Плесень | Часть первая
Вечерами Красовский захаживал к хранительнице музея Карлова университета, пышногрудой сорокалетней брюнетке. Не познавшая радости замужества, старая дева легко отдавалась тощему студенту. После страстного коитуса на складе университетского музея, Красовский и хранительница лежали нагими на куче одежды, пили вино и закусывали ароматным сыром.
– Я скоро уезжаю, Лия. Нужно возвращаться в столицу, совет подготовил для меня место. Кончится практика, меня приставят помощником к опытному хирургу.
– Когда ты уезжаешь?
– Послезавтра утром.
– Жаль, – голос хранительницы дрогнул. – Жаль не успеешь на выставку, она как раз будет послезавтра. Тебе бы понравилось, с таким-то интересом к потустороннему... Завтра прибудут экспонаты! Представляешь? Раввинский суд разрешил выставить останки пражского голема и дневник самого рабби Лёва! Вчера в нашей синагоге были жаркие споры! Всё-таки решили, что артефакты каббалистов – культурное наследие, а не ритуальная атрибутика. Ах, это такое событие! Будет чуть ли не половина города. Привезут ещё ярославские мироточащие иконы, из Дублина прибудет статуя девы-Марии, плачущая кровью…
Лия восторженно перечисляла экспонаты, восхищалась непосильным трудом координаторов, упоминала каких-то малоизвестных учёных. Андрей пропустил тираду мимо ушей, но упоминание дневника рабби Лёва его взволновало. Он слышал и много читал про историю пражского голема, и пока на лекциях по танатологии профессор вещал о теории воскрешения умирающих, Андрей думал об оживлении неживого. Сама судьба толкала дневник раввина-каббалиста в его руки.
Следующим вечером Красовский снова навестил Лию. Приволок с собою копчёного сыра и прочих «деликатесов». Платой за прощальный пир Лия устроила Красовскому персональную экскурсию: все экспонаты, включая дневник, разместили в небольшой комнатушке без окон. Раритеты даже не потрудились запереть! После они устроили прощальный вечер любви, как и всегда – в пыльной кладовке. Подвыпившая хранительница хотела впрок насытиться молодостью Андрея. Но стоило ей добраться до заветной бутылочки, как тут же на неё свалился тяжёлый морок. Вино со снотворным подействовало быстро, и Лия уснула мертвецким сном.
Красовский наскоро оделся, сунул дневник подмышку и запахнул плащ.
Охрана университетского музея знала о «помощнике» госпожи Лии Циммерман. Никто не обратил внимания на сутулую фигуру студента, растворяющуюся во тьме.
Красовский забрал собранный заранее чемодан, в городе сел на заказной дилижанс до Моравии, там нанял кучера, и тот увёз его в Польшу. Он возвратился в столицу, со всеми причитающимися справками и рекомендациями ушёл за стены родной альма-матер. Университетская жизнь вернулась в привычное русло.
Подспудное ожидание суда не оправдалось. Ни через месяц, ни через полгода, ни через год за Красовским не пришли полицейские. Он думал о Лие: какой ценой ей досталась его свобода?
День в операционной, день в стационаре, всюду Красовский ходил хвостом за признанными светилами медицины и впитывал знания. Вечерами он изучал дневник: на ветхих пожелтевших страницах раввин рассказывал о своих опытах с неживой материей, о богопротивных проклятиях и рукотворных болезнях, о лекарствах, ядах и противоядиях. Частью на латыни, частью на иврите и чешском, в деталях описывал он жутчайшие ритуалы.
Красовский часы напролёт проводил за переводом, и чёрная тайна ветхих страниц холодила душу.
Андрея интересовал самый богопротивный из опытов рабби Лёва: создание искусственной жизни. Для сих экзерсисов требовались человеческие органы.
На ночь Андрей пристраивался в прозекторскую, дожидаясь своего шанса. И вот однажды старый патологоанатом уснул в подсобке. Красовский решил не упускать случая! Среди покойников старательно выискивал трупы бродяг и бесцеремонно вскрывал их, вынимая всё необходимое.
Старший патологоанатом уже не спал, когда Красовский покинул прозекторскую. Он смотрел в единственное окно тёмной комнаты, озадаченно провожая взглядом студента.
– И зачем тебе понадобилась эта требуха, прости Господи? – Старик перекрестился.
Прозектор не стал молчать об инциденте, и утром новости о похождениях Красовского стали известны в совете. Отец Андрея, лейб-хирург Константин Игнатьевич Красовский, вызвал сына на допрос.
– Ну, Андрей, расскажи отцу, за каким лешим тебе эти кишочки понадобились?
