Или покрупнее видел кто? Данный экземпляр был замечен на буровой.

Не люблю когда меня не спрашивают, а ставят перед фактом. Это касается и работы. Собираюсь спокойно на вахту в одну жопу мира, а меня не спросив, отправляют в другую жопу. Да, может и бог с ней, с новой жопой, но все теплые вещи, спецовка, обувь, у меня в старом месте.

Немного поскандалив с руководством, я взял билет до Москвы. В Москве перебравшись с Павелецкого на Ярославский, я дожидаюсь поезда Москва- Воркута с прицепным вагоном до Усинска. Коми, я в коме.

Следующие полтора дня я еду в республику Коми.

Усинск - плюгавый городишко с население около сорока тысяч. Городишко построен по типу: мне дали маленький кусочек масла и большой кусок хлеба, поэтому нужно как-то размазать. ЖД вокзал находится километрах в пяти от самого города. Плюс промзона.
С поезда меня встретили, заселили в общагу, а на утро подсадили в грузовой мерс и я помчал. Вернее, мы помчали, с водилой.

Наша контора взяла новый подряд на месторождении имени Требса и Титова. Кто эти люди?! Коми кончилось, начался ненецкий автономный округ. Вместе с Коми кончились деревья и вообще всякая растительность. Снег да снег кругом. Полторы снежные колеи, другой дороги здесь нет. Часов за десять преодолели. И вот я на новом месте.

Городок в чистом поле, лишь с одной стороны его окружали гурты грунта, который круглосуточно выковыривали из недр экскаваторы, грузили в вереницу самосвалов. И эти рабочие муравьи севера строили что-то новое.

Давно я не видел столько людей. Вместе с подрядчиками больше трёх сотен. А вот позаботиться об условиях- это никому не надо. Две крошечные баньки, наспех сделанные из располовиненного контейнера. Из-за отсутствия дров, баньки топят отработкой, мазутой. Истопник чёрен как ара Петра Великого. Чёрен и зол. И из двух зол ему совершенно нечего выбрать. Хотя он мог бы упасть без сил и быть съеден песцами.

Одна столовая, вечные очереди. Пожрать, помыться, посрать. Всюду очереди.
Пришлось сразу же впрягаться в работу, времени на раскачку нет. И так почти месяц без снабженца.

Утром снарядили пять самосвалов и на склад. Склад в ста десяти км от городка. Сто десять км по зимнику- это не сто десять км по асфальту. Расчетное время в пути от трёх часов до плюс бесконечности. Мы добрались за четыре часа. Потому что дорога- говно, потому что два КПП по дороге, которая говно.

Склад расположился на берегу Баренцева моря. Впервые на Севере видел неохраняемый склад. Видимо, здесь был полный пиздец.

На складе нет грузчиков, поэтому если нужен материал, то и грузите его сами. За два с половиной месяца вахты мне снился только вечно зеленый пено-экструдированный материал по имени ПЕНОПЛЭКС. Я его маму рот ебал. В каждый совок помещается ровно пятьдесят шесть пачек этого говна, размеров два срок на шестьдесят сантиметров, толщиной пятьдесят миллиметров. До сих пор помню. А так как шарага наша занималась в основном дорожным строительством, то ПЕНОПЛЭКС был основным материалом.

Выезжаешь в шесть утра, приезжаешь в десять. В итоге не видишь ни завтрака, ни обеда, ни ужина, только зелёное говно. Сухпаёк вымотал меня физически, а похуизм начальства- морально.

Через два с половиной месяца я психанул и сказал, что если меня не сменят, то я уволюсь прямо сегодня. Подействовало. Меня действительно сменили. Прислали парнишку из офиса, румяного и нарядного как новогодняя ёлка, с которой быстро пооббилась спесь.

А я, наскоро передав «скипетр и державу» новому рабу, запрыгнул в уходящую за горизонт вахтовку. Мартовский снег проваливался под колёсами , машины висели на бровке, валялись в кювете, но наша вахтовка, приспустив колёса, медленно и верно шла намеченным курсом. И через сутки, тоже расстояние два с половиной месяца назад мы покрыли за десять часов, мы были в Усинске.

