Хз если правда...
Наткнулся на такую публикацию. Это модели с онлифан едут чтоб с бендеровцев денег поднять)??
ФРОНТОВЫЕ ПИСЬМА
Читаю дедушкины письма дочери, моей маме - пожелтевшие от времени треугольнички. Одно - с фронта на фронт, 1943 года, другое уже по возвращению дедушки домой, на Полтавщину, после госпиталя летом 44-го. Были и другие письма, но сохранились только эти. Написаны на русском языке с украинским акцентом. Пишет дедушка о том, что не мог ответить ранее, потому что не было бумаги, что бабушка съездила в соседнее село Беляки и с помощью сельсовета отобрала свою большую кровать. Кому-то понадобилась, пока они были в эвакуации. Что живут неплохо, а бабушка жарит большого карпа, и вот сядут они вечерять, и будут вспоминать любимую дочь. Что братик Леня 1 октября пойдет в 7-й класс. Что дедушка нашел (через Москву) свою родную сестру Харитину Андриановну, которую видел последний раз перед эвакуацией. Что похлопотал об отпуске для мамы, чтобы ее отпустили из санчасти, которая стояла не так далеко. Что устроил мамину подругу Галю в контору Заиченской машинно-тракторной станции, в которую его снова назначили директором.
Дедушка пишет своей дочери даже о совсем незначительных подробностях. Не пишет только об одном - о войне.
ГАЗ М-1 "Такси", на Войне
Во время Второй Мировой Войны в Советскую Армию мобилизовали большинство гражданских автомобилей, в том числе и ГАЗ-М1 Такси. В этой подборке собраны найденные мною фотографии Эмок-таксомоторов сфотографированных на фронте. Основным внешним отличием являлся фонарь над лобовым стеклом с надписью -Такси.
После войны уничтожали нацбанды в Польше, которые специально создавались для убийств русских солдат
Ветерану Великой Отечественной войны Александру Филипповичу Тимофееву 94 года. Он живет в подмосковном Фрязино со своей женой Евгенией Николаевной. О том, как попал на фронт, о встрече с маршалом Рокоссовским, и как, благодаря местным чиновникам и риелтору в мирное время, ему пришлось залезть в долги для покупки квартиры – ветеран рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.
-- Александр Филиппович, в каком возрасте Вы попали на фронт?
Родился я 24 августа 1926 года в городе Павловском Посаде Московской области. Когда началась война в 1941 году, мы 14-летние школьники вступили в комсомол. Такая была ответственность, долг перед страной, особенно когда получил комсомольский билет. И с этой ответственностью я прошел всю войну, послевоенное время, и сейчас живу с ней.
В 1943-м, когда мне исполнилось 17 лет, я учился в 10-м классе. К нам пришли работники военкомата и сказали: «Ребята, кому исполнилось 17 лет, будьте добры на приписку в военкомат (встать на учет – Ред.)». Мы пришли на приписку, нас начали распределять кого куда, в какой род войск. Так как у меня уже было почти десятилетнее образование, мне сказали, что меня направят в авиацию. Прихожу домой через три дня, а мать говорит: «Тебе повестка». В повестке сказано явиться 3 ноября 1943-го к восьми часам утра на сборный пункт.
Прибыл я как было указано. Там формировались разные подразделения новобранцев, которые должны направляться в различные рода войск. Нас семь человек в авиацию отобрали, выделили офицера из военкомата, и он повез нас в авиационную школу в город Переславль-Залеский Ярославской области.
Через два дня нас переодели в военную форму, но пока мы не приняли присягу, нас считали вольнонаемными. Нас учили по ускоренной программе, потому что нужно было быстрее выпустить специалистов и направить в действующую часть громить фашистов. Самое значимое за это время было – это присяга. Было торжественно. Мы сразу как-то взрослыми стали, полностью отвечающими за все свои действия, на нас была большая ответственность, мы стали военнообязанными.
