🤿Ночные погружения со скатами манта у берегов Мальдив - незабываемое зрелище.
🔦Почему манты подплывают к туристам? Свет фонарей привлекает планктон, которым они питаются.
🤑Стоимость недельного круиза на яхте с регулярными погружениями превышает 100 тысяч рублей. Одноразовые погружения обойдутся в 20-30 тысяч рублей.
Источник: Знания - это сила
Ужин в тот день был не просто приёмом пищи — это был банкет в честь победы над собой. Мы вернулись в отель с видом тех, кто прошёл и вышел другим. Нас уже знали все: от поваров до гостей. Мы были как ходячее шоу. Только мы появлялись — персонал напрягался, а постояльцы бросали взгляды, полные ожидания: "Что они выкинут сегодня?"
В зале уже звучала музыка, официанты носились между столами, но как только мы вошли — словно ось сместилась. К нам.
Мы заняли стол у окна. Санька первым делом притащил поднос — словно вручал себе орден: две порции мяса, салат, суп, десерт, кофе. Поднял вилку и торжественно сказал: — За Дахаб! За Blue Hole! За то, что мы теперь часть здешнего фольклора!
Смех за столом, хлопок откуда-то сзади — кто-то из гостей поддержал. Макс извлёк из рюкзака спрятанную бутылку Jack Daniel’s и водрузил её в центр стола, как знамя. — За нас, — сказал он. — За тех, кто всплыл и не свихнулся.
Мы разлили в пластиковые стаканчики. Аня закатила глаза: — Ну вы хоть в угол уйдите. Тут дети рядом.
Но было поздно. Санька уже вскакивал и пел гимн всем дайверам, на ходу придумывая текст. Один из официантов хохотал до слёз. К нам подошла аниматорша Лина — та самая, что раньше устраивала аквааэробику: — Вы снова устроили переполох, — усмехнулась она. — Администратор сказал: пусть остаются навсегда. Или пусть ведут шоу.
Санька сделал вид, что задумался: — У меня есть опыт. Один раз на утреннике я уже был Дедом Морозом.
Под крики, тосты и хохот мы переместились в аля карт. Руслан, наш старый знакомый, махал нам со второго стола: — Эй! Вас там уже ждут. Шеф-повар говорит, веди их сюда.
Мы сели вместе. Заказали, что было. Уже неважно — главное, чтобы шумно. Смеялись, рассказывали, как Аня в Голубой Дыре стукнула Саньку ластой, чтобы он не улетел вглубь. Макс пересказывал свой первый дайв и как перепутал манометр с компасом.
Позже всё закончилось у бассейна. Музыка, танцы, смех. Мы стали центром. Вокруг нас — гости, дети, персонал. Лина крутилась с фаер-шоу, кто-то притащил колонку. Аниматоры вышли на сцену и выдали танец живота, на который Санька в ответ станцевал "робота".
Апогей настал, когда один из барменов облил Макса водой из шейкера. В отместку Макс швырнул тапком — и попал точно в глиняный кувшин у сцены. Все замерли. Потом — взрыв хохота.
К нам подошёл администратор. Мы уже приготовились к выговору, но он сказал: — Хотите работу аниматора? Ставка свободна. Так весело у нас давно не было.
Мы сидели, обнимая друг друга за плечи. Смех в глазах. Соль на коже. И только Аня, глядя на нас, вдруг сказала: — Завтра мы с Костиком уезжаем.
Наступила пауза. Даже музыка в этот момент, казалось, притихла.
— Но вы же знаете, — продолжила она. — Эта неделя была… настоящей. Спасибо.
Мы молча кивнули. И ещё долго сидели у бассейна. Уже не шумные. Уже чуть тише.
Но всё ещё — вместе.
Когда жара вечеринки немного спала, Лина с аниматорами подбежала к нашему столику и сказала: — А теперь — дискотека. 10 баксов вход, и два напитка включены. Для вас — VIP-вход. Вы ж тут уже легенды.
