Жил-был синий крокодил, он плыл-плыл по реке Времени, не спеша, потому что река сама его несла куда-то вперёд, и вдруг случайно переплыл невидимую границу, где вода превращается в слова, и когда он выплыл на тот берег, он обнаружил, что от его длинного имени «Крокодил» осталась только последняя часть — «Ыл», и тогда оказалось, что это вовсе не звук, а дерево, которое так называлось, и это дерево выросло прямо из него самого, его корни уходили в прошлое, ветви тянулись в будущее, а ствол был настоящим моментом, и синий крокодил смотрел на своё новое имя-дерево и понял, что он не потерял часть себя, а просто превратился в другое, и теперь он стал Деревом-Ылом, и с тех пор каждый, кто плыл по реке и искал свой берег, знал, что иногда то, что кажется потерей, на самом деле является превращением.

Конечно, вот рассказ от первого лица.

---

Запах антисептика в моем кабинете — это мой естественный фон, мой воздух. За двадцать лет практики мои глаза видели всё: катаракты у новорожденных, отслоения сетчатки у стариков, инородные тела самой невероятной формы и происхождения. Но то, что я услышал в тот четверг, выбило почву из-под ног прочнее, чем любая офтальмологическая трагедия.

Последним пациентом был мужчина, представившийся Артемом. Он вошел неслышно, движением тени, и сел на стул перед щелевой лампой с такой осторожностью, будто боялся раздавить его. Лицо его было бледным, под глазами залегали фиолетовые тени бессонницы, а в самих глазах стояло выражение животного, загнанного в угол.

— Чем могу помочь? — стандартный вопрос, отточенный тысячами повторений.

Он помолчал, сглотнул и начал тихо, почти шепотом, словно боялся, что его услышат стены.

— Доктор, я… я вижу. С закрытыми глазами.

Я кивнул, приготовившись услышать стандартные жалобы на фосфены — светящиеся точки, которые возникают при надавливании на глазное яблоко. Но он продолжил, и его слова заставили меня замерзнуть.

— Я вижу не то, что должно быть. Не темноту, не блики. Я вижу… другую реальность. Она в цветах, которых нет. Они уходят куда-то вверх, в ослепительную лиловую белизну, и вниз — в густой, бархатный, горячий красный. Это как будто я вижу ультрафиолет и инфракрасный свет. Одновременно.

Он замолча, оценивая мою реакцию. Мое лицо, я чувствовал, стало профессионально-бесстрастным, маской врача. Внутри же всё сжалось.

— И это еще не всё, — его голос сорвался на шепот. — Я вижу волны. Не световые. Они дрожат, пульсируют, огибают всё. Как на экране осциллографа. Это радиоволны, доктор. Я уверен. Я вижу эфир. А еще… еще мысли.

Я перестал дышать.

— Мысли других людей. Они как сгустки тумана, окрашенные в разные оттенки. Злые — колючие и черно-зеленые. Радостные — светлые, золотистые. И к ним… — он сглотнул комок в горле, — к ним присасываются твари.

— Твари? — не удержался я.

— Силуэты. Непонятные, бесформенные, но живые. Они пьют. Пьют эти цветные сгустки. А я это вижу. Каждую ночь. Каждую минуту, когда закрываю глаза. Я схожу с ума, доктор?

В кабинете повисла тягучая тишина. Щелевая лампа hummedла тихим успокаивающим гулом, совершенно не соответствующим тому хаосу, который описал этот человек. Диагнозов у меня в голове не было. Ни одного. Это не было похоже на мигрень, на галлюциноз, на шизофренический психоз. Это было похоже на правду. Ужасную, невозможную, разрывающую все законы мироздания правду.

Он смотрел на меня, и в его взгляде была бездонная надежда. Он ждал, что я, человек в белом халате, вернувший стольким людям свет, дам ему спасение. Избавлю его от этого «дара».

А я ничего не мог сделать. Ничего. Я мог бы выписать ему направление к психиатру. Но его глаза… в них не было безумия. Был ужас, была усталость, но не безумие. Он видел то, что видел.