Через три месяца обучения нас всех отправили в действующую часть, мы прибыли в 657-й штурмовой авиационный полк, который базировался под Брянском в городе Карачев. Пришли новые самолеты, летный состав пополнился нами, и уже после отработки тренировочных полетов, полк в конце мая 1944-го прибыл ближе к фронтовой полосе. Тут уже чувствовалась серьезная подготовка к будущим операциям, мы видели, как по ночам завозились разные боеприпасы, шла техника. И вот 23 июня 1944-го началась операция «Багратион» по освобождению Белоруссии. Это было что-то страшное для немцев. Фашисты буквально бежали в панике, им было страшно.
Я был воздушным стрелком на бомбардировщике ИЛ-2. Задача пилота – сбросить бомбы в нужную точку, а моей задачей было – прикрывать зад самолета, чтобы никто не мог внезапно подкрасться к нему и сбить. Правда стрелял не столько по самолетам фашистов, сколько по вражеским наземным оборонительным сооружениям, технике, прибывавшим войскам в качестве подкрепления. Пилот пикировал для сброса бомб, а я стрелял по уцелевшим нацистам во время выхода из пике.
В день мы делали по четыре-пять боевых вылетов по ликвидации немецких укреплений. В результате действий, в том числе и нашего авиационного полка, и наземных войск были ликвидированы все немецкие оборонительные сооружения на границе, и наши войска пошли вперед по Белоруссии довольно быстро. Мы не успевали порой даже менять точки аэродромов. Вылетали с аэродрома, делали несколько вылетов, и оказывалось, что фронт ушел вперед, нужно опять перебазироваться. Белоруссию быстро прошли.
-- Было страшно, пусть и из кабины такой надежной боевой машины?
Когда говорят, что кто-то не боялся, я не верю. Я не скажу, что я был бесстрашным. Нет. Страшно было всегда. Почему-то страх накатывал каждый раз при взлете. Ведь если при взлете у самолета вдруг откажет двигатель, он упадет, и тогда смерть. Посадка с задания – легче уже.
А в воздухе было уже не до страха. К тому же мы на боевые задания всегда вылетали под прикрытием наших истребителей. У нас же как было. Мы летим на ИЛ-2, пролетаем над аэродромом, где базируются истребители, они, обычно 8 самолетов, взлетают и сопровождают нас во время выполнения боевого задания. Они оберегали нас от немецких истребителей, а мы работали по наземным мишеням врага. Чтобы нас немецкие истребители задолбали – таких случаев не было. Спасибо истребителям нашим за это.
-- Куда ваш полк перебросили после освобождения Белоруссии?
Потом мы пошли в Польшу, наши войска стали продвигаться на Запад в сторону Германии. В одном месте, на реке Нарев, были очень сильные укрепления противника для наземных войск. Мы делали по 3-4 вылета и уничтожали эти наземные укрепления и живую силу противника.
У немцев там очень хорошая противовоздушная оборона была в виде зенитных комплексов – «Эрликон» (20-миллиметровая малокалиберная пушка – Ред.). Если его снаряд попадал в самолет, все – насмерть. Там от этих зениток мы потеряли три экипажа…
Катюша, помнишь фильм «В бой идут одни старики»?
-- Конечно.
Так вот, у нас почти как в этом фильме было. На смену погибшим трем летчикам нам прислали молодых лейтенантиков необстрелянных, только окончившим летную школу. Им дали по новому самолету каждому. Один из них хорошо рисовал. Он себе на фюзеляже нарисовал картину – сидят четыре черта и играют в карты. А на фюзеляже своего приятеля нарисовал витязя, который душит тигра. Ну, нарисовали и нарисовали. Все остальные посмотрели – красиво. А когда они полетели в первый боевой вылет, наших истребителей-защитников мало как-то оказалось, зато прилетела восьмерка немецких истребителей. Немцы увидели, два разрисованных картинами самолета. А у немцев разрисовывали самолеты только если летчик – ас. И они подумали, что на наших разрисованных тоже летят какие-то очень знаменитые асы, а на самом деле были молодые сопливые мальчишки в своем первом боевом вылете. И немцы стали рваться, чтобы сбить наших «асов», ведь если немец сбил аса – ему сразу уважение, почет и крест на грудь.