Андрей молчал, понимая, что любое оправдание прозвучит фальшиво.
– Молчишь? Молчи, молчи… Хороший ты подарочек из Праги привёз, – Константин Игнатьевич пошарил в ящике стола, и достал дьявольское сочинение, оригинал! – Ты утащил?! Молчишь? Значит, виноват. Ах, одни беды от тебя! Мать всю ночь плакала, просила ходатайствовать, оставить в зауряд-врачах умоляла. А ты? Даже поужинать не спустился. Спрятал дневник под матрацем, да умотал, должно быть, в наш старый особняк.
Этот проклятый дневник здесь останется, а ты, коли угодно, забирай мешок с требухой, и чтобы духу твоего в родительском доме не было!
Отец лишил наследства, заявил, что сына-вурдалака у него быть не может, но всё же, оставил за отпрыском старый худой домишко о двух этажах.
Красовский долго плакал над осколками разбитой жизни. От трудов рабби Лёва на руках остались лишь копии да переводы… Единственной отрадой в жизни стал богопротивный опыт: в заговорённую грязь Андрей замуровал украденные органы. В старом доме на краю города, во тьме мансарды глиняный человечек делал свои первые, робкие шаги.
***
Красовский проснулся от чудовищной головной боли. Внизу раздавался шум: кто-то настойчиво барабанил в дверь. Андрей залпом выпил воды из графина, накинул засаленный халат и лениво спустился. Заглянул в глазок: за дверью стояла невысокая худосочная девушка в чёрном платье. Андрей признал в гостье проститутку из местного трактира.
– Доброе утро… Чем могу быть полезен, сударыня?
– Это ведь вы доктор Красовский?
– Предположим. Чего угодно?
– Можно я войду?
Андрей отошёл в сторону, девушка маленькими быстрыми шажками забежала в дом.
– Я… Хотела бы избавиться от ребёнка. Вчера в «Бочонке» вы хвастались, как лихо это дело у вас выходит. Ещё с докером подрались, помните?
Густые рыжие брови Андрея сошлись на переносице.
– Да, своё дело я знаю хорошо. Во всяком случае, мои пациентки все живы и здоровы, некоторые даже возвращаются…
– Поймите… У меня сейчас нет денег содержать ребёнка. Долги…
– А на операцию-то деньги имеются? Задаром работать не стану. За аборт я обыкновенно беру пятнадцать с полтиной. Потянете?
– Всё с собой, доктор.
– Что ж, тогда деньги вперёд.
Девушка задрала подол платья, выудила из-за пояса четыре мятые пятирублёвые купюры.
– Это за срочность! Пожалуйста, доктор, будьте осторожны. Я столько историй наслушалась про эти аборты, аж зуб на зуб не попадает от страха…
– Сделаем в лучшем виде! А теперь раздевайтесь и располагайтесь на кровати. Мне нужно подготовиться.
Красовский вымыл руки, оделся в чистый халат, натянул резиновые перчатки и фартук.
Без пышного платья девушка уже не выглядела впечатляюще: рёбра выпирают, синюшные прожилки тянутся по впалому животу, колени и локти перетянуты жёлтыми от гноя обвязками. На измождённом теле тут и там чернеют струпья, а рядом с ними маленькими сфинктерами пузырятся свежие язвы. Красовский отшатнулся.
– Ах, проклятье! Да у вас чума. О чём вы думали, когда шли сюда? Такую беду не утаить!
– Простите, доктор, – голос шлюхи дрожал. – Пойти больше не к кому, если приду за помощью в больницу, меня тут же закроют в изоляторе. Не хочу догнивать в окружении полутрупов и сумасшедших… А ведь самое жуткое: мой ребёнок, он сгниёт вместе со мной. Я не желаю ему такой участи.
Красовский задумчиво покрутил рыжий ус.
– Операция вас не исцелит! Так не бывает…
– Понимаю, доктор. Но у меня ещё есть время. Я заработаю денег и куплю реливиума. Это поможет! А ребёнок… Его не спасти. Считайте, вы проявляете милосердие.
Доктор хмыкнул. Уж что-что, а говорить убедительно портовые шлюхи умели. Но этот реливиум…всего лишь сладкая пилюля, лживый паллиатив. Толку с него никакого.
Красовский снарядил шприц и аккуратно ввёл острие иглы под тонкую, синюшную кожу. Девушка скривилась, прикусив нижнюю губу. Мгновение, и ослабленный организм поддался. Нескладное, по-мальчишески угловатое тело расслабилось, голова безвольно откинулась назад. Проститутка уснула.