И я понял, что единственное, что я могу для него сделать — это дать ему ложь. Дать ему банальность, обыденность, которая станет якорем в его рушащемся мире. Назначить лечение от несуществующей болезни, чтобы у него был план. Чтобы он мог делать что-то.

Я вздохнул, откашлялся и сказал самым спокойным, рутинным тоном, каким говорю о конъюнктивите:

— Артем, я понимаю, что вас это сильно беспокоит. Выглядите вы уставшим. Скорее всего, мы имеем дело с сильным перенапряжением сетчатки и неврологическим компонентом на фоне переутомления.

Я увидел, как в его глазах вспыхнул огонек надежды. Он поверил в этот бред.

— Ничего серьезного, — солгал я, глядя ему прямо в лицо. — Но нужно снять раздражение. Промывайте глаза спитым черным чаем, три раза в день. И капайте вот эти капли, — я протянул ему бесплатный пробник самого дешевого противомикробного средства, — Альбуцид. По две капли утром и вечером. Это снимет воспалительный процесс, и… картина должна нормализоваться.

Он взял пробник, сжал его в руке, как талисман. Его лицо просветлело.

— Спасибо вам, доктор. Огромное спасибо. Вы не представляете, как мне стало легче.

Он ушел, унося с собой свой страшный дар и веру в то, что чай и Альбуцид спасут его от видения сущностей, пьющих чужие мысли.

Я остался сидеть в своем кабинете, пахнущем антисептиком. Включил щелевую лампу и посмотрел в окуляр на белую бумажку. Просто свет. Просто белый цвет.

Но мне вдруг показалось, что на секунду я увидел нечто — легчайшую дрожащую рябь на краю поля зрения, слабый отголосок той частоты, которую он описал.

Я резко выключил аппарат. Врать пациентам — тяжело. Но гораздо тяжелее начать верить их бреду. Или… их истине.

Я вышел из кабинета, чувствуя себя грязным. Спас ли я его сегодня? Или просто отложил его встречу с неизбежным? Я не знаю. Я всего лишь офтальмолог. И я лечу глаза, а не душу, которая вдруг прозрела.

Придумал сюжет, описал deepseek. Вот что получилось. Мне понравилось.
Конечно, вот рассказ.

---

Лев «Легион» Волков был королём виртуальных полей сражений. Его пальцы молнией пробегали по клавиатуре, выстраивая дивизии в «Стальном громе», а мышь была продолжением руки, точным скальпелем, рассекающим вражеские ряды в «Тактическом ответе». Он брал легендарные ранги в космических симуляторах, где нужно было не просто стрелять, а рассчитывать траектории и ресурс флотилий. В «Мире танков» его имя знали все — он был тем самым снайпером, который одним выстрелом решал исход битвы за пол-Европы. Его комната была храмом, освещённым мерцанием трех мониторов, усыпанным пустыми банками из-под энергетиков и похвалами гильдии.

Все началось с мелочи. Во время штурма укрепрайона в одной из стрелялок новейшего поколения его взгляд зацепился за рельеф скалы. Он провел тут сотни часов и знал каждую щель. Но в тот день он с абсолютной ясностью вспомнил фотографию из новостей — горячая точка где-то на Ближнем Востоке, и эта скала… она была точь-в-точь такая же. Случайность. Конечно, случайность. Разработчики часто берут за основу реальные локации.

Но семя сомнения было посажено. Он начал замечать другие совпадения. Тактическая карта в стратегии гигантского масштаба до боли напоминала спутниковые снимки приграничных районов одной могущественной державы. Абстрактные «поля боя» в другой игре с математической точностью повторяли планировку спальных районов современных мегаполисов — идеальные полигоны для городских боев. Он видел, как миллионы игроков по всему миру, сам того не ведая, перебирали тысячи вариантов штурма одного и того же моста, обороны одного и того же завода, прорыва из одного и того же окружения.