Началась заварушка в небе между нашими и немецкими истребителями, которых было больше. Наши истребители сбили двух немцев, не дали им до наших «летчиков-асов» добраться. Потом, когда все это кувыркание кончилось, командир истребительного полка спрашивает – а что случилось-то, почему немцы к нашей молодежи на ИЛ-2 так рвались? Потом догадались в чем дело. Вызвали этих ребят-художников, они говорят – сотрем рисунки с самолетов. Им говорят – нет, коль вызвались под «асов» работать, так и продолжайте. Так они до конца войны и летали на своих разукрашенных самолетах.
-- Куда вас дальше занесло?
Дальше была битва за Кенигсберг (Калининград – Ред.). Нас тогда перевели в состав второго Белорусского фронта под командованием Константина Рокоссовского (маршал Советского Союза – Ред). Рядом шел третий Белорусский фронт, которым командовал генерал Иван Черняховский (генерал армии – Ред.), но он трагически погиб от случайного попадания снаряда, его даже не успели до самолета донести.
Так вот третий Белорусский фронт шел на Кенигсберг, у них были большие потери. И нам сказали, что мы должны помочь этому фронту во взятии Кенигсберга. И наш полк из Польши перебросили чуть ли не на берега Балтийского моря, аэродромы оборудовали. И мы начали обрабатывать оборону противника перед Кенигсбергом. Там были очень мощные укрепления. И мы делали по пять-шесть вылетов в день, еле специалисты успевали подвязывать бомбы, заряжать пушки-пулеметы. Это было такое горячее время. После выполнения задач всем наливали по сто грамм боевых, а потом мы валились спать.
Кенигсберг наши войска взяли буквально за три дня.
Потом нас бросили дальше в Данциг, Гдыня – все по берегу Балтийского моря. Там мы уничтожали базы немецких самолетов на аэродромах. У них были базы стратегического назначения, где формировались и отрабатывались конструкции ракет «Фау-2» (первая баллистическая ракета дальнего действия, была принята на вооружение в 1944 году – Ред.). Эти базы мы сначала бомбили, а затем на них же сами базировались.
Наши войска ушли за Одер (река в Германии – Ред.) , и нашему полку сказали, что скоро будет готовиться операция по взятию Берлина. Ближе к 9-10 апреля 1945-го нам был отдан приказ идти на помощь войскам, которые должны были брать Берлин. И мы с боями, по несколько вылетов в день, пробивались в направлении Берлина. Задача нашего полка была – не подпускать подкреплений врага в Берлин. Немцы ведь как говорили, пусть идут американцы, а Берлин они за собой хотели оставить. Когда я был в Берлине уже после его взятия, там были такие плакаты, если перевести: «Берлин останется немецким», что вроде русским он не достанется. Поэтому немцы старались стянуть все войска в Берлин. Задача нашего полка заключалась в том, чтобы не допустить подкрепления к войскам противника.
Седьмая танковая гвардейская армия прошла западнее, а другие наши войска должны были подтянуться и замкнуть кольцо вокруг Берлина. Когда наши войска шли на соединение с другими частями, то немцы очень хорошо укрепились. У них появилось новое оружие – реактивные гранатометы «Фаустпатрон» (одноразовый ручной гранатомет – Ред.), мы их прозвали «фуст кулак». Если в танк попадал этот гранатомет, машина вставала.
За немцев воевали там почти дети, по 14-15 лет, устраивали засады, не пропускали наши танки. Они постоянно подбивали наши танки, те останавливались, и дальше идти не получалось. И здесь уже наш полк привлекли – прочистить эти места-засады с «фаустниками». Несколько самолетов у нас там подбили, садились на вынужденную, но все возвращались в полк. Погода была очень хорошей, прямо помогала нам двигаться к Победе. Наш авиационный полк не проводил боевых операций в самом Берлине, только около него. Берлин взяли 2 мая 45-го. А мы базировались под Берлином в городишке Миров. Так и кончилась война.
