DoctorHaHa

Люся уже хотела выпрямиться с победной улыбкой, как он добавил, чисто по-бытовому:

— Но лучше бы ты их всё-таки надела...

Люся застыла в полунаклоне. Медленно, как терминатор, она выпрямилась и развернулась. Ее лицо выражало целую гамму чувств: от непонимания до возмущения, разбавленного диким любопытством.

— То есть как это «лучше бы надела»? — ее брови поползли к затылку. — Это платье без бретелек! Все линии будут видны! Это безвкусица!

— Ну, не знаю, — честно развел руками Вадим. — Без них там как-то... голо. И ветрено. На улице минус двадцать. Сквозняком протянет. Простудишься.

Он произнес это с такой искренней, отеческой заботой, что гнев Люси начал медленно испаряться, превращаясь в нечто среднее между смехом и истерикой.

— Вадим, я еду на корпоратив в ресторан «Престиж», а не в сарай на свидание с трактористом! Там будет кондиционер, а не сквозняк из-под двери!

— Ну, мало ли, — не сдавался муж. — А вдруг пожар? Или землетрясение? Эвакуация. На улицу выбежишь. А у тебя... — он многозначительно махнул рукой в направлении ее низа, — голое хозяйство. Неприлично.

Люся села на табурет и захохотала. Она представила себе картину: пожар, паника, дым, а она бежит по заснеженному проспекту в этом самом платье и... в стрингах. И ее муж переживает не о ее жизни, а о моральном облике.

— Знаешь что? — сказала она, вытирая слезу. — Ты прав. Абсолютно.

Она порылась в комоде и достала самые простые, хлопковые, с цветочком. Надела их с торжественным видом.

— Ну что? Теперь спасешь меня от пожара и воспаления легких?

Вадим внимательно посмотрел на нее и одобрительно кивнул.

— Теперь — другое дело. Теперь можно и на корпоратив. Только шапку не забудь.

Люся покачала головой, взяла сумочку и вышла из спальни. В сумочке в кармашке таились стринги. На прощание она поцеловала мужа в щеку.

— Иди смотри свой футбол, мой рыцарь в ситцевой броне.

Дверь закрылась. Вадим вернулся к телевизору, абсолютно довольный. Он только что одержал одну из самых важных побед в году. Он защитил честь жены. От пожара, землетрясения и главного — от коварных сквозняков.

Василий сидел на кухне. Его душа была похожа на взбитый миксером майонез с яйцами— непонятно, вкусно ли, но консистенция вызывает вопросы.
Случилось чудо: явилась женщина-мечта.
И упорхнула.

Анна стала приходить. По вторникам и субботам. Ела. Рассказывала стихи. Василий пытался приставать. Лез гладить волосы. Анна смотрела на него с такой ледяной укоризной, что его пошлое начало скукоживалось и скатывалось в самый дальний угол души.
* * * * * * * * *

Он влюбился. Бесполезно и невыносимо. От нереализованных желаний у Василия стали получаться стихи. Корявые, кривые, но от всего сердца.

«Твои глаза — как два бездонных Питера,
В них утонуть — моя святая вера.
А пельмени, что я тебе сварганил,
Любви моей немереной стали символом.»

Анна хвалила, говорила: «Мило». Но была холодна.
Василий развивался: читал Бродского. Ахматову. Публиковал свои стихи в интернете. Появились поклонницы. Их становилось всё больше. Василию снилась Анна. В очень неприличных снах.
* * * * * * * * *

Однажды Анна пропала. Не пришла во вторник. Не пришла в субботу. Василий искал красивое место, чтобы броситься с моста.

Ему начали платить за рекламу в поэтическом канале. Денег стало много, но Василий хотел в дурку. Говорят, там спокойней. Он видел Анну в каждой женской тени. Когда-то Василий был «царь женских жоп с сиськами» теперь страдал, как тургеневская барышня.|
* * * * * * * * *

Через полгода он увидел её у того же клуба. К ней приставал какой-то пьяный мужик. Василий, уже не медведь, а какой-то взъерошенный поэт Пьеро, оттащил её. Задыхаясь.

«Я ищу тебя везде! Почему ты ушла? Любила ли ты меня? Понимаешь ли, как ты меня мучаешь?»