Мы переглянулись и, конечно, согласились. Это был последний вечер Ани и Костика — грех было сидеть тихо.
На дискотеке всё смешалось: свет, музыка, бар, жара. Мы плыли в потоке звука, двигались, смеялись, обнимались с туристами, танцевали с персоналом. В какой-то момент я заметил её.
Она сидела у барной стойки. Девушка из нашего отеля. Где-то я её уже видел — на завтраках, мимо на пляже. Но раньше не обращал внимания: мы всё время были в погружениях, переездах, танцах с ластами.
А теперь — она смотрела прямо на меня.
— Ты из той самой шумной компании? — спросила она, когда я подошёл.
— Мы не шумные. Мы просто очень живые, — ответил я.
Она рассмеялась. И с этого начался наш танец. Не только на танцполе. Но и просто — вечер, который почему-то остался со мной надолго.
Было что-то в её взгляде. Может, потому что это был последний вечер Ани и Костика. Может, потому что весь день был слишком насыщенным. Может, просто потому, что в какой-то момент ты отпускаешь тормоза.
И позволяешь себе жить по-настоящему.
Проснулся я поздно — около десяти. Голова гудела, в ушах ещё звенела музыка с вечерней дискотеки. С трудом заставил себя подняться и поплёлся в столовку на завтрак.
Аня уже сидела там, в тёмных очках, с чашкой крепкого кофе и гренкой в руке. Я не стал подходить сразу — просто сел неподалёку и улыбнулся про себя. Вот это отметили! Видно было, что она не просто устала — она выложилась.
Макс и Санька подтянулись чуть позже.
Никаких погружений сегодня не планировалось в солидарность с Аней и Костиком — и по плану, и по правилам: перед перелётом минимум 18 часов без дайвинга. Так что день обещал быть расслабленным. Но при этом — с привкусом прощания. Аня и Костик улетали этой ночью. Последние часы, последние разговоры, последние шутки.
Мы пошли на пляж. Уже все знали нас. Аниматоры махали издалека, бармен протягивал бутылку воды без заказа, туристы переглядывались с улыбками: "А, это они…". Мы действительно стали частью здешнего пейзажа. Не просто гости, а как будто сезонные персонажи какого-то местного сериала.
Сидели на шезлонгах, лениво пили сок, обсуждали, что будем делать вечером. Санька в очередной раз пытался выпросить фрукт у официанта, которого знал по имени. Аня, не снимая очков, то хихикала, то зевала, Костик что-то фоткал на плёнку.
После обеда мы залипли у бассейна. Было жарко, сонно. Макс что-то мастерил с маской — хотел её отдать в ремонт. Я просто смотрел в небо.
— Чего думаешь? — спросила Аня, присаживаясь рядом.
— Что вы улетаете, — ответил я. — И мне уже чего-то не хватает.
Она кивнула, сняла очки. Глаза — усталые, но тёплые.
— Всё будет круто. У тебя ещё неделя, ты же с Максом и Санькой. Мы же никуда не пропали — просто вышли в эфир на паузе.
Вечером мы собрались в лобби. Аня и Костик уже были с чемоданами. Пришла и та девушка с дискотеки. Мы поздоровались как старые знакомые. Аня подмигнула — всё поняла без слов.
Обнялись. Костик сказал: — Ну вы тут не делайте революцию.
— Мы уже сделали, — хмыкнул Макс.
Аня обняла меня крепко. Долго. Без слов.
— Ты теперь другой, — шепнула она. — Настоящий. Сохрани это.
Я кивнул.
Автобус уехал. Мы стояли у входа в отель, молча. Вроде бы ничего особенного не произошло. Просто друзья улетели. Но в воздухе повисло чувство — что день был особенный. Что всё меняется. И это хорошо.
Взять похожий на Али
Глава 9 — Мемориал и Blue Hole через Bells
Карим подозвал нас и сказал: — Готовьтесь. Следующий дайв — Blue Hole. Будем заходить с Bells.
