Две стороны копейки

Восток

Мой взгляд был прикован к автобласту, висевшему у политрука на шее.
– Цель нашего общества – всеобщее счастье, – ревел лейтенант Смирнов у меня перед самым носом. – Эта цель, поставленная партией и правительством, предполагает всеобщее сотрудничество для построения общества, где каждый индивидуум мог бы быть счастлив. Из этого следует, что счастье – это общественная категория, неприменимая к отдельным личностям, но только ко всему обществу в целом... Рядовой Сосновски!
– Я! – мой сосед справа стряхнул с себя сонное оцепенение и вытянулся во весь рост.
– Скажи мне, на основании трудов каких учёных, нашим народом взят курс на построение евгенического общества?
– Маркс, Энгельс, Ленин, Мао Дзе Дун! – бодро ответил Сосновски.
– Так, отлично! Естественно, мы обладаем многовековыми традициями в этой области. А кому принадлежат последние достижения в этой области? Рядовой Гаусман!
– Майковскому и Каменеву! – произнёс Гаусман и тут же съёжился под пронизывающим взглядом лейтенанта.
– Кто тебе это сказал? – тихим шепотом произнёс Смирнов, и у всего взвода пробежали мурашки по коже. – Отвечай!
– Учитель политологии в школе... – Гаусман со страхом посмотрел на Смирнова.
– В каком-то смысле он прав, – Смирнов задумчиво посмотрел на нас, и положил автобласт на стол. – И что, по-вашему, Майковский и Каменев доказали, перед тем, как подлым образом сбежать на запад? Рядовой Шорин!
Я вскочил на ноги и вытянулся по струнке.
– Что невозможно достигнуть всеобщего счастья, основываясь на индивидуалистском подходе к понятию счастье... – я посмотрел на лейтенанта преданно-щенячьим взглядом.
– Продолжай, Шорин, – Смирнов свысока посмотрел на меня. – Я уверен, у тебя есть, что сказать по этому поводу. Ведь у тебя неоконченное высшее? Вот и расскажи, в чём Майковский и Каменев ошибались.
– Они не ошибались, товарищ лейтенант, – я тщательно спрятал усмешку. – Они, проводя свои исследования, пришли к совершенно верным выводам, что ни один человек при рассмотрении его отдельно от окружающего общества не в состоянии достигнуть счастья. Мы можем быть счастливы только в обществе – социалистическом и гуманном. Но, к сожалению, Майковский и Каменев, оказались морально неустойчивыми личностями, и они прельстились обещаниями Запада.
– И что с ними произошло в дальнейшем? – Смирнов смотрел на меня прищурившись.
– На Западе они пытались основать новую науку – фелицитологию, пытающуюся исследовать счастье человека на генетическом уровне, однако выводы, к которым они пришли не устроили воротил буржуазного мира, в результате чего эти учёные умерли как исследователи.
– Отлично. Можете все садиться. Следующий вопрос к рядовому Лискину. Каков процент счастливых людей в нашем обществе?
– Сто процентов!
– А если вдруг среди нас появится несчастный человек?
– Как несчастный? – лицо Лискина вытянулось. – Быть такого не может... Наша партия...
– Может! – Смирнов довольно улыбнулся. – По возращении в роту доложишь командиру взвода о полученных тобой трёх нарядах вне очереди!
– Есть! – Лискин обречённо вздохнул.
– Может быть, Шорин нас просветит, что нужно делать, если в обществе появляется человек, который несчастен?
Лейтенант Смирнов невзлюбил меня с самого первого дня пребывания на границе. Причиной тому было моё неоконченное высшее образование и мой интеллигентный вид.
– Такого человека необходимо изолировать от общества, – бодро отрапортовал я, вскочив на ноги. – Больная клетка является причиной заболевания всего организма, а несчастливый индивидуум способен сделать несчастным всё общество!
– А является ли это гуманным? – Смирнов прищурился.
– Принципы "гуманности" несовместимы с процветанием общества, поскольку "гуманность" направлена на заботу об отдельном индивидууме, а не об обществе в целом. Следовательно, "гуманность" является опасным понятием, вступающим в противоречие с генеральным учением партии, – отрапортовал я.
– Молодец, Шорин! – лейтенант ядовито улыбнулся. – Поручаю тебе в свободное время заняться политической подготовкой Лискина. Если на следующей политинформации он не будет готов, вы оба получите по пять нарядов вне очереди!
– Есть, – тяжело вздохнул я.
– А теперь, кто скажет мне, какова политическая ситуация в мире на сегодняшний день? Мустаев!
– К текущему 2227 году на Земле существует два блока государств. Восточный блок включает в себя прогрессивную часть человечества, осознавшую необходимость социалистического развития в рамках всеобщей евгенической программы партии и правительства. Западный блок состоит из стран, в которых царит голод и неграмотность, а массами людей правят ожиревшие воротилы буржуазного бизнеса!
– Отлично Мустаев! А скажи мне, как им удаётся управлять людьми, лишёнными права на счастье?
– Не могу знать, товарищ лейтенант! Дабы не внести зёрна несчастья в наше совершенное общество, партия приняла мудрое решение не поддерживать никаких связей с Западом.
– Плохо, Мустаев. Достаточно изучить историю, чтобы понять, как у них это получается. Империалисты подсовывают людям суррогат счастья. Семь лет назад они выступили с заявлением, что достигли стопроцентного счастья для каждой отдельно взятой личности западного блока. Лискин, как ты можешь прокомментировать это заявление?
– Брехня, товарищ лейтенант!
– А почему брехня, кто-нибудь может мне сказать?
Над аудиторией повисла напряжённая тишина.
– Счастье линейно, – лейтенант посмотрел на нас назидательным взглядом. – Вот у меня есть монета... – в руках Смирнова точно по волшебству появилась копейка. – Она может лечь на стол либо одной стороной, либо другой... Либо никакой вообще. Но никогда двумя сторонами сразу. Не могут одновременно работать сразу два метода, позволяющие сделать общество счастливым. Тут или-или... Или наш подход неверен, или их. Но, поскольку наш подход верен, неверен их подход. Понятно, Лискин?
– Так точно!
– Политинформация закончена! Задействованных в нарядах прошу приступить к патрулированию границы.

