Католическая церковь святого Людовика на Малой Лубянке. Вчерашнее фото
Даже здесь китайские туристы.
Перед началом русской мессы. Верующие преклоняют колено перед алтарём.
Даже здесь китайские туристы.
Перед началом русской мессы. Верующие преклоняют колено перед алтарём.
Иконостас, украшенный статуями ангелов, устремляется в барабан центрального купола
Великолепный иконостас в стиле рококо.
"Богоявленский кафедральный собор в Елохове на закате" Милюхин Вячеслав Григорьевич.
Двухсеансный этюд. 50х70см.
Взять с собой побольше вкусняшек, запасное колесо и знак аварийной остановки. А что сделать еще — посмотрите в нашем чек-листе. Бонусом — маршруты для отдыха, которые можно проехать даже в плохую погоду.
Москва… как много в этом звуке.
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!
А. С. Пушкин
– Мама, я не инкубатор!
– Ну зачем сразу такими словами! Что ты вечно преувеличиваешь!
– Я не собираюсь никого рожать! Мне не от кого рожать! Оставь меня в покое бога ради! Это вообще, если хочешь знать, репродуктивное насилие!
– Господи, да я и слов-то таких не знаю! И где ты только понабралась! Все ваше поколение такое, интернетное! Сидите в своих телефонах, а жизни-то и не знаете!
– Мама!
– Что мама? Не надо драматизировать!
– Мама, я никому не нужна! Нет кандидатов!
– Ну ладно, не придумывай! Ты просто не хочешь! Одни отговорки.
Господи, кому я правда нужна со всем этим багажом – сумасшедшими родственниками, тревожным расстройством и творческими амбициями? И не лучше ли просто жить одной – чтобы не надо было никому ничего доказывать, ни перед кем оправдываться за свое нелепое существование.
Навсегда закрыть вопрос с замужеством, с размножением – и больше не ломать голову.
Между прочим, у меня есть двоюродные братья. Вот пусть они и отдуваются.
Хотя оба еще студенты, и у одного, кажется, нет даже девушки.
Кажется, что-то такое я и произношу вслух.
– Еще чего! – возражает мать. – Меня не интересуют дети Сони! Пусть живут как хотят. Меня интересуешь ты!
Лучше б ты оставила меня в покое, мрачно думаю я. Вот просто оставила в покое и все. Почему когда мне было четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, ты не думала обо мне?.. Или просто сейчас, без работы, скучно?..
Это циничная, но все-таки разумная догадка, наверное, все же близка к действительности. Раньше матери было просто не до меня. И только теперь, устроив личную жизнь и решив за счет удачного замужества все материальные вопросы, она могла посвятить мне себя в полной мере. Теперь, когда это, в общем-то, уже совсем не требовалось.
В душе смешиваются горечь и детская обида. И чего это я должна тут кому-то кого-то рожать? Что за новости? Еще чего выдумали!
К моему приходу мать расстаралась: наварила щей, натушила картошки с курицей, нажарила блинов. Я сижу на кухне, с наброшенным на ноги застиранным полотенцем, мрачно хлебаю суп. Надо отдать должное, готовить мать умеет. Я хотела еще сегодня куда-то сходить, но чувствую, после такого плотного обеда энергии у меня ни на что не хватит.
– Приляг с дороги-то, доченька, – советует мать. – Отдохни…
Наевшись (а пожалуй, что и объевшись), я так и поступаю. В животе тяжесть, в голове – ком спутанных мыслей, на душе – что-то вязкое, мутное… сдобное и жирное, как материны блины…
Жизненный опыт подсказывает мне, что нельзя расслабляться, но я не в силах противиться дремоте… В какой-то момент я просто отключаюсь, как перегревшийся компьютер.
Проспала я часа два. Не помню, что бы мне что-то снилось. Собака за это время успокоилась и вроде бы привыкла к моему появлению. Звали ее по-деревенски Манькой, что меня необычайно раздражало – мне казалось, неправильно давать животным человеческие имена. Да и вообще, коза она, что ли?
Мать была в своем репертуаре. Даже в том, как она называла животных, не было никакой логики. Раньше у нас жили Дана, Дик, Ярик, Гуля… Теперь вот она воспитывала Маню. Котов звали не лучше: Антон (из-за самолета АН-124), Фроська и Лампа, в честь Евлампии Романовой, героини романов Дарьи Донцовой. Полный набор, короче говоря.
Отоспавшись, я все же решила прогуляться. Зря я, что ли, приехала. Да и сидеть дома с матерью и слушать бредовые нотации по поводу деторождения и прочего мне совершенно не хотелось.
Москва была… странной. То, что я видела, не складывалось в какую-то цельную картинку, не оставляло некоего синкретичного впечатления. Высокие современные здания из стекла и бетона соседствовали со старинными, некоторые в два и три этажа, причем отнюдь не все из них были в пристойном состоянии. Я притормозила рядом с домиком, очень похожем на те, что можно было увидеть в старых кварталах моего родного города: каменный первый этаж, второй деревянный. Окна на втором были выбиты. И это столица, самый большой город Европы, гигантский мегаполис, где живет двенадцать миллионов человек?..