Лошадиная доза снотворного – эффективная анестезия, особенно если не собираешься реанимировать пациента.
Красовский поправил перчатки, обхватил бездыханную проститутку подмышками, и волоком стащил в подвал. Кирпичный сводчатый коридор петлял под землей, вдоль стен выстроились покосившиеся шкафы со старым медицинским хламом.
Дверь в конце коридора громыхнула, словно бы за ней уронили что-то тяжёлое. Послышался сдавленный вой.
– Отец! Ты пришёл, я слышу. Я хочу есть, дай еды, умоляю…
Андрей ухмыльнулся: каждый раз одинаковая история. Прислонив бездыханное тело к стене, он достал ключ из-за пазухи, открыл небольшое окошко, взял из корзины несколько луковиц и бросил их в темноту. Огромный нескладный силуэт ринулся подбирать с пола желанную еду, послышалось смачное чавканье. Вторым ключом Андрей отпёр дверь и втащил проститутку в неосвещённый каземат. Кто-то во тьме продолжал шарить по полу, пахло от него сырой глиной и плесенью.
Сделав дело, Красовский быстро-быстро повернул ключ в замке, для верности пару раз дёрнул ручку – заперто.
– Аарон, ты просил больше еды? Получай. Шлюхи хватит надолго, станешь на шажочек ближе к человеческому существу!
Аарон, огромная нескладная тень, прекратил чавкать. Как пёс, он склонился над спящей девушкой и втянул ноздрями воздух. Аккуратно, почти нежно, обнюхал лицо, волосы, руки… Сев поудобнее, с лёгкостью поднял хрупкое тело и принялся качать его, совсем как мать спящее дитя.
– Расправишься с ней – получишь новые книги.
Бросив в окошко оставшиеся луковицы, Андрей подхватил опустевшую корзину и заспешил наверх.
***
Андрей опустил корзину подле камина и небрежно бросил в неё фартук, следом полетела и одежда проститутки. Ополоснув руки спиртом из большой бутыли, доктор разделся, встал в таз и обтёрся с ног до головы. Едкая жидкость щипала кожу подмышек и между пальцами.
Затопил камин. Корзина с одеждой, щедро облитая спиртом, вспыхнула мгновенно. Страх подхватить гадкую болезнь заставил врача вымыть каждый уголок дома. Красовский надеялся, что раствор хлора убьёт всю заразу. Врач не поленился вымыть и необъятное подземелье – всё до последней пяди! Лишь к запертой двери прикасаться не стал…
Уставший до изнеможения, он рухнул на кровать и крепко уснул.
***
Сырое огниво не даёт искры, но немного упрямства и слабый язычок пламени, наконец, родился.
Свеча выхватила из темноты отражение нескладного лица. Из лужи смотрело чудовище со шрамом из отзеркаленных еврейских букв: на лбу слово «эмет» – истина.
Голем тяжело вздохнул, установил свечку надёжнее и полез в покосившийся шкаф – за книгами.
– Ска-зки. – произнёс вслух.
Он знал эту книгу наизусть. Отец забыл про неё давным-давно, и Аарон доставал её, когда становилось скучно.
Сырой подвал не всегда был домом. Аарон помнил дни, когда отец разрешал погреться у камина, поболтать о том – о сём. Вечерами голем трепетал в предвкушении новых уроков. Он чувствовал себя живым, почти настоящим! Грамота давалась с трудом, глиняная голова соображала тяжело, но он учился с усердием.
Голем рос, уже через год он был выше отца, но умишко его оставался скудным. Аарон рассматривал своё тело перед зеркалом: то тут, то там нарастала новая плоть. Вот уже кожа и мышцы обволокли ноги, левая рука по локоть обросла мясом, из живота к груди и паху тянулись живые нити. Отец всё время твердил, что сырое мясо превращает в человека. Аарон не любил этой пищи. Жёсткая, солёная на вкус, она не приносила удовольствия.
Порою удавалось стянуть со стола что-нибудь вкусненькое, но глиняное нутро не принимало обычную пищу. Аарон начинал гнить: чёрная плесень клочками росла ни лице. Бархатистый грибок выскакивал и на других частях тела, где плоть ещё не тронула девственную глину. Аарону влетало: разгневанный отец мог сломать кочергу о широкую глиняную спину, но гораздо страшнее было отлучение от книг. Наказание вселяло ужас: голем боялся оставаться наедине с пустотой в голове.
Однажды отец забыл запереть дверь. До вечерней трапезы оставался час, и любопытный Аарон решил тайком полюбоваться на отца за готовкой. В столовой уже горели свечи, на плите стояло жаркое, но отец куда-то запропастился. Не было его и в кабинете, не нашлось и в гостиной. Из подвала доносился приглушённый шум. Аарон долго сомневался, но любопытство победило, и он стал осторожно спускаться.