Все зашевелились, но как-то без прежнего энтузиазма. Лица моих друзей стали чуть тише, чуть собраннее. Шутки ушли в сторону. Никто не говорил это вслух, но мы все знали, куда идём.
Мы взяли снаряжение и начали путь к точке входа. Тропа вела вдоль скалы, мимо мемориала. Он стоял как сторож. Как надпись у входа в неведомое: "помни, куда идёшь".
Я снова прошёл рядом с табличками. Видел их уже второй раз за день, но теперь — как перед прыжком в бездну. Все шли молча. Даже Костик, обычно болтающий без умолку, только кивнул Ане и замолчал. Санька, обычно суетливый, шёл с ртом, плотно сжатым в линию. Макс — как камень.
Мы дошли до точки входа. Bells — узкая вертикальная щель в стене рифа. Заход с берега, аккуратный спуск по песчаной тропе в воду, затем короткий заплыв вдоль стены — и ты у входа в этот подводный проход. Течения почти не было, вода — кристально чистая.
Карим показал жестами: проверка давления, регуляторы, маски. Всё быстро. Чётко. Он зашёл первым, за ним — Макс. Потом я, Аня, Костик, Санька замыкал.
Погружение шло вдоль стены. На глубине около 30 метров стена уходила в сторону, открывая вход в саму Голубую Дыру. Мы не шли вглубь — не к знаменитой арке на 50 метрах. Мы оставались на границе, держались края, как будто заглядывали в бездну, но не вступали в неё.
По мере движения на глубине над нами начали появляться пузырьки — множество пузырьков, поднимающихся с глубины. Они шли медленно, почти по спирали, и от них вся вода казалась живой. Как будто сама планета дышала. Это были другие дайверы, технари кто мог прикоснуться к глубине, пройти через арку — где-то там, под нами. Но из нашей точки они казались не людьми, а частью мира. Как дыхание подводной вселенной.
— Смотри… — показала Аня, и я только кивнул.
Мы зависли на 28 метрах. Просто наблюдали. Молчали. В голове было только одно слово: бесконечность. Здесь не было ни шума, ни паники. Только синяя бездна, и внутри — ты сам.
Плавно начали подниматься по стене. Вышли в "стакан" — внутреннюю часть Blue Hole на глубине около пяти метров. Здесь уже было светло, рыбы сновали в толще воды, а рядом — тренировались фридайверы.
Мы видели, как один из них завис на 10 метрах, без воздуха, без баллона. Просто — с моноластой. Двигался плавно, будто не человек, а морское существо. Тренер на поверхности отслеживал его с секундомером. Рядом другой — вытянул руки, погружался строго вертикально, а с поверхности тянулась страховочная верёвка. Всё чётко, выверено. Но в этом была своя магия. Своя тишина.
Мы сделали остановку безопасности. Смотрели на пузырьки, на фридайверов, на лучи солнца, пробивавшие толщу воды.
На берегу никто не говорил. Мы молча сняли снарягу, выпили чаю и только потом — взглянули друг другу в глаза.
Костик выдохнул: — Это… было мощно.
Макс кивнул. Санька только сказал: — Не зря там таблички стоят.
Аня молчала. Но по её глазам я понял: она всё поняла.
Мы сели в тени, под шум прибоя. А впереди — сияла вода. Та же. Но уже другая.
Перед возращением, я еще раз сходил на мемориал, стало немного не по себе, я смог вернуться, а эти люди нет....
Подъём был ещё до рассвета. Мы с трудом оторвались от подушек, кое-как оделись, в номерах царила тишина, лишь шорох застёжек и шелест полотенец. За окном — серое небо и предвкушение. Мы сели в микроавтобус с термосами, снарягой и остатками сна на лицах.
Санька, конечно же, уже ел. Где он нашёл еду в отеле до открытия ресторана — загадка. Он грыз бутерброд с таким видом, будто всю ночь ждал этого момента.
— Я не могу нырять на голодный желудок, — объяснил он. — Это противоречит моим принципам.
