Уже много ночей подряд ей снился один и тот же кошмар.

Ослепляющие языки пламени, словно причудливые изваяния, порожденные воспаленным иномировым сознанием, с жадностью тянули к ней свои неподвижные призрачные длани в настойчивой попытке схватить, безжалостно смять волю и разум, и навсегда утащить в свое пылающее яростью и гневом лоно.

Безотчетный страх перед надвигающейся, пока еще невидимой угрозой, поглотил скорчившийся в мучительных спазмах рассудок Ялики. Потерявшая всякую связь с реальностью, насмерть перепуганная девушка скорее ощутила, чем услышала, медленно и неотвратимо приближающиеся тяжелые шаги. Словно подчиняясь какому-то неведомому заклинанию, окружающее вдруг скинуло сдерживающие его оковы, стремительно оживая и приходя в движение.

Пробудившееся от сонной неподвижности пламя, обдало лицо девушки нестерпимым жаром, в одно мгновение, заставив ее беспомощно зажмуриться и вскинуть руки в неловкой попытке защититься от гнева, пришедшего в неистовство огня.

Невообразимая какофония звуков, будто бы прорвав неосязаемую плотину, чудовищной волной обрушилось на сжавшуюся в ужасе ворожею, принявшись безжалостно терзать ее слух. В оглушающей разноголосице с трудом угадывались мрачные завывания ураганного ветра, неясные выкрики и стоны, будто бы человеческие, но более всего походившие на предсмертные вопли погибающих в невероятных муках животных, душераздирающее скрежетание, сопровождаемое едва слышными шорохами и низкий монотонный хрип неведомого чудовища, то и дело срывающийся в невыносимо-тоскливый вой.

И громоподобные шаги, неизбежно приближающие с каждой секундой, с каждым биением обезумевшего, захлебывающегося кровью сердца.

Даже сквозь плотно закрытые веки Ялика ощущала направленный в ее сторону нечеловеческий, пришедший откуда-то из самых глубин вековечной тьмы, взгляд. Взгляд полный неприкрытой ненависти и злобы ко всему живому, обездвиживающий и в одночасье лишающий воли к сопротивлению. Взгляд, безжалостно опаляющий не только беззащитную плоть, но и дотла выжигающий своей яростью душу.

Неожиданно все стихло.

Собрав остатки неотвратимо рассыпающейся словно песок воли, Ялика все-таки заставила себя открыть глаза, чтобы в последние мгновение перед неизбежным небытием узреть кошмарное порождение тьмы, вознамерившееся во чтобы то ни стало прервать ее земной путь.

Против ожиданий, увиденное оказалось куда прозаичнее и вместе с тем несоизмеримо страшнее самого ужасающего чудовища, вышедшего из неизведанных глубин тьмы или поднявшегося со дна обезумевшей фантазии безвестного художника, лишенного малейших проблесков разума и безнадежно погрязшего в грязи собственных бесконечных кошмаров.

Волна спазмов немилосердно подкатила к горлу девушки.

Покрытый с ног до головы кровью и кусками плоти, младенец жадно копошился среди окровавленных ошметков тела того, кого Ялика некогда знала, как Охотника. Странная, беззаботно-блаженная улыбка отвратительной маской застыла на бледном лице мертвеца, словно тот, умирая, испытал недоступное никому из живущих наслаждение.

Прервав кошмарную трапезу, младенец с живым интересом уставился на обмершую девушку, безуспешно пытающуюся справиться с накатывающей тошнотой. Плотоядно оскалившись и обнажив ряд мелких игольчатых зубов, он вдруг моргнул. Вертикальные кошачьи зрачки глаз, расползлись, превращаясь в бездонные океаны тьмы. Обрадовано загугукав, жуткое дитя медленно поползло к Ялике, ежесекундно поскальзываясь в крови и окуная зловещую морду в разлитую вокруг кровь.

Не в силах больше выносить происходящее, Ялика истошно завопила и бросилась бежать прочь. Куда угодно, лишь бы оказаться как можно дальше от тошнотворно-омерзительного младенца. И как это часто бывает в кошмарах, реальность, вдруг сделавшись вязкой, превратилась в густой кисель. С трудом преодолевая тягучее, отнимающее силы сопротивление окружающего, девушка только неимоверным усилием воли заставляла себя переставлять ноги, а вослед ей неслось недовольное, будто бы обиженное мычание неотступно преследовавшего ее младенца.

Сокрушительный удар в спину сбил ее с ног, безжалостно выбив остатки воздуха из болезненно сжавшихся легких. Рухнув, как подкошенная, она безуспешно попыталась закричать.

И вдруг проснулась.

Судорожно хватая ртом воздух, в попытке унять сорвавшееся в бешеный галоп сердце, юная ворожея бессмысленно уставилась в деревянный потолок, прячущийся в глубине предрассветных сумерек. Подобные кошмары неумолимо повторялись почти каждую ночь, с тех самых пор как ей удалось живой и невредимой выбраться из темного царства аспидов. Чем они были — зловещим предзнаменованием грядущего или же тягостными, безумными сновидениями, коварно вившими гнездо в глубинах ее измученного разума? Оставалось только гадать. И в ужасе ожидать наступления следующей ночи.

Немного успокоившись и приведя мысли в порядок, Ялика поднялась с кровати, стараясь не разбудить мешу, беззаботно сопящего рядом, и, накинув на плечи плащ, тихо выскользнула из комнаты, беззвучно притворив за собой дверь.

Постоялый двор, в котором она с друзьями остановилась в Новограде, мало чем отличался от памятной корчмы Горбыля, впрочем, как и все подобные заведения в любом уголке известного мира, поэтому найти выход на улицу даже в почти полной темноте оказалось не сложно.

Оказавшись снаружи, Ялика зябко повела плечами и плотнее закуталась в плащ. Здесь, далеко на севере, ночи в самом конце серпня были куда холоднее, напоминая своим прохладным дыханием о скором приближении хмурой осени.

Вздохнув полной грудью, чтобы наконец-то избавиться от липких прикосновений недавнего кошмара, девушка подняла голову. Сквозь редкие просветы в низких лохматых облаках на нее будто бы с какой-то затаенной благосклонностью посмотрели колючие искорки звезд, все еще украшавшие своим призрачным сиянием уже начавший светлеть перед рассветом небосвод.

— Опять? — услышала Ялика за спиной обеспокоенный голос Добрыни.

Должно быть она как-то ненароком потревожила его чуткий сон, даже несмотря на то, что богатырь спал в соседней комнате.

Ничего не говоря, девушка лишь отчужденно кивнула. Здоровяк попытался было обнять зябко кутающуюся в плащ ведунью, но та легким, почти неуловимым движением отстранилась.

— Не надо, — едва слышно пробормотала Ялика. Отчего-то заботливые объятия богатыря сделались ей вдруг не просто неприятными, а какими-то чужими, холодными и совсем неуместными. Добрыня обиженно засопел, но, видимо, решил не уходить.

— Интересно, куда Колояр запропастился? — нарушила неловкое молчание Ялика.

Колояром звали того самого рыжебородого торговца, с которым друзья познакомились в Пересечене, и у которого был куплен плащ, выручивший их в подземельях аспидов, и согревающий девушку этой прохладной ночью. Именно этот странноватый северянин тайно вывез друзей на своей телеге, груженной диковинными товарами, из охваченного волнениями города, когда его жители прознали о пропаже головы. Злые языки тогда на всякий лад принялись утверждать, что это именно проклятая всеми богами ведьма виновата в таинственном исчезновении градоначальника и требовали во чтобы то ни стало сжечь чертовку, чтобы и другим неповадно было. Успокоить разгневанных, будто бы разом сошедших с ума горожан Добрыня не смог ни уговорами, ни напоминаниями о том, что именно Ялика помогла избавить город от недавно свалившейся на него неизвестной хвори. Именно поэтому, ведунье не оставалось ничего другого, кроме, как попытаться бежать из Пересеченя. Встреченный Добрыней на торжище Колояр, так кстати собиравшийся вернуться домой в Новоград, согласился помочь, поскольку, как он философски заметил, не понаслышке знает о том, вчерашний спаситель на следующий день может быть превращен молвой в лиходея и душегубца.

— Пес его знает, — чуть помедлив, отозвался Добрыня и вновь попытался заключить девушку в свои объятия.

На этот раз та не стала противиться. Удовлетворенно хмыкнув, или это только почудилось Ялике, здоровяк любовно и трепетно прижал ее к себе, словно боясь спугнуть ее неосторожным, неуклюжим движением. Странно, но ведунье вдруг сделалось необычайно легко и беззаботно, как никогда до этого, будто бы волны заботы и ласки, исходящие от богатыря, мигом смыли все ее ночные страхи и переживания. По телу девушки разлилось необычайно приятное тепло, а ее зачерствевшее, покрывшееся ледяной коркой сердце, вдруг оживленно затрепетало, радостно вторя взволнованному биению в груди богатыря.