-- Были ранены?
Нет, как-то пронесло меня, за два года войны ни одной царапинки, можно сказать. Когда мы шли вперед, побеждали, немцы нас боялись – мы их допекали по полной. А вот живого немца вблизи так ни разу и не довелось увидеть, все с высоты только. Но даже с высоты было видно, насколько они боялись, особенно на подступах к Берлину.
-- После Победы Вас демобилизовали?
Нет, после войны я еще шесть лет срочной службы отслужил в Польше. Некоторые части после войны отправили на Дальний восток. А наш полк оставили в Польше, там до конца службы я и прослужил. Мы назывались Северной группой войск, которой командовал Рокоссовский. В то время после войны срок службы был три года. Прошло почти пять лет после войны, к нам приехал Рокоссовский. Я спрашиваю: «Товарищ маршал, не пора ли нам домой?». А он отвечает: «Ребята, вы выполняете такие задачи, которые даже не сравнимы с боевыми действиями во время войны. Это очень важно. Так что – потерпите». Ну мы потерпели еще два года. Во время срочной службы осваивали новую технику. Без конца учения различные были, испытания, приближенные к боевым.
-- А как население Польши к русским солдатам относилось?
Скажу так. Когда мы вошли в Польшу, там у них были партизаны, отряды такие специально создавались, чтобы русских солдат уничтожать. После войны столько национальных банд было в Польше... Однажды нас даже подняли по тревоге, вооружили, направили ликвидировать одну из банд. Вошли в лес, там выкопана большая землянка, а на дереве висит туша коровы. А до этого одна жительница говорила, что у нее корова-кормилица пропала. В тот раз не было никого из состава банды. Потом мы еще не раз участвовали в ликвидации националистических банд.
Мы, когда в Германии стояли до перевода в Польшу, не было ни одного случая, чтобы немцы кого-то убили. Было даже так, наши ребята в увольнительной чуть поддадут, так их немцы под руки в часть приводили. А в Польше – убивали наших солдат, при мне были такие случаи.
-- Как относитесь к попыткам переписать историю Великой Отечественной войны некоторыми странами, той же Польшей, к примеру?
Еще когда-то Ленин говорил, что Польша – это международная проститутка, вот она такая и осталась – мое мнение. Все ей не так. Нас, когда в Польшу перевели – в 1946-м году в СССР была страшная засуха, неурожай. Тогда была карточная система, хоть война и закончилась, но карточная система продолжалась и люди жили очень плохо. Так вот в Польшу из СССР гнали эшелоны с хлебом, колбасой… Зайдешь в Польше в магазин, покупай, что хочешь. Мы под закуску-то в увольнительной всегда покупали, чего только не было. Хоть бы вообще поляки спасибо сказали, что в послевоенное время им так помогали.
-- В каком звании вернулись на гражданку? Где работали?
С войны я вернулся в звании старшего сержанта. В общей сложности я в армии прослужил восемь лет. Два года во время войны, и после войны еще шесть.
Вернулся в родной Павловский Посад, не имея среднего образования и гражданской специальности. Ну, что – пошел учиться в вечернюю школу, хотел десятый класс отучиться. Учиться взяли снова только в девятый класс, потому что восемь лет пропустил. Отучился я снова в девятом и десятом классах. Потом поступил в Щелковский техникум. Пока учился – женился. Со своей женой познакомились в Павловском Посаде на новогоднем балу в клубе.
-- С первого взгляда любовь?
Да, да.
-- Евгения Николаевна, что улыбаетесь?
Катенька, доченька, это можно с ума сойти, сколько я с ним «мучаюсь» – 65 лет уже (смеется – Ред.).
-- И что потом, Александр Филиппович?
Окончил техникум в 1954 году по специальности электронные приборы, пошел на завод «Исток» в Щелковском районе, во Фрязино. Он тогда назывался «Почтовый ящик 17». В 1964-м заочно окончил Политехнический институт по этой же специальности, только стал инженером. И 64 года я на «Истоке» и отработал. Меня иногда приглашают на предприятие – помочь советом.