Путь до Дахаба занял около полутора часов. За окном сменялись пустынные холмы, редкие оазисы, вдалеке — горы Синай. Утренний свет заливал вершины мягким розовым свечением. Мы почти не говорили. Было то самое молчание перед чем-то важным.
Гидом был Карим. Высокий, стройный, с аккуратной бородкой и пронзительными глазами. В первые минуты он казался чуть отстранённым — будто всё уже видел, всё знает и ничему не удивляется. Но стоило нам начать переодеваться, как он начал шутить. Не навязчиво — тонко, по делу.
— У кого шланг болтается — тот не ныряет — бросил он в сторону Санька с лёгким египетским акцентом.
Мы засмеялись. Санька поправился. Карим кивнул с серьёзным видом:
— Так лучше — больше воздуха оставайся!
Он провёл короткий брифинг, описал маршрут, указал глубину и основные точки:
— Мы заходить лагуна. Потом идти-идти, песок мягкий, вода тёплая. Дальше — каньон. Там — быть аккуратно. Руки к себе, не касаться стенки. Всё понятно, да?
Тон его изменился. Шутки ушли. Осталась только собранность. В воде Карим становился другим. Он не давил, не строил из себя командира — но его уверенность была ощутима. Даже Костик, обычно колкий, просто кивнул.
Мы зашли в воду по мягкому песку. Лёгкий прибой, прозрачная вода. Под ногами мелькали мелкие рыбки, будто приветствуя нас. Проплыли немного вдоль берега — и остановились.
Сначала мы ничего не поняли. Под нами было просто ровное дно. Песок, кораллы, редкие камни. Лагуна как лагуна. Но вдруг мы заметили — пузыри.
Они не падали сверху, не всплывали из наших регуляторов. Они вырывались прямо из дна. Из-под песка, из-под кораллов, из щелей в грунте. Местами — как тонкие струйки, местами — как мини-гейзеры. Белые, чистые, чёткие. Вырвались и уходили вверх.
Мы застопорились в воде.
А потом поняли — мы стоим над каньоном.
Он был скрыт. Его не было видно — кораллы и песок прикрывали его, как будто сама планета стыдилась своей раны. Но внутри — он дышал. Прямо под нами. Пузырьки — это был его выдох. Тихий, ритмичный, живой.
Казалось, будто земля сама говорит: «Я здесь. Я помню. Я зову.»
Мы начали спуск.
Свет уходил. Цвета становились гуще, плотнее. Пространство сужалось, обволакивало. Всё вокруг — как в другом мире. Мы входили в него, в это дыхание, в его ритм.
На тридцать шестом метре я завис. Подо мной — тень. Надо мной — пузырьки, струящиеся вверх. Внутри — тишина, давящая и густая, как сироп.
Карим подплыл сбоку, посмотрел мне в глаза. Показал знак — «всё в порядке?»
Он проверял. Не схватил ли меня азот. Не отключился ли я в этой тишине.
Я ответил «всё ок». Хотя сам не был уверен: это азот? Или просто заколдованность моментом?
Вдруг из глубины навстречу нам пошла группа технарей. Серьёзных. Спарки, по два баллона за спиной, ещё два — по бокам. Лампы, камеры, длинные ласты, маски с накладками. Они двигались медленно и строго. Ни одного резкого движения, никакой суеты. Только точные, выверенные движения, как будто они не плыли, а выполняли операцию.
Мы разошлись с ними в каньоне, как с космонавтами. Они — в свой мир. Мы — в свой.
Через минуту пространство сузилось. Стены сдвинулись. Свет почти исчез. Воздух стал плотнее. Я стал глотать его чаще, плечи напряглись. Паника подкралась незаметно.
Макс подплыл сбоку, дотронулся до плеча. Его глаза были спокойны. Он показал рукой: «Дыши. Я рядом.»
Я кивнул. И начал дышать медленно, размеренно.
Через минуту мы вышли наружу. Свет ударил в маску. Мир снова стал светлым. Вода — лёгкой.
