Сын за отца (продолжение)
Домой Щур возвращался в приподнятом настроении. Даже отданной как задаток ногаты было не жалко. Ясно было, что Митроха сам привёл жертву к Жирославу, и сам, или с его слугами, потом тело Афонькино утопил, вывезя его на глубину в своей лодочке. Осталось только придумать, как заставить его сознаться, да выдать при этом и самого Жирослава.
У порога Щура встретил взволнованный Хват.
— Что случилось?
— Стеньку схватили.
— Как? — Щур покачнулся, но устоял, оперевшись на свой посох.
— Говорят, он сцепился с одним из слуг Жирослава. И в убийстве его обвинил. И самого Жирослава тоже обвинил. Прямо на торгу. За руку схватил того слугу, кричал: «Держите убивца!»
— Ох, дурья башка! — схватился за голову Щур. — Где он теперь?
— У наместника в порубе. В одной клети Стенька. В другой тот слуга, которого он обвинил. Завтра с утра наместник судить будет. После заутрени. Сегодня, грит, поздно уже… Это что же теперь, Щур?
— Так, — Щур решительно сжал губы. — Веди меня к тому порубу. Сперва надо со Стенькой поговрить, чтобы он ещё чего лишнего не наболтал нам на беду.
— Да там стража.
— Значит, сперва со стражей поговорю. Веди давай.
До Стенькиного дела суд дошел только после обеда. Но это было даже к лучшему. Щур успел пригласить к наместнику на двор всех нужных свидетелей. И Захара Завидовича, купившего у Афони коня, и кузнеца, у которого из под носа Митрошка увёл Афоню, поманив дешевой косой. Удалось притащить и самого Митрошку, пообещав ему целую гривну кун, просто за то, что он «постоит, да послушает, а коли надо поддакнет». Сообразив, что стоять да поддакивать ему предстоит на деле, в котором он сам был соучастником убийства, Митрошка попытался удрать, да Хват крепко сжал его за плечо и пообещал, что если надо руку вывернет, а потом сдаст стражам.
Судивший дела княжий наместник, Якун Твердиславич, сидел под навесом, за столом на широкой скамье, устало поглядывая на толпу собравшихся горожан. В городе давно уже не было суда по смертоубийству. А тут какой-то мальчишка взялся вдруг обвинять, да не кого нибудь, а человека известного, водившего приятельство с городскими богачами.
Два наместничьих отрока, вооруженных копьями, привели Стеньку. Тот сперва немного оробел от многолюдства, но потом, увидев Щура, приободрился. Люди, увидев истца — тощего мальчишку в залатанной деревенской одежде, удивлённо загомонили.
— Молчать! — рявкнул на горожан зычным голосом вирник — дюжий наместников слуга, вооруженный мечом. — Суд идёт!
Отроки подвели Стеньку к столу.
— Сказывай, кто таков, — обратился к нему судья. — Да громко сказывай. Пусть все люди слышат о чём у нас разговор.
— Я Степан, Афанасьев сын. Свободный человек… Из Гузовки.
— Так… И почто ты вчера кричал на торгу, что нашел убивцев своего отца? Почто на людей указывал, да клепал на них? Есть ли тебе, чем доказать свой поклёп? Или откажешься теперь от своих слов?
— Не откажусь, — упрямо прошептал юноша, а потом, поняв, что не все услышали, сказал громко, почти крикнул, с вызовом глядя на окружающих — Не откажусь!
— Та-ак, — наместник недовольно скривил губы. — Отчего же ты решил, что обвинённые отца твоего убили? Сказывай, чтобы все слышали.
— Нож у него был отцов! Я как увидел, так сразу и понял — вот он, убивец!
Щур, подскочив поближе, перебил Стеню:
— Неверно! Ты с начала всё сказывай!
Один из отроков, опустив копьё, преградил Щуру путь. Глянул вопросительно на наместника.
Наместник чуть махнул рукой, и отрок позволил Щуру подойти к судейскому столу поближе.
