Шагая нетвёрдой походкой по грязным дворам окутанного сумерками Адая, он испытывал лёгкое смятение. Ощущение, что посёлок изменился, не покидало Вадима на протяжении всего пути до собственной квартиры. Затуманенный алкоголем разум не понимал, что же именно его смущает, но знакомые дома и улицы словно вдруг стали какими-то чужими, а в лицах редких прохожих проступали странные пугающие черты. Ещё и мелькающие повсюду курчавые головы шумных цыганят добавляли беспокойства. Ковалёву они напоминали мелких муравьёв, обследующих неизвестную территорию в поисках пищи.

«Это всё из-за водки, — мысленно успокаивал себя Вадим. — Перебрал, похоже. Давненько меня так на измену не высаживало. Дома всё пройдёт».

Однако напряжение не отпустило его даже за порогом квартиры. Завёрнутая в оплёванную Карасиком футболку бутылка успела нагреться, но ставить её в холодильник у Вадима уже не было сил. Не разуваясь, он рухнул на кровать, накрыл голову подушкой и провалился в кружащуюся темноту беспамятства.

Громкий стук вырвал Ковалёва из душного алкогольного забытья. Несколько секунд он соображал, не является ли разбудивший его звук лишь отголоском сумбурного сна, эхом, прорвавшимся за границу реальности. Однако стук тут же повторился. Кто-то настойчиво тарабанил в дверь его квартиры. Ковалёв потёр пульсирующие болью виски, со стоном поднялся с постели и побрёл в прихожую. Каждый шаг давался с большим трудом, уши закладывало монотонным тяжёлым гулом, кожа, покрытая липкой плёнкой вонючего пота, раздражающе зудела, а сбившиеся настройки вестибулярного аппарата мотали непослушное тело из стороны в сторону.

— Кто? — с усилием пропихнув вязкую слюну в сухое горло, прохрипел он.

— Открывай, это я, — донёсся из-за двери голос Жанны.

— Гонишь. Это я — я. Не открою.

— Серьёзно. Помощь нужна.

Оценив градус волнения в голосе девушки, Вадим всё же отворил дверь. Куда деваться? Разборок с любовницей на потеху любопытным соседям ему сейчас только не хватало. Незачем лишнее внимание привлекать.

— Чего тебе? — стараясь дышать в сторону, поинтересовался он громким шёпотом.

— Там с Ниной беда.

Сердце Ковалёва предательски ёкнуло. Судя по бледному лицу и дрожащим губам Жанны, проблема была нешуточной.

— «Там» это где?

— У меня. Можешь спуститься?

— Чё случилось-то?

— Долго объяснять. Сам увидишь.

— Пять минут. Умоюсь и подойду.

Он резко захлопнул дверь перед носом соседки, ставя точку в диалоге. Наскоро ополоснув лицо холодной водой, Вадим надолго присасывается к крану, сбивая сушняк. Думать было больно. Ковалёв вдруг вспомнил о прихваченной у Тюбика недопитой поллитровке. Должно помочь. Тусклая лампочка в уборной, мигнув, хлопнула и погасла.

— Твою мать! — собственный громкий возглас заставил его страдальчески поморщиться.

Держась за стену, Ковалёв практически вслепую добрался до стоящего в прихожей трельяжа. Он нащупал узкое горлышко, дрожащей рукой свинтил крышку и сделал большой глоток. Тягучая тёплая жидкость наполнила рот странным масляным привкусом. Вадим закашлялся, отплёвываясь, хлопнул ладонью по выключателю и… выронил бутылку. Стекло разлетелось сотней мелких осколков, по линолеуму расплылось багровое пятно, знакомый запах шибанул в ноздри. Так же пахло в квартире Тюбика.

Зажав рот, Ковалёв бросился обратно в туалет и, упав на колени перед унитазом, принялся громко опустошать желудок, вцепившись руками в стульчак. Когда судороги, наконец, перестали сотрясать тело, он приоткрыл глаза и с опаской посмотрел на рвотные массы, сползающие по стоку. Брызги, кляксы и потеки, щедро покрывающие некогда белую поверхность, расплескались по керамике, словно абстрактное произведение неизвестного художника-экспрессиониста. Над унитазом плыло насыщенное амбре льняного масла, лака и скипидара.

«Бутылки спьяну перепутал, — испуганно мелькнуло в голове Вадима. — Тюбик, сука, развёл срач в квартире. Живописец херов».

Он тяжело поднялся, поразмыслив, выдавил приличную порцию зубной пасты прямо на язык и тщательно прополоскал рот, разбавив смрадный привкус перегара и рвоты во рту освежающими мятными нотками.

В голове тем временем немного прояснилось, и общее состояние заметно улучшилось. Видимо, организм, избавившись от излишков алкогольных токсинов, начинал потихоньку приходить в норму.

Вязкая субстанция на полу прихожей щетинилась бутылочными осколками. Ковалёв коснулся пятна и поднёс палец к носу. Так и есть – краска.

«Моющим средством хрен ототрёшь, походу, — с досадой подумал Вадим. — Надо будет к старику за растворителем метнуться. Зараза! Ещё бабы эти со своими проблемами…»

Он натянул свежую футболку, выскользнул в тускло освещённый подъезд и спустился на второй этаж. Через приоткрытую дверь из квартиры Жанны пробивалась желтоватая полоска света.

— Тук-тук, — приоткрыв створку, Ковалёв осторожно заглянул внутрь. — Девчонки?

— Проходи, — отозвалась соседка из зала.

— Рассказывай, чего тут у вас…

Он обвёл комнату взглядом.

— А где Нинка?

— В туалете закрылась.

— Та-а-ак, — протянул Вадим. — И?..

— Дверь не открывает и не отзывается. Боюсь, как бы чего с собой не сотворила. У неё же уже было…

Она запнулась.

— Ну, ты в курсе.

— Все в курсе, чего уж… Долго сидит?

— С полчаса где-то.

— Нин! — Вадим настойчиво постучал о дверь костяшкой согнутого указательного пальца. — Ты там как? Открой, а. Мне в туалет нужно.

Тишина.

— О чём говорили хоть? — повернулся он к Жанке. — Что-то необычное заметила в поведении?

— Ещё как, — кивнула та. — Сначала какую-то чушь про цыганское проклятие несла. Потом сказала, что старые шрамы на руках кровоточить стали, только…

— Чего?

— Да стрёмно как-то… — замялась Жанна.

— Ну, не тяни, — поморщился Вадим. — Говори как есть.

— Короче, — выпалила соседка, — говорила, что у неё краска вместо крови из ран течёт, вот.

— И тут краска, — пробормотал Ковалёв под нос и уже громче поинтересовался. — Бухали?

— Так, — пожала Жанка плечами, — винца немного выпили, но она еще до меня накидалась прилично.

— Понятно, — кивнул Вадим, назидательно подняв палец. — Сумеречное помрачение сознания.

— Чё?

— Пить ей нельзя совсем, вот чё! Психика слабая. Вы же столько лет дружите. Хочешь сказать, не знала?

— Так раньше она не чудила же. Ну, вскрылась разок по малолетству, потом-то всё нормально было.

— Видимо, не совсем. Фомки у тебя, конечно, нет?

— Издеваешься? Откуда у меня фомка?

— Ладно, — он упёрся в стену спиной. — Пацаны спят?

Жанка отрицательно помотала головой.

— Скажи, чтоб не пугались, я сейчас шуметь буду.

Соседка юркнула в спальню к сыновьям.

— Мальцева! — крикнул Вадим. — Если слышишь, посторонись!

Он скинул тапочек и с силой впечатал подошву стопы в дверь. Жалобно звякнула выбитая щеколда, с треском вылетела проушина с обломком наличника, створка обиженно скособочилась.

— Жива? — заглянув в щель, поинтересовался Ковалёв. — Нин, ты там как?

Ни звука в ответ.

Подвинув в сторону повисший на верхней петле прямоугольник ДСП, Вадим протиснулся в уборную. Туалет был пуст, лишь на дне раковины спутанным клубком лежали грязные бинты.

— Жанка, ты пошутить так решила, что ли? – зло выкрикнул он. — Нет тут никого.

— Как нет? — высунулась из спальни озадаченная соседка. — А куда она делась?

— Ты у меня спрашиваешь? Я сомневаюсь, что она тут вообще была.

— Чё ты из меня дуру делаешь? — женщина осторожно заглянула внутрь. — Вон перевязка её в раковине. Она как раз её снимать пошла, чтоб мне доказать… Ты это… За шторкой посмотри.

Вадим сдвинул лёгкую полиэтиленовую занавеску и вздрогнул. На секунду ему показалось, что на дне ванны лежит человеческое тело. Однако это была всего лишь кучка испачканной женской одежды.

— Чего там? — ущипнула его за спину любовница.

— Шмотки бабские. У тебя стиралка, что ли, сломалась?

— А ну пусти, — завозилась за спиной Жанка. — Подвинься, я посмотрю.

Соседка протиснулась к ванне, вытащила двумя пальцами мокрую, вымазанную разноцветными пятнами тряпку и испуганно взглянула на Ковалёва.

— Её блузка… и юбка там тоже её…

Она поднесла одежду к носу и поморщилась.

— Краской воняет.

— Ну, её самой-то нет, так?

— Нет, — беспомощно прошептала Жанна. — Не понимаю.

— Нет тела – нет дела, — пожал плечами Вадим. — Расследование прекращается в связи с отсутствием состава преступления. Я спать.

— Погоди, а мне что делать?

— Детей укладывай и тоже ложись. Найдётся твоя Нинка утром. Домой, наверное, ушла, пока ты ко мне поднималась.

— Голая?

— Может, твои шмотки прихватила? Проверь. Мало ли что у пьяной бабы на уме.

— А дверь? Она же закрыта была.

— Не знаю я. Захлопнулась как-то. Я на Шерлока Холмса, по-твоему, похож, чтоб загадки запертой комнаты разгадывать? У меня, между прочим, тоже день непростой был. Адьёс!

Под растерянным взглядом любовницы он решительно направился к выходу из квартиры.