— Я тут подумал, — неловко замявшись, прошептал Добрыня. — Может мы здесь останемся… Обживемся как-нибудь…

— Ох, Добрынюшка, — выдохнула Ялика, всем телом чувствуя, как напрягся здоровяк. — Ты же знаешь, я не могу. Я начала то, во что лезть не следовало бы. Нет мне теперь спокойной жизни. То создание, которому я дорогу перешла, в покое меня теперь не оставит. Те видения, что показали мне вужалки… Я знаю… Я должна защитить Великое Древо. Не знаю как, но должна.

— Не держи зла, пресветлая, — недовольно буркнул Добрыня. — Но та тьма, о которой ты говоришь, она ведь не из нашего мира?

Ялика коротко кивнула.

— А ты всего лишь человек, — горячо продолжил здоровяк. — Пусть о тайных знаниях ведающая, но... Что ты можешь ему противопоставить? Сгинешь только зазря! Может, пусть боги с ним разбираются? Чай, у них сил и достанет, с поганью этой раз и навсегда разделаться?

— Боги? — горько отозвалась ворожея. — Где они? Тихомир говорил, помнишь, что они покинули нас. Может так оно и есть, а может и нет. Вот только не всегда боги помочь могут там, где человек сам должен справиться. Понимаешь? Это мой мир, я в нем родилась, бежать некуда, нигде не спрячешься, другого у меня нет, да и у тебя тоже… Ведь то чудище пожрет не только меня, но и все сущее, ни перед чем не остановится. Костьми лягу, но попытаюсь его остановить. Так остается надежда… Кажется, так Царь-Аспид говорил. Надежда! На то, что ты жить будешь, что Митрофан целехонек останется, что солнце будет всходить по утрам, что люди жить будут… Мир жить будет… Пусть меня в нем и не будет уже…

— Неправильно это! — зло заметил Добрыня, выпуская Ялику из своих объятий. — Не должно так быть.

— Может и не должно, — примирительно обронила Ялика, поворачиваясь лицом к здоровяку и доверительно заглядывая в его полные бессильной ярости глаза. — Другого пути я не вижу. Колояр обещал подсобить ладью найти, на которой по морю можно будет до Буяна дойти.

— А что там? — с нажимом спросил здоровяк. — Что ты там найти жаждешь?

— Давно, я еще в ученицах ходила, — неожиданно тепло произнесла ворожея, словно воспоминания о прошлом всколыхнули в ней давно забытое чувство умиротворения и покоя, — в одной древней книге, тайком от наставницы прочитала я о диковинном племени ранов, обитавшем на Буяне-острове. Почитали они Свентовита-бога, светлейшего в победах, да в ответах самого ведающего. По заветам его жили, в гармонии и ладу со всем сущим, а потому им в благодарность многие тайны мироздания богом были открыты. А потом то ли война случилась какая, то ли они бога чем-то прогневали, а только земли их разом обезлюдели, от могучих городов да богатых селений только руины и остались. Может быть, что там я смогу найти ответы, как с напастью, на мир свалившейся справиться? А может, сам бог до ответа снизойдет, коли я к алтарю его явиться отважусь. Сколько ни думала, а иных способов так и не надумала.

— Как бы там ни было, — твердо произнес богатырь, не отводя взгляда и сжимая кулаки. — Я с тобой, хоть на Буян-остров, хоть к самому Кащеевому престолу. Перун мне свидетель, сам полягу, а тебя оберегу.

— Добрынюшка, милый, — едва сдержав выступившие на глазах слезы, пробормотала Ялика и нежно провела ладонью по заросшей густой бородой щеке здоровяка. — Не давай клятвы, которые, может статься, и сдержать не сможешь. Не надо.

Добрыня попытался было отвернуться, но Ялика вдруг всем телом прильнула к нему, а потом, встав на цыпочки, впилась жадным, горячим поцелуем в его губы.

— Не надо, — отстранившись через какое-то время ласково произнесла она, положив голову ему на грудь, и, внимательно прислушавшись к биению его сердца, едва слышно прошептала. — Пусть будет так, как должно. Пусть…

И только беззаботные крики петухов, радостно приветствующих очередной восход светила, заставили их разомкнуть объятия.

Колояр объявился через несколько дней.

Сидящие в обеденном зале Ялика и Добрыня, смиренно ожидавшие свои заказы, сначала услышали доносящуюся снаружи корчмы невнятную ругань. А потом тяжелая деревянная дверь, ведущая на улицу, вздрогнув, как от удара, с возмущенным скрипом распахнулась настежь, и в помещение, едва протиснувшись в узкий для него проем, ввалился чертыхающийся и бранящийся мужчина.

— Да чтоб вас, перуновы дети! — едва не стукнувшись белокурой головой о дверной косяк, громогласно пробасил он с заметным акцентом, характерным для уроженцев северных земель. — Кто, тролличье дерьмо, вас строить-то учил, Хель вас побери? Двери узкие, потолки низкие…

— Прекратил бы ты, Ульв, богов зазря поминать, — тут же отозвался вошедший следом Колояр, казавшийся на фоне поистине огромного спутника чуть ли не худосочным подростком.

Гигант с невозмутимым видом покачал головой из стороны в сторону, будто бы расправляя затекшую шею, и, горделиво одернув короткую, едва доходившую до бедер, куртку из плотной кожи, окинул пристальным взглядом обеденный зал, задумчиво поглаживая густую словно медвежья шкура бороду, заплетенную в частые косички и украшенную серебряными бусинками.

— Эта что ли? — спросил он, приметив замершую в изумлении Ялику, и, не дожидаясь ответа, сразу направился в ее сторону.

Добрыня вскочил из-за стола, приготовившийся вступить в явно неравную схватку, но подошедший гигант, смерив его оценивающим взглядом и усмехнувшись, лишь благосклонно кивнул, будто бы отдавая должное смелости богатыря.

— Не со злом пожаловал, — пояснил Ульф и взгромоздился на жалобно заскрипевшую под его могучим весом скамью. Мимоходом бросив на пораженную ворожею пытливый взгляд из-под кустистых бровей, он продолжил, как ни в чем не бывало. — Рыжий задохлик говорил, что ты драккар ищешь?

Упомянутый столь нелицеприятным образом Колояр, возмущенно скривился, но спорить не стал. Смущенно улыбнувшись рыжебородый, тихо сел рядом с Яликой.

— Это Ульв, мой давний знакомец, — счел за лучшее разъяснить торговец, заметив, как медленно опустившийся на место Добрыня, решивший что до поры до времени угроза миновала, неодобрительно рассматривает пришельца.

— Да, так меня зовут, — самодовольно подтвердил слова Колояра гигант. — Ульв из рода Снэбьерна. Под этим именем меня знают друзья. Враги же прозвали Волчьей Пастью — норд хохотнул, — за то, что, как волк, не разжимаю челюсти, пока неприятель не истечет кровью.

— Надоел ты со своим бахвальством, — устало оборвал его торговец, притворно закатив глаза. — Сколько можно? А? И на тебя управа когда-нибудь сыщется. Все под одним солнцем ходим.

— Может и так, — тут же отозвался Ульв, равнодушно пожав широкими плечами. — Не встретил пока.

— От тебя только драккар и команда сейчас требуются, — беззлобно огрызнулся Колояр. — А небылицы, тебя восхваляющие, будешь за кружкой глега девицам продажным в корчмах рассказывать, дабы они ночь с тобой провели. Они такое любят, окромя монет полновесных, разумеется.

Не дав искренне возмущенному норду возможности ответить, торговец поспешил продолжить, обращаясь уже к Ялике, прячущей робкую улыбку:

— Ульв — ярл. Ты говорила, что тебе ладья потребна. Вот, с ним можно обо всем сговориться. Ты не смотри, что он разумом неспешный, боги, видать, после того, как его силушкой недюжей облагодетельствовали, отдохнуть решили, вот он остротой ума и не может похвастаться. Но в остальном, да — человек надежный. Окромя того, больше северян в мореходстве никто не смыслит. Уж больно море они любят, как родителя почитают, а оно их и оберегает, никому, считай, не охота по волнам, аки по суху, ходить, берегов не видя, оно же их и кормит. Погано, правда, кормит. Ох, попробовала бы ты только, пресветлая, их рыбу, словно капуста, квашенную…

Колояра передернуло всем телом. Он скривил такую выразительную гримасу, что всем присутствующим немедленно стало ясно, что тот думает о подобных угощениях.

— Ах, ты ж гармова отрыжка, — благодушно расхохотался норд. — Уделал, нечего сказать. За то и вожу с тобой, задохликом, дружбу, что за словом в карман никогда не лезешь.

Впрочем, тут же посерьезнев, Ульв перевел взгляд с Колояра, на молчащую ворожею.

— Так зачем тебе драккар? — спросил он. — Куда идти надо?

Несмотря на предостерегающие покачивания головы Добрыни, Ялика, чуть помедлив, словно взвешивая все за и против, коротко ответила:

— Буян-остров.

— Буян, говоришь, — задумчиво повторил ярл, растерянно почесав затылок. — Первый раз слышу, Готланд знаю, на Рюген тоже хаживал… Это ж где такой остров-то есть? В каком море?