-- Александр Филиппович, какая самая памятная награда для Вас?
Самые памятные – медаль «За боевые заслуги», «За взятие Кенигсберга», и еще орден «Отечественной войны».
-- А почему у Вас квартира на 16-м этаже, как Вы так поселились?
Катенька, все хорошо, пенсии хватает на жизнь, здоровье пошаливает, конечно, недавно вот из больницы только выписался. Президент вот к 75-летию Победы подарок сделал – ждем выплату единовременную. Но тут дело такое, в 2016 году нас с женой можно сказать обманули. Местные чиновники никак жилплощадь не хотели выделить мне, как ветерану. Пришлось в суд обращаться. Выиграли мы суд, но комитет по управлению имуществом и жилищным вопросам Фрязино вместо муниципальной квартиры придумали нам выдать сертификат на жилплощадь в размере около 2 млн. рублей. Причем в глаза его я так и не видел.
Там подключилась риелтор, как мы поняли, они часто работают вместе – риелтор и чиновники. Нам было сказано, что сертификат на квартиру действует всего три дня и вот как раз есть квартира на 16-м этаже без отделки и техники. Но еще попросили доплатить один миллион рублей, который они обещали нам потом вернуть. При этом сказали – если сейчас не найдем деньги, то сертификат сгорит. Пришлось занять по знакомым, поверили мы местной администрации на слово. Во время сделки оказалось, что квартира будет не муниципальная, а у нас в собственности. Причем не вся сумма прописана в договоре купли-продажи, 600 тысяч рублей мы передали риелтору под расписку.
В администрацию писал. Администрация отказывается компенсировать мне займ, ответили, «бюджетное финансирование не предусмотрено действующим законодательством». Не понимаю, почему со мной так поступили. Мне обидно, что нас просто обманули, и все это тянется четыре года уже. Куда обращаться, не знаю, мы ведь уже старенькие. Я внес свою долю в достижении Великой Победы над фашизмом. И хотелось бы встретить этот величественный праздник с большим патриотизмом, радостно и без грусти за долги.
Источник "Время МСК" http://mskvremya.ru/article/2020/060-vov-interviy-timofeev-v...
Говорят, если гуманитарий пройдет это головоломку до конца, он может считать себя технарем
А еще получит ачивку в профиль. Рискнете?
Иван Попенко: «Все мои награды фронтовые, политые кровью, а их у меня двадцать штук»
Интервью с героем ВОВ, Иваном Кирилловичем Попенко, расписавшемся на стенах Рейхстага
Ветерану Великой Отечественной войны Ивану Кирилловичу Попенко недавно исполнилось 95 лет. Родился он в 1925 году в селе Белая Глина Краснодарского края. Ему было три года, когда из жизни ушла его мама. А в 1939-м они с отцом перебрались в станицу Ново-Александровская Ставропольского края, где герой войны живет до сих пор в окружении любящих детей, внуков и правнуков.
О том, как зенитчики уничтожали фашистские истребители, питались немецкими трофеями, расписывались штукатуркой на Рейхстаге и освобождали Бухенвальд – Иван Кириллович рассказал главному редактору федерального сетевого издания «Время МСК» Екатерине Карачевой.
Иван Кириллович окончил три класса, и с самого начала войны пошел работать в колхоз. Ему было семнадцать, когда в 1943-м его призвали на службу в Красную Армию. «Нас собрали на призывном пункте, сколько было человек – не знаю. Всех построили и отправили пешем до Краснодара. В Краснодаре стояли разные войска, раненые были. Там всех построили, капитан отобрал несколько человек, в том числе и меня, и направил в 19-ю зенитную артиллерийскую Крымскую орденов Кутузова и Богдана Хмельницкого дивизию», – вспоминает ветеран.