— Козёл, — донеслось ему вслед перед тем, как Ковалёв захлопнул дверь.

«Зря я, наверное, с ней так, — ворочаясь на кровати в попытках найти удобную позу для сна, думал Вадим. — Всё-таки не совсем чужие. С другой стороны, а что было делать? Раздула из гандона дирижабль. До утра с ней нянчиться, что ли? Ничего, она отходчивая. Рано или поздно сама прибежит. В конце концов, кто, кроме меня, ей дверь починит?»

Успокоенный этой мыслью он провалился в глубокий сон.

Утро разбудило Ковалёва шумным гвалтом, доносящимся со двора через приоткрытое окно. Вадим почесал зудящие предплечья и, ощутив ногтями странные выпуклости, резко распахнул глаза.

— Что за?.. — пробормотал он, уставившись на свои руки.

Внутренние стороны обеих конечностей бугрились уродливыми шрамами. Белёсые отметины тянулись от локтей до запястий, пересекаясь крест-накрест. Следы на руках Нины от неудавшейся попытки суицида он видел лишь однажды, ещё в школе, но мог бы поклясться, что шрамы на его коже были очень на них похожи. Только вот Вадим никогда вены не резал.

«Может, аллергия какая-то? — мелькнуло в голове неуверенно. — Надо бы в медпункт заглянуть».

Погружённый в тревожные мысли, он прошаркал в туалет, перепрыгнул засохшее пятно в прихожей и залез под душ. Некстати вспомнилась лежащая в ванне грязная одежда одноклассницы. Напугать Ковалёва было нелегко, но сейчас он чувствовал, как липкие щупальца страха медленно, но настойчиво оплетают его разум. Вокруг и правда творилась какая-то непонятная чертовщина.

Критически осмотрев разлохмаченную щетину зубной щётки, он всё же выдавил на неё остатки мятной пасты и принялся интенсивно елозить во рту. Острая боль внезапно пронзила нижнюю челюсть, словно длинной спицей. Ковалёв вскрикнул и схватился за щёку. Язык наткнулся на неровный обломок зуба. Этого ещё не хватало! Со стоматологией, в отличие от Тюбика, у него никогда проблем не было. Вадим провёл языком по другой стороне ротовой полости. Чёрт! Сверху обнаружился ещё один угловатый скол. Это уже ни в какие ворота…

Наскоро обтершись полотенцем, он натянул чистые треники, водолазку, скрывающую предплечья от посторонних глаз, и, сунув ноги в кроссовки, выскочил из квартиры. Нужно было срочно успокоить нервы, и он знал верное средство. Благо, повод для визита к художнику расплывался подсыхающим пятном прямо в центре его прихожей.

Во дворе царило нездоровое оживление. Казалось, что на улицу высыпали все соседи из ближайших домов. Среди взволнованно переговаривающихся знакомых мелькали яркие цветастые юбки цыганок и настороженные мордочки смуглой детворы. Суету Ковалёв не любил и столпотворений обычно старался избегать, но любопытство всё же взяло верх.

— Чё за шум, Иваныч? — тронул он за плечо соседа-инвалида. — Случилось чего?

— Да хрен его знает, — буркнул тот, развернувшись на скрипучем кресле-коляске. — Может и случилось. Чаплин полпосёлка поднял с самого утра.

— По поводу?

— А поди разбери, — хмыкнул дед. — Он же немой, объяснить толком не может, только мычит да шары пучит. Вроде с дружками его беда какая-то случилась, но это не точно.

— Да с ними постоянно случается всякое, — облегчённо выдохнул Вадим. — Я уж думал, и правда что-то серьёзное.

Он обошёл по дуге галдящих односельчан и поспешил к Тюбику.

Дверь квартиры художника была приоткрыта.

— Дома, старый? — Ковалёв заглянул в зал. — Дело есть.

Никто не отозвался. Кресло, в котором обычно дремал утомлённый регулярными возлияниями приятель, пустовало. Вот это уже странно. Тюбик был законченным домоседом, и заставить его покинуть свою берлогу могла только очень веская причина. Например, закончившиеся запасы спиртного. В конце концов, убедив себя, что это всё же хороший знак, Виталик решил дождаться возвращения хозяина квартиры.

Плюхнувшись в кресло, он окинул беглым взглядом мастерскую творца. Что-то заставило его насторожиться, словно в привычном интерьере произошли значительные, но незаметные с первого взгляда изменения. Наконец, его осенило – пропала недописанная картина. На углу пустого деревянного подрамника висела лишь пыльная тряпица, ранее прикрывавшая будущий шедевр.

Теперь Ковалёв заметил и ещё кое-что: оставшуюся у художника цирковую афишу по диагонали пересекала размашистая надпись «МИЗАНАБИМ». Крупные неровные буквы сочились багровыми потёками, будто кровоточа. Тёмные капли стекали с ватмана и собирались в небольшие лужицы на полу. А рядом…

Вадим поднялся и медленно подошёл к плакату. Он с опаской тронул ногой лежащую у стены кучку тряпья, уже догадываясь, что это. Трусы в разноцветный горох и тельняшка блестели влагой от пропитавшей их краски. Вокруг валяющейся одежды расплывалось пёстрое масляное пятно, а венчал жутковатую композицию весело скалящийся зубной протез Тюбика.

За спиной тихо хрустнуло. Ковалёв резко обернулся, успев заметить мелькнувшую в дверном проёме розовую футболку. В руке Карасик сжимал нечто, подозрительно напоминающее свёрнутый тугим рулоном холст.

— Стой!

Вадим рванулся следом. Правую глазницу внезапно обожгло нестерпимой болью, вскрикнув, он налетел на табурет, растянулся на полу, перевернув журнальный столик с остатками вчерашней закуски. Прижимая ладонь к лицу, Ковалёв неуклюже поднялся на ноги, шипя сквозь зубы, потёр ушибленное колено и, прихрамывая, направился к висящему в прихожей большому зеркалу.

Открывшаяся картина заставила сердце ухнуть куда-то вниз. Всю видимую часть глазного яблока изнутри заливала кровь. Радужка и зрачок едва угадывались за тёмно-красной плёнкой, скрывающей белок. Словно этого было мало, в заметно поредевшей шевелюре обнаружились крупные проплешины. Островки кожи темнели уродливыми шрамами зарубцевавшихся ожогов.

— Что за херня? — жалобно простонал Ковалёв, выплёвывая в ладонь очередной обломанный зуб.

«Пацан явно имеет к этому отношение, — мелькнула в голове шальная мысль. — Он точно что-то знает. Нужно найти мелкого засранца, пока я совсем на части не развалился».

Вариант с больничкой уже не рассматривался. Фельдшеры, работающие в местном медпункте, точно не смогут оказать ему необходимую помощь. Вряд ли такому учат в колледжах. Тут впору к целителям или в церковь бежать. Это совсем не шутки. Весь скепсис к вере в паранормальное смыло волной первобытного животного страха.

Вадим, сдёрнув с крючка вешалки засаленную кепку Тюбика, нахлобучил её на голову, повреждённый глаз прикрыл тёмными очками, валявшимися на тумбочке в прихожей, и выскочил за дверь. До старого общежития, в котором жили Наталья с Тарасом, он добежал буквально за пять минут.

У подъезда толпились, что-то громко обсуждая, неугомонные пенсионерки.

— Вадя, ты что ли? — ухватила его за рукав баба Валя. — Ты чего так вырядился? Прячешься, что ль от кого?

— Не, — вырывая руку, недовольно бросил Ковалёв. — Спешу я, баб Валь.

Старуха по праву считалась первой сплетницей в Адае, и потакать её любопытству было чревато самыми непредсказуемыми последствиями.

— Да ты погоди, — не унималась бабка. — Антоша мой тебе не попадался? Опять, похоже, запил стервец. Поди, с вами колдырит, а?

— Не, баб Валь, — мотнул нетерпеливо головой Вадим. — Не видел я вашего сына.

— Если встретишь, скажи, чтоб домой шёл. Хватит шляться. У него же почки…

На глаза старухи навернулись слёзы. Ковалёв сразу вспомнил собственную мать, до самой смерти верящую, что её непутёвый отпрыск когда-нибудь исправится.

— Давно Антоха в запое уже? — изо всех сил изображая озабоченность, поинтересовался он.

— Да он же полгода как завязал, а тут эти циркачи… — бабка шмыгнула носом. — Пойду, говорит, подкалымлю… и всё, с концами. Крюгера с Кутузовым тоже найти не могут. Чаплин этот ещё… панику развёл сначала, а потом и сам сгинул.

— Так они все вместе, наверное, и квасят.

— Ох, не знаю… Сердце у меня болит. Чувствую, случилось что-то.

— Это всё цыгане, — вклинилась одна из её товарок. — Я сразу поняла, добра не жди. Одни несчастья от них. Не успели приехать, а люди уже жалуются, что вещи пропадать стали. Они же как сороки – тащат всё, что плохо лежит. У Иваныча, вон, мундштук упёрли, не посмотрели, что инвалид. А тут ещё, слышь, чего удумали?

Баба Валя вопросительно перевела на неё влажные глаза.

— Ну?..

— Скидку на билеты сделали. Те, кто принесёт любую безделушку, которую не жалко, за полцены пройти смогут. Хоть пуговицу от кофты, главное, чтоб свою. Ясно же, что неспроста это.

— Точно, — кивнула другая бабка. — Магия цыганская, не иначе. Заворожат, потом сама все деньги им отнесёшь.

— Какая ещё магия? — забывшись, по привычке усмехнулся Ковалёв. — Маркетинг чистой воды. Изначально цену задрали, а потом опустили до приемлемого для обеих сторон уровня. Вот и вся «скидка».

— Ага, — не унималась старуха. — А личные вещи зачем?

— Да не нужно им ничего, на самом деле. Говорю же, маркетинг. Думаете, цыгане не знают о своей репутации? Люди любят пощекотать нервишки, вот они этим и пользуются. Грамотный развод на суеверия. Что ж вы такие…

Он осёкся, вспомнив причину, по которой вообще тут оказался, и почесал через ткань водолазки зудящие шрамы на руках.

