Продолжение поста «Великая Отечественная. Воспоминания»⁠⁠

Карельский фронт

Во второй половине апреля в Кеми была теплая погода, и было решено сменить зимнее обмундирование на летнее. Красноармейцы получили ботинки с обмотками. Для Кеми это нормально, но для Мурманска, который севернее на 400 км , и где весна приходит намного позднее – по меньшей мере дурость.
Переезд в Заполярье занял двое суток. Мы много думали о предстоящих боях но как это будет выглядеть, мало кто представлял. Никто почти не нюхал настоящего пороха. Фронтовиков среди нас почти не было. Немало ребят было призвано из мест лишения свободы, осужденных за хулиганство и другие незначительные преступления. А средний командный состав оказался моложе рядовых красноармейцев, и часто «отцами» командовали «дети». Костяк 152 стрелковой дивизии составляли жители Урала и прилегающих областей.
В бою место каждого солдата и офицера определено уставом. Оставить поле боя, отказаться стрелять, или выносить раненых никто был не в праве. Желание отсидеться в блиндаже или в траншее за кустом будет замечено и расценено как трусость или дезертирство. В бою каждый работает на виду, ощущает чувство локтя и поддержку сослуживцев.
Нас, медиков, в дивизионе было четверо. Кроме меня, в каждой батарее был один санинструктор.
Мое местонахождение в бою определял командир дивизиона или начальник штаба, чаще – во взводе управления, рядом со штабом. Пример действий артдивизиона – фильм «Батальоны просят огня».
На фронте все маскировалось. И батареи, и отдельные орудия.
Как защитить людей от снарядов, холода и снега там, где одни камни и сопки, где невозможно вырыть ни траншею, ни ровик. В этом была одна из главных причин разыгравшейся через несколько дней трагедии 152 с.д.
2 мая 1942 мы выгрузились на станции Кола около полудня. Стояла пасмурная погода с низкой облачностью. До того как началась разгрузка тракторов и орудий, появился сначала один, а потом и второй «мессершмидт». Они пролетали на бреющем над нами. Они не стреляли, и никто не открывал огня.
Около 16 часов, во время большого прилива воды в заливе, паром доставил нас на противоположный берег Кольского залива. До фронта оставалось около 70 км пути через тундру. Где-то справа уже гремела артиллерийская канонада. Это наши береговые батареи отбивали налеты немцев на Мурманск.
Дорога, по которой двигалась колонна 152 с.д. представляла собой коридор в сугробах снега. Высота его в некоторых местах достигала двух метров. Встречный транспорт мог проехать с трудом и не везде. По всему было видно, что зима здесь в разгаре. Куда ни бросишь взгляд, всюду сопки, камни-валуны, большие и маленькие, низкорослые деревья и кустарник, лощины забиты снегом. Позднее выяснилось, что по всей дороге от Мурманска до переднего края обороны – около 70 км – нет никаких жилищ, ни военных, ни гражданских, кроме 27 и 42 километра, где располагались штабы и командные пункты.
Сухой паек, который нам выдали на трое суток вперед, подходил к концу. Вся надежда была на кухни. Под вечер погода ухудшилась. Со стороны Баренцева моря подул сильный порывистый ветер с мокрым снегом. Похолодало. Двигаться по снежному коридору было все труднее. Шинели и брюки начали подмокать, образуя ледяную корку. А ветер, казалось, продувает насквозь. Все здорово устали. Пришлось находиться в движении с утра до 22 ночи без горячей пищи или хотя бы чая. А пурга усиливалась. Движение колонны замедлялось, пока она не остановилась совсем. Посреди тундры, в снежном коридоре. Даже при желании, никто не мог выйти из этого коридора, даже пешком.
Наконец, командир дивизиона Рябов дал команду о большом привале и ночлеге. У нас не было ни палаток, ни плащ-накидок, чтобы укрыться и переждать пургу. Разрешили снять брезенты с кузовов тракторов, но разводить костры было запрещено. Они могли демаскировать наше движение. Накормить горячей пищей не было возможности, нет дров и воды.
