Уверен, что и на этот раз он не поскупится! Почему бы нам не пригласить на обед и остальных ваших... хм... гостей?
– Всех? – удивился маркиз.
– По чести говоря, нет... Пальцев на одной руке достанет, чтоб пересчитать всех.
– Так в чём же дело, Лоне? Неужели вам мешают сословные предрассудки?! Ну же, сударь, забудьте о них! Разве вы не состоите в масонской ложе? Разве вы не относите себя к просвещённому человечеству?
– Не уверен, что все мои постояльцы просвещены в той же степени, что и вы... Более того, виконт, позволю себе напомнить, что эти люди преступники!
– Преступники?! Держу пари, что большинство из них всего лишь несчастные, на долю которых выпало не угодить кому-нибудь из влиятельных особ! Вы же не будете отрицать, что добрая половина ваших подопечных оказалась тут не по приговору суда, а благодаря тайным письмам за королевской печатью! Да и потом... Если здесь и в самом деле содержатся люди, нарушившие закон, подлинная вина за их прегрешения лежит на всеобщем невежестве и несовершенстве общественных установлений! Общение с просвещёнными людьми – я имею в виду нас с вами, Лоне, – пойдёт им на пользу. Велите накрыть стол в своих покоях!
На лице маркиза читалась неуверенность.
– Вы и вправду желаете отобедать в компании заключённых Бастилии? – переспросил её комендант.
– Именно так! – отвечал ему узник.
Слишком родовитый и богатый узник, чтобы не принимать его пожеланий в расчёт.
Через полчаса в покоях коменданта уже был накрыт стол. На белой скатерти, отстиранной прачками д`Эрикуров и заботливо присланной батюшкой родовитого заключённого, расположились пять порций бульона из петушиных гребешков, рагу из форели, жаркое из зайца, каплун, запечённый с каштанами, две дюжины перепелов, свежайщий скат, огурцы под белым соусом и спаржа под голландским, лотарингские пироги, последний писк моды – зелёный горошек, а также картофель – недоступное суеверным крестьянам, ненавистное фанатикам-ретроградам блюдо просвещённых людей, блюдо будущего. Пять бутылок ронского вина 1774 года – года воцарения нынешнего государя – придавали этому скромному обеду оттенок аристократизма. Выращенные с специальных оранжереях фрукты, сыры, меренги и пирожные с фиалками пока ещё дожидались своей очереди под присмотром слуг виконта – того, что доставил еду, и того, что сидел в Бастилии вместе со своим господином.
Гостей на этом званом обеде действительно оказалось немного: всего трое, кроме де Лоне и д`Эрикура. Двое из них оказались чудовищно грязными и оборванными господами в вытертых штанах, стоптанных башмаках, дырявых фраках и без шейных платков. Одному, низкорослому и всё ещё сохранившему, несмотря на тяготы заключения и голодный блеск в глазах, порядочную упитанность, на вид было лет сорок пять. Второму, костлявому, – лет шестьдесят. Третий сотрапезник, человек неопределённого возраста и неопределённого сословия, облачённый в персидский халат и турецкие тапочки, понравился д`Эрикуру больше всего.
– Позвольте представиться, господа! – произнёс он, усаживаясь за стол и приглашая других последовать своему примеру. – Мари-Жан-Луи-Анж Лижере де Сен-Жак де Вилькроз де Тремуй, виконт д`Эрикур. С кем имею честь?
– После всех ваших титулов, сударь, мне даже стыдно называть своё имя, – заметил тощий господин, уже расправившийся с бульоном и тянущий руку к перепелам. – Франсуа Феру к вышим услугам.
– Люсьен Помье, – деловито представился упитанный заключённый, на чьей щеке красовалась огромная бородавка. – Писатель. Философ. Поэт. Драматург.
– Вот как! – обрадовался виконт. – Оказывается, среди нас есть гражданин Литературной республики! Держу пари, что вас упекли в этот застенок за некое смелое произведение!
– Так и было, сударь! – в этой фразе литератора слышались не раскаяние и сожаление, а гордость и даже некоторая бравада.
– Вы написали что-нибудь философское?
– О, понимаю! Нечто нелицеприятное касательно нашего правительства? Или рассуждение о деспотизме? Может быть, даже проект обустройства нового общества?