— Пойти, что ль? — вздохнула баба Валя. — Вдруг Антоша там.

— И мы с тобой, — загалдели остальные пенсионерки. — Только в церковь сначала заглянем. Вещи освятим у батюшки, и ничего они нам сделать не смогут.

Возможность полной оплаты входа прижимистыми бабками, само собой, даже не обсуждалась.

Протиснувшись через воодушевлённо переговаривающихся старух, Вадим скользнул в сырой подъезд. Поднявшись на второй этаж, он в нерешительности остановился. Что делать дальше, Ковалёв представлял весьма смутно, времени на обдумывание стратегии не было. Решив действовать по обстоятельствам, он уверенно долбанул кулаком по исцарапанной деревянной двери. Створка, тихо скрипнув, отворилась. Из квартиры специфически пахнуло лекарствами и сушёными травами.

— Есть кто? — громко поинтересовался Вадим, осторожно переступая порог. — Хозяйка?

Тишина.

Медленно пробравшись через полутёмную прихожую, Ковалёв заглянул в гостиную. Никого. В комнате царил творческий беспорядок. Именно так обычно характеризовал состояние своего жилища пропавший Тюбик. Старик оказался прав относительно Натальи – бабка действительно увлекалась живописью. Только судя по устилающим грязный пол обрывкам ватманов, результаты её, мягко говоря, не особо радовали. Давя подошвами скомканную бумагу, Вадим направился в спальню.

— Кто-нибудь дома?

Он раздвинул штору из стеклянных бус, закрывающую проход, и замер, не решаясь опустить руки. Ковалёв внутренне готовился к неожиданным находкам, но вид стоящего у кровати штатива капельницы немного выбил его из колеи. Мятая постель была пуста, однако на сбившейся простыне темнела дорожка бурых капель, и что-то ему подсказывало – это не кетчуп. Только вот совсем не следы засохшей крови заставили сердце Вадима биться чаще.

К стене напротив входа скотчем был прилеплен холст из квартиры Тюбика. Картина закончена, Ковалёв понял это с первого взгляда. Непонятно, как старик умудрился дописать её за ночь, но факт оставался фактом – шедевр Тюбика больше не нуждался в доработках.

Вадим завороженно глядел на две стоящие к нему спиной фигуры, запечатлённые художником с поразительной реалистичностью. Невысокая женщина держала за руку черноволосого кудрявого мальчишку в розовой футболке. Они застыли посреди запылённой комнаты, и было стойкое ощущение, что нарисованная стариком квартира для них не чужая. Похоже, после долгого отсутствия хозяева, наконец, вернулись домой.

Из-под оправы тёмных очков по щеке Ковалёва скатилась тёплая капля. Не замечавший за собой ранее подобной спонтанной сентиментальности Вадим с удивлением утёр слезу. На пальце остался бледно-розовый след. Он заметался по квартире в поисках зеркала, но ни в одной из комнат его не обнаружил. Сукровица из повреждённого глаза тем временем сочилась всё интенсивнее, быстро залив всю правую половину лица. Ковалёв сдёрнул очки и осторожно коснулся кожи под распухшим нижним веком. Что-то, хлюпнув, лопнуло в глазнице, и пальцы мгновенно залило склизкой жижей. Боли Вадим не почувствовал, но сразу понял, что глаз уже не спасти.

Стащив с головы бейсболку, он вытряхнул из неё клочки волос, обильно устилающих подкладку, словно гнездо неведомой птицы, и провёл ладонью по лысому, бугрящемуся шрамами черепу. Пробившись сквозь путающиеся в панической чехарде мысли, пришло чёткое понимание – если что-то и может его спасти от неизвестного недуга, то оно находится в этой квартире.

Ковалёв принялся рыться в шкафах, вытряхивать содержимое ящиков письменного стола и прикроватных тумбочек, скидывать на пол вещи с настенных полок. Тщетно. Он даже толком не понимал, что именно ищет, однако было абсолютно ясно – времени у него осталось в обрез.

Перевернув матрас, он обнаружил пухлый ежедневник в потрёпанной твёрдой обложке. Сердце ёкнуло. Возможно, это именно то, что ему нужно! Ковалёв быстро пролистал исписанные небрежным почерком страницы. Похоже на дневник. Заглянув в середину, заложенную картонной закладкой с надписью «Областная психиатрическая больница №1», с трудом разбирая угловатые каракули, он прочёл:

«Этот приём используется с целью занятости больных, а также их лечения и реабилитации. Нужно отметить, что в случае с Беловой арт-терапия демонстрирует крайне положительные результаты. Состояние заметно стабилизировалось, а интенсивность приступов сократилась. К тому же её картины выполнены на редкость профессионально. Трудно поверить, что ранее пациентка никогда не увлекалась рисованием.

Несмотря на крайне плачевное физическое и психическое состояние, женщина демонстрирует неподдельный интерес к живописи. «Розовая мастерская» Матисса сразу захватила её внимание. Эта картина, выполненная с использованием техники мизанабим, настолько её впечатлила, что за время пребывания в лечебнице пациентка создала несколько её вольных интерпретаций…»

— Мизанабим, — прошептал Вадим, вспомнив надпись на афише в квартире Тюбика и чувствуя, что он на верном пути, вернулся к записям.

«Развивая идею известного художника, изобразившего свою собственную студию с предыдущими работами, она пошла ещё дальше. В оригинале в центр картины помещена большая ширма, однако в версиях Беловой перегородка валяется на полу, открывая стену со скрытым ранее полотном, в точности повторяющим исходник. Тема так называемого «помещения в бездну», эксплуатирующая принцип матрёшки, стала ключевой для большинства последующих её картин. Изображения, бесконечно дублирующие сами себя, она использует как защитное средство, что неудивительно, учитывая её состояние.

Со слов коллег, передавших нам эту пациентку из Центральной больницы, женщина подверглась жестоким пыткам, однако характер некоторых повреждений явно указывает на самоистязание. Например, судя по следам зубов, язык Белова откусила сама, а старые шрамы от порезов на руках свидетельствуют о неудачной попытке суицида. Собственно, это и послужило первопричиной направления её на психиатрическое обследование в нашу лечебницу.

После первичного осмотра я решил проверить архивы и не ошибся. Одиннадцать лет назад Белова действительно наблюдалась у нас с подозрением на шизофрению, сопровождаемую ложными воспоминаниями и параноидальным бредом. Предварительно была диагностирована вторая стадия алкоголизма. Выявлена смешанная инфекция как следствие беспорядочных половых связей. Помимо этого, в крови обнаружены следы наркотических и психотропных веществ.

Лечение проходило тяжело. Больная неоднократно предпринимала попытки побега и проявляла агрессию по отношению как к персоналу, так и к другим пациентам. Мнестические конфабуляции выражались в уверенности, что несколько лет назад у неё похитили ребёнка. В результате продолжительного лечения врачам удалось подавить обсессивные симптомы и добиться ремиссии. Однако сейчас, вероятно, вследствие перенесённого шока, наблюдается параноидальный рецидив. Помешательство в этот раз приняло форму бреда преследования. Пациентка полагает, что на неё охотится некая группа людей, ранее укравших её сына. Она даже обозначила этническую принадлежность преследователей. Белова уверена, что это цыгане…»

— Сука! — вырвалось у Вадима. — Так и знал, что без них не обошлось.

Он швырнул дневник на пол, окинул взглядом устроенный им бардак, посмотрел на прилепленный к стене скотчем холст и вздрогнул. Положение фигур на картине Тюбика изменилось. Мальчишка теперь стоял вполоборота, а женщина нагнулась, поднимая что-то с пола. Пацан поразительно походил на Карасика, только не изуродованного болезнью, а вполне здоровую его версию с нормальных размеров головой и на редкость осмысленным взглядом.

Ковалёв провёл рукой по холсту, чуть размазав не до конца подсохшую краску, и повинуясь внезапному порыву, облизнул испачканные пальцы. Его тряхнуло, как от разряда дефибриллятора, яркая вспышка ударила в единственный уцелевший глаз.

Адай помещённый в бездну (часть последняя)

Людка посмотрела на него, а он её возраста, лицо приятное, фигура ладная. Она и говорит ему:

- Так, ты заходи! И водой тебя напою, и ужином накормлю!

Солдат сразу согласился. В дом зашёл и, пока вдова хлопотала, на стол накрывала, он починил ей поломанный стул и перекосившуюся дверь поправил. Долго сидели они тем вечером, за длинным разговором. И было у вдовы такое чувство, что всю жизнь знает она этого служивого! Так и остался он у неё жить.

Повеселела Людка, расцвела! Красивые платья из сундуков подоставала. Все уши моей прабабке прожужжала, рассказывая о своём Андрюше. Дома он всё переделал, всё починил, за скотиной ухаживал, Людку страстными ночами баловал. И всё сына просил! Вдовушка дождаться не могла, когда же понесёт.

Одна была у него странность. Хозяйством он занимался только после захода солнца! Всю ночь мог работать, а потом весь день спать! Объяснял это он тем, что на фронте ночь с днём попутал. Людка этому совсем значения не придавала. Мужик ведь - мечта просто. Да и с соседями он любезным был. Ведь, как солнце заходило, он на улицу выходил, с людьми знакомился.

Время шло, зима настала, а Людка всё не могла дождаться беременности. Сильно она печалилась по этому поводу. И солдатик, масла в огонь подливает, каждый день о сыне спрашивает!

Решила, тогда, Людка пойти к местной знахарке, бабке Марфе. Такой силой обладала она, что к ней со всех деревень и даже из городов, люди съезжались!

Вот, приходит она к бабке и говорит, так и так, мол, живём с Андрюшей душа в душу, а ребёночка всё нет!