Однажды ночью, наблюдая за хаотичными, но какими-то невероятно правдоподобными движениями толп зомби в кооперативной игре, его осенило. Это не просто правдоподобие. Это анализ. Каждая его победа, каждое проигранное сражение, каждый выращенный на «Веселой ферме» урожай или удачно построенная башня для защиты от орд монстров — это не просто биты и байты. Это данные.

Он представил гигантские, уходящие вглубь земли дата-центры, холодные и гудящие. Сервера игровых компаний? Нет. Ложная вывеска. Это были вычислительные машины невиданной мощи, которые не могли справиться с моделированием бесконечной сложности реального мира, человеческой психологии, тактики, логистики, социодинамики. Им нужны были живые процессоры. Миллионы мозгов, бессознательно решающих задачи. Это был проект SETI, но направленный не вовне, а внутрь. Поиск не внеземного разума, а поиск оптимальных путей ведения войны, управления экономикой в условиях кризиса, подавления бунтов, сценариев апокалипсиса.

Игры с военной тематикой рассчитывали реальные конфликты. Симуляторы ферм — продовольственную безопасность и цепочки поставок. Зомби-апокалипсисы — модели поведения толпы в условиях катастроф. Даже самые невинные казуальные игры собирали данные о принятии решений, реакции на стимулы, терпении и алчности.

Он чувствовал себя винтиком в гигантской, чудовищной машине. Каждый его хектар виртуальной пшеницы помогал рассчитать, как лучше оставить голодающий город без продовольствия. Каждый подбитый танк — как эффективнее уничтожить реальную бронетехнику.

В тот же день Лев удалил все свои аккаунты. Вынул жесткие диски и разбил их молотком. Монitors погасли, и в комнате воцарилась непривычная, давящая тишина.

Воздержание давалось мучительно. Руки сами тянулись к клавиатуре, мозг требовал привычного допинга — решения задач, ярких побед. Спустя месяц мучений он нашел выход. Тетрис. И старый, добрый Тамагочи. В этом не было никакого злого умысла, никакой тайной механики. Просто падающие блоки и писклявый виртуальный питомец. Это была чистая, стерильная ностальгия. Никаких вычислений, только он и простейшая механика.

Он решал головоломки Тетриса, складывая идеальные линии, а по ночам кормил с пипетки пиксельного ребёнка. Он почти успокоился.

Пока однажды, укладывая длинную палку в давно не собиравшийся ряд, он не замер. Его взгляд упал на Тамагочи, который мирно спал на экране старого телефона. И его пронзила леденящая мысль.

Тетрис. Вечная, идеальная задача по упаковке, оптимизации пространства, распределению ограниченных ресурсов. Самая массовая, простая и распространенная игра в истории человечества. Идеальный краудсорсинговый проект по решению логистических проблем любой сложности. Миллиарды человеко-часов, потраченные на укладывание блоков.

А Тамагочи… Простое устройство, симулирующее жизнь. Требующее питания, внимания, лечения, дисциплины. Идеальный полигон для сбора данных об инстинктах опеки, принятия решений в условиях стресса и ограниченных данных, привязанности к искусственной жизни.

Он смотрел на падающие фигурки, и ему виделись не блоки, а контейнеры, которые нужно упаковать в трюм корабля с максимальной эффективностью. Он смотрел на счастливую мордочку Тамагочи и видел симуляцию целого народа, которым нужно управлять — кормить, лечить, поддерживать его лояльность.

Они были везде. Эта система не оставляла лазеек. Даже в самом простом и невинном развлечении скрывался тот же холодный, всевидящий разум, жаждущий данных.

Лев «Легион» Волков медленно отодвинул телефон с тетрисом. Он поднялся, подошел к окну и посмотрел на ночной город, усыпанный миллионами огней. За каждым из них, он знал, кто-то вел в бой виртуальный танк, строил ферму, убивал зомби или просто складывал падающие блоки. Все они, сами того не зная, были солдатами самой большой армии в мире. Армии, которая даже не подозревала, что воюет.

Он больше не чувствовал тяги к играм. Только тихий, всепоглощающий ужас.