Лично меня наступавшая ночь страшила и пугала. Как ее скоротать, чтобы не обморозиться? А что ждет нас дальше? Ночь провели в снежных ямах, плотно прижимаясь друг к другу спиной или боками. Иногда приходилось вставать и делать разминку, чтобы не отморозить пальцы ног. Каждый, кто мог, спал минутами. Часто будили в целях профилактики обморожения. Ночь казалась томительно долгой.
Утром пурга уменьшилась. Дорога представляла собой хаотичное скопление людей и техники, и хаос этот пришел в движение и тронулся в сторону фронта.
К полудню погода снова ухудшилась. Дул встречный ветер, мокрый снег с мелким градом буквально заклеивал глаза и лицо. Кто-то сказал, что легче идти в противогазе. Многие и я последовали этому примеру с той разницей, что маску отключили от противогаза. Для лица наступило облегчение, но стекла потели так, что ничего не было видно, и дышать тоже было нелегко.
К вечеру 3 мая 1942 дивизион и полк вышел в район 42 км. Дороги Мурманск – Петамо, где располагались армейские и дивизионные подразделения. До передовой надо было сделать один переход. А личный состав настолько устал и измотался, что дальше идти не мог. Сухпайки кончились. Кухни не разжигались. Не было дров. У дорог рос только кустарник, и то был занесен снегом. Вместо горячего чая или хотя бы кипятка приходилось довольствоваться снегом.
Всех ждала новая холодная ночь. На этот раз командиры разрешили развести костры. Несмотря на нехватку дров, их развели посреди снежных ям. Небольшие костры вызывали у всех радость и надежду. Появилась возможность хоть немного подремать и заснуть сидя. На то, что капало за воротник и подмачивало снизу, никто не обращал внимания. Сон положил всех. О последствиях никто не думал. Но именно после этой ночи появились первые обмороженные. Для меня возникла дополнительная работа. Распространялись слухи о пропавших и замерзших насмерть пехотных полках. Бойцы погибали не от мороза, он был около 3-5 градусов, а от переохлаждения всего тела, при недоедании, бессонницы и других причин. Мокрая одежда даже при кратковременном сне в снегу довершала дело. Потому первым требованием медиков при привале у костра было разуться, растереть стопы и высушить портянки.
В ту ночь пурга обложила нас, как медведя в берлоге. Меня пугала безысходность и неопределенность нашего положения. Будет ли этому конец и когда. О прогнозах погоды никто из нас не знал. Утром 5 мая положение наше ухудшилось.
С 7 мая ветер немного стих, хотя все еще шел мокрый снег. Не ожидая, пока разгребут технику, дивизион стал пробиваться в сторону переднего края пешком, обходя на дороге пробки.
К тому времени число обмороженных и пропавших без вести в частях дивизии возросло настолько, что она оказалась на грани катастрофы. Такую оценку дал сам командующий 14й армией генерал Щербаков. На дороге появились спасательные группы из числа медработников, которые занимались поиском пропавших и засыпанных снегом бойцов. Они были обеспечены лопатами, носилками, термосами с горячим чаем и всем необходимым. С их помощью мне удалось отправить в тыл десятка полтора своих бойцов.
В конце того же дня у нас откуда-то появилась палатка и кухня. В палатке была печка-буржуйка, она принесла всем радость и удовольствие. Кухня варила обед, издавая блаженный приятный запах.
Начальник штаба дивизии уточнял у взводных людские потери, и вдруг кто-то из стоящих у входа крикнул: «Смотрите, смотрите!» И открыл вход в палатку. К нам по снегу полз красноармеец. В правой руке он волок за собой винтовку, в левой болтался котелок. Все время, пока приближался, говорил что-то невнятное и походил на психически больного человека, чем-то страшно напуганного. С трудом мы узнали, что он из 480 стрелкового полка. Он прошлой ночью потерял своих и уже двое суток ничего не ел. Возле печки он постепенно приходил в себя и все время дрожал. Несколько пальцев его правой руки были обморожены. Я предупредил повара, чтобы ему не обед не давали больше одной порции. После обеда я уснул мертвым сном прямо на мерзлой земле, покрытой лишь ветками деревьев.

Первую фронтовую ночь с 8 на 9 мая мы провели в снегу. Кусок брезента, снятый с повозки, немного защищал от ветра. Метель утихала. Небо стало проясняться, но похолодало до 10 градусов. Так что спать не пришлось. Но радовало то, что вместе с нами пришла кухня, возле которой можно было обогреться, пропустив горячей пищи или чая. Пару дней приносили даже по сто грамм водки.