Долго знахарка причину искала: и яйцом выкатывала, и воском выливала, и предков вопрошала. Сидела Людка, как мышка, наблюдая за всем этим, а баб Марфа всё мрачней становилась. Наконец, она говорит:

- Ох и странное же дело у тебя, молодуха! Беременности твоей родичи твои покойные препятствуют, от беды огородить тебя хотят! Расскажи-ка мне больше о суженом своём, есть в нём что-то необычное?

Людка выложила ей всё, как на духу, упомянула и то, что не выходит на дневной свет её Андрей.

Стала бабка ещё мрачней! И говорит:

- Значит так! Нужно тебе испытать Андрюшу твоего, человек он, или кто другой…

От этих слов, Людка чуть чувств не лишилась! А знахарка продолжает:

- Ты не боись! Приди домой, как ни в чём не бывало! Скажи, что зелье тебе знахарка дала, скоро понесёшь! А сама возьми то, что я дам тебе, и, когда баню натопишь, вылей это в кадки с водой, которой Андрей мыться должен. Сама в баню с ним не иди, скажи, что захворала. Если человек он, то придёт из бани румяным и весёлым, и ты зачнёшь в ту ночь. А если он нелюдь, то вода обожжёт его и откроет его личину. И придёт он к тебе в своём истинном образе. И будет ясно, что это нечистый, который потомства от тебя хочет, чтобы силу свою умножить!

С этими словами, бабка протянула перепуганной Людке пузырёк с тёмной жидкостью, и, приблизившись вплотную, проговорила тихим голосом:

-Самое главное! Пока он в бане будет, ты сделай посреди комнаты три соляных круга, встань в середину и жди. Если человеком зайдет, и спросит, что ты делаешь, скажи, что заговор делаешь на ребёночка. А если в другом обличье будет, то соль тебе жизнь спасёт! Что бы ни было, ни в коем случае за круги не выходи!

Пришла Людка домой, старается печали не показывать. А солдатик её радуется, что она скорую беременность обещает.

На следующий день сделала Людка всё, как велела ей знахарка! Баню натопила, зелье влила, и говорит Андрею:

-Иди в баньке искупайся, и приходи - сегодня я зачать должна!

Тот и пошёл. А она круги из соли начертила, села в середину, и сидит, ни жива, ни мертва, ждёт, что будет.

Вдруг, раздался дикий крик, переходящий в звериный рёв, да так, что окна в доме дрогнули! Людка похолодела! Одно желание было - бежать из дома, куда глаза глядят. Но помнила она бабкины слова и в круге осталась.

Сидит и слышит шаги, только не человеческие, а, будто конь копытами переступает. Распахивается дверь, и в комнату входит чудище! Огромный, в чёрной шерсти, голова, как у быка, с огромными рогами, а ноги с копытами! Посмотрело оно на Людку горящими глазами, и проревело:

-Зря ты, девка, обманула меня! Я с тобой по-хорошему хотел… Но теперь тебя ничто не спасёт!

Сказав это, он кинулся на молодуху, но сдержали его соляные круги, обожгло его огнём, и откинуло к стене.

Так кидался на круги он всю ночь, соль потемнела, но нечисть не пропустила. Как начало небо сереть, он развернулся, и, осыпав Людку проклятиями, ушёл!

Она пришла в тот день к моей прабабке, бледная, как стена и вся седая! Зашла в комнату, и упала без сил!

Жила Людка у них в доме целый месяц, к себе боялась идти. Потом оклемалась и позвала бабку Марфу. Провели они несколько обрядов, и вернулась Людка в свой дом, нечистый её больше не тревожил.

Спустя время, жизнь вдовы наладилась. Сошлась она с фронтовиком. Без ноги он был, но это не помешало ему и хозяйство ладно вести и троих детишек Людке подарить. Одно напоминало ей о том, что было - абсолютно седые волосы.

Когда исчезла нужда, растворилась и логика «сделай — получишь». Наша старая мотивация обанкротилась, как валюта прошлого века. Действовать ради вознаграждения стало нелепо, как перетирание воздуха. Оставалось странное и бескорыстное: делать что-то не для себя, а просто потому, что кому-то станет теплее.

Это назвали Эстетической Пустотой. Не боль — тишина между нотами. Мы — поколение, унаследовавшее рай и обнаружившее, что в нём не за что ухватиться.

А потом появились они. Лучистые.

Их сначала приняли за чудаков, воскресивших ручной труд: люди, которые писали стихи на бумаге (бумага! в мире идеальных экранов), играли на скрипках с крошечными дефектами тембра, лепили из глины нелепые фигурки, будто убеждая материю помнить человеческие пальцы. Они говорили про тепло, которое можно передавать. Не выгоде, не чести, не лайкам — людям.

Мы, Пустые, смотрели на них с осторожной иронией, как на тех, кто экспериментирует с человечностью. Они не спорили. Улыбались. И всегда уточняли: «Если наше присутствие вам некомфортно — мы отойдём. Важнее всего — ваш ритм».

Лена была моим якорем. Королева цинизма, коллекционер старых стендапов, снайпер сарказма. Она умела превращать любой пафос в пепел шуткой. Мы гордились тем, что научились смеяться вместо того, чтобы чувствовать.

Однажды я нашёл её в парке. Она сидела на скамейке и смотрела сквозь мир, как сквозь стекло, — не несчастная, просто обнулённая до ровного нуля. Рядом стоял Лучистый: лицо спокойное, как лампа на тумбочке. Он заметил меня, кивнул.

— Простите, — сказал он тихо. — Моё излучение не мешает? Могу держаться на расстоянии, если так спокойнее.

Он ждал не абстрактного согласия, а моего «да, рядом — можно». Я кивнул — из вежливости, а может, из усталости. Он достал флейту. Пара простых нот, будто воздух вспомнил, что когда-то был ветром.

Я увидел, как это сработало. Не вторжение — соприсутствие. Его тепло не лезло сквозь кожу, оно окружало, как мягкий микроклимат. Когда он играл, воздух становился вязким, пах молоком из детства и пылью книжной полки. Это было физично: ладони согрелись, вдох стал глубже, сердце — спокойнее. Человеческое поле, подумал я; слабое излучение тела, усиленное вниманием — как свеча, укрытая ладонями.

Лена подняла глаза. На лице — улыбка без яда. Не та, которой мы пользовались, чтобы резать мир, а домашняя, как свет в кухне.
На следующий день она удалила архив стендапов. «Смех — это рябь от старой боли, — сказала. — Я не хочу кормить её эхом». Теперь она писала песни: медленные, тёплые, ясные. Я слушал их и чувствовал, как из меня выдувают пыль. И мне стало страшно — не за неё, за своё право быть острым.

Лучистые множились, но не по приказу. Они просто делали. Ставили во дворах огни, которым нужна подпитка разговорами, — не технология, а повод встретиться. Снимали короткие фильмы без твистов — про то, как люди сидят рядом и молчат. Открывали мастерские, где ладони вспоминают глину. Везде — деликатность, просьба о согласии, бережное уважение к личному темпу. Стоит кому-то поморщиться — они отступали. Никакого миссионерства. Чистый альтруизм — как если бы добрая привычка решила эволюционировать.

Мы, кто ещё держался за своё «я», тренировали холод заново. Слушали резкие треки, смотрели кино о предательстве, перечитывали трагедии — чтобы помнить, как щемит сердце. Мы называли это «тренировкой трения». В мире, где всё обтекаемо, углы — последнее доказательство существования.

Иногда Лучистые проходили мимо и вежливо кивали. Иногда задерживались.

— Если вам сейчас тяжело, — говорили они, — мы можем посидеть рядом. Или, если так лучше, оставим вас в тишине.

И ты ловишь себя на шепоте: «Останьтесь». Потому что их тепло не отменяет выбор — оно лишь предлагает ему компанию. В этом и было самое опасное: тебя не тянут в сияние, тебя ждут на твоих условиях.

Однажды вечером я встретил Лучистую на мосту. Город внизу сиял как музей сна, вода казалась экраном. Её волосы поблёскивали, словно она стояла чуть ближе к свету, чем остальной мир. Я остановился в безопасной дистанции — в пределах привычного комфорта.

— Если я мешаю, — сказала она, — я отойду. Ваш покой — первее. Но если хотите согреться — я рядом.

Она не тянулась. Оставила свободное пространство — и оно вдруг сузилось, как лифт, где из воздуха вынули кислород. Я почувствовал, как мои внутренние пальцы, столько лет сжимающие холод, разжимаются. Тепло действует не как нож, а как вода: найдёт щель и войдёт, только если ты приоткроешь.

— Зачем вы это делаете? — спросил я.
— Потому что это имеет смысл, — ответила она просто. — Когда всё уже есть, жить «для себя» теряет логику. Тепло — единственное, что не обесценивается при отдаче.

Я хотел возразить, но аргументы оказались старой валютой. «Тогда где моё я?» — спросил я почти по-детски.
— Там же, где и было, — сказала она. — В праве сказать «да» или «нет». Его никто у вас не отнимает.

Я ушёл. Не потому что победил, а потому что отложил капитуляцию. Дома включил злую музыку и сел в темноте, как ныряльщик, задержавший дыхание. Грудь горела от попытки быть углом в круглом мире. Я понимал, что моё сопротивление — тоже странная форма гордости, которая называет себя свободой. Но именно это и было мной — пока ещё мной.

Утром я снова увидел Лену. Она пела во дворе. Рядом стояли люди — те самые Пустые, что раньше проходили мимо любого звука. Стояли, как зимние кошки у батареи. Когда я подошёл, Лена остановила песню и улыбнулась с привычной человеческой неловкостью.

— Если мешаю, — сказала, — я замолчу. Скажи.
— Пой, — ответил я и отошёл на шаг. Так, чтобы у меня оставалось место для «нет», если оно понадобится.

Песня была простая. Без пафоса, без великих слов. В ней были окна, пахнущие хлебом, вечерние автобусы и песок между зубами после моря. И ещё — тёплый шёпот, что мы не обязаны быть острыми, чтобы быть настоящими. Мне стало больно и хорошо. Больно — потому что я чувствовал. Хорошо — потому что чувство было моим.

