Продолжение поста «Великая Отечественная. Воспоминания»
ЮГО-ЗАПАДНЫЙ ФРОНТ
На рассвете 3 марта 1943 года эшелон прибыл на станцию Купянск. Здесь предстояла выгрузка, и она прошла четко и организованно. Эшелон превратился в улей, где каждый знал, что делать. Трактора сходили с платформ, цепляли орудия и вместе с расчетами уходили со станции. Не обошлось и без неприятностей. Некоторые трактора заводились не сразу, вызывая нервозность командиров. Они нередко посматривали на небо. Слышался гул самолетов, и он все время нарастал. Послышалась команда «воздух», что означало рассредотачиваться, ложиться на землю, искать укрытие. Группа немецких пикирующих бомбардировщиков выходила на эшелон, который стоял под разгрузкой. Но нам повезло. Бомбы поразили не наши вагоны, а какой-то порожняк. Серьезных потерь у нас не было.
Первый ночной привал с ночлегом дивизион сделал вечером того же дня в деревне Васильевке. Запомнилось это село тем, что мы впервые за год пребывания на фронте ( в Заполярье ) вошли в контакт с мирными жителями. Они встречали нас, как родных детей. Делились всем, чем могли, даже последним куском хлеба. И конечно, я не мог отказать в просьбе хозяйки дома, где ночевали, убить ее собаку. Уж больно она на нее обижалась. Видимо, собака ей здорово нашкодила. Помню, собака была рыжая, большая. И с расстояния примерно 100-150 метров я выстрелил в нее из карабина и ранил. А со второго – поразил насмерть.
В ночь с 6 на 7 марта 1943 года ночевали в селе Тенеевка, расположенного на левом берегу Северного Донца. До фронта оставалось километров 20, уже хорошо слышалась артиллерийская канонада. Не припомню, где, скорей всего в Москве, с нас сняли валенки и переодели в сапоги и ботинки. Полушубки тоже оставили. В марте на Украине началась оттепель, местами сходил снежный покров. Дороги превратились в месиво. Густая грязь из чернозема наворачивалась на колеса тракторов, орудий, повозок и на ноги людей. Двигаться было трудно. Местность степная, открытая, укрыться от авиации негде, поэтому нередко приходилось падать лицом и туловищем в грязь. Ведь каждому хотелось выжить.
Двигались больше ночью, но и ночами враг не дремал. Именно ночью он подверг нас бомбежке перед самой Тенеевкой, Змеевского района, Харьковской области. Несколько человек получили ранения.
9 марта мы получили боевое задание: двигаться в район деревни Большая Гамольша (?) и там занять оборону. Для этого предстояло переправиться на западный берег Северного Донца возле хутора Гайдары и продвинуться вдоль берега еще километров 15. В том же районе до ст. Тарановка должен был развернуться весь 333 артполк. К тому времени наши войска освободили Харьков, Белгород, Курск, Изюм и ряд других на подступах к Донбассу. Наша 152 с.д. перешла в подчинение 6-й армии Юго-Западного фронта ( командующий генерал-лейтенант Шленин И. Т.
Командиром 152 с.д. вместо полковника Вехина назначен генерал-майор Каруна. Начальником штаба дивизии подполковник Столяров А. М.
Нашим 333м артполком продолжал командовать майор Сластюнин, его зам по политчасти оставался майор Козлов.
Еще в Тенеевке нас информировали, что предстоит не наступать, а обороняться. Что вермахт 19.02.1943 перешел в контрнаступление из района Донбасса против наших войск в районе Харькова, которые наступали на г. Запорожье и Днепропетровск.
К середине февраля 1943 положение наших войск под Харьковом ухудшилось. Оказывается, противник нащупал брешь в обороне на флангах двух фронтов: левого крыла Воронежского фронта и правого Юго-Западного. 152 с.д. должна была заткнуть эту дыру и предотвратить наступление противника. Но было уже поздно.
К нашему прибытию в начале марта 1943 немцы создали перевес в живой силе и технике, расширили эту брешь и создали угрозу окружения Харьковской группировке наших войск. И 16 марта 1943 наши войска оставили город Харьков. Оставили город, чтобы закрепиться на левом (восточном) берегу реки Северский Донец.