— Кто таков? Как звать? — обратился наместник к Щуру.
— Люди зовут меня Щуром, — проскрипел старик. — Этому мальцу я дальний родственник. Вот, пришел ему помогать. Дозволишь ли мне говорить за него?
— Нет, — наместник криво ухмыльнулся. — Коли он в убийстве обвинять да виру требовать уже взрослый, так и на суде пускай сам отвечает за свои слова… А ты стой тут. Потом тебя спрошу, коли надо будет. — Обернувшись к Стене, наместник продолжил: — Ну, говори сначала.
— Отец мой, Афанасий, Страшков сын, вырастил коня на своих угодьях… Хороший вырос конь. Задорушка. Да нас четверо детей у мамки. Неурожай. Такого коня в зиму не прокормить. Что ж его, красавца, резать что ли? Отец повёл его в город продавать. Продал, говорят, — Стеня глянул на Щура.
— У нас и свидетель есть, что Афонька коня продал. Вот, — подхватил Щур, и оглянулся назад. — Захар Завидович, подтвердишь ли?
Захар, одетый в кафтан с шелковой подкладкой да в алый суконный плащ вышел из толпы, в сопровождении пары слуг.
— Всё так. Подтверждаю. Да ты сам, Якун Твердиславич должен бы этого Афоньку помнить. И коня его, гнедого красавца с одним белым копытом. Нешто забыл?
— Коня помню, — наместник недовольно нахмурился и, обернувшись, посмотрел внимательно на Стеню. — Так вот вы про какого Афоньку толкуете. И его помню… И, ты говоришь, он убит?
— Месяц назад отец ушел в город и до сих пор домой не вернулся. Сосед, с которым он в город ездил, видал, как тятя коня продавал. А потом тятя пошел топор да косу покупать и пропал. Сосед день его ждал, искал. Не нашел. Мы с дедом Щуром в город пришли. Искали, не нашли. А ещё у деда, на конюшне, на столбе отцовский нож поржавел. Белый был столько лет, да сразу вдруг поржавел. Значит, умер отец… А ещё деду видение было… — парень покосился на Щура но тот замотал головой, и Стеня замолк.
— Видения, ржавый нож — наместник нервно дёрнул щекой, — это всё суеверия и дьявольское наваждение. Доказательством быть не может. Отвечай, как на духу, отчего ты набросился на Гришку, на слугу Жирослава… Лютовича?
— Оттого, что у него был отцовский нож в руках. Тот самый, с которым отец в город ушел. Убили они отца. А серебро за коня себе забрали. А этот… он нож отцовский себе взял! Такой нож не спутаешь! Отец сам на нём резьбу делал, на рукояти. Другого такого ножа нигде нет!
Толпа вокруг загудела, переговариваясь.
— Молчать! Суд идёт! — взревел вирник.
— Ты же сам говорил, мол, отцовский нож где-то там воткнут и поржавел?
— То другой нож. Давно уже воткнут. Отец новый нож с тех пор купил. Да резьбу на ручке сам сделал. С тем ножом и ходил всегда… Я этого Гришку с поличным поймал, с тем ножом, который он с отца убитого взял! Я его за руку хвать! Откель, говорю, нож? А он меня ударил, стал вырываться. Я и закричал про убийство, позвал людей. Люди его скрутили. Ну, и меня тож. А я и так бы пошел. Я сюда пришел Правды искать. Не сбегу.
— А сам-то ты видел, кто убивал, как убивали? Или, может, другой кто своими глазами видел, как того Афоню убили?
— Сам не видел. Но мы с Щуром хорошо уже всё про убийц разузнали. Скажи им, Щур!
Наместник перевёл взгляд на старика.
— Афанасий, Страшков сын, продал коня Захару Завидовичу, за две гривны серебра да за браслет серебряный, витой, с полгивны весом. Так? — Щур оглянулся на Захара и тот кивком подтвердил его слова.