С тех пор я живу на границе. Иногда согреваюсь — на своих условиях. Иногда снова становлюсь холодом, чтобы помнить, где оканчиваюсь. Лучистые это принимают: всегда спрашивают, всегда отступают, если слышат отказ. Их тактичность — не нажим, а признание того, что человек распоряжается собой сам. Поэтому они страшнее любой силы: не ломая стен, они учат тебя открывать двери изнутри.

Я не знаю, эволюция ли это или новая версия вежливой утопии. Знаю только: в мире, где эгоизм утратил смысл, альтруизм стал единственной внятной физикой. Если у человека и правда есть поле — слабый климат кожи и памяти — Лучистые научились не управлять им, а согласовывать. Как музыканты, которые берут ноту не громче соседа, а ровно той высоты, что заставляет дрожать стекло.

Иногда я снова встречаю ту девушку на мосту. Мы стоим по разные стороны моего «можно». Она улыбается и извиняется взглядом: «Я здесь — пока это подходит тебе». И в этой корректности — всё, что нужно знать о нашем времени. Добро наклоняется и просит разрешения. И когда ты киваешь, оно не забирает тебя — просто становится рядом. Тепло, которое извиняется, — самая человечная форма света из всех, что нас когда-либо находили.

Я не уверен, что не скажу ему «да» навсегда. Но у меня пока есть моё «пока нет». И этого достаточно, чтобы назвать себя живым.

Несколько дней они брели по тайге, прежде чем добрались до скалы – объект и вправду существовал, о чём и говорили на специальных форумах, пусть и находилось немало обзоров с «разоблачениями», утверждающими, что никакой скалы не существует -- наверняка проплаченными Организацией. Всем ведь известно, что если ты не видел сам – значит и нет причин доверять, тем более людям, увлекающимся какими-то теориями заговоров. И тем не менее, скала существовала и была исчерчена символами, какие вряд ли сумели бы выточить древние люди. Слишком ровно и точно были высечены знаки, да и не принадлежали они ни к одной местной культуре. «Урумкунские Петроглифы» -- так назывались эти древние надписи, ибо находились на территориях близ реки Урумкун. Скала стала настоящим святилищем для любителей темы внеземных цивилизаций – Организация же, почему-то, не преграждала путь к объекту, видимо, надеясь на глухие леса, способные многих оттолкнуть от похода.

Парочка переночевала на берегу, а Костя к тому же наловил рыбы из озера у скалы. И рыба та – была заражена.

-- Постой, это же рядом с «Чёртовой Долиной» Нойманна! – сказал Паша, после того, как нагуглил карты реки. – Там была деревушка нашего координатора. Говорят, он после того инцидента и попал в Организацию, так как проявил инициативу и «спас человечество от ужасающих последствий».

-- Именно так, -- ответил Константин. – Именно поэтому реки и озёра там были заражены Хворью. Пусть Владимиру и пообещали, что Хозяин, очнувшийся от тысячелетнего сна, всё приберёт за собой. Он и вправду прибрал многое. Но не всё… Хворь пустила корни в леса слишком глубоко. И одна из этих частичек попала в мой организм.

Бойцы вытаращили глаза. Всем захотелось выпрыгнуть из синего фургончика.

-- Ты чё, хворевой что ли?! – Юра невольно отшатнулся от командира. – Да ну нахуй!

-- Да, -- кивнул Константин. – Именно поэтому я и ношу маску-намордник. Чтобы не навредить тем, кто со мной рядом.

-- А ты можешь?

-- Не я, -- ответил Константин. – Каждый раз, когда Хворь брала надо мной контроль – я ничего не осознавал. Почти. Глаза затмевала красная пелена. И Хворь брала управление всем на себя.

-- И что ты тогда делал?

-- Убивал своих врагов.

-- Не верится… -- сказал Юра.

-- И часто Хворь берёт над тобой контроль? – спросил Данилыч.

-- Нет. Это происходит крайне редко.

-- Насколько?

-- Это случалось всего два раза в жизни.

-- А почему так мало? Стесняешься?

-- Это не от меня зависит. Вернее, не совсем от меня. Должен сложиться ряд факторов. Не так уж часто я бываю на грани жизни и смерти, при этом теряю своих близких, которыми дорожу, -- тяжело вздохнул Константин. – Ярость и жажда мести – вот что выступает в качестве спускового крючка… В первый раз это случилось на «нуле». Мои товарищи были убиты. Нашу позицию атаковали численно превосходящие силы. Утюжили артой. Тогда я не знал, что со мной случилось на самом деле. Что я – уже не совсем человек. А потом я остался один. И мои глаза закрыл красный туман.

-- Подробнее давай! Ты нам точно не рассказывал правду!

-- Чего уж тут подробнее… После тумана я очнулся во вражеском окопе. Было очень страшно. Я метался в панике. Это своего рода «отходос» -- когда страх был заглушен Хворью, а потом, после всего, вырвался наружу, когда всё закончилось. Это очень вредно для психики… Я открыл глаза, но опорник был пуст. Каким-то образом я не только отбил атаку, но ещё и преодолел поле под артобстрелом и атаками «фипов» -- в жажде мести – а потом в одиночку штурманул позиции оппонентов. И остался невредим. Ну, либо, всё затянулось, пока я был Хворью и инстинктивно откусывал от убитых куски мяса.

-- Я слышал! -- кивнул Паша. – Ты тот самый камикадзе, кто в одиночку захватил и удерживал опорник на ******* направлении?!

-- Да.

-- Это было недалеко от нас! Где наше подразделение останавливало бронированный контрнаступ. Нам тоже пришлось попотеть и обосраться…

-- Я не совсем понял, что произошло, -- продолжал Константин. -- Никто не понял. Кроме, наверное, противников, когда они разглядывали на «дивиарках» что-то нечеловеческое, перед тем, как их дроны взрывались.

-- А наши чё? Не засняли с неба твой махач? -- спросил Юра.

-- Наши пташки были утеряны. Когда пришли новые – я уже сидел среди трупов «легионеров» по колено в крови.

-- Бля, хотел бы я видеть тот бой! Я бы обделался от ахуенности ситуации! – сказал Юра. – Возмездие – это всегда приятно.

-- Не очень… По итогу мне дали Героя России. По этой же причине меня пытались завербовать в нашу контору. Ещё тогда – когда я вернулся в родной город. Но они не знали, что я – заражён. Они просто думали, что я очень хороший боец, ценный кадр, которого надо срочно переманить к себе. За мной отправили детектива Яна Петровского – он когда-то в уральском отделе работал… Кто же знал, что город был захвачен культом.

– И там ты обратился в Хворь второй раз? – догадался Данилыч. – Когда началась стрельба с культом?

-- Да. Там погиб мой брат, моя новая любовь, и мой лучший друг из детства… Все и почти сразу, -- Константин снова тяжело вздохнул. Воспоминания ещё лежали на душе тяжким грузом. – Когда Влад лежал в кузове… мёртвый, -- кулаки затрещали в плотных перчатках. – Когда нас снова зажали… Тогда всё случилось. Снова.

-- Ты перебил всех культистов?

-- Не всех. Но я видел записи с беспилотников Организации, которые в тот момент кружили в небе для разведки перед освобождение города. Я прыгал по крыше, ползал по стенам, раздирал врагов на части, вёл прицельный огонь – и завалил много ЧВКашников, перешедших на сторону культа. А до этого мы с добровольцами-горожанами тоже устроили шоу. Перебили самых сильных, оттянув их на себя. И всё равно нам не удалось спасти город. Полоумные сектанты резали гражданских, заблокировав город при помощи пикапов с ДШК – им удалось таким образом обойтись малыми силами, заняв ключевые перекрёстки, которые простреливались на километры во все стороны. Они резали и проливали кровь на алтари… Как бы мы не пытались – никого спасти не получилось. Полная безнадёга. А моя сестра была к тому же похищена, в самом начале. За ней следил один из ублюдков, а потом забрал с собой, чтобы насиловать её посреди Плесенника, вырытого в глубине карьера. Там скрывалась вся сила культа. Туда же я направился в конце, едва очнулся после второй красной вспышки Хвори… Но в катакомбах мне Хворь не помогла. Она обессилела. Меня взяли в плен после перестрелки. Откусили руки и ноги, заставляя смотреть… как пользуются моей сестрой.

Мужики не нашлись как прокомментировать эту часть рассказа. Они молчали, явно опешив. Понятно, почему командир отказывался рассказывать всё в подробностях. Это был кромешный кошмар.

-- А потом пришла Организация, -- сказал Константин. – Плесенник в катакомбах сожгли, культ был уничтожен. Бойцам не пришлось долго зачищать улицы – я сделал за них основную работу. Да и когда на улицах почти не осталось гражданских – работать очень просто… Они видели с беспилотников, как мы воевали. И видели, кто я таков на самом деле. Я вызвал большой интерес у координаторов.

-- И тогда тебя завербовали? Когда это было-то?

-- Скоро будет ровно два года с тех событий в Каменске… А до моей вербовки ещё было долго, -- ответил Константин. – Я был подавлен. От меня ничего не осталось. Я сошёл с ума.

-- И всё же, ты здесь, -- заметил Юра.

-- Меня спасли. Вытащили из безумия. Подлатали голову. Позволили найти в себе силы. И смысл – это ведь самое важное в жизни каждого человека, особенно когда он оказывается сломлен и пережёван судьбой… Мне помогли вернуться к нормальной жизни. А потом, после некоторых экспериментов в лабораториях, предложили контракт.

-- И сколько же экспериментов над тобой провели?

-- Не знаю, -- пожал плечами Константин. – Они изучали мой организм разнообразными аппаратами и приборами, сканировали, срезали ткани. Брали их на анализы. Но всё это было необходимо, чтобы выяснить, насколько я опасен.

-- Но зачем тебя взяли в Организацию? Ты же, извини, реально опасен! Ты ведь – Хворь! – сказал Паша.

-- Хворь во мне спит. Она была слишком ослаблена после тех событий. С тех пор, через что бы я не проходил – она дремлет. Её не удалось вызвать и в лабораторных условиях. Но я всё равно вынужден носить эту чёртову маску. На случай, если оно снова активируется. Тогда маска сдержит чудовище. Именно поэтому я и не показываю своё красивое лицо.