Граница

Автобласты мёртвым грузом висели за плечами. Наша тройка пробиралась по редкому перелеску, пытаясь обнаружить гипотетических нарушителей границы. Таковых сегодня не наблюдалось. Вообще, бегунки с той стороны приходили всего два раза за все три с половиной года моей службы. Их мы встречали как дорогих гостей и под белые ручки препровождали к начальнику караула. Если выяснялось, что бегунок – западный диссидент, его отправляли в Столицу, если лазутчик – в колонию. Гораздо чаще нам приходилось сталкиваться с несознательными гражданами Восточного блока, пытавшимися пробраться на Запад. И здесь разговор был один – луч из автобласта.
– Шорин! – за моей спиной послышался шепот Лискина.
– Да? – я приостановился и обернулся в сторону сослуживца.
– Давай рванём на ту сторону? А? Слышал, лейтенант говорил, что на Западе все счастливы? Я хочу хоть немного пожить счастливо.
– А он? – я посмотрел на ушедшего вперёд Гаусмана. – Он же полоснёт по нам из автобласта, как только мы пересечём границу.
– А мы его того... – Лискин вопросительно посмотрел на меня.
Я со всей силы саданул Лискину в челюсть.
– Ты что это, гад, предлагаешь? Боевого товарища убить? Да я тебя, скотина...
Гаусман, услышав шум, вернулся и, не глядя, саданул ногой в висок Лискина. Тот упал на землю и затих.
– Вот гад! – я тяжело вздохнул. Он тебя уконтрпупить хотел, а мне предлагал бежать с ним на Запад.
– Теперь в лагерь поедет, на восток, – Гаусман сплюнул.
Мы закурили, осмысливая происшедшее. Среди нас затесался предатель, агент мирового империализма, именно в нашей тройке. Ужас.
Следующее моё воспоминание – резкая боль в правой голени. Я с диким криком упал на землю, А Гаусман, жутко ругаясь, выбил автобласт у пришедшего в себя Лискина, и щёлкнул разрядником. Я услышал сухой треск, и Лискин перестал существовать.
– Ты как? – Гаусман наклонился ко мне.
– Ничего, – проскрежетал зубами я. – Что у меня с правой ногой?
На самом деле ощущение было такое, как будто мою правую ногу опустили в горшок с кипящим маслом.
– Великое счастье, у этого шакала автобласт несфокусирован был, – внимательно осмотрев мою ногу, произнёс Гаусман. – Но ожог капитальный. Идти сможешь?
– Нет, – произнёс я. – Не смогу, мать твою...
– Тогда лежи здесь. Я сейчас позову наших. Я быстро!
Слова Гаусмана обычно с делом не расходились. Если он сказал "быстро", значит, вернётся действительно по возможности быстро. Вот только нога болела нещадно. Я почувствовал себя несчастным – жалким изгоем общества, место которому в колонии. Тут же мелькнула мысль о границе. Она была всего в нескольких десятков метров – такая загадочная и манящая. За ней я мог укрыться от постоянных придирок Смирнова, наконец-то забросить эту службу... Разве я этого менее достоин, чем этот подлец Лискин? Жить в обществе, где каждый чувствовал себя счастливым, а не был обязан им быть ради всеобщего благополучия.
Мысли зачастую подталкивают нас к принятию того или иного решения, а болевой шок способствует неожиданным поступкам. И, ещё не придя к окончательному решению, я пополз в сторону границы...