По ночам противник нас не беспокоил. Шла лишь ружейно-пулеметная перестрелка с обеих сторон. Но утром наши укрытия подверглись мощному минометному обстрелу. Продолжался он минут десять, но и того хватило, чтобы переволноваться. Мины рвались в метрах 10-20. Я лежал, уткнувшись носом в снег. Для всех нас это была первая встреча с войной и смертью. Признаюсь, ощущения были не из приятных. Мне казалось, что следующая мина обязательно упадет на меня. И я закрывал голову руками.
Оказалось, что место для ночлега выбрано неудачно. Это был перекресток полевых дорог, и противник периодически обстреливал его. Мы подыскали более безопасное место у подножия сопки и скалы.
Нам казалось, мы одни обитаем в занесенной снегом тундре. Никакого движения частей или техники мы не видели. Впоследствии оказалось, что командующий Карельским фронтом генерал-лейтенант Фролов дал указания генералу Щербакову прекратить наступление. Так как единственный резерв армии – 152 с.д. утратила боеспособность на марше, понеся большие людские потери: 1200 человек были серьезно обморожены и госпитализированы. О погибших в пурге стыдливо назывались несколько человек, в то время как мы были очевидцами десятков замерзших бойцов и командиров...
Погода улучшилась, было солнечно, потеплело. Но на нас навалилась новая беда. Мы шли с передовой в тыл, навстречу полярному солнцу, лучи которого, видимо, отражались от белого снега. У людей началось сильное слезотечение, конъюнктивит, воспаление глазных век и ранняя степень ослепления. В отдельных случаях – временная потеря зрения. Помочь могли защитные очки, но их ни у кого не было. Хорошо, что снег быстро таял. И одновременно обнажалась трагедия пурги. Мы увидели четверых бойцов, сидевших в снегу спина к спине. На одном не было шапки, а вместо нее на голове сидел черный ворон. Вокруг прыгало еще несколько птиц. Сидящий на голове ворон озирался и громко каркал. Очень хотелось пристрелить эту птицу.
На 42 км нас разместили в деревянных бараках с печками и двухъярусными нарами. Прилично кормили три раза в день. Кроме того, вручили посылки: одну на несколько человек, с теплыми носками и рукавицами, которых у нас не было вообще, печеньем, консервами. В каждой посылке лежали теплые, задушевные письма с пожеланием здоровья и просьбой вести переписку. Некоторые бойцы охотно переписывались, особенно те, кто утратить связь с родными, оказавшимися на оккупированной территории.
Когда дорога Мурманск – Петсамо стала свободной, мы двинулись в тыл. На станции Лоухи, что южнее г. Кемь на 20 км, дивизия и наш 333 артполк остановились на отдых. Начались белые ночи. В округе было много маленьких ручейков с холодной прозрачной водой и множество комаров, которые не давали покоя. Впервые за два месяца выдалась возможность вымыться теплой водой под душем. В целях профилактики цинги наша кухня стала готовить хвойный отвар. В обед каждый должен был выпить стакан этого отвара. В дневное время мы изучали технику и приводили ее в порядок.
Мы делились личными впечатлениями о прошлом походе. Кто отправил дивизию на фронт, в Заполярье в летнем обмундировании, даже без рукавиц? Кто преступно-небрежно отнесся к ее возможной трагедии? Все сходились на том, что вся ответственность ложится на командование 26й и 14й армиях Карельского фронта. Уже теперь известно, что всю вину за трагедию возложили на начштаба дивизии полковника Каверина.
Впервые за полтора месяца представилась возможность написать письмо родным. И ни слова о трагедии в тундре. Потому что все конверты проверялись военной цензурой. Конверты мы делали сами – треугольники. И не заклеивали – все равно вскроет цензура.
Перед отъездом на фронт в дивизии произошел неприятный случай. Один красноармеец во время чистки карабина прострелил себе стопу. А военная прокуратура усмотрела умысел с целью уклониться от пребывания на фронте и возбудила уголовное дело.