-- А говорил про ожоги!

-- Ты так выражаешься, будто вы с Хворью делите один организм. Что ты – не Хворь.

-- Так оно и есть, -- кивнул командир.

-- Почему Хворь не захватила тебя полностью? -- спросил Юра. -- Ведь обычно эта дрянь полностью заменяет личность – как в случае с дедом Нойманна. Или вообще превращает в тупое чудовище, как с одним псом породы бордер-колли было прошлым летом. Или как у Хворевого Жало – у того одна из частей тела… эм.. претерпела некоторые метаморфозы, так скажем. А ты вообще не знал, что с тобой! У тебя какая-то прирождённая стойкость?

-- Крепкий кишечник! – хмыкнул Данилыч.

-- Удивительно ещё, что даже собаки на меня не реагировали, -- добавил Константин. – Обычно они чувствуют нечто чуждое.

-- И как же так?

-- Мой организм не обладал какой-то особой сопротивляемостью. Врачи Организации выяснили, что у меня были какие-то проблемы со здоровьем. Либо рак, либо какая-то нейроболезнь… в общем – было нечто, что не позволило Хвори на ранних этапах развития полноценно проникнуть в центральную нервную систему. Хворь серьёзно перелопатила мой организм, да. Но не настолько, чтобы даже собаки замечали. А ради собственного выживания Хворь победила и рак или болезнь, и с тех пор заживляет мои раны и позволяет выжить там, где другие бы уже давно подохли… Но в то же время я нахожусь в ясном сознании. Я – это я. Не произошло подмены личности. Я не слышу никаких голосов в голове или навязчивых идей, какие посещают поражённых Хворью. Я поглотил Хворь, сам стал ею, хоть и не подчинил, но случайно вошёл с ней в симбиоз. До последнего отрицал свою сущность – особенно после второго обращения, которое я помню относительно хорошо даже сквозь аффект. Но я всё равно заталкивал мысли о чём-то, сидящем внутри меня, на самые задворки сознания. Это было страшно принимать. Я бы сошёл с ума, если бы тогда признал, что внутри меня живёт чудовище, способное иногда откусывать другим людям головы или плеваться шипами с сильнейшей кислотой. Даже сейчас мне дурно от осознания… Пусть Хворь и серьёзно ослабела.

-- Так вот откуда у тебя регенерация…

-- Постой, Костян, -- спросил Паша. -- А если Хворь в тебе уснула, то как ты можешь быть таким сильным и при этом заращивать открытые переломы за один день?

-- Это не регенерация, -- возразил Константин. -- У меня, может, раны заживают быстро, но только несерьёзные. Своих рук и ног у меня нет. Как я и говорил – их мне откусили чудовища Плесенника… Это – некропротезы.

-- Что-что? – переспросил Данилыч. – Я не расслышал.

-- Некропротезы. Мёртвые части тела, оживлённые, при помощи Изнанки, и подогнанные под мои обрубки. Я могу управлять ими силой мысли. Долго пришлось переучиваться. Я учился ходить, бегать и драться, фактически, заново. Сила мысли – это другое. Не то же самое, что и управлять родными руками и ногами при помощи импульсов.

-- Ну охуеть теперь, -- сказал Данилыч.

-- А почему не робо-протезы? Почему некро? – поморщился Юра.

-- Современная техника ещё не достигла такого уровня. Ожившая рука гораздо функциональнее любой искусственной. К тому же их легко заменять. Это стоит гораздо меньше.

-- Заменять? Откуда ты берёшь новые человеческие руки? Ты что, отрезаешь их у кого-то?! – спросил Паша.

-- Нет, конечно же. Мне их присылают.

-- Кто присылает? Фабрика по выпуску мёртвых ручек и ножек? – спросил Данилыч.

-- По Почте России… -- добавил Дядя Ваня.

-- Я не могу это говорить. Их присылает влиятельный человек, с которым мы были знакомы когда-то давно. А я уж сам провожу ритуал оживления, которому он меня и обучил.

-- У тебя ещё и некромант в знакомых?… -- хмыкнул Дядя Ваня. – Интересно девки пляшут.

-- Полагаю, он не некромант, а просто многое знает, -- сказал Константин. – И обучил этому меня потому, что видел во мне потенциал. Называл он меня как-то странно – Грегом. Иногда – Дылдой. Будто спутал с кем-то. Но мне тогда было наплевать на всё. Лишь бы вернуть себе руки и ноги.

-- Вернуть, отобрав у других. Ха-ха!

-- Карл… -- осёкся Константин. -- …Говорил, что это руки преступников. Сильные руки осуждённых на смертную казнь. Мы с ним давно не встречались. Но он регулярно присылает мне новые некропротезы. Да и у меня дома имеется небольшой запас на всякий случай.

-- Итак, -- решил подвести итог Данилыч. – Получается, что ты у нас: командир штурмгруппы Организации, -- загибал он пальцы. – Заражённый Хворью супермен. Немножко некромант. Ветеран войны – Герой России. Имеющий в друзьях кого-то явно серьёзного и из верхушки Организации. И просто замечательный человек…

-- Робокоп! -- добавил Федя, и салон фургончика залился смехом.  

-- Внатуре! – гыгыкал Тормоз за рулём. – Вытащили из ада и снова заставили работать!

-- Прости нас, Костя. Мы просто шутим, -- извинился Данилыч.

-- Да мне и самому смешно, -- командир издал звук, напоминающий смех. От этого звука бойцы рассмеялись ещё сильнее.

-- Даже Олега переплюнул! – сказал Юра.

После смеха ребята задумались. Кто-то закурил.

-- Тяжело тебе живётся, наверное, -- сочувственно сказал Данилыч.-- Всё-таки руки, ноги…

-- Почему же? – не согласился командир. -- Я прошёл через страшнейший кошмар – хуже не представить, но теперь я здесь. Вполне довольный жизнью. Трудности закаляют характер. Любые раны заживают, хоть и оставляют рубцы. К тому же я могу долго бегать ускорением – без отдыха. Мёртвые ноги не устают, им не нужен кислород. То же самое и про руки – удары сильны, а при стрельбе прицел не дрожит. Мёртвые мышцы не ограничены нервной системой, а поэтому они используют максимум своего потенциала. И, соответственно, я могу принести максимум пользы для Организации. Могу быть эффективным в бою с мразями, порождёнными Изнанкой! -- последние слова Константин проговорил с особой ненавистью. Он определённо был фанатиком. Всё же, Организация спасла ему жизнь, подарив второй шанс, а все культисты и прочие Движения Сопротивлений вызывают у него закономерную злость и жажду мести.

-- А сестра? Ты же с ней живёшь? Её же удалось спасти? – Паша задал неосторожный вопрос.

Константин чуть не зарычал. О сестре ему говорить было, видно, тяжелее всего.

-- Сестра хорошо. Она в порядке, -- сказал Константин.

-- Ей тоже помогли?

-- Да. Помогли.

Прозвучало крайне неубедительно. Однако даже Паша не стал давить, пытаясь вызнать подробности – понял, что что-то тут явно неладно.

-- Мы живём с ней новой жизнью, -- сказал Константин. – Было, правда, тяжело. Очень тяжело. Особенно когда… когда она забеременела. От плесневых ублюдков. Внутри неё зарождалось что-то… явно нехорошее. Аномальное, -- командир сделал небольшой перерыв, чтобы собраться с силами говорить дальше. Он уже о многом рассказал, а значит нужно было дожимать до конца. – Я же несколько месяцев провалялся, перед тем, как пришёл в себя. Не знаю, что именно там с ней происходило. Она ничего не рассказывает. Но в лабораториях ей сделали аборт. И теперь Ксюша никогда не сможет иметь детей.

-- Братан, мы их всех ещё отпиздим! -- пообещал Федя, который тоже зажигался злобой. – Культ этот постоянно появляется снова? Дождёмся следующего раза – и всех захуярим с кайфом!

-- Не дай Бог, -- сказал Костя. – Пусть уж лучше детективы Организации выявляют новые ячейки. И своевременно их уничтожают… Просто к тому случаю в Каменске никто не был готов. Культ не проявлялся очень давно. Ян Петровский смотрел на проблему в упор – и не мог её увидеть. А мы… впрочем, чего говорить – всё уже в прошлом. Нам остаётся только делать свою работу хорошо, не жалея себя. Ведь если не мы – то кто?.. Когда я оклемался, когда пришёл в себя, когда осознал, что не всё потеряно, что впереди ещё долгая жизнь и нужно её как-то продолжать… когда кошмарные сновидения перестали приходить ко мне каждую ночь… тогда мне и предложили службу в Организации. Уничтожать зло – моя работа. Бороться с культами и чудовищами. Конечно – я согласился. Как бы то ни было – война мне нравится. Я никому не признавался, но я почувствовал себя живым, когда культисты начали резню в городе, а я оказался к этому готов, когда дал им отпор. Будто минули серые будни, а обычная скучная жизнь закончилась – и снова адреналин хлынул по жилам, всё раскрасив. Хоть и закончилось всё крайне печально по итогу. А потом первое задание в уральском отделе. Выезд за выездом. Быстрый рост до командира штурмгруппы. Гибель моих бойцов в засаде Движения Сопротивления, прямо на улицах города… и вот я здесь – перенаправлен в ваш отдел этим летом в связи с дефицитом кадров, -- Константин снова вздохнул, но на этот раз облегчённо. Он рассказал всё, о чём так долго молчал – и на душе стало хорошо. – Так я и стал – Ликвидатором.

**

НОВОСТЬ1: На Бусти вышла новая "Антарктида" и продолжение "Океана" по цене стакана кофе

**

НОВОСТЬ 2: Завёл карту МИР для белорусов, а то много просили)))

**

За донаты выражаю огромнейшую благодарность!!

Груз 300 7047р "Спасибо за чайные советы."