Усинск был по-прежнему размазан. Таксисты азеры- коренные жители, плюс-минус вахтовики, малые народы воняющие оленьим говном. Больше ничего примечательного.
На ЖД огромные очереди. Все вырвавшиеся из тундры штурмуют окошко кассы. Уехать отсюда- целая лотерея. Но мне подфортило, осталось место, даже нижнее, хоть и в последнем у параши плацкарте.

Поезд штурмует живая волна. Девятый вал набегает на вагоны и чугунное полотно содрогается. Я успеваю купить на вокзале две пары местных тапочек. Не знаю как они называются. Но красиво. Правда красота была пока они не оттаяли в вагоне. Оттаяв, от тапочек пошла такая вонь, как-будто у меня под полкой сидел и безостановочно срал олень. Я замотал подарки в два пакета, но всё равно амбре чувствовалось до самого Котласа.

Надо мной уютно расположился брат-вахтовик из братской же республики Беларусь. Этот гондон, упившись в первый же вечер, всю ночь, на манер дикой собаки Динго, выкидывал из под себя всё. Сначала слетела подушка, потом простынь, в конце и матрас превратился в ковер-самолет. Сначала, все нижние аккуратно подавали труженику Севера его потери. Но потом он всех просто заебал.

Утром, с «выкидышем» был произведен групповой ликбез, и даже братский опохмел пивом. Выкидыш чистосердечно признал вину и уполз в вагон-ресторан. Вернулся поздно вечером. С божьей помощью взобрался на свою полку и захрапел. Но уже через час, я услышал рвотные позывы героя Севера, учуял запах блевотины и, что самое прекрасное, увидел эту блевотину, ползущую сверху ко по стене. Это был пиздец. Я вскочил и въебал пидораса по спине. Пидорас, впрочем, никак не отреагировал. Я въебал ему повторно, но бульбаш только перевернулся на другой бок, почесав ушибленное место.

Я пошёл к проводнице. Говорю, так, мол и так, сверху пьяный в говно пидорас, то есть пассажир, который на меня блюёт. Выкиньте его нахуй из поезда и уберите его драники со стены.

Проводница обвела меня взглядом «дапошёлтынахуй» и сказала, что ничего сделать не может, он же тоже человек и пассажир! Вот, мандавошка. В итоге последние восемь часов я досыпал на полке с бельем, иного места не было.

Бульбаш спал крепко и даже в Злотоглавой ему всё еще снилось зелёное море тайги, сосущие лапу белые медведи и бог знает что еще. Сначала, я хотел дождаться этого пидораса на вокзале, но, возможно, он уехал обратно тем же поездом. Вахтовые пути неисповедимы.

Механик Петрович, как практически всякий механик, был не дурак выпить. Отсюда все проблемы, как в личной, так и в общественной жизни. И, если личная жизнь легко выгоняла Петровича из дома в одних трусах, то общественность больше пользовалась этой слабостью механика.

Когда Петрович был как стекло, человек- золото, механик от бога. Стоило «золоту» наступить на пробку, оно тут же, как в мультфильме «золотая антилопа», превращалось в черепки.
Петрович был уже не молод, но по известному выражению, был ходок. Имел молодую жену, маленького ребенка от неё и дом полную чашу. Дома Петрович бывал редко, в основном это были командировки по многочисленным участкам на Севере, куда руководство закидывало его разогнать тоску водителей и механизаторов, нещадно ломающих дорогую иностранную и отечественную технику.

Петрович прибывал на очередной участок, настраивал слуховой аппарат на нужную частоту и шёл в бой. Проблемы со слухом, опять же по слухам, у него с Афгана. Не обламывало механика самого лечь под бульдозер или Камаз и натыкать носом водителя. А уж благодарные водители и механизаторы несли и несли, и несли. К вечеру, механик Петрович шёл по городку перебирая руками по жилому вагон-дому. Вагон-дом кончился, Петрович упал как озимые.

Другого давно бы уже уволили. Но Петровичу прощали практически все выходки. Лишали премий, делали выговоры, вызывали на ковёр. Но другого такого Гудини не было.

В очередную командировку Петровича заслали в Ненецкий АО. Участок у чёрта на рогах. В чистом снежном поле. Техника сыпется, водители бегут, механизаторы грызут грунт и нервно курят.