— Направление я укажу, — загадочно ответила ворожея. — Только в море выйди, а все остальное — моя забота.

— Ну, хорошо, — недоверчиво протянул норд, внимательно изучая похабный рисунок, выцарапанный на столе кем-то из прошлых посетителей корчмы. — Допустим, я согласен. А моя выгода с этого какая будет? Чем платить собираешься? Имей ввиду, ты хоть и телом ладна, лицом смазлива, да золото с серебром куда приятнее взгляд ласкает.

Не выдержавший грязных намеков Добрыня, вскочил и без предупреждения наотмашь впечатал крепко сжатый кулак в самодовольное лицо наглого северянина. Тот даже не шелохнулся.

Растянув рот в благолепной улыбке, Ульв, тяжело опершись о стол, медленно поднялся со скамьи и угрожающе нависнув над яростно сверкающим глазами богатырем произнес абсолютно будничным тоном:

— Хорош. Молодец. А теперь моя очередь.

Норд замахнулся было для ответного удара, но возникший перед ним словно из ниоткуда Колояр успел остановить грозящую превратиться в избиение драку, примирительно выставив руки с раскрытыми ладонями перед собой.

— Ты сам виноват, — с неожиданной угрозой в голосе тихо произнес торговец. — Я тебе говорил, чтобы ты язык свой не распускал?

Гигант с сомнением посмотрел на стоящего перед ним рыжебородого, будто бы прикидывая что-то в уме, поиграл желваками, а потом, беззаботно махнув рукой, вернулся на место, раздосадовано потирая ушибленную скулу.

— Твоя правда, — виновато, словно нашкодивший ребенок, пробубнил он и, смущенно опустив голову, чтобы не встретится ни с кем взглядом, произнес, явно обращаясь к потерявшей дар речи ворожее. — Не держи на меня зла, должно быть сам Хведрунг говорил моими устами.

— То-то же, — удовлетворенно заметил Колояр и примирительно улыбнулся гневно раздувающему ноздри Добрыне. — А ты садись, в ногах ведь правды нет.

Взбешенный богатырь, украдкой бросив вопрошающий взгляд на едва заметно качнувшую головой Ялику, тяжело вздохнул, но решил-таки последовать совету рыжебородого.

— Ну вот, — беззаботно продолжил Колояр. — С недопониманием разобрались, теперь вернемся к делам насущным. Ульву помощь знающего человека нужна. А ты, пресветлая, как раз ему подсобить можешь. Сдюжишь, так иной платы с тебя Ульв требовать не станет. Верно ведь говорю?

Обиженно насупившийся норд, молча кивнул, соглашаясь.

— Сказывай давай, — поторопил его торговец.

Северянин замялся, прикидывая с чего начать, и нервно перебирая вплетенные в бороду бусины, заговорил, понизив голос до едва слышного шепота:

— С месяц назад, или около того, взбрела мне в голову блажь, будь она трижды неладна, поохотится в окрестных лесах. А что, рассудил я, Гуди, помощник мой, с торговыми делами справляется не в пример лучше, вот, пускай он этим и забавляется, а я себе поинтереснее занятие найду. Как раз кое-кому из ребят моих уже надоело до жути бездельем маяться, девок по подворотням мять, да медовуху без продыху по корчмам глушить. Вот, стало быть, я, Одд и Льетольв за дичью в чащи окрестные и двинули. Только незадача с этим вышла, никакого зверя так и не повстречали. Что ж, бывает. Решили обратно выдвигаться, да только день уже к закату клониться стал, вот мы и решили в лесу заночевать — места не то чтобы плохо знаем, но по темноте заплутать не долго. Стали место для ночлега искать, полянку какую подходящую выглядывать. А тут Одд возьми да провались сквозь землю, так и видали его. Только крик и слышен. Ну, мы с Льетольвом, к нему и кинулись на подмогу, мало ли куда он навернулся, ногу вывихнул или, того пуще, вообще сломал. И точно так и есть. Угораздило его в пещеру какую-то сверзиться. Лежит, орет благим матом, за лодыжку держится и Йормунганда, добрым словом поминает…

Ульф осекся на полуслове и горестно усмехнулся.

— Эх, знал бы к чему это все приведет… В жизни бы туда не полез. Но делать нечего, обвязались мы с Льетольвом веревкам, да в провал тот сиганули — товарища, как никак, выручать надо. Спустились, значит, смотрим, а весь пол костяками выбеленными усыпан, и столько их, что не разобрать, то ли человечьи, то ли звериные, а у самой дальней стены — не то камень, не то алтарь, и над ним что-то навроде саркофага без крышки, будто из чистейшего горного хрусталя выточенного. На цепях висит, земли не касаясь. Присмотрелись — внутри девица лежит, да такая красивая, что глаз не оторвать. Из одежды на ней только серебряный медальон диковинный, аккурат промеж титек болтается. В центре — вроде как солнце многолучевое выбито, да только лучи противосолонь вьются, а по краям — руны какие-то светило это опоясывают. Ну, Льетольв, голова пустая, недолго думая, цацку-то драгоценную и схватил, мол, чего добру пропадать. Только сделал это, как девица всем телом своим нагим вздрогнула, да тут же прахом и рассыпалась, будто и не было никогда. Льетольв от неожиданности украшение из рук-то и выпустил, так оно с таким жутким грохотом на алтарь упало, будто плиту чугунную уронил кто.

Внимательно слушавшая рассказ норда, Ялика неодобрительно покачала головой.

— И кто был первый? — деловито поинтересовалась она, не дожидаясь окончания истории.

— Чего? — непонимающе переспросил Ульв.

— Кого первым забрала?

— Пока, хвала Одину, все живы, — неопределённо пожал плечами ярл. — Только нутром чую, ненадолго это. Льетольв, чтоб его, пробудил что-то такое, с чем нам самим ни в жизнь не сладить. Мы все мужи достойные, перед опасностью не бежим словно псы побитые, хвосты поджимая, но тут… Не человеческое это… Не живое, в общем. Как с этим сладить, ума не приложу.

— Ежели бы ты, голова чугунная, — неожиданно вновь подал голос Колояр, — нормально сказывал, а не тень на плетень своими недомолвками да загадками наводил, то помочь тебе было бы куда проще…

Отчего-то смутившийся Ульв укоризненно посмотрел на рыжебородого.

— Тут дело такое, — буркнул он недовольно — срамное. Явилась мне во сне девица та, из саркофага хрустального, да не просто явилась, а непотребства всякие предлагать начала. И так настойчиво, что сил противиться нет. В общем, возлег я с ней, как муж с женой, не особо-то и кочевряжась. Думал, сон все-таки. Ну, под конец, когда мне совсем уж хорошо сделалось, она возьми да укуси меня за шею, как раз там, где жилка бьется. И такая нега по телу в этот момент разлилась, никогда такого прежде не было… А утром проснулся, как из могилы вылез. Ни сил в теле, ни радости на душе. Одна тоска черная, да на шее ранки глубокие, кровью сочащиеся, будто кто-то клыками тонкими кожу проколол. Я сразу смекнул, что дело тут нечисто. Гляжу, а Одд с Льетольвом смурные ходят, меня ничуть не лучше. Потолковал с ними. Так им тоже самое ночью чудилось. Страшно стало, до жути. Однако ж, следующая ночь спокойно прошла, и за ней идущая тоже… Неделя минула, я успокоился, мало ли какие чудеса на свете бывают. Напилась гадина кровушки моей да отстала. Ребята тоже и думать забыли. В общем, повторилось все… Только на утро еще хуже было, чем в прошлый раз. Душа страдает, волком воет, в тисках бьется. Словом, такая тоска смертная одолела, что хоть сам ложись да богам душу вручай. Ничего не хочется, свет белый не мил. У ребят тоже самое. Понял я тогда, что третий раз последним для нас будет. А тут как раз Колояр пожаловал, друг давнишний. Слово за слово и вот я тут, перед тобой, пресветлая, исповедь держу…

Северянин замолчал и выжидательно уставился на ворожею. Та, не обратив никакого внимания на полный надежды и отчаянной мольбы взгляд норда, чуть склонила голову набок, словно настороженно прислушиваясь к своим собственным мыслям, и принялась задумчиво покусывать губы.

— Пожалуй, ты прав, Ульв, — наконец-то нарушила она гнетущее молчание — третий раз последним для вас будет. Вы, сами того не ведая, Моровую Деву пробудили. Видать, ее когда-то давно в той пещере заточили. Ни живую, ни мертвую. Да от людей скрыли заклятьем страшным, на кровушке густо замешанным. Уж не знаю почему, то ли из-за того, что колдовавшему умения не хватило, то ли еще почему, но заклятье со временем силы свои утратило. Потому-то Одд, на вашу беду, в пещеру ту и провалился, исторгла земля-матушка зло в себе заточенное. Все бы ничего, если бы Льетольв печать не сорвал. Девица, которая в саркофаге покоилась, по добру ли, по принуждению, но телом своим пожертвовала, чтобы узилищем для Моровой Девы стать. Пока плоть в прах не распадется. А для того, чтобы этого никогда не случилось, и нужен был оберег, который вы по недоразумению за простое украшение приняли.