В этой обстановке наш полк еще до рассвета 10.03.43 около х.Гайдары переправился через реку без потерь. Дальше нас с воздуха надежно укрывал лес. Стояла по-весеннему теплая, солнечная погода. Самолеты противника рыскали над лесом, как коршуны, иногда бомбили рядом с нами. Но ущерба не причинили. И все же в конце пути нас подкараулили. И все из-за нашей беспечности и неопытности на войне. Зачем было гнать колонну тракторов и орудий в деревню Б.Гамольша через чистое поле длиною более километра? Дело было к вечеру и можно было дождаться, когда стемнеет. Так безопаснее. И вот, когда колонна выехала в чистое поле, на нее навалились «мессершмидты». Они буквально утюжили нас, поливая пулеметным огнем с высоты 15-20 метров. Иногда казалось, что вот-вот заденет колесами за голову. Можно было увидеть надменную улыбку пилота. Всего их было, кажется, девять, и каждый сделал несколько заходов. В течении пяти минут невозможно было поднять голову. Все лежали на земле или на снегу, где он еще не растаял. По самолетам никто не стрелял. Из винтовок и карабинов - бесполезно. Пулеметов не было. Поэтому летчики вели себя нагло и безнаказанно. Я лежал на снегу в полушубке примерно в середине колонны. Таких мишеней, как я, было немало. Помню, когда лежал на снегу, все время разгребал его, чтобы в маленькой ямке защитить свою голову. Иногда закрывал ее руками, заранее зная, что все это бесполезно. Действовал инстинкт самозащиты. Закрыв глаза и ожидая чего-то смертельного и трагического, мысленно переносился в родную деревню, в отчий дом, к родителям, которые стояли перед глазами. На моем фронтовом пути это была первая смертельная опасность. Может, поэтому и перенес ее тяжело. В дальнейшем их было много, больших и малых, которые переносил спокойно.
Когда закончилась атака, на какое-то время стало тихо-тихо, каждый. вероятно, проверял себя, здоров ли, не перешибло ли чего. Затем послышалась команда «По машинам»! Первое, что я увидел – началось возгорание прицепа, где везли ящики со снарядами. Видимо, самолеты стреляли зажигательными патронами. Сразу же появились раненые. С одним пришлось повозиться. Он получил пулевое ранении в голень с переломом кости. Чтобы транспортировать его, нужно было наложить большую шину. А ее не было. Пришлось искать в деревне доску и приспосабливать вместо шины. Пока возился с ранеными, уже стемнело.
Поздно вечером в одном из домов, где разместился штаб дивизиона, командир собрал всех офицеров. К этому времени все три батареи заняли огневые позиции на западной окраине деревни Большая Гамольша. В доме, где разместился штаб, было тесно. У хозяйки было трое детей, и им тоже нужен покой, поэтому я решил переспать ночь в большой куче сена, что лежала во дворе. Тем более, что мороз был небольшой. На всякий случай я предупредил начальника штаба и часового во дворе. Уснул не сразу. Все думал за день завтрашний. Перед нашими позициями все было тихо. Только издалека, километрах в 5-7 слышалась стрельба. Туда, в сторону ст. Тарановка вчера ушли главные силы дивизии, чтобы удержать город Змиев. Слева от нас по берегу противника не было. Сзади нас местами начал разливаться Северский Донец. В случае отступления нам придется идти старой дорогой, если противник ее не перережет. Или по льду или вплавь. А как с техникой? Все это навязчиво лезло в голову.
Утром командир собрал офицеров и разъяснил депешу командования. Отступать на восточный берег С.Донца той же дорогой... Но тут же заметил, что горючего мало, поэтому на рассвете он направил в район Тарановки бензовоз, который должен доставить горючее часам к девяти. Но его не привезли.