После дайва мы просто сняли баллоны, посидели на камнях, попили чаю. Все молчали. На лице у Костика читалось: «вот это да». Санька покивал:
— Эти пузырьки... это как мысли. Если держать внутри — лопнешь.
Мы рассмеялись.
Нас отвели в маленький ресторанчик у моря. Подушки, деревянные столы, чай в крошечных стаканах. Мы ели хумус, лепёшки, рыбу с рисом. Всё было очень простым. И очень настоящим.
Карим сидел с нами. Попивал чай, смотрел вдаль. Потом сказал тихо, почти себе:
— Этот каньон... он разный. Сегодня — вот такой. Завтра — другой. Но всегда он...
Мы замолчали. Потому что так и было.
Он встал, хлопнул в ладони:
— Всё, ребята. Отдых есть. Теперь — Голубая Дыра. Пятнадцать минут едем. Готовим ласты!
Автобус остановился за триста метров от точки. Все начали развешивать костюмы, проветривать гидрики. А я… просто пошёл. Один. Не говоря ни слова. Мне нужно было дойти до скалы.
И когда я подошёл, увидел их. Таблички. Имена. Фотографии.
Плавники, оставленные на память.
«Барбара Диллинджер. 1973–1999»
«Юрий Липски. 1977–2000»
И ещё десятки.
Каждое имя — как маленькая боль. Без слёз, без истерики. Просто — правда. Голая. Настоящая. Вода не шутит. Она зовёт. Она красива. Но она — судья. Без пощады.
Я стоял там, пока не смог уйти вспоминая легенду когда-то увиденную на ютуб...
Давным-давно, ещё до того как на берегу появился Дахаб, у самого обрыва в бездну, стояло маленькое поселение. И в нём жила девушка по имени Айша — красавица, дочь местного эмира, строгого и жестокого, вечно в походах, в сражениях, в борьбе за влияние.
Когда отец уезжал со своими воинами, Айша оставалась хозяйкой дома. Но душа её рвалась наружу. Красота, богатство и свобода — всё это быстро превратилось в бесстыдные развлечения. Айша звала к себе молодых мужчин, бедуинов и слуг, путников и торговцев. Она ласково улыбалась, обещала любовь, дарила поцелуи — и каждую ночь принимала нового.
А утром...
Чтобы никто не узнал, чтобы слух не дошёл до ушей её отца, она приказывала слугам уводить юношей к Голубой Дыре. И там, без следа, их топили. Один за другим. Без пощады. Без могил. Без имён. Лишь тишина и глубина — и всё, что осталось от них.
Так продолжалось долго. До тех пор, пока эмир не вернулся неожиданно. И не узнал правду.
В ярости он собрал народ, вывел дочь к обрыву и при всех приказал казнить её — как позор дома, как убийцу, как проклятие рода.
Но Айша не стала ждать меча. Она подошла к краю Голубой Дыры, посмотрела в бездну — и в последний раз повернулась к отцу. В её глазах не было ни раскаяния, ни страха. Только холод.
И она сказала:
— Вы всех убили моими руками. А теперь бойтесь меня. Пусть же это место станет вечным приговором. Всякий, кто осмелится войти в воду в этом месте — пусть не выйдет. Это будет моё царство. Без дна. Без прощения.
И прыгнула сама.
С тех пор бедуины говорят, что Голубая Дыра — не просто воронка в коралловом плато. Это глаз Айши, открытый в вечность. И если долго смотреть в её глубину — она заметит тебя. И, может быть, решит, что ты тоже заслуживаешь остаться с ней.
Некоторые дайверы клянутся, что на глубине, у Арки, в тени можно увидеть силуэт женщины. Белое платье, распущенные волосы. Она не двигается — она ждёт.
Ждёт тех, кто лёгкомысленно идёт в её воду. Ждёт мужчин, не уважающих глубину.
И если ты войдёшь не с осторожностью, а с гордыней — может статься, она уже смотрит прямо в тебя.
…
Когда вернулся, Санька ничего не спросил. Просто подвинул стакан с чаем.