Анна посмотрела на него сухим, ясным взглядом.

«Не знаю, любила ли. Знаю, что меня любят многие. Они тоже мучаются. Но остаются людьми. Людьми, а не животными. Любовь человека отличается.»

Она сделала паузу. Глаза её были пусты.

«Когда-то меня любило животное. Бесцеремонно. Без спросу. С использованием силы…—Анна закрыла глаза, она глубоко дышала. Впервые было видно её волнение. — Ты теперь не сможешь любить как животное. Ты пишешь стихи. Ты стал человеком.»
* * * * * * * * *

Она развернулась и ушла. Василий стоял один. Над золотым шпилем кружилась мокрая ворона. Катарсис, блять, подумал Василий. Настоящий питерский катарсис.

«Да ну вас нах, хуеплёты тупые…»,—сказал пьяный мужик, недавно пристававший к Анне.

Зашли в гостиницу «Нева». Облезлые обои, запах казённой радости.

В номере – быстрый секс. Топот, пыхтение. Кончили. Лежат, курят в окно.

Вечер. Ресторан «Каприз». Последние деньги на вине.

Пьют. Тут – его босс! Заходит, сияет.

– Саня! Брат! – обнимает. – Я тебя искал!

Сане неловко. Босс тычет пальцем: «Ты меня в жопу послал! А я – жену! Она по телефону устроила срач! Я ей – пошла на хуй! И такое счастье!»

Заказывает еды, водки.

– Люди должны посылать друг друга, – говорит босс. – Это жизнь. Возвращайся на работу. Будим дружить.

Саня: «Неудобно... Я же вас...»

Босс машет рукой: «Послать жену – вот это смелость! А вернуться домой – вот где пиздец страшно! Так что не ссы, завтра на работе жду. Как штык».

Саня с Инессой смотрят на босса. Пьют.

Питер за окном мокрый, светлый.

И жизнь, блин, такая противоречивая.

— Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел, а от тебя, ушастого дегенерата, и подавно уйду!

Заяц на секунду задумался. Процесс был долгим и мучительным. Он попытался осмыслить дерзость пищевого продукта, но в итоге просто запутался и ускакал жевать шишки.

Дальше — Медведь. Существо с IQ пня, но с качком-телом.

— АГРРР! Хлеб! Мое! — прогремел Миша, пуская слюни.

Колобок, не моргнув изюмом, повторил свой заезженный трёп. Медведь, для которого это было слишком сложное предложение, сел на землю и начал пытаться сосчитать свои лапы, чтобы успокоиться. Колобок тем временем укатился.

Наконец, на пути встала Лиса. Хищник с холодным взглядом менеджера по продажам в час распродаж.

— Ой, какое пухлое тефтелько... — просипела она сладким голоском, в котором звенел лед и беспощадность. — Голосок-то у тебя сиплый, наверное, дорожкой устал. Садись ко мне на язычок, отдохни.

Мозг колобка, представлявший собой сухарь, дал последнюю искру.

— А я от дедушки ушёл... — начал он.

— Да-да, милый, ты всем ушел, ты такой независимый булочный полуфабрикат, — перебила его Лиса, не меняя выражения морды. — Просто присядь ко мне на нос, споёшь напоследок.

Тупизна колобка достигла критической массы. Мысль «а как же я спою, сидя на носу?» не посетила его пустую головушку. Он радостно подпрыгнул и приземлился на лисий нос.

Лиса не стала его есть. Она поступила более бесчестно. Она его просто слизнула одним быстрым движением языка, как крошку со стола. Не было ни драмы, ни борьбы. Было лишь мгновенное исчезновение хлебного идиота в мокрой пасти.

Жалко ли колобка, тревожна ли его смерть?

Да похер. Он изначально не должен был жить и предназначался для еды.

Зачем здесь это? Задолбали идиоты.

Кто во всем этом виноват? Дед с бабкой. По статье Уголовного Кодекса «О халатном обращении с хлебобулочными изделиями».

Нехер было плодить бездыханные клейковинные комки, наделенные примитивным инстинктом самосохранения, но лишенные мозгов! Нельзя так относиться к хлебу! Отнесли бы лучше соседям на прокорм курам, или в корзину для утилизации, в конце концов.