Умереть не трудно, умирать очень тяжело…
Мне Толик предлагал не раз: «Мама, - говорил он, - давай сделаем опять угар и умрем. Будет вначале больно головке, а потом и уснем». Слышать это от ребенка невыносимо.
Ниночка моя все время плакала, долго, протяжно и никак не могла уснуть. Этот плач, как стон, сводил меня с ума. Я тогда, чтобы она могла уснуть, давала сосать ей свою кровь. В грудях молока давно не было, да и грудей совсем уже не было, все куда-то делось. Поэтому я прокалывала иглой руку повыше локтя и прикладывала дочку к этому месту. Она потихоньку сосала и засыпала.
О будущем лучше не думать... Будущего у нас нет... Но у родины будущее есть!
Интересный передают разговор с профессором математики, специалистом по теории вероятностей. У каждого ленинградца один трехмиллионный шанс быть убитым или раненым. Совершенно ничтожная величина, которой спокойно можно пренебречь. Но в тоже время в Ленинграде был единственный слон убит при бомбежке города!.. Вот вам и теория вероятностей с пропорцией 1:3000000 и 1:1
А не потому ли сегодня человечество наслаждается красотами и богатствами архитектурными, историческими ценностями Парижа и Праги, Афин и Будапешта да и многими иными сокровищами культуры, и не потому ли существует наша европейская цивилизация с ее университетами, библиотеками, галереями, и не наступило бездонное безвременье «тысячелетнего рейха», что кто-то себя жалел меньше, чем другие, кто-то свои города, свои столицы и не столицы защищал до последнего в смертном бою, спасая завтрашний день всех людей?
Хлебный магазин, где я получала паек, находился на углу напротив. Я заметила, что у входа сидит овчарка. Шкура и скелет. Она сидит и смотрит на входящих и выходящих, и глаза у нее горят и просят. Но кто с ней может поделиться? Все проходят, не глядя, а она все сидит и сидит. Однажды я видела, как она шла к своему посту. Она шла на трех лапах. Передняя левая болит. Может быть, вывихнута? Где же ее хозяева? Умерли или выпустили, чтобы сама кормилась? Собачка деликатна. Просит без унижения. Взгляд ее говорит: «Я умираю от голода. Может быть, вы дадите хоть крошку?»
Слово «хлеб» обрело, восстановило среди всего этого свой символический смысл - хлеб насущный. Хлеб как образ жизни, хлеб как лучший дар земли, источник сил человека. Блокадница Таисия Васильевна Мещанкина о хлебе говорит, будто молитву новую слагает: «Вы меня послушайте. Вот сейчас, когда я встаю, я беру кусок хлеба и говорю: помяни, господи, всех умерших с голоду, которые не дождались досыта поесть хлеба. А я сказала себе: когда у меня будет хлеб оставаться, я буду самый богатейший человек.
Это так легко - из сытости, тепла, здоровья судить голодных, требовать нравственности.
В семьдесят пятом году, в техникуме, состоялась встреча блокадника-ленинградца со студентами. И когда он рассказывал все эти тяжелые истории о том, что людям приходилось испытывать во время голода, то многие студенты слушали весьма невнимательно. А после этого рассказа вышла девушка и сказала, что не понимает, что же здесь такого: подумаешь, человек в день не съел эти 125 или 150 граммов хлеба, да она и сейчас может неделю не есть хлеба и отлично себя чувствовать...
Мария Андреевна Сюткина, заканчивая свой рассказ; вдруг вспомнила, что у нее есть меню сорок второго года столовой одного из цехов, и прочитала нам названия блюд, которые заменяли мясные, рыбные, мучные. Но это уже весна - лето 1942, когда с питанием стало намного лучше:
Щи из подорожника;
Пюре из крапивы и щавеля;
Котлеты из свекольной ботвы;
Биточки из лебеды;
Шницель из капустного листа;
Печень из жмыха;
Торт из дуранды;
Соус из рыбнокостной муки;
Оладьи из казеина;
Суп из дрожжей;
Соевое молоко (по талонам).
Видела на проспекте Энгельса такое: везет старик полные дровни трупов, слегка покрытых рогожей. А сзади старушонка еле идет: «Подожди, милый, посади». Остановился: «Ну, что, старая, ты не видишь, какую кладь везу?» - «Вижу, вижу, вот мне и по пути. Вчера я потеряла карточку, все равно помирать, так чтоб мои-то не мыкались со мной, довези меня до кладбища, посижу на пеньке, замерзну, а там и зароют»… Был у меня в кармане кусочек хлеба граммов сто пятьдесят, я ей отдала…
Из рассказа Ивана Андреевича Андреенко: «В семье осталось только два мальчика - один постарше, другой помладше. Карточки у них есть. Отец на фронте. Мать погибла от голода. И они пришли на рынок продавать бушлат. Они пришли туда. У них мужчина купил бушлат за триста граммов хлеба. Ну, вот пришли домой и хлеб съели. А на другой день проснулись - бушлат-то, значит, они проели, а карточки где? А карточки остались в бушлате. Парень, который продавал, запомнил покупателя по бородке. И этот мужчина с бородкой пришел к ним. По карточкам - там адрес был написан - нашел, принес и отдал».
У дистрофиков нет страха. У Академии художеств на спуске к Неве сбрасывали трупы. Я спокойно перелезала через эту гору трупов... Казалось бы, чем слабее человек, тем ему страшнее, ан нет, страх исчез. Что было бы со мною, если бы это в мирное время, - умерла бы от ужаса. Сейчас ведь: нет света на лестнице - боюсь. Как только люди поели - страх появился.
У каждого был свой спаситель. Они появлялись из тьмы промёрзших улиц, они входили в квартиры, они вытаскивали из-под обломков. Они не могли накормить, они сами голодали, но они говорили какие-то слова, они поднимали, подставляли плечо, протягивали руку. Они появлялись в ту самую последнюю, крайнюю минуту, когда человек, прислонясь к стене, сползал вниз, когда, присев на ступеньку подъезда, он уже не находил сил подняться.
Даниил Гранин, Алесь Адамович