– Что-то вроде того. Произведение называлось "Развратная королева, или тайны версальских альковов".
– Уверен, что книга отменная! – виконт повернулся к молчавшему до сих пор человеку в халате. – А ваше имя, сударь, мы могли бы узнать?
– Вряд ли оно вам о чём-нибудь скажет... – отрешённо произнёс тот, ненадолго отвлекшись от спаржи (д`Эрикур обратил внимание на иностранный акцент), – кроме того, я менял его столько раз... В реестре господина де Лоне я значусь как Кавальон. Хотя при рождении получил фамилию Ходецкий.
– Скорее, гражданин мира.
– И всё же по рождению?..
– Судя по Вашему костюму, – заметил Помье, азартно жуя бёдрышко каплуна, – я сразу догадался, что Вы с Востока.
Что касается д`Эрикура, то он, узнав о славянском происхождении товарища по несчастью, проникся к нему тёплыми чувствами: последнее время представители диких, не испорченных цивилизацией народов были в моде у парижской публики. Что уж говорить о его прелестном космополитизме!
– В будущем национальные и политические границы не будут играть роли, – бросил Ходецкий. – Они уже почти потеряли своё значение. А после того, как человечеством будет принят изобретённый мною всемирный язык...
– Как? Вы – изобретатель целого языка?
– Равно как и нового, оригинального и разумного способа записи музыки, проекта всеобщего мира, универсального способа обогащения для добродетельных государей и алхимического рецепта получения золота из флогистона.
– Я не могу даже вообразить, какие причины могли послужить к тому, чтобы столь талантливый и просвещённый человек попал в столь неприятное место! – воскликнул виконт.
– Недоброжелатели есть у всех...
– Интриги королевских приближённых? Соперничество? Зависть?
– Вообще-то, господин Кавальон помещён в замок Бастилию за долги, – заметил де Лоне.
– Какое значение имеют формальные предлоги для заключения человека!? – бросил поляк перед тем, как сосредоточиться на картофеле.
– Мой батюшка не озаботился даже предлогом! – ухмыльнулся виконт. – Он раздобыл тайное письмо за королевской печатью и вписал туда моё имя, считая, что пребывание в тюрьме пойдёт его сыну на пользу! Старшее поколение невероятно отстало от жизни, господа! Невинная связь с женой одного барона показалась отцу достаточным основанием для того, чтобы взяться за моё "воспитание", ха-ха-ха! А что привело сюда вас, Феру?
– После всех ваших историй, господа... – Феру одновременно наливал себе вина, жевал пирог и тянулся за каплуном. – После всех ваших историй мне даже стыдно рассказывать о себе. Боюсь, что моя биография... ммм, превосходный пирог!... моя биография самая прозаическая. Я украл лошадь.
– Причина всякого воровства – несовершенство общественных установлений, – заметил виконт.
– Послушать вас, д`Эрикур, так здесь нет ни единого преступника! – возмутился де Лоне. – Ещё немного, и вы скажете, будто я тут единственный злодей, поскольку держу в заключении невиновных!
– Но Вы, маркиз, всего лишь выполняете свою работу, не так ли?
– По приказу Его Величества! Стало быть, преступником, по-вашему, получается государь?!
Помье поперхнулся, Феру застыл, как статуя, держа во рту недожёванный кусок каплуна, Кавальон обеспокоенно обвёл глазами комнату. За такие слова, за такие мысли, какие комендант приписывал д`Эрикуру, можно было попасть в Бастилию... если б оба уже там не находились.
– Ну что вы, де Лоне! – заволновался виконт. – К чему такие обобщения? Всему свету известно, что перед вами вернейший подданный Его Величества, вернейший поклонник блестящих просвещённых реформ, проводимых нашим ненаглядным Людовиком! И как вы только могли подумать, что я не уважаю короля!? Ну, господа! Скажите же ему! Нынешний король – замечательный человек, а королева вообще выше всяких похвал! Поднимем же бокалы за их здоровье! Выпьем за гостеприимных хозяев сего замка, столь заботливо предоставивших нам убежище за его стенами!