Между тем в районе Тарановки шел ожесточенный бой. Перестрелка перемещалась в нашу сторону и в сторону города Змиева. А перед нашими позициями по-прежнему стояла тишина. Противника не было. И только около 11 часов, когда вовсю сияло солнце, дивизион начал отход по вчерашней дороге. Поле преодолели, рассредоточившись и на предельно высокой скорости. День вчерашний многому научил. Самолеты не появлялись. Лес вновь взял нас под защиту. Авиация противника работала левее нас по фронту. И там не утихал бой. Становилось ясно, что немцы собирались овладеть Тарановкой и Змиевым, выйти к реке и перехватить дорогу, не дать нам переправиться в Гайдарах, где сохранилась единственная переправа. Предвидя все это, наша колонна двигалась довольно быстро. И все же немцы опередили нас. Еще до въезда в Гайдары наша разведка донесла, что туда проникли автоматчики противника, и на улице идет бой. Немцы пока контролируют западную сторону хутора. На восточной окраине их пока нет. Командир дивизиона Данилов А.В. принял единственное и правильное решение: прорываться вперед через хутор к переправе, которая находилась примерно в километре от х. Гайдары. Если потребуется, под прикрытием тракторов и орудий принять бой. Было приказано всем орудийным расчетам спешиться или сесть на лафеты орудий и стрелять из карабинов по противнику. Не только по видимым целям, но и по предполагаемым. Тем самым заставить его убраться или нейтрализовать его действия, пока колонна идет по улице хутора.
Автоматов у нас в то время не было. Вступать в ближний бой с немецкими автоматчиками было и опасно и рискованно. Но иного выхода не было. Ведь война сплошь состоит из рисков.
Внезапное появление дивизиона и ружейный огонь застали немцев врасплох и вынудили отступить. Колонна повернула на переправу. В это время на ней уже создалась большая пробка. Кроме нас, на другой берег отходили и другие части. Немецкие бомбардировщики и штурмовики буквально утюжили нас. И только по какой-то счастливой случайности бомбы падали рядом с мостом, но ни одна в него не попала. Серьезных потерь мы не понесли, ранило несколько человек. Двух лошадей убило. Помогли наступающие сумерки.
Когда последние орудия были на переправе, начальник штаба предложил мне перейти на восточный берег. Уже не через мост, а сторонкой, по льду. Местами он был тонким и хрупким. Тоже пришлось рисковать. Еще при выезде их хутора на переправу выяснилось, что один орудийный расчет, вместе с трактором и 76 мм пушкой остался перед х. Гайдары. Испортился трактор и не заводился мотор.
После переправы дивизион рассредоточился в доме отдыха им. Орджоникидзе. А о судьбе орудийного расчета из семи человек не было известно более суток. И все мы серьезно переживали. И вдруг пришла неожиданная и радостная весть, что расчет нашелся. Переправился на наш берег и притащил орудие и боекомплект снарядов. Люди проявили мужество и смелость. Под носом немцев вывели из строя трактор, спрятав какую-то важную деталь в лесу, а орудие уволокли на себе и потом переправились по льду в нескольких километрах от наших позиций.
Через несколько дней, в середине марта, наш 2й дивизион занял огневые позиции около х. Омельченко, примерно в километре от штаба полка. 1й дивизион Фатьянова занял оборону возле дома отдыха. 3й дивизион в то время еще не имел матчасти ( орудий и прочего ) и личным составом не был укомплектован
Полностью и использовался как резерв. Стрелковые полки дивизии (480, 544, 646) заняли оборону впереди нас по всему восточному берегу С. Донца. Это по фронту около 10-12 км. В этом месте река делала петлю в западном направлении. Она как бы вклинивалась в оборону противника. Вроде полуострова. Мы были в невыгодном для обороны положении. Наши позиции подвергались артобстрелу с трех сторон. Более того, на другом берегу были солидные высоты, которые давали немцам возможность просматривать нашу оборону на большую глубину. Не случайно за неделю противник взял под прицел все дороги и перекрестки, где могли передвигаться войска. Засек и пристрелял плохо замаскированные нами командные пункты.