— На, — сказал он. — Горячее — оно лучше думается.
И мы сидели. Ждали следующего погружения.
А впереди — голубая дыра. Молчаливая. Прекрасная. И страшная.
Самый бесстрашный, самый обворожительный, самый стильный и самый бессмертный сотрудник британской разведки — агент 007 .
Вот такую приятную работу сделал для поклонника Джемса Бонда .
Эпрксидная смола и увлекательные минуты воспоминаний из юности, помогли мне в работе .
Знаешь, Свет, когда он в тот вечер за ужином отложил вилку и с торжественностью фокусника, вытаскивающего из шляпы облезлого кролика, объявил: «Марин, я все решил. Мы покупаем катамаран и уходим в море», — я не удивилась. Честное слово. Для него это был гром среди ясного неба. А для меня — просто таймер, который последние пару лет тикал у меня в голове и вот, наконец, пискнул.
Я видела, как он слюнявил эти яхтенные журналы. Видела, как тускнел его взгляд после очередного звонка из саратовского офиса и как он загорался, глядя на чужие паруса. Я знала своего мужа. Спорить с ним, когда ему в голову ударяла очередная гениальная идея, — это все равно что тушить костер бензином. Поэтому я давно все просчитала. Моя задача была не бить посуду, а возглавить этот парад безумия, чтобы контролировать его изнутри.
Поэтому я молча положила свою вилку.
«Хорошо, — сказала я. — Когда выезжаем?»
Он аж поперхнулся. Думал, я в обморок упаду или начну орать. Наивный.
«Я не сказала, что согласна, — спокойно уточнила я. — Я сказала: когда выезжаем? Если ты решил топить наши деньги в море, я буду сидеть на бортике и лично считать каждую утопленную купюру».
Последнюю фразу я, конечно, сказала про себя. А вслух добавила: «Я плыву с тобой».
Той же ночью я звонила тебе. Помнишь? Ты еще кричала в трубку: «Маринка, ты с ума сошла?! Боишься, что он там найдет себе какую-нибудь юную лань?»
Свет, милая. Если бы проблема была в юной лани, я бы отправила его с богом, переписав предварительно половину бизнеса на себя, и спокойно ждала бы его возвращения через год — общипанного, но поумневшего. Нет. Я боялась не фифу. Я боялась профессионалку. Умную, загорелую, говорящую на пяти языках, которая выслушает его нытье про «тонкую душевную организацию», станет его лучшим другом, а потом, между делом, познакомит со «своим» юристом, который поможет «оптимизировать активы». И вот тогда я останусь у разбитого корыта, а не он.
Нет уж. Мой пост начался. Я заступила на вахту.
Он нашел «лодку мечты». Подержанный Lagoon 450. Когда сюрвейер зачитывал список проблем — «полный перебор двигателей, замена такелажа, осмос, электрика — потенциальный пожар», — Андрей слушал с блаженной улыбкой. Он видел «душу» и «историю». А я видела смету на капитальный ремонт, размером с годовой бюджет нашего Саратова. Он покупал мечту. Я — принимала на баланс проблемный актив.
И началась наша «свобода». Свобода пахла не морским бризом, а эпоксидкой, соляркой и вонью растворителей. Андрей с энтузиазмом камикадзе нырнул в ремонт. А я — в бухгалтерию. Потому что пока он, пачкая руки в мазуте, играл в «настоящего моряка», его бизнес в Саратове продолжал требовать внимания. И кто отвечал на звонки Пашки про налоговую и капризных поставщиков? Правильно. Его верная первая помощница. Наша «новая жизнь» оказалась тем же самым бизнесом, только с видом на пыльную греческую марину и с постоянной морской болезнью.
Но хуже ремонта была его культурная деградация. Весь его богатый внутренний мир, способный оценить красоту заката, руины древнего храма или стаю дельфинов, схлопнулся до одного-единственного убогого слова: «ВИДЫ».
«Марин, посмотри, какие ВИДЫ!» — тыкал он пальцем в тысячелетние оливы.