В последней фразе д`Эрикура вновь звучал сарказм, но комендант то ли не заметил его, то ли не захотел заметить. По большому счёту, де Лоне, властителю Бастилии и вечному её узнику, даже родившемуся в этих застенках, не было никакого резона отстаивать перед компанией заключённых достоинство государя. О том, что популярность Людовика падает день ото дня, знал любой: особенно после того, как в прошлом году стало известно о крайне бедственном состоянии королевской казны. Критиковать государя – дерзко, иронично, элегантно и, конечно, не переходя при этом негласных границ, было в моде у светских господ, и де Лоне, без сомнения, понимал это. Репутация в кругах просвещённой знати и возможность быть принятым в самых блистательных и самых вольнодумных домах Парижа наверняка интересовали его намного больше, чем престиж государя. Интересовались указанными предметами и трое худородных, но амбициозных узников: в ответ на изящный выпад д`Эрикура они хором заухмылялись и закивали по той же причине, по какой комендант предпочёл промолчать.
В таком духе прошёл весь обед. Д`Эрикур изящно перескакивал с одной темы беседы на другую, касаясь до всего поверхностно, не унижая себя подробным разбирательством в каком-либо предмете, рассыпая светские новости, восхваляя Просвещение и не упуская возможности поддеть государя, или правительство, или Святую церковь. Де Лоне то молчал, то сердился, то вдруг поддакивал д`Эрикуру, то злился на себя, вспоминая о положении коменданта, налагающем определённые обязанности: в общем, он был неуверен в себе и непоследователен ровно настолько, насколько приписывала ему эти качества молва. Феру интересовался прежде всего едой: разговор, особенно тогда, когда он касался политики и философии, занимал конокрада намного меньше, чем вино и мясо. Помье завидовал положению д`Эрикура, должности де Лоне, многгоранности Кавальона и спокойствию Феру; стараясь возвыситься в своих и чужих глазах, он то и дело рекламировал себя: пытался ввернуть в разговор то небрежное упоминание о свой комедии, то сюжет поэмы, то название романа – но, кажется, безуспешно. Кавальон, или Ходецкий продолжал удивлять сотрапезников: подобно тому, как фокусник извлекает карты из рукава, он рассыпал перед друзьями по несчастью невероятные рассказы о своём путешествии в Персию, службе при дворе царицы Екатерины, сражениях на Американском континенте, любовных победах над первыми дамами Франции и посвящении в масонские тайны.
Лишь два часа спустя, когда слуги уже убирали остатки основной трапезы, готовясь нести кофе, фрукты и пирожные, выяснилось неприятное обстоятельство: несмотря на просьбу д`Эрикура позвать к обеду всех узников до одного, комендант позволил себе произвести отбор. Феру обмолвился о том, что в Бастилии содержатся ещё два человека, отсутствующих за столом. Что касается одного, де Солажа, то де Лоне оправдался тем, что тот сам отказался идти обедать, предпочтя тюремному обществу музыкальные упражнения. А вот второй...
–Как? И вы скрыли от нас служителя муз, не допустили просвещённого человека в просвещённое общество?!
–Знали бы вы, какого рода его сочинения, сударь!..
–Какое это имеет значение? Быть творцом – естественное право каждого! Или этот несчастный написал что-то против правительства?! Неужели ваши предрассудки, сударь, неужели ваша приверженность к деспотизму не позволяют вам проявить сострадание?
–Господин виконт прав! – влез Помье.
–Мне как автору трёх тысяч стихотворений было бы чрезвычайно интересно побеседовать с литератором! – перебил его Кавальон.
–Вы не знаете, о ком говорите, – переубеждал их Лоне. – Этот человек находится... с позволения сказать... в состоянии умопомешательства!
–Не в первый раз свободомыслящих людей объявляют сумасшедшими! – воскликнул д`Эрикур. – Скажите, он дворянин?
–Так как же вы можете отказывать ему в праве общаться с себе подобными!? Немедленно пошлите за ним!