Запад

Пограничный патруль на этой стороне мне повстречался минут через двадцать. Трое юнцов, направили на меня автобласты и закричали что-то на английском.
– Ай но шпик инглиш! – с самым серьёзным видом произнёс я. – Ай шпик рашен, черти заморские.
Троица посовещалась о чём-то на английском, потом один из них с умным видом подошёл ко мне.
– Ты есть шпийон или дисидьент?
– Диссидент я, диссидент! – радостно мотнул головой я. – Я пытался бежать на Запад, в меня стреляли, я ползком переполз границу. Вот! – я неудачно шевельнул раненой ногой и громко застонал.
– О'кей! Пойдьём с нами, мы счастливи видьеть рашен дисидьент!
Широкие улыбки появились на лицах пограничников.
– А это правда говорят, что у вас все счастливы? – я постарался натянуто улыбнуться.
– О, йес! Ми абсольютно счйастливи!
Ребята откуда-то вытащили носилки, и я, как король, въехал на них в новую жизнь.
Где-то через двадцать минут мы достигли погранзаставы. Там мне была оказана первая медицинская помощь, и я вместе с майором англичанином на флиппере отправился в ближайший город.
Город меня поразил своей пустотой. Не исключено, что каждый житель этого города имел собственную квартиру. Для меня, привыкшего к переполненным восточным городам, к душным коммуналкам, в которых зачастую проживали тридцать-сорок семей, такое было немыслимым. Как? Как они достигли этого? Вероятно, тут не обошлось без фелицитологии. Майковскому и Каменеву следовало бы поставить памятник, за то, что они сделали для западного мира!
Флиппер приземлился около здания военной комендатуры. Во всяком случае, это здание было братом-близнецом нашей восточной военной комендатуры, в которой мне много раз приходилось бывать. Меня встретил немолодой полковник, который при виде меня даже встал с кресла.
– Рад видеть человека, который готов бросить вызов всей прогнившей Восточной системе!
Русским полковник владел довольно сносно, хотя лёгкий акцент – то ли французский, то ли английский – в его речи присутствовал.
– А уж вы и представить себе не можете, как я вас рад видеть, – улыбнулся я.
– Извините меня, но прежде чем вы сможете присоединиться к нашему прекрасному обществу, мы должны уладить некоторые весьма важные формальности...
– Конечно, понимаю... – Я широко улыбнулся полковнику. – Время сейчас непростое.
– Вот именно! И первый мой вопрос к вам. Что побудило вас перейти на нашу сторону?
– Понимаете, полковник, я был глубоко несчастен. Восточная практика подразумевает счастье для всего общества, однако нисколько не беспокоится о счастье конкретной личности. Общественные интересы выше личных, и т.д., и т.п... Понимаете?
– О, да, я вас прекрасно понимаю, – полковник что-то записал к себе в блокнот.
– А разрешите несколько вопросов? Как вам удалось добиться счастья для каждого человека? Это ведь плоды труда Майковского и Каменева? Да?
– Пройдёмте со мной, я вам кое-что покажу. А по пути расскажу об исследованиях Майковского и Каменева.
Я, прихрамывая, вышел из кабинета вслед за полковником.
– Основная задача фелицитологии заключалась в доказательстве невозможности сделать счастливым человека, от рождения предрасположенного быть несчастным. Понимаете, неспособность к счастью это как вирус, который дремлет в людях, ожидая момента, чтобы выйти на поверхность и сожрать личность человека. И Майковскому с Каменевым блестяще удалось это доказать. Они выделили ген предрасположенности к несчастью у человека. К сожалению, подавить этот ген невозможно, и любой обладатель этого гена рано или поздно станет несчастен.
– Вот даже как? – я с интересом посмотрел на полковника. – И как же вам удалось справиться с этой проблемой? Каким образом вы достигли стопроцентного счастья?
– Сейчас я вам это покажу, пройдите вот сюда.
Полковник открыл одну из дверей, и мы вошли в пустую длинную комнату. К дальней её стене были прибиты сотни маленьких металлических табличек. Я подошёл поближе, чтобы посмотреть. На каждой из табличек были выбиты фамилия и имя.
– Знаете, существует только один способ достигнуть стопроцентного счастья, – произнёс полковник. В тот же миг до моего слуха сухой щелчок разрядника.
Я обернулся. Полковник держал автобласт в руках и целился в меня.
– Если вы подумаете, молодой человек, то очень скоро поймёте какой это способ. Каждый человек, который хоть раз в жизни был несчастлив – обладатель гена несчастья, он обречён на то, чтобы быть несчастным всю оставшуюся жизнь. Наша обязанность – избавить этого человека от агонии. На этой стене списки тех, кого освободили от бремени несчастья в этой комнате?
– Неужели Майковский и Каменев до этого дошли? – ошарашенно прошептал я.
А в следующий момент луч из автобласта бросил меня на пол. Последнее что я увидел – это две фамилии, с которых начинался этот список памяти...

Дэн Шорин. Рассказу более 15 лет.
Идем видать к этому, товарищи