«Марин, ну ты зацени, ВИДЫ-то какие!» — кивал он на закат.
Это слово стало для меня пыткой. Гвоздем в крышку гроба наших отношений. Я смотрела на него и понимала: он не видит ничего. Он просто ставит галочки в списке «Как должна выглядеть идеальная жизнь капитана».
Моя личная свобода? Я перестала краситься. Вечная влажность превращала любую укладку в паклю через пять минут. Мои руки были в мозолях от шкотов, а кожа от солнца и соленого ветра стала как у старого греческого рыбака. Но был у меня один, самый главный страх. Я с ужасом ждала дня, когда Андрею придет в голову идея стать ютуб-блогером. Представляла, как он, с натужной улыбкой, будет вещать из трюма: «Всем привет! Капитан Андрей на связи! Сегодня чиним гальюн! Ставьте лайки, подписывайтесь на канал!» А я должна буду махать ручкой в камеру и врать про «невероятные приключения». Слава богу, то ли гордость не позволила, то ли он так и не освоил видеомонтаж. Пронесло.
Последней каплей стал компрессор. Сто двадцать тысяч евро, Свет! За дайверское оборудование. «Каждый настоящий капитан должен быть дайвером!» — вещал он. Я посмотрела на эту гору неопрена и поняла: это терминальная стадия. Это не про безопасность. Это покупка самого дорогого костюма для его ролевой игры.
В тот вечер я сказала: «Андрей, я улетаю домой на пару недель. Отдохнуть».
Мне нужно было сбежать в рабство. В рабство маникюрного салона, мягкого дивана и дурацкого сериала. От его удушающей, непомерно дорогой «свободы».
И вот тут-то и появилась она. Дениз. Датчанка. Идеальная картинка свободной европейской женщины. Я улетела, но подруга из соседней марины — мир тесен — доложила обстановку. Мой «капитан», оставшись один, пошел на абордаж. Пригласил ее на бокал вина. А дальше… дальше я могу реконструировать все дословно.
Он, напыжившись, пытался блеснуть своим ломаным английским, рассказывая про бизнес и побег от системы. А она сидела, мило улыбалась и смотрела. Только она смотрела на него не как женщина на мужчину. Она смотрела на него как энтомолог на очень редкого, нелепого жука. С холодным, научным любопытством. «Ага, подвид русский бизнесмен в кризисе, обыкновенный. Интересно, как он реагирует на внешние раздражители?»
Она не флиртовала. Она собирала материал. Он был для нее не потенциальным любовником, а бесплатным аттракционом, забавным экспонатом из далекой, дикой России. И до него это дошло. Дошло, что он даже не смешон. Он просто… нелеп. Что он не участник этой игры. Он ее объект.
Когда я вернулась через две недели, он был другим. Сдувшимся. Я не задала ни одного вопроса. Зачем? Я все прочитала в его глазах. Его только что препарировали. Живьем. С вежливой улыбкой. Спасибо тебе, Дениз. Ты сделала мою работу за меня.
А потом был вечер, когда он просто с треском захлопнул ноутбук. Поднял на меня глаза, и в них не было ничего, кроме бездонной усталости.
«Насмотрелся?» — тихо спросила я.
Он кивнул. «Хватит».
На следующее утро я позвонила брокеру. Через час на леерах уже висела табличка «FOR SALE». Мы сидели в кокпите и молча на нее смотрели. Впервые за пять лет тишина между нами не давила. Это была тишина облегчения.
Баян наконец-то сняли с шеи у козы. И слава богу. Потому что коза, то есть я, чуть не сдохла под его тяжестью. И он был абсолютно, нахрен, не нужен.
Глава 4 — Внутри Тистлегорма
Мы снова в воде. Второй дайв. Тот, ради которого мы вообще сюда приехали.
Мустафа первым ныряет к тросу. Мы следом. Погружение уже не вызывает паники — дыхание ровнее, руки не дрожат, но внутри — всё равно напряжение. Сейчас мы пойдём внутрь.