Петрович смог наладить обстановку, разрядить настроение толпы. И был обласкан огненной водой, был практически выкупан в ней как в ванне.

И вот настало время выезжать с участка. Петровича усадили в вахтовку, привязали ремнем безопасности, как самое дорогое оборудование и перекрестили в путь.

В Усинске Петрович сошел на жд вокзале. За ним, как за Иисусом, сошли его «ученики». И пили они до умопомешательства, которое от местной водки наступает с пол бутылки. А после Петрович полтора километра тащил на себе полумёртвого от водки охранника.

В общежитии охранник стал постепенно оттаивать телом, но в душе его поселился лёд. Охранник, почему-то стал бросаться злыми словами на Петровича. От чего слуховой аппарат не на шутку загудел, а Петрович перешел в рукопашную. Как дерутся два вусмерть пьяных человека рассказывать не надо, рестлинг отдыхает. Но механика оттащили, а охраннику добавили, после чего связали скотчем по рукам и ногам. Петрович был закрыт в кабинете ТБ, а охранник не дождавшись свободы обмочил казённое обмундирование. А после еще и наблевал вокруг себя, как бы говоря этим, за круг не заходить. Вий.

Петрович не просыхал еще несколько дней. За это время сменилась вахта, уехал обоссанный самим собой охранник и кто-то набил Петровичу табло. А после он и вовсе потерялся.

Петрович был обнаружен утром, спящим в обнимку с унитазом. Попытки поднять его были тщетны. Он вцепился в фаянсового друга как якорь в корягу на дне морском. Когда чудо механика всё-таки удалось поднять, то он вырвался и шатаясь побрёл по коридору общежития. Вся спина его была усеяна использованными туалетными бумажками, которые болтались на нём как конфетти. Всем встречным он показывал на своё ухо, давая понять, что потерял аппарат и он ничего не слышит. Разбитое табло механика зияло двумя абсолютно симметричными иссиня-чёрными фонарями, не хватало только ночи и улицы.

Про очередные проделки Петровича прознало руководство и решительно сказало своё «хватит». Пришёл приказ на увольнение механика. Жена Петровича тоже высказала своё презрение к законному супругу, объявив, что вещи его уже покоятся на лестничной площадке, а заявление на развод лежит в ЗАГСе.

Петрович воскресал неделю. «Бодягой» замазывал синяки, ел куриный суп. которым его так благородно подкармливала техничка тётя Маша. Слуховой аппарат нашелся в том же туалете в перевернутом ведре с остатками бумаги. А вот телефон явно кто-то подрезал. И вот спустя неделю, в тёмных очках, трезвый, но морально подавленный бывший механик, был посажен под белые ручки в поезд до Тюмени. Посажен и забыт навсегда как страшный сон. Степени его достоинств сменили ступени его падений. Выкарабкается ли, бог его знает. Только это уже совсем другая история.

Люблю худых.
Ебу любых.


Из коми она была, пизда ёбаная. Этих коми за версту чуешь. Говном несёт. Зимой ещё ничего, но стоит только в тепло зайти, оттаять и всё, пиши пропало, будто канализацию прорвало.

А тут эта. Румяная. В малице расписной. С бутылки пива в говно. Хоть прям тут её еби у вокзала. Но у вокзала менты. Возможно, сами так и делают. Но они власть, им можно, остальным — хуй.

Я её на себя взвалил и волоком до общаги. А это почти километр. Заебался. Хотел на пол пути бросить. Думаю, брошу, потом оттает, протрезвеет и к себе вернётся. Пожалел. Себя.

Допёр тушу её до общаги. Да на второй этаж. Раздевать стал, а там ебать-копать, сто одежек и все без застёжек. Малицу стащил через голову. А она только икает и пердит, родимая. Ну дальше рубахи какие-то, или платья. Хуй проссышь. Много тряпья.

А в общаге натоплено. Жарища. Так клава моя оттаивать начала, как курица. Только чую я, там совсем не курица. А йетти. Как до исподнего дошёл, слезы из глаз брызнули, словно я луковицу очищаю, а не бабу к соитию готовлю.