— Ну, теперь-то хоть понятно, что за напасть за нами охотится, — с кривой усмешкой отозвался норд. — Только, как знания эти помогут от беды уберечься?

— Ну, коли знаешь, против чего сражаться надобно, — философски заключил Колояр. — То и средство найти легче. Так, пресветлая?

— И то верно, — доброжелательно улыбнувшись, согласилась Ялика. — Погани разбуженной ты, Ульв, и други твои нужны, как раз для того, чтобы плоть в реальном мире обрести. Из семени вашего, по большой глупости ей дарованного, плоть и нарастет, а кровь ваша подобие жизни подарит. Ваше счастье, что по какому-то неведомому правилу, всякая нечисть и нежить число «три» страсть как любит. Трое вас, три раза она к вам явиться должна, три раза вы добровольно должны ей дар принести.

— Ну, значит, третьему разу не бывать! — самодовольно заявил Ульв. — Откажу, какими бы наслаждениями не соблазняла, ну ее к Хель, напасть эту.

Недоверчиво хмыкнув, Ялика склонила голову набок и, даже не попытавшись скрыть недоверие, ехидно поинтересовалась:

— Уверен, что воли достанет? Она ведь просто так не отстанет, пока желаемое не получит. Рано или поздно поддашься ее чарам. И все пиши — пропало. Дело-то даже не в вас троих. Это Моровая Дева пока призраку подобна, живым вредить не может, окромя тех, кто ее пробудил. Обретшую же плоть так запросто назад, в духа бесплотного, не оборотишь. Многие полягут, от ее поцелуев смертоносных, пока она голод свой не утолит, или пока не найдется тот, кто с ней на равных потягаться сможет.

— Так делать-то что? — взорвался Ульв, яростно стукнув по столу кулаком так, что скрывающаяся в щелях между плотно подогнанными друг к другу досками пыль возмущенно поднялась в воздух и закружилась в неспешном танце, заставив присутствующих морщиться и тереть зачесавшиеся вдруг носы.

— Побороть ее, пока она слаба, — бесстрастно, будто сообщая какую-то ничего не значащую новость, объявила Ялика, и, предвосхищая шквал вопросов, добавила. — В физическом мире она не существует, во всяком случае, пока, а потому нужно немного схитрить и обманом заставить уйти в мир иной.

— И как это сделать? — искренне удивился норд.

— Вернуться туда, где все началось и отдать ей тех, кто прервал ее сон.

— Вот уж ни в жисть, — задохнулся от возмущения Ульв. — Придумай иной способ.

— Иного нет.

— А ты придумай…

— Ну, раз пресветлая говорит, что другого способа угомонить поганку нет, — вновь подал голос Колояр, многозначительно растягивая слова и задумчиво почесывая бороденку, — то и спорить с ней резона нет. Пусть расскажет.

Не поверивший своим ушам Ульв оторопело уставился на приятеля, ожесточенно играя желваками. Многочисленные косички его бороды пришли в движение и стали напоминать странноватые щупальца диковинного обитателя морских глубин.

— Ах ты, дерьмо собачье, никак от меня избавиться надумал? — угрожающе процедил он. — Словно Хведрунг коварно нож в спину вонзить намереваешься? Да кому? Тому, кто тебе жизнь доверил?

— Да угомонись ты уже, — небрежно махнул рукой Колояр. — Как пес брехливый, честно слово. Сложновата партейка-то для такого остолопа, как ты. Реши я тебя прикончить, так труп твой хладный с перерезанным горлом давно бы уже в канаве придорожной гнил да червей помойных кормил. Пусть ворожея договорит. Чую, небывалое она что-то придумала.

— Не хитрое дело, — равнодушно пожала плечами девушка. — Заставить ее поверить в то, что она получила надобное. Вас троих, — Ялика коротко кивнула в сторону остервенело заскрежетавшего зубами Ульва, — я в сон, ничем от смерти не отличимый погружу. Вернее, не так — вы на самом деле мертвы будете. А вот ваши жизни, я охраню, не спрашивай как, не твоего ума дело. Поганка мертвой кровушки вашей хлебнет, да только не силу полную получит, как ожидает, а на миг краткий смертной сделается. А вот тут-то я ее и подловлю, в Серые Пределы отправлю, да вход понадёжнее запечатаю.

— Сказываешь-то ты ладно, — буркнул Ульв. — Только почему именно в пещере той волшбу твою творить надобно?

— И тут все просто, — не стала утаивать Ялика. — Каким бы неумехой не был чародей давнишний, Моровую Деву упокоивший, а заклинание мощное сотворить сумел. Его-то силой оставшейся я и воспользуюсь, и себя, и вас оберегая. Окромя того, мне просто там сподручнее будет врата в мир мертвых открыть.