— Потом Афоня пошел покупать топор и косу у кузнецов. Так? — Захар снова кивнул, подтверждая.
— Нашли мы и того кузнеца, который косу ему чуть не продал. Вот он, этот кузнец. Мастер Игнат, верно ли я рассказываю? Помнишь Афоню?
— Помню. Верно, — дюжий детина в прожженном во многих местах кожаном фартуке чуть выступил из толпы и кивнул.
— Да один человек уговорил Афоню с ним пойти. Говорил, продаст, мол, ему косу за полцены, а сам к убийцам привёл. Узнаёшь ли, Игнат, этого вот…
Митрошка резко дёрнулся, пнул Хвата по ноге и ударив его локтем в живот, вырвался, нырнул в толпу, удирая. Отроки с копьями кинулась следом.
— Стой!.. Держи! Уйдёт! Хватай убивца! — загомонила толпа.
Щур резко сжал правый кулак. Шум усилился. Через пару секунд толпа расступилась. Отроки, ухватив по руки, волокли упирающегося Митрошку.
— Не убивал я! Не убивал никого! — верещал он испуганно.
— Ить удрал бы… Вот оказия. Споткнулся, едва с наместничего двора выскочил… Бог не попустил убивцу сбежать, — гомонили в толпе.
— Христом богом!.. Не убивал никого, — Митрошка, приволочённый к судейскому столу, бухнулся на колени.
— Он увёл от тебя Афоню? — спросил Щур, указывая на Митрошку.
— Он, — подтвердил Игнат.
— А привёл он Афоню на двор Жирослава. Жирослав со слугами убил Афоню, а тело Митрошке велел в реке утопить. Так Мирошка и сделал. Да остались следы. До сих пор его лодка вся забрызгана кровью.
— Врёшь! Врёшь, собака! — рванулся к нему Мирошка. — Я начисто всё отмыл, да отскрёб. Ни пятнышка не осталось!
— Ай молодец, — Щур довольно оскалился. — Сам себя ты сейчас, при всём народе и обличил, дурья башка.
Мирошка, сообразив, что сказал лишнее, взвыл от досады и снова попытался вырваться. Отроки, повалив наземь, принялись его связывать.
— Та-ак, — наместник нахмурился. Ну сказывайте дальше, старый да малый, что ещё вы про это убийство знаете? Видел ли кто убийство своими глазами? Откуда прознали вы, отчего решили, что это Жирослав убивал?
— Как убивали, того своими глазами не видел… — Щур вздохнул: — Видение мне было. О том как этот Митрошка от кузнеца Афоню во двор к Жирославу ведёт, о том, как там двое слуг Афоню держат, а сам Жирослав ножом в живот его убивает. А как я в город приехал и стал искать, нашел и ту кузню, и тот двор, и Митрошку, и Жирослава… Всё до мелочи совпадает. Как же мне своему видению не верить?
— А от бога ли было то видение? Или от чёрта?
— Я простой человек. Мне ли об этом судить? — пожал плечами Щур.
— Ясно, — Якун Твердиславоич устало потёр виски. Дал знак своим отрокам. — Отведите-ка истцов в сторонку… Жирослав Лютович, здесь ли ты?
Из дальнего конца толпы уверенным шагом вышел чернобородый грузный детина в богатом наряде.
«Не сбежал. Вот наглый боров! От всего ведь сейчас отопрётся… Эх, Стеня, поторопился ты обвинять. Ещё бы нам малость понаблюдать, да подумать. Глядишь, придумали бы и против него ловушку». — Щур чуть слышно вздохнул.
— Знаешь ли ты, Жирослав, этого мальчишку?
— Впервые вижу.
— А этого старика?
— Тоже не знаю.
— А с этим… с Митрошкой знаком ли?
— Нет. Не знаком, — Жирослав брезгливо скривился. — Может, пару раз видал его на торгу.
— А с Афоней из Гузовки был ли знаком?
