Ты теперь не сможешь любить как животное
Ночной Питер. Туман съедает свет фонарей. Анна шла по мокрой брусчатке. Из клуба вывалился Василий. Похожий на медведя. Обнял Анну за талию. Лапа сползла ниже. Анна не убежала.
Она остановилась. Повернула голову. И начала говорить. Голос был тихий и ясный, как колокольчик.
«Любовь — не сон, не ложь, не бред угара.
Она — как вечность, в миг одном сжатая.
Ты в ней — и пыль, и царь, и дар, и кара...»
Василий отшатнулся. «Ёпта», — пробормотал он. Убрал руки, протрезвел.|
* * * * * * * * *
«Я хочу есть, — сказала Анна. — Ты умеешь готовить?»
Василий моргал. Мозг его пытался перезагрузиться.
«Я… я… пельмени могу. “Русские”… в сеточку…»
«Идеально, — сказала Анна и взяла его под руку. — Пошли пожрём.»
В душе Василия бушевал ураган из стыда, недоумения и дикого восторга. Он шёл, чувствуя себя каким-то зверем, которого вдруг повели на поводке в консерваторию.
Они пришли в логово Василия. Бардак, стыдливые извинения. Противоречивый Питер за окном: золотой шпиль пронзал туман над помойкой у музейного достояния.
Дома Василий сварганил пельмени. Анна съела. Попросила добавки. Снова съела. Вызвала такси. Она ушла, не оставив номера.
* * * * * * * * *
Василий сидел на кухне. Его душа была похожа на взбитый миксером майонез с яйцами— непонятно, вкусно ли, но консистенция вызывает вопросы.
Случилось чудо: явилась женщина-мечта.
И упорхнула.
Анна стала приходить. По вторникам и субботам. Ела. Рассказывала стихи. Василий пытался приставать. Лез гладить волосы. Анна смотрела на него с такой ледяной укоризной, что его пошлое начало скукоживалось и скатывалось в самый дальний угол души.
* * * * * * * * *
Он влюбился. Бесполезно и невыносимо. От нереализованных желаний у Василия стали получаться стихи. Корявые, кривые, но от всего сердца.
«Твои глаза — как два бездонных Питера,
В них утонуть — моя святая вера.
А пельмени, что я тебе сварганил,
Любви моей немереной стали символом.»
Анна хвалила, говорила: «Мило». Но была холодна.
Василий развивался: читал Бродского. Ахматову. Публиковал свои стихи в интернете. Появились поклонницы. Их становилось всё больше. Василию снилась Анна. В очень неприличных снах.
* * * * * * * * *
Однажды Анна пропала. Не пришла во вторник. Не пришла в субботу. Василий искал красивое место, чтобы броситься с моста.
Ему начали платить за рекламу в поэтическом канале. Денег стало много, но Василий хотел в дурку. Говорят, там спокойней. Он видел Анну в каждой женской тени. Когда-то Василий был «царь женских жоп с сиськами» теперь страдал, как тургеневская барышня.|
* * * * * * * * *
Через полгода он увидел её у того же клуба. К ней приставал какой-то пьяный мужик. Василий, уже не медведь, а какой-то взъерошенный поэт Пьеро, оттащил её. Задыхаясь.
«Я ищу тебя везде! Почему ты ушла? Любила ли ты меня? Понимаешь ли, как ты меня мучаешь?»
Анна посмотрела на него сухим, ясным взглядом.
«Не знаю, любила ли. Знаю, что меня любят многие. Они тоже мучаются. Но остаются людьми. Людьми, а не животными. Любовь человека отличается.»
Она сделала паузу. Глаза её были пусты.
«Когда-то меня любило животное. Бесцеремонно. Без спросу. С использованием силы…—Анна закрыла глаза, она глубоко дышала. Впервые было видно её волнение. — Ты теперь не сможешь любить как животное. Ты пишешь стихи. Ты стал человеком.»
* * * * * * * * *
Она развернулась и ушла. Василий стоял один. Над золотым шпилем кружилась мокрая ворона. Катарсис, блять, подумал Василий. Настоящий питерский катарсис.
«Да ну вас нах, хуеплёты тупые…»,—сказал пьяный мужик, недавно пристававший к Анне.