Одиноко сидящая за столом полупустой корчмы Ялика отрешенно разглядывала дно опустевшей кружки. Из головы никак не выходили недавние события, когда ей снова пришлось столкнуться с кознями вознамерившегося поглотить мир древнего зла и сразиться с кошмарными порождениями его чужой воли. Неужели весь хитроумный план иномирового существа сводился лишь к тому, чтобы заразить ни в чем не повинных людей неизлечимой хворью, позволив тем самым своим отвратительным детищам обрести плоть в реальности? Но как это поможет разрушить невидимый барьер, отделяющий его от столь желанного им мира? От какого предложения, если верить найденным в погибшей деревне записям, отказался несчастный мастер-кукольник, обращенный в кровожадное чудовище, сеющее вокруг себя лишь хаос и смерть? Много ли еще бродит по свету безумных провидцев, подобных погибшему Тихомиру, в чьих сердцах поселилась неугасимая вера в лживые обещания о перерождении мира и искуплении грехов? И как суметь раз и навсегда отвадить притаившееся где-то за изнанкой мира вечно голодное чудовище, жадно протянувшее к реальности свои мерзкие щупальца? Ни на один из этих вопросов Ялика не могла дать хоть сколько-нибудь внятного ответа.
Сейчас как нельзя кстати пришелся бы мудрый совет старушки Яги. Но всеведающая наставница далеко. Да и вряд ли той доводилось сталкиваться с чем-то подобным.
Ялика безрадостно вздохнула. Похоже, разбираться со всем ей предстоит в одиночку. Ну, почти.
Донесшийся откуда-то грохот рухнувшей на пол посуды и последовавшие за этим гневные причитания недовольного Горбыля вырвали ворожею из плена тягостных раздумий. С громким стуком, заставившим вздрогнуть всех присутствующих в корчме, распахнулась дверь на кухню, откуда стремительно вылетел, грациозно перепрыгнув через невысокий порог, ехидно ухмыляющийся кот, тут же кинувшийся к Ялике. Следом показался Горбыль. Пунцовый от гнева, он, угрожающе потрясая в воздухе кочергой, торопливо приблизился к замершей в ожидании скандала ворожее.
— У, погань, — зло процедил хозяин корчмы, безуспешно попытавшись ухватить кота, который, с самодовольным видом уклонившись от протянутой руки, спрятался под столом. — Опять, гад, повадился снедь тягать!
— И вправду, поганец, — не стала спорить Ялика, для верности сочувственно покачав головой.
— Ладно бы, по чуть-чуть, — не унимался разгневанный хозяин. — Так нет же, жрет, что твой волк, оголодавший опосля зимы.
Ворожее не оставалось ничего другого, кроме как обреченно вздохнуть.
— Я так мыслю, — уже спокойнее произнес Горбыль, указав кочергой на съежившуюся Ялику. — Еще раз животину твою за воровством поймаю — высеку так, что живого места не останется, а тебя, не посмотрю, что ведунья, взашей выгоню. Так и знай. А за попорченное дружком твоим заплатишь.
Ялика понятливо кивнула, соглашаясь с требованием.
— То-то же! — Смилостивился хозяин, но все-таки погрозил кулаком коту, неосмотрительно высунувшему из-под стола любопытную мордочку. Бурчащий под нос всевозможные проклятия и ругательства Горбыль скрылся на кухне, напоследок с чувством хлопнув жалобно застонавшей дверью.
Редкие посетители, отвлеченные от еды громким скандалом, хмыкнув и перекинувшись парой ничего не значащих фраз, предпочли вернуться к трапезе, лишив своего внимания Ялику, раздосадованную проделками товарища.
— И за что мне все это? — Горестно вопросила ворожея, когда меша отважился вылезти из своего ненадежного укрытия и гордо примостился рядом с ней на лавке. Словно не понимая, о чем идет речь, кот выразительно округлил глаза.
— Хочешь, чтобы нас выгнали? — Тихо, чтобы не услышали окружающие, поинтересовалась Ялика, хлопнув мешу по лапе, которой тот попытался утянуть из стоящей перед ней тарелки кусок давно остывшей свинины.
— А я-то тут при чем? Это ты Горбылю скажи, — безапеляционно заявил бесенок, будто бы гордо приосанившись, — я же не какой-то мышелов блохастый, чтобы меня требухой да объедками кормить! Да и по уму я все делаю, он же знать не знает о том, кто я есть на самом-то деле. Думает, кот я обычный, а посему и за вилы хвататься никто не станет.
— По уму он, — передразнила его Ялика, нахмурив лоб. — Сам слышал: еще раз попадешься — и тебя, и меня вон выставят.
Навострив уши, меша задумался, не сводя голодного взгляда с тарелки ворожеи, которую та, заметив взгляд бесенка, тут же предусмотрительно отодвинула подальше.
— А выставят, — недовольно буркнул тот, поигрывая кончиком пушистого хвоста, — не велика беда. Чую, засиделись мы тут. Вокруг тишь да благодать воцарилась. Третий день сиднем сидим. Чего ждем-то? В путь дорогу пора.
Ответить ворожея не успела. Раздавшийся почти над самым ухом знакомый бас заставил ее осечься на полуслове.
— Куда это вы собрались? — Дружелюбно спросил Добрыня, присаживаясь напротив.
— А твое какое дело? — Тут же подозрительно огрызнулся меша.
— Не доводи до греха, — угрожающе предупредил его богатырь и, приветливо улыбнувшись отчего-то смутившейся ворожее, бросил на стол многозначительно звякнувший кошель. — Вот, из казны вытряс. Тут немного, конечно, но голова городской скуп стал неимоверно. Он и раньше-то щедростью не отличался, а сейчас, на старости лет, и подавно — за грош ломаный удавится.
— Это зачем? — Принялась было отнекиваться Ялика, но Добрыня, не прекращая улыбаться, пододвинул кошель ближе.
— За труды твои, да за смелость, — пробасил он добродушно. — Без тебя совсем бы худо пришлось.
— Да нечего тут мяться, — встрял меша. — Пригодится, да и город, чай, не обеднеет.
Бросив на жадно сверкающего глазами кота осуждающий взгляд, Ялика неловко взяла кошель, оказавшийся совсем не тяжелым, что красноречиво говорило о скудном содержимом, и, с виноватым видом, будто чего-то стесняясь, повесила его на пояс.
— Не благодари, — удовлетворенно хмыкнул здоровяк, попытавшись, по своему обыкновению, пригладить топорщащуюся во все стороны бороду.
Убедившись в тщетности своих усилий, он заговорщически подмигнул смущенно молчавшей ворожее и, посерьезнев, наклонился так, чтобы Ялика могла расслышать его доверительный шепот.
— Я ж ведь не только за этим, пресветлая, пришел.
— Ну вот, приехали, — разочарованно вздохнул меша. — Никак, свататься пожаловал. Не позволю, так и знай. Не бывать этому. Никогда.
Опешивший Добрыня откинулся назад и вдруг покраснел.
— Нет, ты что? — Смущенно пробубнил здоровяк, отводя в сторону растерянный взгляд. — По делу.
— Ну и дурень ты, Нафаня, — пожурила хихикающего мешу Ялика, пряча улыбку.
— Митрофан! — взъярился кот, грозно распушив хвост и показав клыки.
Окинув корчму пытливым взглядом, Добрыня обреченно махнул рукой и вновь едва слышно заговорил:
— Послушай, пресветлая, тут дело такое, что голова наш, видать, из ума совсем выжил. Ему за каким-то лешим рог Индрика понадобился. — Заметив недоверчивый взгляд Ялики, богатырь покачал головой. — Почто он ему сдался — ведать не ведаю, а только команду ловцов голова тайно собирает. Каждому по тысяче золотом обещает, а тому, кто рог самолично принесет — так и вовсе десять тысяч полновесных.
Меша, начавший было деловито намывать и без того лоснящуюся шерсть, вдруг встрепенулся, во все глаза уставившись на Добрыню.
— Так, а ты то чего беспокоишься? — Заметил Митрофан. — Да и откуда прознал об этом, раз голова тайно все провернуть хочет?
Добрыня как-то недобро посмотрел на мешу и процедил сквозь зубы:
— Вот еще, ответ перед нечистью всякой держать…
— Погоди, Добрынюшка, — настороженно прервала его мигом посерьезневшая Ялика. — Митрофан ведь дело говорит.
Сердито нахмурившись, так, что брови сошлись на переносице, Добрыня вновь принялся негодующе поглаживать бороду.
— А голова и меня звал, — раздраженно пояснил он. — И все бы ничего, да на дело это из казны деньги тратятся без меры. Того и гляди, весь город по миру пойдет.
— Ну, а тебе-то что? — Не унимался меша. — Ты человек простой, служивый, знай, службу неси да не суй нос куда не следует.
Потерявший остатки самообладания Добрыня, покраснев от захлестнувшей его волны гнева, с такой силой впечатал огромный кулак в ни в чем не повинный стол, что находившаяся на нем посуда жалостно звякнула, а сидевший в корчме люд мигом повернул головы в сторону тяжело дышащего богатыря. Меша же, подпрыгнув на месте, прижал уши к голове и угрожающе оскалился. Даже Горбыль на секунду выглянул из кухни — проверить, не буянить ли удумали гости. Впрочем, натолкнувшись на звериный взгляд Добрыни, он тут же предпочел ретироваться, скрывшись за дверью. Остальные посетители тоже решили сделать вид, что ничего не произошло. Мол, с кем не бывает, ну ссорятся голубки влюбленные — так то обычное дело.
— Да он мне как отец, — сквозь зубы зло прорычал здоровяк, уставившись в пустоту перед собой. — Вместе в дружине княжей служили на пограничье, вместе кровь по заставам проливали, вместе в Пересечень, как службу закончили, и пришли. Он вскоре головой городским сделался, а я, следом, старшим над дружиной.
С трудом совладав с гневом, Добрыня с надеждой посмотрел на Ялику.
— Поговорила бы ты с ним, пресветлая, — чуть ли не жалостливо взмолился он. — Меня Никодим и слушать не желает, а тебя, может, и послушает. Отговори его, богами прошу. Не за себя ведь, а ради блага друга ближнего. Если нарочитые мужи прознают, куда он монету звонкую из казны тратит, так не сносить ему головы.
— Да уж, друже, — неторопливо протянула Ялика, задумчиво разглаживая складки на сарафане. — Никодим твой, и вправду, головой скорбен. Как он Индрика-то ловить удумал? Ведомо же даже дитю неразумному, что зверь этот не по тучным пастбищам ходит, а у самых костей земли, там, куда смертным путь и вовсе заказан. Да и сомневаюсь я, что есть сила на земле, Индрика удержать способная.
— Ну, так ему и скажи об этом, — эхом отозвался Добрыня, пожав плечами. — Ты же ворожея, как никак, да и город своим умением уберегла — авось, твое слово да повесомей моего окажется.
Кивнув своим мыслям, Ялика решительно встала, чуть не опрокинув пустую кружку, застывшую в хрупком равновесии у самого края стола.
— Пойдем, Добрынюшка, поговорим с головой, что ли, — решительно заявила она, бросив задумчивый взгляд на явно обрадовавшегося здоровяка.
— Ну, вот дуреха, — разочарованно пробормотал меша. — И что мне с ней делать? Вечно в неприятности встревает всякие.
Сердито мотнув ушами, он кинулся следом за ворожеей, вышедшей из корчмы в сопровождении приободрившегося Добрыни. Чуть не получив закрывающейся дверью по носу, раздраженно мяукающий кот юркнул за порог под насмешливыми взглядами оставшихся посетителей.
Город, казалось, даже не заметил страшных событий трехдневной давности. Все также деловито сновал люд, занятый повседневными делами, все также драли глотки всевозможные зазывалы, и все тот же вездесущий печной дым, подчиняясь воле налетевшего ветерка, то и дело накрывал своими удушливыми объятиями улицы, заполненные беспечными обывателями. Лишь кое-где внимательный взгляд мог наткнуться на печальную избу, одна из стен которой, согласно древнему обычаю, была разобрана, чтобы вынести умершего, а затем и проводить его дух в иной мир, доверив жаркому пламени погребального костра бездыханное тело. Впрочем, подобные дома встречались нечасто. Да и выглянувшее, наконец, солнце, разогнавшее своими ласковыми лучами хмарь, устлавшую серой пеленой небо, заставило отвлечься от тягостных дум и печалей. Стараясь не отставать от уверенно рассекающего толпу Добрыни, Ялика незаметно для себя начала как-то совсем по-детски радоваться теплу светила и забавам его вечных спутников, солнечных зайчиков, беспечно игравших то на стенах домов, то на хмурых озабоченных лицах прохожих. Даже устроившийся на плечах ворожеи Митрофан, ворчливо сетующий на ее глупость, в конце концов успокоился и добродушно заурчал.
Обычно городской глава редко принимал посетителей, ссылаясь на занятость или неотложные дела, требующие его непосредственного участия. Но поток просителей почти никогда не иссякал, и перед воротами палат, построенных специально для головы и нарочитых мужей, изо дня в день толпился народ, желающий лично побеседовать с градоначальником. Большинство жалоб и проблем посетителей решалось на месте младшими служащими городского совета, а то и вовсе стражниками, охранявшими вход. Несмотря на это, каждый из пришедших требовал личного участия головы.
К счастью, звание воеводы давало Добрыне ряд преимуществ перед обычными просителями. Перекинувшись парой слов со стражниками, Добрыня ободряюще подмигнул растерянно хлопающей глазами ворожее и провел ее внутрь палат, не взирая на возмущенные крики оставшихся снаружи горожан. Миновав несколько лестниц и узких коридоров, богатырь остановился у двери, ведущей в рабочие покои городского головы.
— Надеюсь, у тебя получится, — буркнул он и, толкнув массивные створки, пригласил Ялику войти.
Ворожея ожидала увидеть кого угодно, но не седобородого старца, сидящего за резным дубовым столом и с отсутствующим видом выглядывающего за окном что-то, известное только ему самому. Обернувшись на шум, голова хмуро посмотрел на неуверенно застывшую у порога Ялику живыми пронзительными глазами, резко контрастирующими с его изможденным старческим видом, и, переведя взгляд ей за спину, неприветливо бросил:
— Опять поучать пришел? Мы, кажется, все уже выяснили.
— Никодим, — начал было Добрыня, которому, чтобы войти, пришлось оттеснить ворожею в сторону. Голова скорчил презрительную гримасу и с неприкрытым раздражением принялся перекладывать бумаги с одного края стола на другой.
— Ты же знаешь, что я своего решения не меняю, — твердо произнес он. — Твое счастье, что мы кровушку вместе проливали, а то бы уже давно запретил тебя пускать.
— Вот именно, — согласился Добрыня, подходя ближе, — кровушку проливали, потому-то за тебя и беспокоюсь. Коли меня не слушаешь, так людей, поболе твоего или моего ведающих, послушай. — Оперевшись руками о стол, богатырь угрожающе навис над Никодимом, буравя того гневным взглядом из-под насупленных бровей. Градоначальник как-то неуверенно заерзал на месте, втягивая голову в плечи, а потом вдруг, не отводя взгляда в сторону, вскочил и хлопнул раскрытой ладонью по столу. Молчаливое противостояние двух мужчин длилось буквально пару секунд. Но и этого оказалось достаточно, чтобы Ялика чуть ли не всем телом почувствовала тягостное напряжение, густым киселем разлившееся по покоям.
Не выдержав первым, Никодим безразлично махнул рукой и тяжело опустился, почти бессильно упал, в кресло.
— Ты совсем забылся, как я погляжу? — Неожиданно холодно произнес он и, посмотрев на обмершую ворожею, спросил: — Та самая?
Насупившийся Добрыня отрывисто кивнул, подтверждая этим догадку головы.
— Ну, и почто ты ее сюда притащил? — Неприязненно поморщился Никодим.
— Зачем тебе рог Индрика? — Оборвал его богатырь. — Признавайся.
Бросив насмешливый взгляд на бывшего соратника, Никодим процедил:
— Признаюсь, как на духу — не твое дело!
Побледневший Добрыня заскрежетал зубами, в бессильной ярости сжимая кулаки.
Молчавшая ворожея мягко положила ладонь на плечо пышущего гневом здоровяка, предупреждая его необдуманные слова или действия, вызванные неистовым раздражением, и тепло улыбнулась Никодиму.
— Да ты, как я погляжу, поумнее этого дуболома будешь, — снисходительно кивнул голова. — Чую, не отговаривать пришла.
— Нет, — тут же согласилась Ялика, властно сжав плечо вздрогнувшего, как от удара хлыста, Добрыни.
Голова удовлетворенно хмыкнул.
— Только знаешь, Никодим, — задумчиво протянула ворожея, не сводя внимательного взгляда со старика, — любопытство меня гложет: чем ты Индрика удержать задумал?
Старик, казалось, на секунду растерялся, а потом, не говоря ни слова, неожиданно легко поднялся с кресла, и, сложив на груди руки, повернулся спиной к гостям, уставившись в окно.
С трудом погасив новую вспышку гнева, Добрыня неприязненно повел плечами, скидывая руку ворожеи и, недовольно выдохнув, распрямился. Лишь свирепо раздувающиеся ноздри здоровяка, неподвижно застывшего подобно столбу посреди поля, говорили об обуревавших его эмоциях.
— Нашлись добрые люди, — наконец произнес Никодим после продолжительного молчания и, резко обернувшись, как будто обиженно нахмурившись, ожесточенно добавил, бросив мимолетный взгляд на ждавшую ответа Ялику: — Коли помочь хочешь, то приходи завтра на заре к воротам городским, а ежели мешать удумаешь, то, мыслю, найдется и против тебя средство, уж будь уверена.
Угрожающе улыбнувшись напоследок, он вновь отвернулся к окну, давая понять, что разговор закончен.
— Ох, Никодим, — обреченно вздохнул Добрыня и, грубо отпихнув попытавшуюся взять его за руку ворожею, вышел, едва слышно бросив перед тем, как раздраженно хлопнуть дверью: — Добром это не кончится.
Равнодушно пожав плечами, Никодим, не говоря ни слова, небрежно махнул растерявшейся Ялике рукой.