Евгений М. 3000р "За Темнотоса"

Александр Ш 1175р "Темнотос..ска хитрый. не надо о нём забывать"

Nlb.Artem 1000 р "На Темнейшего! Прости, пока не много, есть сложности, потом наверстаю. Но Темнотоса не откладывай, у него есть немало преданных читателей." Ответ: косарь -- это не мало, это дохуя, от души за донат! Темнейшего продолжу после пары подрассказов Ликвидосиков

Юрий Ревякин 1000р

Грач 500р + 500р

Константин Викторович 300р "темнейшему"

Татьяна Власова 100р

Ликвидаторы на АТ: https://author.today/work/433407

Максим хорошо помнил, когда ЭТО захватило его разум.
Это…
ОНО…
Здание старого Элеватора.
Кому рассказать – засмеют. Нет, ну правда! Одно дело – ощущать такое притяжение к противоположному полу! Тут все понятно и даже одобряется обществом, если не выходит за рамки приличия и закона. Или тяга к вещи, дорогой и недоступной. Кто не мечтал о модной шмотке или дорогом автомобиле? Даже произведения искусства иногда вызывают у человека вострог и манию.
Но постоянно думать об Элеваторе? Да еще и с большой буквы Э. Не здоро́во это как-то.

***
Максу Клевакичеву было немного за тридцать и жизнь его потихоньку превращалась в один сплошной день сурка. Дом – работа, работа – дом. Весёлое студенчество было уже далеко позади, тусить с друзьями хотелось все меньше. После работы в небольшой фирме (на которой он, кстати,  довольно успешно трудился специалистом по закупу), после автомобильных пробок, после бесконечного поиска парковки и после домашней рутины хотелось только одного – лечь спать. Еще перед сном ленту в вк полистать и норм. Родители жили в другом городе и звонили только по праздникам. Да, была девушка, и прехорошенькая, Но Макс не чувствовал к ней особой привязанности и, если честно, уже сильно тяготился их отношениями.  И тут на тебе!
В начале апреля Макс по просьбе начальства поехал получить для своей конторы стенды по противопожарной безопасности. Как и положено у таких контор, производство-изготовитель  располагалось на краю мира, в промзоне, на улице с романтичным названием «Элеваторная». Разобравшись с накладными и лихо втиснув в салон  своего десятилетнего «Соляриса» два стенда и коробку с люминесцентными наклейками, Макс вдруг вздрогнул и наконец-то поднял взгляд за бетонный забор, туда, где что-то невозможно большое заслоняло  от жителей земли легкие весенние облака и хрустально-голубое небо.
Над Максом нависала громада старого Элеватора. 
Бетонные серые стены были уродливым памятником промышленному урбанизму ушедшей эпохи. «Банки» силосников напоминали слоновьи ноги. Ни одного целого окна, даже на самом верху видно не было. «Мостики», перекинутые между корпусами казались хрупкими, словно сделанными изо льда. Но больше всего на Макса произвели впечатление маленькие лесенки на торце рабочей башни. Такие миниатюрные на фоне монументального колосса. Такие опасные. А ведь по ним когда-то ходили люди! Без страха поднимались на высоту. А самые храбрые, вопреки правилам техники безопасности, садились на площадке, просовывали ноги через металлические перила и сидели, курили, болтая ботинками над бездной....
В восхищении Макс вытащил из кармана телефон и сделал несколько фоток. Разумеется, камера телефона "скрала" всю мощь и величие постройки, но Макс все равно кинул снимки на свою страничку в вк с подписью: «Смотрите, какая крутень!»
Под фотографиями  начался пустой разговор малознакомых и совсем не знакомых людей:
«Ого, это где такое?»
«А, я знаю, это за БКЗ элеватор старый. Мощно!»
«Я в том районе не бываю»
«Вот умели в СССР строить!»
«Лет тридцать уже не работает. Жалко.» и так далее.
В голове у Максима поначалу даже мелькнула мысль: на досуге написать отдельный пост о своих впечатлениях от заброшенного элеватора, но вдруг он понял, что своими ощущениями не хочет ни с кем делиться. Что-то объяснять, пытаться донести – зачем? Не поймут, да еще и обесценят.
А между тем, начавший разрушаться колосс нависал над ним и почти ощутимо тянул к себе. Макс закрыл «вконтакт», сунул телефон в карман и, последний раз взглянув на Элеватор, решительно сел в машину.

***
В последующие несколько дней Макс пережил то, что любящие блеснуть эрудицией люди заумно  называют феноменом Баадера-Майнохоф.
На одном из кабельных каналов он наткнулся на документальный фильм про обработку и хранение зерна, где ему вкратце рассказали о назначении и устройстве элеваторов. Элеватор там показывали современный и скучный, какой-то стерильный, работники там ходили в халатах и белых шапочках. Никто там, естественно, не курил и не сидел на лесенках, болтая ногами над бездной.
Контекстная реклама ни с того ни с сего начала подсовывать ему предложение купить то пятидесятикилограммовый мешок пшеничной муки «прямо с завода», то «транспортную ленту б/у».
На обеденном перерыве коллегам вдруг приспичило узнать, как будет «лифт» по-английски. Пошли гуглить, выяснили, что «elevator».
А как-то вечером Макс возвращался из магазина с пакетом продуктов и на перекрестке его догнали два подростка на спортивных велосипедах. До уха Макса долетел разговор:
- А мы вчера на Элеваторную гоняли, там круто! Давай сегодня с нами?
Зажегся зеленый, велосипедисты рванули с места. Клевакичев ошалело смотрел им в след.
«Это они про мой Элеватор говорили?» - подумал он и удивился еще больше - когда это Элеватор успел стать "его"?
Разумеется, Макс пытался разыскать информацию об объекте «своей страсти», но ее были крупицы. Комбинат хлебопродуктов. Обработка, сушка и хранение зерна, бобовых и масличных культур. Здание построено в 1973-м году, закрыто в 1990-м, фирма признана банкротом в 1992-м. И всё.
Всего 17 лет? Слишком короткая жизнь для такого великана. Ведь сколько советских денег было в него вложено! И что, никому не пригодился? Ладно, в девяностые промышленность перетрясло, мало кто выжил вообще. Но это же зерно! Хлеб. Ведь хлеб нужен всегда! И при этом - Макс точно знал, - в пяти километрах от города благополучно работал новенький элеватор, в ясную погоду сияющий своими серебристыми боками так, что было видать из города. Ну, вполне возможно, построить новое сооружение было экономически более выгодно, чем реанимировать старое. Но тогда зачем его нужно было бросать?!

***
На седьмую ночь Максу приснился Его Элеватор. В отличие от реального, похожего на больной зуб, он был нов и чист. Окна были застеклены, лестницы избавились от ржавчины. Под стенами толклись темно-зеленые грузовики. И главное – тут были люди. Не стерильные работники мукомольного производства, в белых шапках и халатах. Они как бы... жили там, словно в каком-то славном пост-апокалиптичном кино. У мужчин были светлые бороды и загорелые лица, все женщины носили брюки и закрывали волосы полосатыми платками, смотрели смело и ласково. Что интересно – у каждого третьего было огнестрельное оружие. У каждого второго – нож или арбалет. Макс не знал, против кого эти люди готовы пустить в ход эти пистолеты и винтовки. Но ему самому тут нечего было бояться! «Жители» Элеватора встречали его радостно, как старого друга, давно ушедшего совершить подвиг и вернувшегося целым и невредимым  в родной дом. Они окружали его, протягивали руки для пожатия, одобрительно хлопали по плечам. А он всматривался вглубь толпы, как будто искал кого-то глазами.
Но вот сквозь людскую массу пробралась девушка, крепкая, зеленоглазая, с тугими каштановыми кудрями, выбившимися из-под коричневого платка.
"Кира!" - само всплыло в памяти её имя.
- Ты вернулся! - будто не веря глазам своим, воскликнула она, обняла его за шею и страстно припала своими горячими губами к его губам....
Макса словно током пронзило. От неожиданности он вздрогнул и проснулся. И долго еще потом лежал в кровати, смотря в потолок, ощущая на своих губах жар чужих губ.

***
- Что-то ты какой-то... Все в порядке?
Курить на крылечке у черного входа было, конечно, запрещено, о чем свидетельствовали лично Клевакичевым привезенные и приделанные на стены противопожарные наклейки. Но сослуживцы Макса, как, впрочем, и он сам, считали, что на этот запрет можно глаза призакрыть. Ну, а куда деваться? Курить же где-то надо!
Рядом смолил сигарету его коллега Леха Глазов. Собственно, ничего их с Максимом кроме работы не связывало, они даже работали в разных отделах, однако пару раз прекрасно отрывались  на корпоративах, а на перекурах обменивались мнениями о современных сериалах и видеоиграх.
- Чего? - погруженный в свои мысли Макс не сразу сообразил, о чем его спрашивают.
- Я говорю, все нормально у тебя? Ходишь какой-то... как соплей наевшийся.
Макс было поморщился от образности выражения, но потом решил, что оно очень точно отражает его состояние.
- Да я... Слушай… у тебя никогда не было… ну… такого чувства…
Леха напрягся:
- С бабами что ли проблемы?
- Да нет! Ну, вот ты видишь какое-то место… здание… и думаешь, что когда-то там было все по-другому… и ты тоже там был! И сейчас тоже должен быть.
- Не понял. Уволиться что ли хочешь?
- Да я не об этом!
Максу вдруг очень сильно захотелось рассказать хоть кому-нибудь о том, что в последние дни просто разрывало его изнутри. Он же ни с кем своими переживаниями не делился. Близких друзей у него не было, с девушкой такое не обсудишь… с ней вообще ничего не обсудишь, такая уж она! Глазов, конечно, тоже почти чужой. Но разве мы не выворачиваем душу перед случайными попутчиками в поездах?
Макс выхватил из кармана телефон и открыт «Галерею».
- Смотри! – сказал он, тыкая экраном в лицо коллеге, - это здание старого Элеватора. Я на днях ездил в ту сторону по делам. И теперь я не могу места себе найти – думаю про него постоянно! Это чертово здание у меня как будто в голове сидит и не отпускает! И снится все время! Люди снятся, которые там живут. И… девушка одна снится. Как будто она меня там ждет.  Я прямо уж и не знаю, что и думать.
- Аааа! - Леха достал еще две сигареты из пачки, протянул одну Максу. – У немцев это называется… ммм… погоди, сейчас вспомню. О!  «Фернвэ».
- Чего?
- Ну, в немецком языке есть такое слово, означает тоску по местам, где ты никогда не был.
- Откуда ты это знаешь?  
- Да статью тут читал, про разные иностранные слова, которые обозначают что-то. Ну, типа, «петричор» - это запах после грозы. «Гигил» - когда хочется кого-то потискать.
- Ты их учишь что-ли?
- Да как-то сами в голове застревают. Ну и вот, у тебя это самое и есть – «фернвэ».
- Ну, и о чем это говорит?
- А о том, что если целый народ выдумал для этого состояния отдельное слово, то, наверное, явление не такое уж редкое. И ничего в этом нет страшного? Ну, покрутится в голове пару дней… тем более сны… с девушками. Плохо ли?
Леха заулыбался, как показалось Максу, слегка похабно.
- У меня вот тоже фернве к Октоберфесту, - мечтательно добавил он, - надо было с друзьями в восемнадцатом году съездить.  А сейчас уж какой Октоберфест?.. Слушай! А может тебе туда сходить?
- Куда? – не понял Макс.
- Ну, на элеватор твой! Все ближе, чем на Октоберфест ехать, а?
Честно говоря, Макс уже сам подумывал о том, чтобы как-нибудь пролезть за бетонный забор и побродить среди развалин абандона. Но, положа руку на сердце, лезть одному было откровенно страшно.
- Стрёмно как-то, - признался Макс.
- А ты это, - не унимался Леха, - поищи в инете группы, где сталкеры общаются, спроси, может тебя туда кто-нибудь сводит?