— В первый раз о нём сегодня услышал… Клевещут на меня эти двое, Якун Твердиславич. Не пойму, что я им сделал плохого? Виру с меня хотят получить? Но на мне вины нет. А на них теперь есть вина за ложный поклёп.
— Хорошо, — устало покивал наместник. — Я тебя понял… А что ты скажешь про слугу своего, Гришку, и про его нож?.. — и, уже обращаясь к отрокам: — Гришку сюда приведите.
Дождавшись, пока отроки приведут слугу, да поставят его поближе, Жирослав громко заявил:
— Никакого ножа я своему слуге не давал. Знать не знаю, где и какой там нож он раздобыл… Ну-ка отвечай, скотина, где ты взял этот нож?
— Виноват… — растеряно залепетал Гришка. — Я же случайно… Я… Нашел я тот нож. Ну, что же добру пропадать? Хороший нож. Я свой как раз потерял, ну и…
— Где нашел? Когда? Сказывай! Из-за глупости твоей люди теперь в убийстве меня, нас обвиняют.
— Не помню я… На мостовой. Вот. С неделю тому назад. Смотрю — завалился нож между плахами. Ну, я его и взял себе. Кто же знал, что оно так обернётся?
— Ну что, теперь всё ясно? — Жирослав самодовольно усмехнувшись, оглядел окружающих. — Выходит, и Гришка никого не убивал, и ничего про то убийство не знает. Может, этот ваш Афоня и жив ещё? Может, просто уехал куда? А эти двое совершают поклёп на честных людей, чтобы хоть с кого-то виру взять.
Наместник испытующе посмотрел на Щура и Стеню. Потом на Жирослава. Устало потёр виски и изрёк:
— Жирослав Лютич свергает виру, то есть отказывается платить за убийство Афанасия из Гузовки. Говорит, что обвинения ложные, что он и слуги его не виновны. А с этим Тимошкой… — один из слуг что-то прошептал ему на ухо… — То есть с этим Митрошкой… Эти двое могли и сговориться с ним заранее… Могли и ошибиться, подумав не на того, кто в самом деле виноват. Рассмотрев явленные доказательства, я не вижу, что вина Жирослава и его слуг в убийстве доказана. В Правде написано: «Если кто свержет виру, то гривна кун сметная отрокам, а кто клепал, тому дати другую гривну» — Понятно ли?
Толпа загудела.
Наместник поднялся, обращаясь ко всем:
— Вина Жирослава не доказана. Вира отметается. Никто никому не платит. Только на оплату моих отроков, охранявших суд, и истец и ответчик должны заплатить гривну кун. Гривна кун от Жирослава, и гривна кун от мальчишки… Есть ли у мальчика куны? Или ты, старик, за него заплатишь?
Жирослав подошел к судейскому столу и положил на него горсть серебряных монет.
— А этих, — Стеня кивнул на связанного Митрошку и всё ещё находящегося под стражей Гришку, — ты и их тоже отпустишь без дознания?
— Гришку отпустите к хозяину, — ответил судья, глянув на горсть монет. — Митрошку в поруб. Допрошу его завтра. А спорный нож я до завтра оставляю себе. Коли завтра ты, парень, над святой иконой поклянешься, что это нож твоего отца, то нож тебе вернут.
Толпа, видя что суд закончен, стала неспешно выходить со двора наместника.
— А коли не поклянусь? — уточнил Стеня.
— Коли не поклянешься, нож вернут Гришке. Раз нож ничейный, то кто его нашел, тому он и достанется… Так поклянешься про нож?
— Поклянусь, — кивнул Стеня. — Выходит, про отцовский нож ты моей клятве поверишь. А если я на иконе поклянусь, что это Жирослав со слугами убил моего отца? Поверишь ли?
— Если имущество стоит меньше двух гривен серебра, то есть меньше восьми гривен кун, — наместник устало усмехнулся, выходя из-за судейского стола и сгребая Жирославовы монетки себе в кошель, — то довольно и клятвы, чтобы доказать, что это имущество твоё. Если спорное имущество стоит дороже двух гривен серебра, но дешевле полугривны золота, то чтобы доказать, что оно твоё проводят испытание водой.