Глава 3

Чарующие летние ночи! Так бы и гулял по садам-по лугам, наслаждаясь ночной прохладой, запатшхами и красотой земли и неба. А уж в купальную ночь грех травникам да знахарям дома сидеть да бока належивать. Надо идти в лес к заповедным местам и брать траву, которая в это время обладает наибольшей исцеляющей силой.

Есть и у Евдокии свои приметные места. Вот и сговорились они с Полинкой в ночь на Купалу в лес пойти да травы насобирать. С вечера пришла девушка к знахарке, спать легли рано, вставать - то после полуночи, а слово за слово и разговорились.

Многое рассказала Евдокия любопытной девушке о ночи на Ивана-Купала, о своём любимом деле и тайному заговору её научила:

- Стану я, благословясь, и тебе, Мати, поклонясь.

Мати, Сыра-Земля, из тебя я рождена, ты меня носишь,

ты меня кормишь, ты мне силу даёшь,

ты же меня по смерти и назад возьмёшь.

Как Алатырь-камень в море-океане стоит,

Так и я пред тобою стою, позволенья прошу.

Земля-Мати, благослови меня траву брати

и охрани меня от всякой нечистоты,

От людской ненависти и неправоты.

Так было, так есть, так будет!

Слово, замок, язык. Аминь!

Потом ещё что-то прошептала ведунья Полине на ушко, чего не решилась сказать громко, и продолжила:

- А травы-то какие собрать надо! Одни названия чего стоят: разрыв-трава, одолень-трава, сон-трава, царь-папоротник, да и другие попроще, но не менее сильные и действенные: чернобыльник, зверобой, девясил, мать-и-мачеха, бессмертник, золотарник. И собирать их, чтоб силу свою чудодейственную не потеряли, надо старым да малым, да девицам-девственницам, что мужчину ещё не познали. Одеться надо подобающе, в холщовую белую рубаху до пола, девицам на голову - венок из цветов.

В стародавние времена через костры прыгали, венки по воде пускали да хороводы водили. Вот веселье-то! А может молодость была, потому все радостным казалось. Быстро она пролетела, как один миг, вроде и не было её.

О чем это я? Травы, травы... Вся жизнь в них. Да.

-Ой, Купалочка, Купала,

Где ж ты лето летовала?

-Летовала я в лесочке

под малиновым кусточком.

Зарю размыкала, росу отпускала.

Роса медовая, травушка шелковая.

Месяц увидал, ни слова не сказал.

Солнце увидало, росу подобрало...

И тут Евдокия увидела, что девушка уже сладко спит, убаюканная неторопливым рассказом.

- И правда, хватит разговоры водить, а то, гляди, и проспать ведь можно.

Знахарка зевнула, перекрестилась и, повернувшись на бок, тоже уснула.

Все затихло. Белый домик окутала тёплая летняя ночь. Взошла полная луна, и чудное голубоватое сияние разлилось в воздухе, напоенном запахом цветов и трав. И ничто не нарушало покой и негу этой необыкновенной ночи.

Наконец, чуть-чуть подул свежий ветерок, и сразу же обрадованно зашептались листья деревьев. То здесь, то там начали пробовать голос немного отдохнувшие соловьи. Сияющая луна уже подходила к горизонту, но звезды виднелись все также ярко. Скрипнула калитка, и две фигуры в длинных, белых одеяниях пошли вверх по тропинке, ведущей в лес, а следом, подняв хвост трубой, шёл большой серый кот.

В это время на берегу озера на утреннюю ловлю рыбы уже устраивались трое приятелей, боясь пропустить утреннюю зорьку. Самое удачное время для клева - это предрассветные сумеречные часы, когда солнце ещё не встало. Место было выбрано заранее, возле кустов и камыша, где они уже давненько прикармливали рыбу. Расположились обстоятельно, установили удочки, разложили наживку, приготовили дровишек для костерка, котелок для ухи и раскинули небольшую палатку.