А мы тем временем снова отправились на фронт. Лето набирало силу. В начале июля 1942г. расцветал кустарник, мох, лишайник, а на вершинах сопок еще лежал снег. Дивизион расположился на берегу небольшого озерца с ледяной водой, в котором водилась форель. Там мы построили себе жилища – землянки и жили до глубокой осени, пока не заняли огневые позиции на переднем крае обороны.
В длинную полярную ночь обмундирование не снималось, кроме шинели и шапки, огонь в печке-буржуйке поддерживался круглосуточно. Каждый взвод строил свою землянку.
Чаще всего я жил в землянке связистов. Их командиром был Соколовский Борис Анисимович, 1918 года, участник Советско-Финской войны. Человек простой, волевой и решительный. Требовательный и справедливый к подчиненным, за что его ценили и уважали. Я сблизился с ним и подружился надолго. Всю войну мы прошли рядом. Делили пополам и хлеб и табак, горе и радость.
Потом мы узнали о судьбе того красноармейца. Он поправился, и ему тотчас предъявили обвинение в преднамеренном членовредительстве. Ему грозила высшая мера наказания – расстрел, потому что преступление было совершено в военное время.
И в начале августа 1942 в часть приехал военный трибунал и состоялся открытый судебный процесс. Это происходило примерно в 30 км от края обороны. На открытой местности подобрали специальную площадку, на помосте поставили столики и стулья для судей и прокурора, и скамейку – для подсудимого. Эту нехитрую мебель трибунал, как видно, возил с собой. Защитника у подсудимого, мне кажется, не было. Полукольцом вокруг трибунала сидел, затаив дыхание, весь состав 333 артполка, кто на земле, кто на камнях.
После оглашения обвинения председатель спросил подсудимого, понятно ли ему суть обвинения и согласен ли он с ним.
- Нет, я не виновен. Выстрел произошел случайно, - сказал он. – Я этого не хотел.
После допроса подсудимого и свидетелей выступил прокурор и просил назначить высшую меру наказания - расстрел. Подсудимому предоставили последнее слово. На глазах у всех он неузнаваемо изменился не только в лице, но и в поведении. Побелел в лице и остолбенел. Прошло немало времени, прежде чем он с трудом и дрожащим голосом произнес, наконец, несколько слов: «Невиновен я, невиновен». До этого он вероятно, не сознавал тяжести обвинения и наказания. Духовно не был готов уйти из жизни. И потому взорвался и зарыдал как дитя. Просил поверить ему, сохранить жизнь и пощадить. Я искуплю ваше доверие, говорил он.
Не знаю, как другие, а я поверил в искренность его слов. Жалел, как человека. После ранения его бы признали годным к нестроевой службе. И могли бы перевести в должность заряжающего в орудийном расчете или ездовым в хозвзводе.
Самострелы в армии не были редкостью. Чаще по небрежности.
Как раз 28.07.1942 Сталин И. В. подписал известный всем фронтовикам приказ «Ни шагу назад». Думается, что приговор военного трибунала был рассчитан на укрепление воинской дисциплины и ответственности в войсках Карельского фронта.
После последнего слова подсудимого председатель ( кажется, в чине майора ) предложил ему сесть и сообщил, что суд должен посовещаться. Через пять-десять минут приговор был объявлен. Полк выслушал его стоя и находился в таком положении, пока приговор не был приведен в исполнение представителем контрразведки «Смерш» особого отдела 152 стрелковой дивизии.
Осужденного отвели немного в сторону, перед строем полка посадили на камень, а один из офицеров выстрелил из пистолета в голову сзади. Только один раз. Куда дели труп и похоронили ли его вообще, никто не знал.
Разговоры о справедливости наказания длились не одни сутки. Большинство считало его чрезмерно суровым. Однако вслух об этом не говорили. Осужденного лишили права на защиту. Господствовал обвинительный уклон. И это в какой-то мере передалось всем нам. Но и при всем этом многие не верили тому, что осужденный преднамеренно прострелил ногу. Мне хотелось бы знать, что сообщено было родителям. Скорее всего написали «пропал без вести»...
В конце августа 1942 в полку выступала народная артистка СССР Лидия Русланова. Исполняла русские народные песни «Валенки», «Оренбургский платок», «Лучинушка» и другие. Ей никто не аккомпанировал, а слушали с наслаждением. Каждая песня заканчивалась аплодисментами. На какое-то время забывалось, что рядом война.