— Это как?
— В котёл с кипящей водой бросают кольцо. Или камень. Надо его достать. Кто камень достанет, тот прав. Кто не сможет достать, тот виноват… Раз вода кипящая, то и камень будет горячий. Непростое испытание. Истец, тот кто ищет, требует на суде своего имущества, должен пройти испытание первым.
— А если оба сумеют камень достать? — допытывался Стеня.
— Тогда победит тот, у кого на руке будет меньше ожогов… Да только ты взялся судиться за цену жизни свободного человека. Эта цена ещё выше. Полгривны золота стоят чуть дороже, чем шесть гривен серебра. А ты за смерть своего отца хотел получить с Жирослава сорок гривен серебра.
— И сейчас хочу. Ведь по Правде так положено?
— А знаешь ли ты, что по Правде для этого не камень из кипящей воды выхватить надо? «Если нет убийству свидетелей, а истец начнёт головой клепать, то им Правду — железо». Чтобы доказать свою правоту при обвинении в убийстве, надо взять в руку прут докрасна раскалённого железа и отнести его на шаг в сторону, не уронив. Если ты, чтобы доказать свою Правду, потребуешь испытания железом, ты и будешь первым хватать раскалённый прут. Даже если не струсишь и схватишься, что будет? До костей сожжешь себе руку и не сумеешь железо донести. Пройти испытание железом не всякий взрослый может.
— Пойдём, Стеня, — Щур, утешая, похлопал юношу по плечу. — Подумаем лучше, не найдётся ли у нас ещё каких доказательств? А уж гривну кун, чтобы за работу отрокам заплатить, я найду. Сейчас. Погодите. — Щур вытряс на судейский стол свой кошель и принялся отсчитывать монетки, половинки, четвертушки монет, ещё какие-то серебряные обломки.
— Постойте, — Стеня зажмурился. — Если прямо сейчас обыскать дом и двор Жирослава, точно ведь найдётся там что-то отцовское. Поспешил я с обвинением, виноват. Но зачем ты отпустил их, наместник? Теперь они пойдут и всё перепрячут так, чтоб уж никому не найти.
— Вот неуемный, — судья не взвешивая, оценив на глаз, сгрёб со стола в свой кошель почти всё серебро, высыпанные Щуром.
— Отчего ты не велел сделать обыска в доме у Жирослава? — подступил к наместнику Стеня.
— Оттого, что нельзя по голословному обвинению обыскивать чужие дома, — ответил судья, глядя на мальчишку сверху вниз. — Я и вовсе бы слушать тебя не стал, да вот пожалел, потому что вспомнил твоего отца… Хороший был человек. Весёлый. Чуть не купил я тогда у него гнедого… Всё. Ступайте отсюда оба, а то велю отрокам вас выставить. Завтра после заутрени приходите. Допрошу Митрошку. Потом и решу, что дальше делать.
Выйдя со двора, они не спеша побрели по улице. Домой к Хвату. Сам Хват, похоже, ушел раньше.
— Да, повезло городу с новым наместником, — проскрипел Щур.
— С этим Якуном что ли? — удивился Стеня.
— С ним, — кивнул старик. — Ведь голова уже болела у него после этих судов, а он всё объяснял тебе, в подробностях. Прежний наместник и слушать бы тебя не стал. Выгнал бы сразу… Да не грусти так. Может, всё ещё наладится.
Стеня в ответ глубоко вздохнул. Прижался к боку Щура.
— Сердцем чую — должен я за смерть отца отомстить. Коли по-другому никак, я и железо в руку возьму. Я бы и всю правую руку отдал, если бы этим отца мог вернуть.
Щур вздохнул, помолчал, да и побрёл дальше, опираясь на посох.