От воды потянуло утренней прохладой. Начали бледнеть звезды, но до утренней зорьки оставалось ещё часа полтора. Приятели посидели на берегу, выпили по стопарику-другому, немного поговорили, а потом залезли в палатку, решив чуток отдохнуть. Юрке почему-то не спалось. Он взял курточку потеплее и устроился на берегу. В воздухе разливался запах сена, луговых трав и цветов. Засмотревшись на заходящую Луну и начинающее светлеть небо, парень и сам не заметил, как задремал.

Неожиданно Юрка вздрогнул и открыл глаза. Что это? То ли сон, то ли явь?!

В сумеречном тумане то исчезая, то вновь появляясь, плыла белая фигура, вот она все ближе и ближе, распущенные волосы, венок, нежное девичье лицо, тихий смех - все колеблется,расплывается....

Юрка зажмурил глаза, а когда открыл их, увидел старуху, стоящую перед ним, вся в белом, старое сморщенное лицо, скривившееся в усмешке, и крючковатый палец, грозящий ему. Старуха утробно мяукнула, Юрка от страха моргнул, стараясь стряхнуть видение.

И....вместо старухи увидел огромного серого кота, как будто сотканного из тумана.

Волосы у него встали дыбом, по коже побежали мурашки, и весь он покрылся холодным потом. В ужасе, на четвереньках, Юрка, закрыв глаза, пополз к палатке, а вслед ему раздавался старческий дребезжащий смех.

***

И чего только не случается в ночь на Ивана-Купала!

Клиентка впорхнула в приемную словно разноцветная бабочка, внезапно решившая променять цветущий луг на стонущий от жары город. Одетая в легкий, ярко-желтый сарафан с красным пояском девушка с интересом осмотрела меня, будто пыталась решить – являюсь ли я той, к кому она пришла.

— Здравствуйте, - широкая улыбка озарила ее лицо. – Могу ли я увидеть Князеву Викторию Сергеевну?

— Здравствуйте, это я. Чем могу быть полезна?

— У меня запись на прием в двенадцать. Решила прийти пораньше.

— Я как раз освободилась – можем начать прямо сейчас. Прошу за мной.

Было забавно наблюдать за ее лицом, когда она вошла в кабинет. Девушка изумленно рассматривала бордовые портьеры, доставшуюся мне в наследство массивную деревянную мебель и любимый бабушкин сервиз. Но больше всего ее, похоже, впечатлила картина одного известного мариниста, украшавшая стену у меня за спиной.

— Немного не соответствует вашим ожиданиям?

— Угу, - пробурчала девушка. – В фильмах обычно все по-другому.

— Лежак, кресло и старик в очках?

— Что-то вроде того, - она с улыбкой приняла у меня из рук чашку прохладного зеленого чая и слегка пригубила. – Светлова Ксения – так меня зовут.

— А отчество? – спросила я, начав заносить информацию в карточку.

— Его нет, - ответила рыжеволосая красавица и, заметив мое удивление, пояснила. – Мама зачала, родила и вырастила меня в одиночку, сохранив личность отца в тайне - точно также, как когда-то поступила ее мать, и мать ее матери.

— Это какая-то традиция?

— Скорее безысходность – наличие мужчин в роду мешает выполнять нашу работу.

— О какой работе идет речь?

— Я – Ведунья.

— Так на Руси называли тех, кто занимается магией, правильно?

— Примерно, - усмехнувшись, произнесла Ксения. – Мы помогаем людям, каждый по-своему: кто-то работает с погодой, кто-то принимает роды и занимается лечением, а кому-то сподручней предсказывать будущее и делать обереги.

— А разве среди ведунов есть женщины?

— Редко, но бывает – наша семья отличный тому пример, - сказала Ведунья и с гордостью добавила. – Мы живем в этих местах вот уже десять поколений.

— Десять поколений без единого мужчины?!

— Процесс зачатия у нас больше напоминает обряд, в результате которого на свет всегда появляется девочка. Мужчина же, после окончания процесса, обычно забывает все случившееся и не доставляет проблем.

— Звучит довольно бесчувственно…

— Увы, так есть, - в голосе девушки проскользнули стальные нотки. - Моя старшая сестра ослушалась и осталась с партнером, после чего потеряла свою силу, переложив на меня всю ответственность за судьбу рода.

— Вы обижены на нее за это?

— Мать умерла, сестра бросила меня одну – конечно я обижена нее! – почти выкрикнула она, после чего, смутившись, уже спокойно добавила. - В начале было совсем тяжело и я даже хотела отомстить, но спустя лет двадцать увидела ее вместе с сыном и поняла, что она там, где и должна быть. Каждый имеет право на счастье – ведь так?

— Так, - кивнула я. – И как же вы смогли овладеть искусством ведовства без матери и сестры?

— Бабушка оставила после себя много рукописей - по ним и училась.

— Как же вы зарабатывали на жизнь в столь юном возрасте?

— В Советском Союзе с этим не было проблем, - она слегка прищурила глаза, устремив взор в окно, как будто что-то вспоминала. – Сначала помогала в детском саду, потом лет десять работала на швейной фабрике.

— Постойте, постойте - как десять лет?!

— Вот, держите, - рассмеявшись, Ксения достала из сумочки паспорт и отдала его мне.

— Но… - в графе дата рождения стояло двадцать второе апреля семьдесят первого года! Я бы в жизни не дала этой девушке больше двадцати, а на деле, она оказалась даже старше меня! – Как это возможно?!

— Я же Ведунья, - лаконично ответила она.

— Хм, - я в спешке пыталась переварить эту информацию и перестроить отношение к собеседнице. – И чем же я могу вам помочь?

— В последнее время я совершенно отчетливо чувствую, что не могу больше выполнять свои обязанности. Это похоже на усталость из-за постоянного недосыпа - меня перестали радовать даже любимые вещи и занятия.

— О как именно обязанностях идет речь?

— Это в двух словах не объяснить… - клиентка поправила непослушную прядь. – Хотя, вы должно быть лучше других поймете меня.

— Почему?

— Мы с вами, по сути, делаем одно и то же дело: только вы явно, а я незримо. Вы каждый день принимаете в этом кабинете тех, кто столкнулся с проблемами и не может нормально жить дальше. Люди выходят отсюда уже с пониманием того что им делать дальше. Вот так и я, встаю утром и пытаюсь сделать жизнь этого города хотя бы немножечко лучше.

— Но не в роли повитухи или знахарки?

— Решила оставить это дело врачам, - усмехнулась Ксения. – А я слежу за тем чтобы на вверенной мне территории не накапливались людские эмоции. Чем сильнее кто-то радуется, веселится или горюет, тем больший осадок остается в пространстве. В обычной обстановке эта психическая энергия быстро пропадает, но не здесь, в мегаполисе. Ведуньи из моей семьи издревле поддерживают обряд очищения, который и помогает решить эту проблему.

— Вас тяготит эта ноша?

— Неимоверно! – обрадовавшись моей догадке, воскликнула она. – Вы и представить себе не можете каково мне в последнее время! С каждым годом жителей становится больше, и они гораздо раздражительней чем раньше. Технологии сделали окружающих импульсивными, не желающими думать. И это я молчу обо всех этих магах, колдунах, прорицателях и прочих вредителях.

— А вы не можете взять что-то вроде отпуска? Накачать механизм энергией и попытаться просто отдохнуть.

— К сожалению, так не получится. Я связана с Петербургом, а он со мной. Невидимые нити не дадут мне уехать или перестать подпитывать их хотя бы на мгновение.

— А что будет если вы все же попытаетесь выбраться или с вами что-то случится?

— Первые несколько дней все будет хорошо, а потом начнется… Приступы паники, оргии, групповые самоубийства, беспорядки на улицах и все в том же духе.

— И что, вам совсем не у кого просить о помощи?

— Есть, но они не помогут, - хмыкнула Ксения. – Существует организация, включающая в себя всех ведунов в стране – называется Совет Цепи. Это очень консервативное сообщество, основной задачей которого является контроль за усилением тех или иных родов.

— То есть, если вы допустите кого-то в предназначенный вам город, это может усилить позицию другой семьи?

— Вам это может показаться незначительным, но история не раз показывала к чему может привести усиление той или иной ветви. Еще одной гражданской войны наша бедная страна не перенесет – поэтому я ни за что не отдам им Питер.

— А что предпримет Совет в случае вашей пропажи? Неужели он оставит город без защиты, боясь чьего-то усиления?

— Не оставит, это точно. В таких случаях назначается временный Смотрящий, который в течение полугода следит за порядком. Если к тому времени Ведун не появится, будет произведен передел его зоны ответственности между другими семьями.

— Но это же замечательно – с вашими способностями должно быть нетрудно исчезнуть месяцев на пять, а потом вернуться и с новыми силами взяться за дело.

— Если бы все было так просто… Во-первых, Совет обязательно проведет расследование причин моего отсутствия и может вынести очень суровое наказание, а во-вторых, прежде чем они обнаружат что у города нет Ведуньи может погибнуть много людей – на это я пойти не смогу, совесть не позволит.