Кирпичные коридоры опутала тьма. Ничего не видно – хоть глаз выколи. Аарон шёл на звук. За очередным поворотом он заметил слабый отблеск керосиновой ламы. В тусклом свете спиной к проходу стоял отец. Его плотная фигура, закутанная в белый халат, склонилась над чем-то размытым.
– Раз, два, три, четыре, пять – скоро ужин подавать! – Сдавленно хрипел отец.
Аарон подошёл ближе и вскрикнул: создатель, склонившись над останками человеческого тела, остервенело работал хирургической пилой. Рядом лежало посеребренное блюдо, на нём обыкновенно подавали еду. В глиняной голове родилась чудовищная мысль: «Я – людоед!».
– Отец, ты ЭТИМ мясом кормишь меня?
Создатель опешил, но секунду спустя собрался с мыслями и тяжело вздохнул:
– Этим, дорогой… Я уже тысячу раз говорил, что мясо превращает тебя в человека. Ты ведь хочешь стать настоящим?
– Но не так! Не хочу есть людей, отец убийца! Убивать – грех.
– Грех? С чего ты взял?
– В тех книгах, что ты давал мне…
– Не ищи морали в старых книгах.
– Но отец, ты убил…
– Этого? – отец небрежно махнул пилой. – Всего лишь бродяга, уличный попрошайка. Его никто не хватится. А ты… Ты куда важнее. Настоящее научное открытие! Первый человек из неживой материи. Ты – воплощение мечты о бессмертии. Раньше мы считали, что лишь Бог способен дать жизнь, но я доказал, что это под силу и человеку. Я создал тебя!
– Не хочу, чтобы ты убивал. – По нескладному лицу Аарона потекли грязные слёзы.
– Ты говоришь так, потому что глуп! – раздражённо крикнул отец. – Глиняный болван!
Голем развернулся и пошёл прочь. Создатель бросился следом.
– Аарон, подожди! – Он схватил голема за запястье.
Аарон лишь отмахнулся, но, яростный и напуганный, не рассчитал силы: отец полетел кубарем.
– Папа! Я тебя ранил?
Голем опустился на колени. Создатель лежал, распластавшись на кирпичном полу, и тяжело дышал. Его взгляд выражал страх и недоумение.
– Рука! Ах… Не пошевелить. Я, кажется, и ногу повредил. Помоги найти костыли…
– Где они? Я сейчас же принесу!
– Т…там, в углу каземат. Ай, как больно!
Голем метнулся во тьму и зашуршал по углам. Проверил у другой стены, вернулся, посмотрел ещё раз: нет костылей. Чувство вины жгло изнутри. Как он мог поднять руку на создателя?!
За спиной что-то громыхнуло. Аарон обернулся: тяжёлая дверь захлопнулась.
– Отец, отвори! – Аарон стучал кулаками по толстому железу, но дверь не поддавалась. – Выпусти! Здесь темно, тесно…
– Не совал бы свой нос, куда не следует, сидел бы в своей комнате и спал на кровати как человек. А теперь, пока и вправду человеком не станешь, не выпущу.
– Не надо! Пожалуйста, я хочу есть…
– Вот и поешь заодно. Мертвеца! С голодухи он тебе ой как хорош будет!
Аарон плакал. Припав ухом к двери, слушал, как удаляются шаги. Голем остался один на один с мертвецом в кромешной тьме.
Когда не видидно солнца, постепенно теряется счёт времени. Чтобы не сойти с ума, голем рисовал грязью на стенах, повторяя детали пейзажа, виденного из окна мансарды: ветхие особняки по соседству, булыжная мостовая, тощие и кривые деревья. Со временем весь каземат покрыл сплошной пейзаж.
Отец оказался прав: съесть мертвеца пришлось. Аарон пытался перетерпеть голод, но нити живой плоти вбирали в себя все соки и требовали ещё.
Отец приносил еду, но Аарон старался не думать о её природе. Новые островки плоти, возникающие то тут, то там, явственно давали понять всё о вкушаемой пище. Он сделался людоедом…
В одной из книг, новой, в красивом переплёте, нашлась замечательная фраза: «Ко всему-то подлец человек привыкает!». Голем привыкнет и подавно…
Но одно дело питаться мертвечиной, и совершенно другое – убивать самому. Отец требовал съесть хрупкую девушку. Аарон не находил в себе сил прервать чужую жизнь.
Рассказ целиком (как и много других интересностей) лежит здесь