Новобранцы приехали в часть, 15 дней отсидели на карантине, а дальше всех отправили по артиллерийским батареям. Иван Кириллович помнит, как после принятия воинской присяги каждого солдата «поставили к своей пушке»: «Воевать надо было, людей не хватало. Крепко я воевал, а ведь пацаном был. Сбивали в среднем по 80 немецких самолетов за день, каждая пушка по четыре самолета. Почему меня в артиллеристы поставили – не знаю, наверное, меткий глаз был (улыбается).
Я дальномером был. Самолеты летят, а я их уже посчитал, комбату доложил. Он открывает огонь. Я на пушки снаряды подавать. Каждая минута в бою дорога, нужно было как можно больше немецких истребителей подбить. А бронебойный снаряд тяжелый, только успевай подавать. До того стреляли, что ствол пушки красный становился и дымился. Каждая пушка по очереди из стволов стреляла беспрерывно. Во время боя не до страха, куда девался – не знаю, просто как-то не думалось. Иной раз после боя лежишь отдыхаешь и вспоминаешь – бомбы свистят, пулеметы тарахтят, всякие хлопушки разрываются… Мама дорогая – страшно-то было, как мы это переживали каждый раз, не пойму», – рассказывает артиллерист.
И продолжает после небольшой паузы: «Командиров своих не всех уже помню, память подводить стала. У меня был командир – подполковник Верстаков, полком командовал: четыре батареи, две тяжелые и две артиллерийские – 130 зарядов в минуту. Вот мы с ним каждый день по фашистам и бомбили. Под Новороссийском мы стояли. Немцы все мост пытались разбомбить, а мы его отстояли – уничтожали немецкие самолеты с земли.
Я Покрышкина видел (Александр Иванович Покрышкин – трижды Герой Советского Союза, летчик-ас, маршал авиации – Ред.). Кабина его самолета была бронированная, но немцы-то этого не знали (смеется). Как его немцы боялись. Во время боя мы его можно сказать оберегали, он с воздуха по фашистам, а мы с земли, значит, лупим. У нас рация была, так немцы каждый раз передавали: «Покрыш, это они Покрышкина так звали, нас убивает». Мы смеялись, нас это даже подбадривало, мы еще сильнее по ним лупили. Ох и боялись нас немцы, конечно. Страшно им было.
А еще я дважды видел маршала Жукова (Георгий Константинович Жуков – четырежды Герой Советского Союза – Ред.). Я был в составе 1-го Белорусского фронта, под его командованием. Первый раз Жукова я увидел, когда он ко мне обратился: «Здравствуй, артиллерист», я обомлел, вытянулся по струнке. «Здравствуйте, товарищ маршал», – говорю. Он улыбнулся, ничего больше не сказал и пошел дальше. А второй раз мы уже за Берлин сражались. Жуков как раз командовал операцией по взятию Берлина. Мимо меня прошел. Медалей у него, не то, что у меня, конечно. И форма у него красивая была. Я горжусь, что видел его лично».
Иван Кириллович вздохнул, и продолжил свой рассказ: «Хоть немцев мы гнали, а нам тоже хорошо доставалось из-за погоды и голода. Особенно зимой. В землянке сидишь, топить нельзя, а то фашисты с неба дым увидят и сразу бомбить начнут, все поляжем тогда. Так мы трубу сеткой закрывали, брали тол, поджигали – по землянке такая копоть была, мы все в саже. Зато никто не болел от простуды.
А с едой всегда тяжко было, кушать хотелось постоянно. Давали нам краюшку сухаря и кашу перловую или кукурузную, разве наешься. Летом было хорошо, земляники насобираешь, в кашу насыплешь, перемешаешь – и вкусно, и домом пахло. Лошадь один раз пришлось есть, потому что силы нужны были. Голод-то на войне – не тетка, в бой надо с силами идти, на голодный желудок много не навоюешь.
Мы, когда немцев в Керчи порвали, пошли дальше. Немцы в окопах все побросали, в том числе и еду – драпали страшно. Они в плане еды хорошо жили. Так мы их едой питались – трофеями (смеется). Картошка, крупы, мясо – у них все как порошок сухое было, мы такое отродясь не видали. Это сейчас такое продается, а тогда-то для нас в диковинку было. Так вот мы кипятком заливали их еду и ели, ничего, продержаться можно на таком сухпайке.