Смущённый де Лоне вышел из-за стола и покинул комнату. Он выполнял приказания виконта так, словно тот не был заключённым, а сам маркиз не был комендантом тюрьмы: они будто бы поменялись ролями. Что поделаешь! По мере того, как восемнадцатый век подходил к концу, а новый, девятнадцатый, становился всё ближе, освящённые временем титулы и законы делались всё менее значимыми. На их место приходили деньги. За них можно было купить дворянство, купить должность, купить уважение в свете. И денег у д`Эрикуров было значительно больше, чем у де Лоне, больше, кажется, даже чем у Людовика, вынужденного довольствоваться за обедом какими-то двумя дюжинами блюд вместо трёх и не могущего купить своей королеве бриллиантового ожерелья, которое прежний король заказал для любовницы. Дружба с д`Эрикурами была для де Лоне намного более ценной наградой, чем репутация строгого коменданта.
–Уж не ананас ли это?! – воскликнул Феру, увидев заморский плод, водружаемый слугами на стол вместе с другими лакомствами.
–Совершенно верно, – снисходительно ответил виконт восторженному простолюдину. – Вам, вероятно, не приходилось пробовать его прежде?
–Приходилось, клянусь, приходилось! Это было, когда я служил конюхом у господина де ля Попленьера. Хозяев не было дома, мы пробрались на кухню и...
Д`Эрикура совершенно не интересовали рассказни о похищении слугами хозяйских припасов.
–Так вы утверждаете, сударь, что имеете высокий градус в обществе вольных каменщиков? – обратился он к Кавальону. – А позвольте узнать, к какой ложе вы имеете честь принадлежать?
–К ложе Девяти сестёр. Надеюсь вы понимаете, что при всём расположении к вам, виконт, я не имею права распространяться о секретах своего братства, выдавать тайны истинной метафизики и гиперфизики, делиться с вами учением Гермеса Трисмегиста...
–Да какой, к чёрту, Гермес! – перебил его Феру, уже держа перед собой едко пахнущий жёлтый кусок заграничного плода с чешуйчатой корочкой. – Признайтесь, что вы, масоны, просто морочите людям головы! Все эти Трисмегисты, тайные символы, животные магнетизмы, астрологические знаки – просто-напросто ваши выдумки! Ничего этого нет и никогда не было! Даже Христа... и того не было! Иначе он не допустил бы, чтобы я маялся в этой тюряге четыре года!
–Мне представляется, что вы не вполне осведомлены о таких предметах, как алхимия, астрология и метафизика, – сухо отозвался обиженный Кавальон.
–Осведомлён, ещё как осведомлён! – похоже, вино развязало до сих пор молчавшему простолюдину язык. – Когда я служил конюхом у госпожи д`Юрфе, наслушался вдоволь обо всех этих делах! Мне даже как-то поведали одну легенду о тайном заклинании всевластия, ха-ха-ха! Это было ещё бредовее, чем оправдания моей гулящей жены, когда она понесла от "святого духа"!
–Госпожа д`Юрфе! Кажется, я о ней слышал... – произнёс д`Эрикур. – Она была весьма дружна с алхимиками и как-то осчастливила моего деда за то, что тот представился ей медиумом! Интересно знать, что за легенда?
–Да-да, какая легенда? – спросил Кавальон.
–Говорю же вам, господа, сущая ахинея!
–Ну, якобы живёт в Париже такая женщина... по фамилии то ли Жардиньяк, то ли Жардинье, уж не помню... и якобы у неё в этакой специальной шкатулке хранится свиток, привезённый тамплиерами из Палестины, на котором записано заклинание, то ли дарующее мировое господство, то ли исполняющее все желания... Право, я уже и не помню, эту историю мне рассказали так давно! Вам всё ещё интересно слушать эту белиберду, господа?
Д`Эрикуру уже надоело, но он промолчал. Помье был равнодушен к герметической истории. А вот глаза Кавальона засветились подлинным любопытством:
–Да-да, интересно, Феру! Продолжайте!
–Хех... Ну, и, стало быть, этот свиток достался ей от самого Жака де Моле, главного тамплиера, сожжённого Филиппом IV пятьсот лет назад. Этот Жак вроде как приходился ей пращуром и он вроде как завещал своим потомкам сберегать заклинание ото всех, а особенно от королей, до тех времён, пока тамплиеры вроде как не вернутся во Францию в новом обличье и не возьмут власть, принадлежащую им вроде как по закону... Ну, право слово, бред!
–А почему эта госпожа сама не прочтёт заклинание и не обретёт всевластие? – поинтересовался Помье. – Я на её месте не стал бы дожидаться возвращения каких-то там тамплиеров...