Между хутором и рекой, в лесном массиве, управление дивизиона оборудовало себе временные блиндажи, а месяца через два – настоящие, в три наката бревен землянки. В нашей штабной, жилось спокойно и безопасно. Если не угодит бомба или снаряд крупного калибра. В отличие от Заполярья, спали не на мерзлой земле, покрытой ветками и мохом, а на дощатом настиле, нары в два яруса. И прожили мы в ней до конца июля 1943.
В то время все понимали, что после Сталинграда и изгнания врага с Кубани, Дона и Сев. Кавказа ни одна из сторон не в состоянии предпринять большую наступательную операцию. Силы истощились, войска устали. Нужна передышка. К тому же снабжение наших войск продовольствием и боеприпасами ухудшилось. Рацион питания был настолько скудным, что приходилось затягивать ремни, чтобы удержать штаны. Наши тылы и базы снабжения войск остались далеко позади, км в 200-300 на востоке. Отступая. Фашисты уничтожали, увозили и угоняли все, что могли. В стране не было государственных продовольственных резервов, потому что все хлебные области и районы оказались оккупированы немецко-фашистскими захватчиками. Дефицит ощущался во многом. В хлебе, мясе, жирах, одежде, обуви и даже в табаке. В то время наша кухня варила борщ из конины и бурячков, добытых на месте. Бульон выглядел черным, очень жидким и имел какой-то непонятный вкус. Мясо припахивало потом. И не каждый съедал свою порцию. Не жаловались лишь татары, которых было мало. Конину добывали за счет раненых лошадей. О борще говорили: «крупинка за крупинкой бегает с дубинкой».
Надо отдать дань уважения местному населению, которое делилось с нами последним куском хлеба. Конечно, и мы делились с ними, чем могли.
Примерно к 1 мая продовольственное снабжение улучшилось. Офицерам стали выдавать дополнительный паек: мясные или рыбные консервы. Табак или папиросы. Съедали паек, в основном, коллективно, за 1-2 приседа.
Подразделения артполка перешли на новую форму одежды. Солдаты и офицеры одели погоны. Полностью избавились от зимнего обмундирования. Одели пилотки. Передышка дала возможность сменить белье, избавиться от вшей, помыться. Хоть и не в настоящей бане. Личный состав попусту без дела не шатался, каждый находился на своем посту и в постоянном напряжении, в ожидании какой-то опасности. Важное значение придавалось политико-воспитательной работе. Фронтовые и армейские газеты доставлялись регулярно и прочитывались. Слушались сводки Совинформбюро и сообщения ТАСС.
В землянке, особенно вечером, прокручивались пластинки на патефоне. В моей памяти и до сих пор сохранилась песня «Утес». Она поднимала моральных дух, вселяла надежду в победу нашего правого дела. Утес и Сталинград сливались вместе. По вечерам, когда собирались все вместе, делились впечатлениями о новостях, о гражданской жизни. Иногда рассказывали забавные истории. Из телефонных разговоров связистов с батареями всегда можно было знать, что происходит в зоне дивизиона и полка. И оценивать обстановку.
Высокие сосны надежно прикрывали землянку с воздуха. Немецкие самолеты-разведчики, особенно фокке-вульф, с бронированным брюхом, который все называли рамой, часто кружили над нами.
В течение марта и части апреля наша артиллерия отмалчивалась, терпела обиды. Не было полного комплекта боеприпасов. Каждое орудие могло сделать не более 10-15 выстрелов. Требовалось разрешение командира дивизиона, а то и полка. Противник же давил нашу оборону всеми доступными средствами. Снарядов и бомб не жалели.
Частые обстрелы и бомбежки научили нас многому: правилам поведения, бдительности и предосторожности, которые нигде не написаны. Со временем у каждого выработался инстинкт самосохранения. По орудийному выстрелу научились распознавать степень опасности. Шум или свист при движении снаряда или мины подкреплял наши предположения. Поэтому не всем пролетавшим снарядам «кланялись». Однако, тебе предназначенный снаряд часто падал бесшумно, а если и был услышан, то слишком поздно. И лишь случайность, счастливая секунда могли спасти от беды. А вот от мины немецкого шестиствольного миномета было достаточно времени, чтобы лечь на землю. Был слышен вой, напоминавший мычание осла. Между слышимым выстрелом и падением мины было около 5-7 секунд, в зависимости от расстояния, что позволяло среагировать на опасность.