Из своего провинциального захолустья я представляла Москву совсем иначе.
Движение на Преображенке было не более плотным, чем у меня дома. Люди практически ничем не отличались – такие же хмурые, недовольные всем на свете соотечественники. Впрочем, в этом минорном настрое сограждан сейчас мне увиделось даже что-то родное и милое – мне казалось, мы с ними на одной волне. Хандра словно вшита в генетический код русского человека, что, при нашем климате, с зимой по полгода, отсутствием солнца, а следовательно, тотальным дефицитом витамина D как-то и неудивительно.
Хорошо про это в свое время спел Гребенщиков:
«А над удолбанной Москвою в небо лезут леса,
Турки строят муляжи Святой Руси за полчаса,
А у хранителей святыни палец пляшет на курке,
Знак червонца проступает вместо лика на доске,
«Харе кришна» ходят строем по Арбату и Тверской,
Я боюсь, что сыт по горло древнерусской тоской».
Вот эта самая древнерусская тоска светилась в глазах каждого встречного. Проступала сквозь озабоченность сиюминутным. Исконное, въевшееся в мясо менталитета недовольство действительностью.
Было в таком подходе, безусловно, и рациональное зерно. Как говорится, чтобы не разочаровываться, не очаровывайтесь. Если ты постоянно ждешь от жизни только пакостей, любое, самое крошечное радостное событие будет восприниматься как подарок судьбы. А неприятные не будут казаться чем-то страшным, напротив, в них будет закономерность.
Что на роду написано, того не миновать… Фатализм имеет свои преимущества. Фаталистам легче – можно ничего не решать.
Занятая философскими размышлениями, я дошла до рынка. Здесь тоже мало что изменилось с моего последнего визита в столицу… и тоже было очень похоже на времена моего детства. Ряды лотков, где торговали тряпками, обувью, какой-то электроникой (вот тут состав товаров наверняка поменялся, но издалека все казалось совсем таким, как мне запомнилось в ранние годы). Я остановилась у вынесенных на улицу столов, где были разложены скатерти. Вспомнила задрипанную, продранную кленку у матери на кухне и подумала, что она будет рада подарку.
Попросила у продавца – немолодого приятного мужчины:
– Покажите, пожалуйста.
Часть скатёрок была сложена высокой лохматой стопкой.
– Так, смотрите, не стесняйтесь, девушка.
Я принялась листать клеенчатые разноцветные листы.
Бежевая, белая, в клеточку, розовая…
Остановилась на зеленой с золотыми крапинками. В дырчатых узорах просвечивали скатерочьи сиблинги – продукция того же завода. Что-то похожее когда-то лежало на кухне у бабушки… только без блесток, она терпеть не могла «цыганщину»… А я вот была неравнодушна к стразам и перламутру, золотистые искры что-то задевали в моей скифско-азиатской душе.
Расплатившись, я запихнула скатерть в рюкзак. Устремилась к выходу.
Рядом с рынком была церковь. Подобные места, конечно же, интересовали меня – прежде всего эстетически. Я вспомнила, что, гуляя по Преображенке, раньше никогда не заходила в этот храм – стоило исправить.
Церковь была видна издалека. Красно-коричневая колокольня, заслоняемая тоненькими осенними веточками, витые решетки на деревянных рассохшихся рамах притвора, густо разросшаяся, не сдающаяся зелень на клумбах… Крошечный нелепый ларек «Дары тайги». Какие-то женщины в стеганых синтетических куртках и платках, сосредоточенно спешившие в храм.
Я подошла ближе. Прочитала буквы, выбитые на черной мраморной табличке: «Храм Успения Пресвятой Богородицы Московской поморской старообрядческой общины древлевправославной поморской церкви». Вон оно что…
Сняла с шеи шарф, широкий и длинный, повязала наподобие платка.
Отворила тяжелую церковную дверь. Робко заглянула внутрь. Шла служба. Было темно и людно. Я увидела почти только одни чужие спины и что-то золотистое, блестящее впереди. Непонятно и красиво пели. И пахло стариной и Иваном Грозным.
Я была совсем чужой здесь.
Так же тихо и незаметно, как вошла, я постаралась выйти.
Архитектор Матвей Казаков.
Храм Большое Вознесение на Большой Никитской.
Очень красивая церковь, расположеная в Басманном районе, бесценный кусочек русской истории и культуры. Существующая церковь построена в 1788—1793 годах в стиле московского классицизма и по ряду деталей приписывается великому архитектору Матвею Федоровичу Казакову. Домовый храм при усадьбе Алексея Разумовского. Её посещал Пушкин в детстве. Упомянута в романе "Война и Мир", где Ростовы посетили обедню в этой церкви. Очень долго знал о ней, целый год, но смог посетить только сегодня.