Отшатнулся я, как от пламени. Ни черта не вижу. Из глаз слезы, в носу ощущение, будто мне в ноздри оленьего говна напихали. Блевать побежал. А клава моя к стенке прислонилась и сопли пускает по белым грудям.

На запах сбежалось всё общежитие. Думали, усрался кто. Что среди вахтовиков не редкость. Но нет, тут такая клава, что прости господи.

Вахтерша всем собравшимся звездюлей раздала. Конечно, у самой прищепка на носу, коза старая. А тут хоть помирай. Клаву мою в охапку. Малицу на неё задом наперёд накинула и на улицу, прямо в сугроб. А всех остальных по комнатам метлой своей раскидала.

Клава оттаяла через часок. Встала. Огляделась. Квакнула что-то по комяцки и попиздохала к вокзалу, по дороге напевая свою тарабарщину.

А я с тех пор с экзотикой завязал окончательно. Твёрдо и безповоротно. И при виде таких клав на вокзале, отвожу глаза, проговаривая сам себе: «что было, то было, что было, то было. Слава богу пронесло. Уберёг боженька вахтовика. А что будет то будет. И всё моё».

Баба, с лицом словно обклёванным птицами, больше похожим даже не на лицо, а горбушку, стояла на перроне и тихонько подвывала. Пассажиры и провожающие пёрлись мимо, толкались и переругивались. В руках у бабы были пирожки, впрочем, никого не интересовавшие.

Други бабы, ничуть не лучше этой, толпились возле входа в вокзал. В своих грязных руках они крепко сжимали сушеную рыбу и сумки с пивом. Самая горластая из них походила на кукушку, она отмеряла время от прибытия до отправления очередного поезда. Казалось, всё остальное её вовсе не интересовало.

Как гром среди ясного неба вздрогнул состав. Со стороны он напоминал длинного червя, извивающегося перед неминуемой смертью- насадкой на крючок.

Двери вагонов стали открываться и из них вышли проводники разной степени потертости и поддатости.

До отправления поезда Волгоград-Нижневартовск оставалось тридцать минут. Штурмующие полезли в свои отсеки, вниз и наверх. Не особо удачливые- лепились сбоку, впрочем тоже друг над другом. Сильно воняло хлоркой и мочой. Пассажиры, как тараканы, юркали между отсеками, впихивали невпихуемое и с чувством выполненного долга занимали места согласно купленных билетов.

Не успели тронуться, как практически все столы были заставлены бутылками и снедью разной степени отвратительности. Вахтовики ступали на тропу войны. Предстояло трое суток борьбы не на жизнь, а на смерть.

Двое суток состав бросало из стороны в сторону, то в жар, то в холод. Избыточные рвотные и каловые массы забили все туалеты, а тамбур был настолько ошпарен мочой, что проходить через него было сродни обряда инициации у каких-нибудь каннибалов.

Впрочем, большинство пассажиров и были теми самыми каннибалами. А ехали они на вахту, что здесь и сейчас, уложившись в три дня устроить апокалипсис. Ведь впереди месяцы работы.

Когда поезд особенно качало из стороны в сторону, обязательно кто-нибудь падал с верхней полки. Пока выпавшего птенца поднимала проводница, пока его укладывали обратно, с другой верхней полки выпадал новый птенец. Эта игра в тетрис была бесконечной. Прервать её могли только звуки ручейка. Это с верхней полки, тот птенец, что выпал первым начал поливать тех, кто снизу. По стене лилась моча. Хотя, чаще бывало, что по стене лилась блевота.

Птенца срывали с места. Долго били. Потом отпаивали водкой. Разъясняли причину избиения и снова били. Потом приходил линейный отряд, забирал избитого, забирал его деньги. И какое-то время все ехали тихо. Пока избитый не возвращался. Тогда снова начинали пить.

Вакханалия заканчивалась лишь через два с половиной дня. Пол дня отводилось на самоотрезвление. Пили чай, ели доширак, жрали лавровый лист и чеснок. Чтобы на выходе из вагона сиять как новорождённые. Апокалипсис закончен, добро пожаловать в настоящий Ад! Спасибо, что выбрали российские железные дороги.