Вообще-то нам не разрешали эти съедобные немецкие трофеи брать, говорили, что могут быть специально отравлены, чтобы, значит, солдат так истреблять. А что думать о том, что отравишься, когда есть охота, в животе урчит. У немцев же кроме порошковой еды еще были замороженные свинина и тушенка. Так что мы кушали, и шли дальше немцев уничтожать».
Когда Советские войска освободили Керчь в каменоломнях были люди, которых немцы использовали в качестве рабочей силы. «Местные жители в каменоломнях камень для немцев добывали, мы их всех освободили, а фашистов, кого убили, кого в плен взяли. Под Сапун-горой меня ранило в 44-м, снарядом зацепило. Обстрел был, пуляли кто куда, вот и в меня попало – в ногу и палец на руке. Отлежался в санчасти возле моря, а потом вернулся в строй. Дальше Польшу освободили.
Потом я в Берлине побывал. Ох и сопротивлялись тогда немцы сильно, а все равно бесполезно это было – взяли мы его. Как немцев одолели, поехали расписываться на стенах Рейхстага, там штукатурка была, так мы прямо ей и расписывались. Мы понимали, что победили. Радость такая была – не передать. Конец войне. Кричали «Ура», стреляли в воздух, салют давали.
Знамя на Рейхстаг водружали три человека. Мы стояли где-то в 700-х метрах от них. Я же телескопист был, глядел в бинокль и видел, как трое на Рейхстаг полезли со знаменем, один знамя нес и водружал, а двое с автоматами наготове были – прикрывали его, ну и мы с земли тоже на страже были. Война ведь страшное дело, каждую секунду можно ждать чего угодно».
Но самое страшное, что пришлось увидеть на войне, по словам ветерана, – это концентрационный лагерь Бухенвальд (освобожден 11 апреля 1945-го – Ред.): «В концлагере много людей погибло. В Бухенвальде людей в печах сжигали. Много, много людей сжигали. Заводили в помещение голых людей, там пол проваливался, они все падали в печь и там сгорали заживо. Так страшно. Вокруг Бухенвальда 500 метров где-то был один лес, рядом не было населенных пунктов. По периметру концлагерь был обнесен колючей проволокой. Много там людей полегло... Ой, страшно. Все было в колючей проволоке, кто пытался сбежать, погибали на колючке, под током была. Очень страшно (вздыхает).
Вот моя военная книжка, в ней все мои похождения записаны. Награжден медалями «За отвагу», «За Берлин», «За Варшаву». Все мои награды фронтовые, а их у меня двадцать штук, политые кровью. Все они мне дорогие, каждая. Это все мои заслуги. Каждому на войне медаль или орден доставались кровью. Я участвовал в боях за Кубань, Тамань, Крым, Варшаву и Берлин…».
После Победы над фашистскими захватчиками, дивизию, в которой служил Иван Кириллович, отправили в Веймар, поселив в здании бывшего немецкого госпиталя. Там он прослужил еще до 1949 года, «немного научился говорить по-немецки», и демобилизовался в звании ефрейтора. Вернулся домой, в свою родную станицу Ново-Александровскую. Фронтовика-героя сразу взяли на элеватор рядовым бойцом военизированной охраны, а потом командиром отделения ВОХР.
«В 49-м к нам часто заходила молоденькая 19-летняя почтальонша, почту приносила, ну и влюбились мы друг в друга. Шестерых детей народили. Я сутки отдежурю на работе, двое – дома. Десять лет так отработал, потом в строительство перешел – асфальт клал, крыши ремонтировал, еще 15 лет отработал и потом на пенсию ушел. С женой мы прожили 64 года, ушла она из жизни, я один остался. Вот дети (трое осталось), внуки и правнуки – большая семья у нас, дружная. Десять внуков и четырнадцать правнуков. Так что я – богатый (смеется)».
Источник "Время МСК"