Солнце, клонясь к закату, пряталось уже за крыши домов. Улица обезлюдела. Они были недалеко от городских ворот. Выйти за стену, пока ворота не заперты на ночь, дотелепаться до Хватова дома, что стоит у самого края посадских построек. Отогреться у печки. Поесть. Отдохнуть…
Из поперечной улицы им навстречу молча кинулись двое. Молодой Гришка, сжимающий в обеих руках топор, и второй Жирославов слуга, крепкий бородач с длинным ножом в одной руке и с жердиной в другой.
— Беги, Стеня, — хрипло крикнул старик, поудобнее перехватывая посох и шагая врагам навстречу.
— Я тебя не брошу! — руками, которые вдруг перестали его толком слушаться, парень упорно вытягивал из ножен свой нож.
— Дурья башка, — проскрипел Щур, посохом отбивая удар топора и уклоняясь от жердины. Отскочил от вражьего ножа. Вдохнув поглубже, громким голосом заорал: — Пожар! Горим, люди добрые! Пожар!
Кто-то испуганно взвизгнул в соседней избе. Распахнулись двери и окна в окрестных домах.
— Где пожар? Что?.. Вёдра, дура хватай!.. Кто горит? — из каждого двора люди выскакивали на улицу, встревоженно озираясь.
— Убивают! Разбойники убивают! Держи их! Хватай! — продолжал реветь Щур, отмахиваясь посохом.
Заметив, что на них смотрят люди, Гришка бросил топор и кинулся наутёк. Следом побежал и второй.
— Стой! Не уйдёшь! — прошипел Щур, и резко сжал правый кулак. Оба врага, одновременно споткнувшись, брякнулись на мостовую.
— Держи! Хватай гадов! — Люди, набросившись на них, принялись вязать разбойникам руки.
Щур обернулся на Стеню:
— Ты почему не сбежал? Убили бы они тебя сейчас, чтобы виры не платить, да и дело с концом. Они для того и напали. А меня им зачем убивать? Да я, может, и отмахался бы. Не впервой.
— Я… Прости, Щур. Опять я не подумал, — Стеня виновато шмыгнул носом, пряча свой ножик.
От городских ворот по улице к ним бежали два наместничьих отрока с копьями и щитами, в стёганных кожаных куртках. А впереди них, уже совсем близко, бежал Хват, чуть прихрамывая и сжимая в руке топор.
— Живы?
— Как видишь, — проворчал Щур.
— А я вернулся в дом, но чую вдруг — убьют же вас сейчас, прямо по дороге. Схватил вот… и к вам навстречу.
— Что это ты захромал?
— Да этот твой Митрошка, пропади он пропадом, каблуком меня по ступне. Так бы я его не упустил.
— Это я виноват. Прости, — Щур положил руку Хвату на плечо. — Я ведь так и хотел, чтоб Митрошка, испугавшись, сбежал, и этим сам себя обличил. Вот и выходит, что ты из-за меня пострадал.
Отроки-привратники, тем временем, добежав, принялись покрепче вязать схваченных горожанами разбойников.
— Да это ведь Жирославовы слуги! Он, он убивец! Сам себя изверг выдал! — заголосил кто-то из тех горожан, что недавно были на суде.
— Ну, вот видишь, Щур. Всё и вышло по твоему. Наперекосяк, да кувырком, но по-твоему, — рассмеялся Хват.
— Не всё ещё. Жирослава надо поймать, пока не удрал. Теперь уж наместник никак не возбранит людям Жирославов дом обыскать.
Погомонив посреди улицы, самые решительные из горожан, возглавляемые Щуром и Хватом, взяли топоры да колья и двинулись к Жирославову двору. Связанных слуг они волокли за собой, то и дело осыпая их тумаками и зуботычинами.
Дойдя до места увидели, что ворота во двор распахнуты.
— Неужто опоздали? — охнул Хват, несмотря на хромоту, бежавший одним из первых. Он заглянул внутрь двора и тут же отпрыгнул в сторону: Из ворот выскочил, верхом на коне, Жирослав. Прорычав что-то грозное на попытавшихся преградить ему путь, он ударил коня пятками в бока. Люди шарахнулись в стороны, а конь понёс убийцу прочь от расправы.