С марта 1943, когда фронт стабилизировался, немцы начали тактику активной обороны. Постоянно вели разведку и подвергали бомбежке наши позиции. Часто наши артиллеристы не стреляли даже по целям, хорошо видимым без бинокля. Снаряды берегли только на случай прямой атаки противника.
В июне перед нашими позициями стали появляться совершенно нам незнакомые самоходные пушки «Фердинанд» и танки «Тигр». Наши 76мм пушки были не в состоянии пробить их лобовую броню. Они не просто появлялись показать себя, но и наносили удары по целям прямой наводкой. Как из ружья.
Но через какое-то время наша оборонная промышленность наладила выпуск 100мм пушки, которая пробивала их броню.
Опыт ведения войны, как и любого дела, приходил не сразу. И пока командиры и подчиненные познали все тонкости, много чего потеряли. Гибли люди, лилась кровь. Приведу случай, который мне хорошо запомнился. Я оказался и очевидцем и участником этой трагедии.
Произошло это в конце марта, в одном из домов Задонецких хуторов, на восточном берегу Сев. Донца. Там располагались наблюдательные пункты дивизиона и трех батарей. Они выявляли и пристреливали настоящие и будущие цели, корректировали огонь. И все наносили на топографические карты, выданные специально и только для данной местности.
В середине дня с наблюдательного пункта пятой батареи позвонили в дивизион, что есть раненые и нужна мед. помощь. Я взял свою санитарную сумку и направился туда, лесом, по проводу связи. Пройти надо было метров 500-600. Листвы на деревьях вокруг еще не было, и немцы хорошо видели, что делается вокруг и во дворе. Разведчики пренебрегли элементарной осторожностью, сидели и наблюдали открыто. И жестоко поплатились. Я тоже шел туда, как на прогулку, совершенно открыто. Во дворе дома из погреба выглянул командир батареи, коротко объяснил, что случилось, и вновь закрыл дверь. Это был типичный украинский дом, наполовину из дерева, наполовину из земли и соломы. Посредине – дверь в кухню, а справа и слева – по одной комнате. Когда я вошел в кухню, обе двери были немного приоткрыты. Слева доносился стон, и я направился туда. В комнате было темно. Единственное окно закрывала деревянная ставня. Раненые лежали на прикрытом соломой полу. Их, кажется, было трое. Один оказался раненым в голову и тяжело, даже бредил. Первую мою повязку он содрал. Наложил другую, более надежную. Перевязал еще одного раненого. На это ушло не менее 15 минут. Оставалось вызвать с батареи повозку и вывезти раненых, если позволит противник. Но раньше я решил осмотреть вторую комнату. И вдруг дом содрогнулся. Я упал на пол головой к русской печи, ногами к двери, рассчитывая. Что печь хоть немного защитит в случае прямого попадания снаряда. Разрывы снарядов буквально обложили дом. На меня сверху упало решето, потом пила, затем горшок, не то с фасолью, не то с луком. Минуты через три обстрел прекратился, но я не спешил вставать. Но надо было разобраться со всем до конца, есть ли еще раненые и оказать им медицинскую помощь. Через приоткрытую дверь я заметил, что на полу кто-то лежит или сидит. С трудом приоткрыл дверь наполовину. Ногами ко мне лежал сержант, командир разведки пятой батареи Щербаков. Я узнал его сразу. А рядом – солдат его отделения. Оба получили осколочные ранения в грудь и головы. Не проявляли никаких признаков жизни. Не разворачиваясь, я сделал несколько шагов назад, к той же двери и обратил внимание сначала на обувь, а потом на ноги человека, согнутые в коленях. Дверь дальше не открывалась, и я решил потянуть ее на себя, влево. И на какое-то время оцепенел и не поверил своим глазам. На стуле сидел боец, одетый в шинель и ботинки. Между его ног стоял карабин. Он держал его крепко обеими руками. Все было на месте, кроме головы. Вместо нее торчал окровавленный конец позвоночника. Меня охватил ужас. Хотелось бежать прочь. И я с трудом поборол страх и эмоции. Чувство долга перед товарищами и воинской присяге помогли. Пытался понять, как это случилось, где голова? В комнате ее не было. Зато стены и потолок были обильно забрызганы кровью и кусочками мяса. Под стулом, на котором сидел солдат, виднелась лужа крови. Характерно, но ни в одной из стен комнаты я не нашел дыры от снаряда. Пришел к выводу, что он залетел через окно и разорвался на голове.