***
Совет Лехи Глазова про сталкеров был довольно дельный. Ближе к ночи Макс залез в вк и набрал в поиске «сталкеры». Разумеется, результаты и близко не походили на то, что ему было нужно! Нашлись многочисленные группы для фанатов легендарной игры, группы помощи для девушек, столкнувшихся с преследованиями поклонников, поисковые группы, разыскивающие по лесам солдат, павших в боях Великой Отечественной войны.
Добавление в поиск слова «заброшки» улучшили ситуацию. Поплутав какое-то время по сети, Клевакичев нашел вполне себе живой, хоть и допотопный форум, на котором тусили сталкеры его родного города. Максим пробежался по «живым» беседам. Обсуждали «заброс» в недострой гостиницы «Ласточка», которую начали возводить в восьмидесятые годы прошлого века на берегу реки, да не рассчитали фундамент. Показывали фотографии с последней вылазки в Чирковскую богадельню, в которой по легенде жили привидения. Был один чувак, специализирующийся исключительно на старых деревенских домах. У него были интереснейшие отчеты по экспедициям в глухие деревни с фотками антикварной утвари, найденной в покинутых избах….
Макс пролистал двадцать страниц с темами, но не нашел даже упоминания о своем элеваторе. Удивительно! Прямо под боком у местных сталкеров стынет такая восхитительная заброшка! И что, никто не предпринимает к ней вылазок?
Набравшись решимости, Максим зарегистрировался под ником «MadMax33» (обычный MadMax был уже занят каким-то шестнадцатилетним щеглом) и создал тему «Ищу проводника на Элеватор». В топе написал так: «Мечтаю побывать в здании старого Элеватора (ул. Элеваторная), ищу желающих пойти со мной». И нажал «Enter».

***
- Макс, ты мне переведешь денег на маник? Я на завтра записана.
Настя была классической «телочкой». Губки, скулы, попа, сумочка «Фурла», хоть и подделка, но очень качественная. Всё это (кроме сумки) появилось у Насти задолго до него - спасибо неизвестному меценату. Максу предлагалось только кормить барышню, поить, и делать посильный чек-ап.  Но и это он тянул со скрипом.
В другое время он бы умилился её умению складывать губы уточкой, но сегодня общество Насти ужасно тяготило его. И сегодняшний секс ему не понравился, - пресный, скучный, словно обязательная программа. Перед глазами постоянно появлялось лицо Киры, такое живое, настоящее, не зашлифованное тональником, с мелкими лучиками морщинок вокруг смеющихся глаз. Медные кудри, выбившиеся из-под платка….
«Катилась бы ты, Настя, своим маником!» - с досадой подумал Макс, но вслух пробурчал:
- Переведу. Сколько? Пять?
- Ты чо, Клевакичев! – захлопала на него соболиными ресницами Настя, - Катька же цены подняла с прошлого месяца!
- Ну, в новостях про это не передавали, - огрызнулся Макс.- Семь хватит?
Настя вздохнула так, как будто её попытались обвесить в колбасном отделе, а она это заметила.
- Ну, не знаю….
Она копалась в прихожей, натягивая высокие сапоги. Жила она в другом районе города, ночевать у него не оставалась, и съезжаться даже не планировала, за что Макс был ей очень благодарен. Интим у них уже давно был какой-то стерильный, без капли эмоции, как по таймеру. Что она  тут забыла? Денег у него средненько. Много не напросишь. «Солярис» в «Лексус» тоже никак не превращался.
«В этих отношениях все спокойно, как на кладбище».
Он стоял у нее над душой, подпирая стенку, в ожидании, когда девушка наконец-то накрутит километровый шарф вокруг шеи, наденет пальто и уцокает восвояси.
- Прикинь, оказывается, мука может взрываться, - неожиданно для себя вдруг выдал Макс,- и зерно влажное, если долго лежит и преет, то может самовоспламениться. В советское время на одном элеваторе пожар произошел, два года не могли потушить, прикинь!
Настя уставилась на него непонимающими глазами.
- Что, реально мука загореться может?
- Ну, если искра там, или огонь открытый….
- Кошмар какой! Сегодня же выкину. Ладно, я поехала. Созвонимся.
Быстро, и как показалось Максу, слегка брезгливо она чмокнула его в щеку и выпорхнула за дверь.
«Тоже мне, строит из себя! - подумал Макс.  – Надо уже заканчивать этот цирк…»
Но семь тысяч все-таки перевел.
Затем прыгнул за комп, открыл страницу форума для сталкеров и в сотый раз за день проверил свое объявление.
Ничего. Ноль.
Причем просмотров было достаточно. Его сообщение видели, читали, но никто на него не отзывался. Раздосадованный МедМакс33, уцепившись за последнюю идею, как за соломинку, открыл редактор сообщения и дописал: «заплачу 10 тысяч рублей». 
Он уже было собирался выключить комп и пойти спать, как увидел, что у него в личке висит одно непрочитанное сообщение. Сердце вдруг запрыгало зайцем по грудной клетке, разволновавшись, Макс даже не сразу решился открыть письмо.
Писал ему некто под ником «Сандерс».
«Не лезь туда. И объявление своё удали» - прочитал Максим в поле сообщения. Зашумело в висках от поднявшегося давления. Увидев, что напротив ника оппонента висит значок «on line», быстро написал:
«Почему? Объясните, пожалуйста!»
Рядом с ником «Сандерс» заплясал маленький карандашик.
«Ты деньгами поманил, кто-нибудь из неопытных может позариться. Оба там и сгините»
«Почему вы в этом так уверены?»
«А как ты думаешь, почему на твое объявление никто не отозвался? Жизнь своя дорога даже самым отбитым».
У Макса вспотели руки, он по-детски вытер их об штаны.
«Там настолько опасно?»
«Насколько это возможно».
Клевакичев вдруг подумал, что чувак просто набивает себе цену.
«А если не забираться внутрь? А просто походить вокруг?»
«Чего тебе там, намазано что ли?» - вопросом на вопрос ответил Сандерс.
«Мне очень надо».
«Прям даже очень?»
Издевается, подумал Макс. Ладно…
«Слушай, если ты опытный в этих делах, то так и быть, плачу «пятнашку» и ты меня ведешь. А нет – я всё равно пойду. Один или с кем-то, тут уж как повезет».
Повисла пауза. Макс даже испугался, что переблефовал и Сандерс слился. Но вот, наконец пишущий карандашик снова заплясал напротив ника.
«Отведу тебя туда завтра. Стрелка в 19.00 у Элеватора со стороны Песчаного переулка. Одежда не броская + кроссовки. Пройдем по территории вокруг – и домой. Внутрь не суёмся. Денег с тебя не возьму. И объявление свое удали, пон? Отбой».

***
В ночь перед вылазкой ему снова снилась Кира. Они вместе сидели на площадке лесенки, высоко-высоко над землей и болтали ногами над бездной. Дул горячий ветер. Цитадель, притворяющаяся в его мире элеватором, одиноко стояла в пустынной степи, обдуваемая горячим сирокко. Где-то далеко внизу небольшой отряд заводил квадроциклы, готовясь ехать в дозор.
Кира держала его руку в своей:
- Хорошо, что ты возвращаешься… - в который раз повторила она, - жаль, что еще не насовсем.
- А… я разве уже не здесь?
- Нет. Пока еще нет. Кончится сон и тебя не станет.
- Как же мне вернуться навсегда?
Макс был уверен, что хочет этого. Не хотелось ему обратно – к скучной работе, к ежемесячным поборам «на маник» и бесконечному дню сурка. Хотелось уходить в дозор, ездить на квадроцикле по пустыне, отрастить бороду и обнимать Киру.
- Ты должен прийти сюда и не испугаться, когда настанет момент.
- Я приду! Обязательно!
Кира сняла со своей руки тонкий медный браслет, просунула сквозь перила и разжала пальцы. Браслет полетел вниз, через несколько секунд стало слышно, как металл звякает по камням.
- Это тебе вместо «маячка».
Она засмеялась и он тоже. Всё стало зыбкое, нереальное. Макс неминуемо просыпался.

(продолжение Элеватор (2 часть. Финал))

CreepyStory