— Сбежит, гнида, — просипел Хват.
— Врёшь! — Щур зло ударил своим посохом по мостовой.
Конь взбрыкнул вдруг, взвился, как укушенный, сбросил с себя Жирослава и дальше помчался прочь уже без седока. Упав на деревянные плахи мостовой Жирослав попытался, было, встать, но, взвыв, снова рухнул на брюхо. Люди догнали, схватили и поволокли его, вопящего от боли, обратно к усадьбе.
Народ уже собирался на месте учинить расправу над убивцем, но тут, верхом на своём сером, в белых звёздочках, статном коне подскакал Якун Твердиславич, а с ним ещё четверо конных, при оружии. Два воина встали на входе в усадьбу. Наместник приказал учинить там обыск, взяв в свидетели семерых из оказавшихся у ворот горожан.
Вскоре поймали и лошадь. В усадьбе особых доказательств вины Жирослава не сыскалось. Нашли только спешно раскопанный тайник в углу конюшни. А вот у лошади Жирослава в седельных сумках оказалось немало серебра.
На другой день среди того серебра Захар Завидович опознал свой витой, со сканью, браслет, отданный им Афоне за коня. Всё Жирославово серебро было выложено на судебном столе на общий погляд. В некоторых вещах горожане опознавали вещи своей давно пропавшей родни. Люди понесли наместнику новые иски против Жирослава, тоже требуя с него виры за убийство.
В поруб, к Митрошке, были брошены двое слуг Жирослава. Сам Жирослав, брошенный отроками в другой поруб, выл там, умоляя о пощаде и баюкал свою сломанную ногу. Судя по числу поданных исков, ни серебра, ни цены за усадьбу в уплату за все требуемые виры Жирославу никак не хватало. Убийцам теперь была одна дорога — в холопы.
Стеня, поклявшись над иконой, получил отцовский нож. Из Жирославова имущества ему были возвращены две гривны серебра и витой браслет — то, добро, из-за которого убийцы и решились на своё злодейство. Также Стеня получил и положенную ему за отца виру в сорок гривен серебра. Почти всё — серебром. Только часть Щур посоветовал ему взять конём да телегой, чтобы было на чём везти до дома купленные в городе припасы. Княжий наместник получил с той виры положенную по Правде долю и, облегченно вздохнув, распрощался со Стеней и Щуром. Разбираться с другими исками к Жирославу ему, похоже, предстояло ещё долго.
Потом, купив в городе всё необходимое, они попрощались с Хватом. Стеня подарил ему свой личный ножик, а в свои поясные ножны впихнул отцовский нож, такой же размером. Хотел он отсыпать Хвату и горсть серебряных монеток, да тот не взял. И плату за постой с них брать оказался.
— Тебе и семье твоей все это серебро, до последней чешуйки, ещё ох как пригодится, — покачал он головой. — Не зря за убитого даётся такая вира. Как-то вы проживёте теперь без отца?
— Ничего, — проскрипел Щур. — Степан парень сильный. Справятся. А на пахоту и страду они теперь могут работника в помощь себе нанимать.
— Вот у тебя, Щур я хотел попросить кое о чём.
— Всегда рад помочь, — улыбнулся Щур.
— Так научи меня тогда. Как ты эдак вот, — Хват резко сжал правый кулак перед собой, — ноги заплетаешь бегущим?
Щур с тоской глянул на друга:
— Ты, Хват, и впрямь хочешь такое уметь? Если и дальше будешь просить, я ведь отказать не смогу. Но, — Щур скривился, словно от боли, — не проси меня лучше. Хороший ты человек. Лечишь людей. Любому готов помочь. Моя-то душа пропащая. А тебе лучше не знать этой науки. Коли случится такая беда, что без моих умений не обойтись, меня и зови. Ты знаешь как.