Я вернулся в кухню и подумал, как уйти из дома незамеченным? Решил, что пробегу прежней дорогой. Но в это время во дворе разорвался один снаряд, потом другой, и все повторилось. И как только поутихло, стал уходить другим путем, вылез в окно со стороны противника, спустился к реке и мелколесьем пошел в штаб дивизиона, чтобы вывезти пострадавших.
Через какое-то время выяснились причины их гибели. Это пренебрежение правилами безопасности. Русская удаль к добру не приводила. Вокруг этого случая и его жертв шли разговоры не только в нашем дивизионе, но и во всем артполку. Маскировать от противника надо все, особенно орудия и наблюдательные пункты. А немцы выстрелили прямой наводкой, из самоходки или танка. И в какое время это произошло, до моего прихода или после, я не знал. Тела погибших похоронили с воинскими почестями недалеко от дома отдыха «Орджоникидзе».
Еще один случай произошел со мной в августе 1943, в разгар Орловско-Курской битвы, когда наша 152 с.д. прикрывала левый фланг войск Белгородского направления. Тогда снаряд угодил прямо в наше укрытие, траншею, перекрытую наспех мелким кругляком и землей. Разорвался на крыше, образовав большую дыру прямо у моих ног перед входом в траншею. Кроме меня, там в углу сидели два связиста с телефонным аппаратом. Среди них был Николаев и Лукашов Иван. Нам тогда повезло. Отделались испугом. А я получил кратковременную контузию.
К концу апреля 1943 природа благоухала. Деревья покрыла листва, потеплело, установились солнечные дни. Пришло время соловьиных песен, которых я никогда не слышал. Иногда казалось, что нет никакой войны. Только одиночные орудийные выстрелы да пулеметные очереди иногда нарушали соловьиные трели. Я нередко посещал командный наблюдательный пункт и любил слушать новости из первых рук. Однажды кто-то из разведчиков оторвался от стереотрубы и говорит: товарищ капитан, посмотрите, как какая-то стерва провожает немца! Кто-то глянул в бинокль и говорит: и правда! Вот бы садануть по ним хотя бы парой снарядов. Я тоже приложился к стереотрубе. От хутора, в сторону реки, девица шла под ручку с немецким офицером. На крутом высоком берегу, перед спуском к реке, они остановились. Как раз напротив переправы, где месяц назад нас бомбили «юнкерсы».
Унтер пошел вниз, к реке, к своим траншеям. А девица оставалась на месте и все время махала ему белым платочком. Затем развернулась и медленно пошла к крайним домам.
- Ну, и стерва, - сказал кто-то из наших. Ведь и не боится и не стыдится. И тут уже все стали просить командира. И не уговорили. «Они нам ничем не угрожают. Сводить счеты будете после войны».