Лето 1942 в Заполярье было теплым и сухим.
Через нас то и дело летели армады бомбардировщиков типа «юнкерс» под прикрытием «мессершмидтов». Зенитная и корабельная артиллерия защитить Мурманск не смогли, и деревянная северная часть порта выгорела полностью.
Наша 153 дивизия сменила на переднем крае части 14 с.д.
Линия фронта проходила по реке Зап. Лида. Нам противостоял 119 горнострелковый корпус немцев, а перед нами оборонялась 6я горнострелковая дивизия. Командовал корпусом генерал Шёрнер, тот самый, который в 1945 командовал Южной группой войск в Чехословакии и дрался до последнего солдата.
Война носила позиционный характер. Ночью передний край периодически освещался ракетами, иногда происходила ружейно-пулеметная перестрелка.
29 декабря наша артиллерия сделал огневой налет на противника, поздравила его с Рождеством Христовым. Противник на провокацию не ответил.
По ночам, в безоблачную погоду, приятно было всматриваться в дикую природу Заполярья. Кругом сопки, лощины, мелколесье, камни большие и маленькие, покрытые шапками снега. А в небе над головой играет северное сияние. Зрелище красивое и привлекательное. А вот стоять на посту часовым даже возле землянок в такие ночи опасно. Человека, если он не одел белый халат, видно издалека. Были случаи, когда финские лыжники и немецкие егери ночами проникали в глубину нашей обороны, наносили урон и брали пленных.
Жаловаться на питание нам не приходилось. К тому же, командному составу, начиная с лейтенанта, выдавался доппаек: консервы мясные и рыбные, масло сливочное и т.д. В декабре-январе 1942 вместе с горячей пищей один-два раза в неделю выдавали по 100 грамм водки каждому. Хочешь пей, хочешь – отдай другим. Чаще делали коллективные обеды или ужины. Обсуждали положение на фронте, особенно бои под Сталинградом и на Кавказе, куда прорвался враг. Но все верили в победу. После победы под Москвой ждали и победы под Сталинградом.
Суровый климат Заполярья и недостаток витаминов вызвали заболевания куриной слепотой и цингой. С наступлением ночи человек не видел совершенно. Среди личного состава из тех, кому за 50 лет, были случаи симуляции сердечных заболеваний. Принимая ежедневно много соли, они вызывали отечность голеней и симулировали серьезное сердечное заболевание, требующее временной госпитализации.
Явно больным, кроме отвара хвои выдавался экстракт черной смородины. Условий вымыться в бане, конечно же, не было. И не мылись в течении шести месяцев. Но белье менялось ежемесячно. По утрам у многих вошло в привычку умываться снегом.
А симуляторов куриной слепотой выявляли так: поперек дороги ложили предмет, обойти который нельзя, чтобы не запнуться и не упасть. Дневального или часового предупреждали, чтобы проверял поведение больного. В нашем дивизионе таких «больных» не было. Но в полку были. А распознать симуляцию в те тяжелые фронтовые годы было трудно. Единственным прибором у врача и фельдшера был фонендоскоп. Медики носили их в карманах. Рентгеновские аппараты, например, имелись в госпиталях, расположенных в глубоком тылу. Медработникам тех лет при постановке диагноза приходилось полагаться только на данные анамнеза и думать, много думать.
Самым главным внутренним врагом на фронте была вошь. Одолеть вошь значило победить такую болезнь, как сыпной тиф. Проводились проверки личного состава на вшивость: осмотр нательных рубашек поголовно у всех и дезинфекция одежды. В тундре, под Мурманском, у нас были специальные переносные дезинфекционные камеры, вроде шкафа с печкой внутри. Были и другие способы: паром в металлических бочках от бензина.
Помимо выступления Руслановой, нам удалось побывать еще не одном культурном мероприятии – просмотреть фильм «Александр Пархоменко», где главным героем являлся батька Нестор Махно. Действие картины происходило в местечке Гуляй-Поле. И кстати, это село наша 152 с.д. освобождала 7-10 ноября 1943 года. С тех пор я помню песню из того фильма, которую исполнял Махно: «Любо, братцы, любо, любо, братцы, жить... С нашим атаманом не приходится тужить».