–О, те, кто выдумал эту побасенку, позаботились об ответе на Ваш вопрос, господин писатель! – Феру ненадолго прервался, чтобы откусить очередной кусок от своего ломтя ананаса, жадно прожевать его и вытереть с губ едкий сок рукавом засаленной рубахи. – Это заклинание, сообщили мне, надо произносить три раза подряд и только в определённом месте. А место, само собой, засекречено. "В столице столиц, в царском дворце, под сенью веры" – так мне сообщили, и понимай, приятель, как хочешь!
–Очевидно, речь идёт о Святой земле... Возможно, о Соломоновом храме... – глубокомысленно произнёс Кавальон. – Или это Рим, папские палаты?
–Вы и в самом деле верите в эту историю? – удивился Помье. – Помилуйте, господин поляк, ведь это же сказка!
–Вот и я говорю, сказка! – вклинился Феру. – Сказка, как и все эти их франк-масонские штукенции!
–А между тем, просвещённая публика приветствует смелые открытия алхимиков и рукоплещет им! – взвился Кавальон. – В высшем свете вы едва ли найдёте человека, который не состоял бы в масонской ложе, не лечился с помощью магнетической лохани, не участвовал в сеансах господина Калиостро! Лишь самые отсталые продолжают держаться за смешную веру в христианского Бога и отрицать очевидное! Попы и инквизиторы столько лет не давали нам мыслить, не давали исследовать мир, набрасывали покрывало невежества на тайны природы! Они объявляли преступником каждого, кто дерзал изготовлять золото из других металлов, конструировать вечный двигатель, предсказывать будущее по звёздам, сливаться с эманациями Вечной Мудрости! Они ставили препоны на пути науки и прогресса! И неужели вы, Феру, неужели вы, Помье, несчастные страдальцы, которые поплатились свободой за попытки противостоять деспотизму и мракобесию, встанете на сторону этих фанатиков, поддержите клерикалов в их слепой ненависти к человечекому дерзанию! А чудесное открытие господина Лавуазье о том, что вода состоит из двух газов, а явленные нашим глазами полёты на воздушном шаре – неужели вас это не убеждает?
–Браво! – воскликнул д`Эрикур. – Я слышу речь поистине просвещённого человека! Так значит, с точки зрения герметизма, вода состоит из двух газов? Не знал...
–Постойте, при чём тут воздушный шар? – удивился Помье. – Кажется, история господина Феру была вовсе не о воздушном шаре...
–Да если бы все эти секреты тамплиеров действительно существовали, меня бы уже не было в живых! – воскликнул Феру. – Говорят, что они наказывают смертью тех, кто охотится за их тайнами и выдаёт их секреты. Ну так, что ж, тамплиеры, вы где? Я готов!
Все замолкли. В ожидании наказания от таинственных сил мракобесия рассказчик взял со стола ещё один ломоть ананаса. Сразу после этого послышались шаги. Заключённые напряглись, тихо пронаблюдали за тем, как открывается дверь... и увидели на пороге де Лоне, о котором в пылу спора успели уже позабыть.
Комендант пришёл в компании человека лет пятидесяти, один взгляд на которого поверг д`Эрикура в отвращение и ужас. Глаза этого узника и вправду светились каким-то сумасшедшим огнём. Феру и Помье в своих поношенных кафтанах казались модными щёголями по сравнению с приведённым де Лоне господином. Виконт изумлённо переводил взгляд с испещрённых дырами чулок писателя на его старый, не помнящий пудры и сбившийся на бок парик. Чудовищно грязный, почти чёрный кафтан, утративший все пуговицы и сшитый по моде десяти– или пятнадцатилетней давности смотрелся тем более дико, что соседствовал с кружевными манжетами и кружевным же шейным платком: врочем, угадать работу фламандских рукодельниц в тёмно-серых клочьях ткани, свисающих из рукавов заключённого, мог лишь намётанный глаз такого искушённого модника, как д`Эрикур.
Поражённые сотрапезники все как один уставились на нового гостя. Толстый писатель первым пришёл в себя.
–Люсьен Помье к Вашим услугам! – представился он. – Господин де Лоне сообщил нам, что вы, как я, являетесь гражданином Литературной республики! Очень рад найти собрата по перу! Могу я узнать ваше имя?
–Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, – с достоинством отозвался коллега. – А как вы считаете, господа: дети имеют право убивать родителей, если те слишком им докучают?
Возможно, кое-кто из сотрапезников и слышал о де Саде до этого. Возможно, кое у кого и было мнение насчёт его аморальной философии. Возможно, что после обеда в Бастилии и мог бы состояться философский спор... но вышло так, что спустя пару секунд после того, как в комнату коменданта огласило имя скандального литератора, все присутствующие уже забыли о нём. Причиной сего был Феру. Со стоном схватившись за живот, он неожиданно выскочил из-за стола прямо на пол изверг содержимое своего желудка.
–Что с вами?! – воскликнул де Лоне.
Феру уже не мог отвечать. Смертельно бледный, хрипящий, он повалился на стенку, ухватился за книжный шкаф, стал оседать и упал бы на пол, если бы не был подхвачен Помье.
–Доктора! Срочно пошлите за доктором! – крикнул Люсьен.
Де Лоне завертелся на месте, схватился за голову. В Бастилии не было штатных врачей. Выбежав в коридор, комендант истошно принялся звать каких-то людей.
–Живот... – простонал Феру, ненадолго придя в себя и шумно хватая ртом воздух. – О-о-о...
–Он отравлен! – вскричал Кавальон. – Это явные признаки отравления!
–Кем отравлен?! – возмутился д`Эрикур. – Уж не моим ли отцом, приславшим этот обед!? Не несите чепухи, Кавальон, мы все ели с одних блюд! Лучше сделайте что-нибудь!
–Вы же алхимик, чёрт возьми! Вы же маг!
Феру захрипел и вновь потерял сознание.
–Надо послать за священником, – мрачно сказал Помье, глядя на синие губы и кончики пальцев больного.
–Священника! Священника! Паскаль! Роже! Да кто-нибудь!!! Священника!!! – заорал д`Эрикур, выскочив в коридор.
Между тем, де Сад, забытый всеми, уже успел расположиться за оставленным сотрапезниками столом, налил себе кофе и преспокойно начал поглощать приготовленные кухарками д`Эрикура марципановые пирожные...
Через час после того, как опоздавший священник развёл руками, а врач объявил о безвременной кончине Франсуа Феру, которого вскоре за тем отнесли в мертвецкую, виконт д`Эрикур стоял у окна своей камеры и ёжился от холода. Да, зима в этом году выдалась необычайно морозная! Старики говорили, что подобного не было даже в памятном 1766 году, когда реки оказались скованы таким льдом, что по ним можно было ездить на лошадях. В этот раз, сообщали газеты, замёрзло даже море у берегов. Водяные мельницы были парализованы, запасы сена превратились в куски льда. До сих пор, пока д`Эрикур жил в семейном особняке, где всегда было вдоволь и дров, и угля, все эти погодные явления мало его касались. В тюрьме было иначе. Его величество явно экономил топливо для своего замка Бастилии, и жить, не стуча зубами, особенно после заката, здесь можно было только в комнате коменданта. Виконт набросил на себя одеяло и стоял, закутавшись в него, как грек в хламиду. Но и это не помогало.
Сквозь толстое стекло, отделённое от узника решёткой, рисовались нищие кварталы Сент-Антуанского предместья. С высоты старинной крепости виднелись заснеженные крыши двух-трёхэтажных домов, утыканные печными трубами, из которых валил густой дым. На улицах там и сям пылали костры, вокруг которых, скучившись, грелся бедный люд. Экипажей видно не было. Редкие лошади вязли в снегу. Замотанные в лохмотья люди, торопливо перебегавшие от дома к дому, казались из окна камеры д`Эрикура грязными чернильными кляксами, рассыпанными на белой бумаге зимнего Парижа.
Впрочем, не судьбами этого бесштанного народа, не проблемами деспотизма и даже не тем, как согреться, заняты были мысли виконта. Из его головы не шла история о свитке всевластия и последние слова несчастного Феру: "если бы все эти секреты тамплиеров действительно существовали, меня бы уже не было в живых". Странное, очень странное совпадение...
кому интересно, заходите, тут роман полностью бесплатно https://author.today/work/220063