Я слышал про клаустрофобию под водой. Читал. Смотрел видео. Но одно дело — знать, и совсем другое — видеть, как перед тобой исчезает солнечный свет, как стены замыкаются, как ржавое железо нависает над головой.
Мы подходим к разлому в борту. Мустафа указывает рукой: сюда. Он идёт первым. Сгибается, проскальзывает в отверстие. Мы по одному — вслед.
Внутри — мрак. Свет от фонаря Мустафы выхватывает очертания: балки, коробки, колёса, рельсы. Всё — в тени. Всё — будто ждёт. Мы медленно плывём в темноте, и каждый вдох отзывается в ушах тяжёлым эхом.
Я вдыхаю. Медленно. Стараюсь не глотать маску от страха. Стены близко. Над головой — потолок. Под ногами — пол. Только тьма и пыль. Любое движение — облако ила. Свет фонарей отражается от частиц, как от снежинок. Но это не снег. Это история.
В трюме стояли мотоциклы — настоящие BSA и Norton, рядами, как будто готовые к погрузке. У одного всё ещё висел ржавый номер. Корабль утонул в 1941 году, но техника словно ждала, что её вот-вот разбудят. Колёса в кораллах, фары — слепые, но всё ещё смотрят вперёд.
Санёк завис над одним из байков, снимая с разных ракурсов. И тут — ластой по лицу. Костик подплыл сбоку и не заметил его. Камера чуть не вылетела. Внутри тесно. Пространства — впритык. Все как в замедленном кино. И если ты висишь неудачно — кто-то даст тебе по маске. Нечаянно, но уверенно.
Мустафа показал жест — «вверх». Мы поднялись по металлическому проёму, на уровень выше. Ещё один трюм. Здесь — грузовики. Те самые. С вырезанными крышами.
Внутри всё стало ощутимо гнетущим. Пространство сужалось. Света — всё меньше. Корабль лежал на боку, и наш горизонт сместился. Грузовики стояли неровно, как будто замерли в момент падения.
Мустафа подвёл нас к одному из кузовов, заглянул внутрь. Там всё ещё лежали ящики с винтовками. Удивительно целые.
— Don’t go inside, — показал он. Жест был резкий, предельно серьёзный. Потом он поднял палец и сделал круговое движение над головой — как бы намекая: «головой думай».
Я вспомнил: пару лет назад группа дайверов полезла фотографироваться вовнутрь одного из грузовиков. Зацепили ластами ил. Ил поднялся, закрыл свет. Один потерял ориентацию. Второй — пытался вытащить первого. Оба задохнулись. С тех пор вырезали крыши. Чтобы был шанс выйти. Чтобы было хоть какое-то окно наружу. Но страх остался.
Сердце билось громко. Я слышал его даже через шум пузырей. Я знал, что рядом — друзья. Что рядом — проводник. Но под черепом что-то сжималось. "А если он завалится? А если замкнёт выход? А если свет погаснет?"
Рядом Санёк снова снимал. Его глаза сияли. Он поймал ракурс через открытую кабину, обернулся ко мне, показал большой палец. Я кивнул. Но внутри всё ещё жила тревога. Я поймал взгляд Макса. Он держался близко. Он тоже всё чувствовал. Но — держал в себе.
Мустафа показал — выходим. Медленно. Через верх, как зашли. Один за одним.
Когда я вышел из трюма, первый луч солнца пронзил воду сверху. Было ощущение, будто ты снова рождаешься. Воздух не нужен — но свет нужен обязательно. Без него — тьма.
Мы вышли к борту. Корабль остался позади. Но внутри — ещё гудело.
Наверху, уже на борту, я сидел, молча, с кружкой тёплой воды. Никто не говорил. Все переваривали. Только Санёк вдруг сказал:
— А у меня всё видео в фокусе. Даже как ты испугался на первом повороте.
Я усмехнулся.
Да, испугался. Но не сбежал.
Я нырнул. И вернулся.
И это — главное.