— Есть и что-то третье?

— А вы довольно проницательны, - в ее взгляде появилось нечто, похожее на уважение. – Это мой город, и я не желаю делиться с другими.

— Кстати об этом, вы не боитесь все это рассказывать незнакомому человеку?

— Бояться нечего, - Ксения звонко рассмеялась. – Вам все равно никто не поверит.

— Да уж… - это было действительно смешно. – Итак, что мы получили в итоге – вам нужна небольшая передышка, но для этого вы должны будете передать бремя другому Ведуну. Просто сбежать вы не можете, пригласить человека со стороны тоже. Я правильно излагаю?

— Все так, -кивнула она. – Я уже полгода размышляю об этом, но не нахожу решения.

— Но его не может не быть, - задумалась я. – Вы упоминали о том, что Совет проводит расследование причин исчезновения Ведуна и, если не сочтет их уважительными, то применит наказание. Что может произойти чтобы Цепь оказалась удовлетворена?

— Тяжелая болезнь или ранение – но это крайне редкое явление для людей вроде нас. Еще может быть стихийное бедствие или массовые выступления народа, из-за которых Ведунов принудительно отправляют в другие места.

— Кажется я придумала выход, но не уверена, что вам он понравится…

— Говорите уже, - нетерпеливо произнесла клиентка, подавшись немного вперед.

— Как насчет того чтобы написать официальное письмо в Совет с целью его уведомления о приближении периода вашей нетрудоспособности и просьбой назначить временного Смотрящего.

— По какой причине?

— Продолжение рода.

— Эм… - на ее лице застыло растерянное выражение. –Я об этом как-то не подумала.

— Знаю, что это не совсем то, что вы подразумевали под словом отдых, но это изменит вашу жизнь. Тем более, что вы последняя в семье и ваш долг - не остаться такой.

— Выбор между одним или другим бременем? – Ксения задумалась, - Вы правы, это хотя бы как-то разнообразит будни.

— То есть вы согласны?

— Конечно! В древнем законе сказано, что Ведуньям дается до двух лет на поиск подходящего партнера и подготовки ритуала, что вместе с беременностью и уходом за ребенком даст мне лет пять отдыха от работы.

— У вас, наверное, уже есть подходящий кандидат?

— И не один, - она хищно улыбнулась и произнесла. – Пришло время открыть охоту на мужчин…

Если вглядеться в то, что толкают православные режиссёры через кино, то видно такое:

Вот натурально - либо перемазанный в говне клоун, либо кучка явно слабоумных девок и мужиков, которые зачем то ходят по пояс голые всё время. Это не история и речь не об излишней любви к язычникам. Тот же Клим Жуков, которого нереально упрекнуть в несоответствии источникам, при разборе фильма Скиф, только и мог что плеваться. И особенно упоминал шаманов - ведунов в "Скифе" и в "Викинге". Таких в жизни никогда не было.

Вся проблема нынешней системы - она жутко клерикальна и потому у нас до сих пор ряд убеждений, работает как часы:

1 - Ведуны то ли в говне раньше валялись, то ли жрали человечину, то ли по лесам шарохались, аки демоны из преисподней.

2 - Идолов на капищах славян постоянно заливали жертвенной кровью, желательно самих же славян и желательно детей.

3 - Сами ведуны били либо шизофрениками, либо блажными на голову и вообще ничтожества, которых никто всерьёз то не воспринимал. Ога.

Если же посмотреть отношение западного общества к своим ведунам, оно прямо противоположно. англичане усиленно изучают, научно и просто по человеческому интересу - кельтские, друидские верования, традиции. Французы обожают своих кельтов-ведунов, никаких насмешек - это всегда мудрые старцы, с длинными седыми бородами. Недавний мультфильм - "Астерикс и тайное зелье" тому пример. Можно себе представить, что бы они каким то уродом полоумным своих друидов рисовали? Нет конечно.

Славянские ведуны - они были намного мягче чем из скандинавские собратья.  У этих да, всё сурово - потому что жили скандинавы той поры - между 6 - 9 веками нашей эры, очень тяжко, земли то мало. Да и до этого климат не баловал, а скалы плохо кормили, потому понятие ценности человеческой жизни для них было довольно сумрачным и жизнь они вполне приносили в жертву. Вот только ни в коем случае не детскую и ни в коем случае, если речь шла о своих - не насильно. Скандинавы так уж вырастали, в окружении суровости, что сами могли пойти к своим богам для серьёзной беседы. Именно беседы, потому что по их вере, они не были при этом свиньёй которую в заклание сволокли, а просто были посланниками по пути из крови собственной. В общем это вам не корова на алтаре, а как бы портал. Разница колоссальна, если вспомнить, как зверствовали те же Южные Американцы в тот же период.

У славян богам жертву делали иногда и кровью В том числе Перуну, Световиду, Леду. Но это были всегда пленные и почти всегда те, кого пленили с оружием, сражавшихся. Простых людей в жертву приносить не любили, а просто забирали на время арбы, а потом ещё и освобождали.

Собственно, что дивно,  царские исследователи, времён аж Екатерины Второй это знали и описывали, а вот после 20-го века как с цепи сорвалась клерикальная машина и превратила пропагандой ведунов, в форменных утырков. На деле древние люди никогда бы не восприняли с уважением того, кто одет как вахлак, грязен и вонюч. Того кто требует крови детей на жертву. Теоретически конечно мог ведун загнуть такое, да жить после этого ему бы не долго было. Народ ведь прост - одно дело попросить крови мужика, который воевал против славян, другое дело собственного ребёнка резать.

Вот скотину резали на жертвы активно. Плюс ведуны всегда получали часть военной добычи из походов. На это и строились храмы, с этого жили ведуны. Не было у славян уже в первых веках нашей эры, такого как у северных малых народов - что бы ведун жил за свой счёт. Религия была организована здраво и с умом.  По сути это был вариант десятины, когда на культы отдаётся оговорённая сумма.

1 - Интеллект ведунов, волхвов, повитух ( коли такая была в селении ) не оставлял желать лучшего. По сути это были прирождённые  и психологи и во многом врачеватели, знатоки тогдашней химии. Наблюдательные, умевшие по мелочам собирать данные. Само собой они хранили их внутри своих соратников по ремеслу, но кто ж просто так отдаст знания?

По лесам иной раз ходили, особенно лекари  - надо же собрать травы и коренья. Из собственного опыта - тот же чабрец ( богородицкая трава ) натурально пахнет аптекой, чем то эфирно - целительным. Я его просто унюхал, когда однажды лез по крутому глинистому склону. В руку попался и сразу пошёл аромат. Так что и в древних временах знания копили постепенно, разом никто бы не освоил нужные вещи.

2 - Вот реальная реконструкция ведуна. Ну как? Вызывает такая одёжа справная отвращение преизрядное? Нет конечно. Надо ведь понимать - мы как славяне, зародились в балто-славянском корне, а это Северная Польша нынешняя и одеваться там в чёрт знает что физически невозможно.

3 - У ведунов были семьи, потому что продолжить свой род - было важнейшим делом для всех древних людей, никто не стал бы делать затворников и "воздержанцев" из тех, кто общается с богами и сулит плохое или хорошее. Конечно в древности могли быть свою нюансы, но бобылям точно было не место в ведунских традициях, это отлично сохранилось в народной памяти вплоть до 20 века. Да, я про бабок ведуний на селе. Смех смехом, а иной раз и современные врачи заговоры ставить ездят, когда совсем прижимает, а медицина не помогает. Мы ж язычники до корня своего, на мой взгляд к радости нашей. Не хуже потомков кельтов. Масленица это как бы самый яркий пример.

4 - У славян были приняты к постройке храмы. Голые капища - это как раз позднейший период, когда фанатики христианского толка разрушили всё что могли. Тогда да, оставшиеся язычники порой переходили на подпольный режим. Когда язычество было в силе, у него было много храмов, статуи, причём порой сложного, комбинированного типа, когда ту или иную изготавливали одновременно из дерева, железа, золота и серебра. Это говорит о серьёзном подходе к культу, а не на авось. Впоследствии язычники перешли на совсем простые, грубые чуры - вырубленные из брёвен, схематически изображения богов. Но явно не от хорошей жизни.

Внешний вид святилища по реконструкции. Оно схоже со скандинавскими строениями.

Вот чего не могли славянские колдуны сделать, так это помирить многочисленные племена и роды между собой. На это способна оказалась именно монотеистическая религия - естественный исторический процесс, во всём мире он одинаков был. Единобожие выгодное политикам и военной знати, выдавило многобожие. Но это не делает ведунов прошлого изгоями в истории, над которыми можно смеяться и изображать их пугалами. Стоит поступать как нынешние французы, у которых ведуны, это одна из важных духовных частей любого поселения.

http://thelib.ru/books/belov_yuriy/istoricheskaya_rekonstruk....

Древняя религия Славян - Григорий Андреевич Глинка.

Славянская и Российская мифология - Кайсаров.