4.07.1943 в моей жизни произошло важное событие. В штабе 333 артполка замком по политчасти майор Козлов вручил мне партийный билет. И я стал членом всесоюзной коммунистической партии большевиков. Партии, которая к тому времени по праву называлась организатором всех наших побед. И шел, я помню, в дивизию в приподнятом настроении с карабином за спиной и противогазом на левом боку. Шел лесом и на одной из полянок неожиданно попал под мощный артналет. Все произошло так быстро, что я бухнулся на землю, где стоял и с опозданием. Один из снарядов разорвался в нескольких метрах, и меня обдало песком. Рядом я увидел наполовину засыпанный песком ровик и подтянулся к нему на животе, надеясь спрятать голову. Поднявшись с земли, я почувствовал зловонный запах. Оказывается, своим коленом раздавил кучу человеческого кала. Воды близко нигде, кроме кухни, не было. Пришлось идти очищаться туда. Галлактионов, старший повар, помог в этом. И все смеялись. А потом и говорит: «Товарищ лейтенант, а чего у вашего карабина ложа поцарапана и осколок торчит?» И еще обнаружили, что один из осколков пробил коробку противогаза и привел его в негодность. С тех пор я избавился от противогаза навсегда, до конца войны. Кто-то из присутствующих сказал, что мне сегодня здорово повезло. И партбилет получил и невредим остался. С хозвзводом и кухней я был связан по службе. Там я держал средства индивидуальной химической защиты ( противоипритные пакеты ). Чемодан фельдшера с медикаментами и перевязочными средствами, свои личные вещи, иногда карабин и другое. Потом я был обязан контролировать качество продуктов питания и готовой пищи. И еще тогда в хозвзводе имелось тогда противотанковое ружье, из которого можно стрелять и по самолетам. А их тогда кружило много, много и разных марок. Меня это увлекло и стал помаленьку постреливать. Лучше всего подходила так называемая «рама», немецкий разведчик Фокке-Вульф. Большая мишени и небольшая скорость. Результаты стрельбы тогда трудно было определить. Стреляли многие, из разных видов оружия. Иногда самолеты загорались или уходили на большой скорости. И поди докажи, что пуля подожгла самолет. Но были случаи, что и доказывали. И тогда снайпер получал правительственную награду – орден, не ниже. Помню, противотанковое ружье постоянно висело на березе, рядом с глубоким ровиком. Патронов хватало. И когда самолеты пролетали невысоко и группами, стрелять было приятнее. При том условии, что они тебя не заметили. И вот однажды произошло нечто подобное.
Несколько немецких бомбардировщиков на высоте метров 200-250 шли курсом на хозвзвод. Я успел сделать лишь один выстрел по ведущему и изготовился ко второму. И вижу, как вся группа стала пикировать, как мне показалось, прямо на нас. Мне удалось выстрелить вторично и с большим для себя риском. Прыгнул в ровик и услышал, как осколки стригут листья и ветки березы. Оказалось, что самолеты атаковали не нас, а соседний объект. Там хранились боеприпасы. Каждый день нашего пребывания в обороне напоминал в чем-то день вчерашний. С восходом в небе появлялся разведчик-рама. Иногда два. И не торопясь начинал разгружать свою почтовую корреспонденцию, так как наши самолеты появлялись редко. Выбрасывались листовки, обращения и даже журналы. Их валялось на земле так много, что хватало каждому отправить естественные надобности в любое время суток. Немецкое командование призывало нас сдаваться в плен, обещая сохранить жизнь, или вступать в добровольческую армию под командованием Власова. Назывался пароль: штык в землю, руки вверх. Напоминалось прихватить с собой котелок, кружку и ложку. Видать, у Гитлера дела с посудой обстояли плохо. Кое-кто из наших попадался на удочку противника. Перебегали на его сторону. Ведь конца войны еще не было видно. О скорой победе никто не говорил, ни мы, ни противник. Каждая сторона готовилась к решающей смертельной схватке. И каждая верила в свою победу. Иначе и быть не могло. Сдача в плен и переход на сторону врага по законам СССР жестоко карались. И не зря. В сущности, это кара за измену Родине. И все равно такие преступления в действующей армии имели место. Чаще, мне кажется, из-за трусости или по малодушию.
Так, в мае 1943 в одном из пехотных полков нашей дивизии пропала часть боевого охранения. Без шума и выстрелов. И в нашей обороне образовалась ничем не прикрытая дыра. Ходили разные слухи. Говорили, что наших солдат ночью увела немецкая разведка. Другие говорили, что они сами сговорились и ушли добровольно. Тайное стало явным через 9 месяцев спустя. При форсировании реки под городом Николаевым старшина одного из наших стрелковых полков узнал в пленном власовце своего бывшего подчиненного и пытался устроить ему самосуд. Но о подробностях позже.