Крюк. Часть 9⁠⁠

Крюк. Часть 8

После Стояния Павел замкнулся в себе. Он ни словом не обмолвился о том, что было в той самой комнате. Исчезновение Олега он объяснил кратко, рвано, но суть донести сумел. Он практически не разговаривал ни со стариками, ни с другом и даже с сестрой.

Из постояльцев этого безмятежного погоста остались только Роман с Ефросиньей, друзья с Маринкой, да бродяга, с которым они изредка пересекались в столовой. А также принятая на минувшее Стояние девица. К ней Паша постепенно перебрался. Хотела она этого или нет — ему неважно. Главное для него  — собственное желание. И так всё давно покатилось в пропасть. Что теперь, девку нельзя изнасиловать напоследок?

Для него мораль и совесть стали чем-то посредственным, ненужным, лишним. За несколько месяцев он, по мнению дяди Ромы — оскотинился.

Мишка и Марина это заявление комментировать не стали, но, к их сожалению, были с этим полностью согласны. Паша не то, что оскотинился. Когда он начал ходить в палату к этой Кате, он пал в глазах друга и сестры. Стал моральным уродом, не знающим никаких границ.

Впрочем, он и раньше не отличался высоким уровнем морали в отношении девушек. Взять тот же случай с Ксенией на даче. Его абсолютно не смущало, что она приехала отдыхать вместе с Егором. Выкроив удобный момент, когда друзья отлучились за водой, осмотрелся в округе и у соседнего участка в наглую прижал Ксюшу к забору, стянул с нее джинсы с бельем и без обиняков сделал свое дело. Быстро, грубо, как две собаки, которым совсем невтерпеж. Выпустил пар и сбросил излишнее напряжение.

Девушка, конечно, тогда обругала его, что попал на джинсы. Наказала долго на улице не шататься, чтобы не обморозился, напоследок поцеловала и вернулась в дом. А Паша даже не придал этой связи особого значения. Да и ее отношения с Егором считал несерьезными, вот и позволял себе подобные шалости.

Что уж говорить теперь о Кате? Она просто кусок аппетитного мяса для него, не более.

В очередной визит, когда Паша из вежливости пришел поинтересоваться, как носит сестра, Ефросиния посоветовала ему покаяться и не трогать ту девчонку. По ее мнению, еще не поздно встать на путь истинный. Может, в этом и есть суть сего места, и они тут страждущие по воле Господа.

На это заявление парень едва сдержался, чтобы не послать старушку. Сказал, что знает, по чьей воле они тут страждущие, и этот кто-то точно не хороший и привычный для них, стариков, Бог.

Ранней весной, когда живот Марины был уже внушительных размеров, Паша узнал, что Катя тоже понесла. Это известие вывело его на новый, более нижний уровень морали и совести, да и вспыльчивость дала о себе знать. Тогда он весь день не покидал палату. Лишь поздней ночью и то ненадолго. После этого Катю никто не видел. Ни выходящей из туалета, как это иногда бывало, ни в столовой. Нигде.

Когда стало совсем тошно от этой больницы… от того, что его окружало, от себя самого, он решился.

Сначала надо было поговорить с Мариной…

По дороге к их палате он думал, может… удавиться, как Егор? Нет, духу не хватит.

Или сразу в стену? На холодное…

Он с усмешкой подумал, что надо было спросить у этого бога, можно ли в таких палатах нескольким душам заселяться?

Он открыл дверь и осмотрелся. Марина сидела на койке и залипала в какую-то игрушку на смартфоне, Фрося вязала свитер для девушки, так как все вещи ей уже были малы. Дядя Рома менял простыню на своей койке. Одну застиранную до катышек на другую, но немного чище. Мишки нигде не было.

— Мариш, пошли… поговорим?

На это девушка отреагировала скептически. С последнего Стояния не разговаривали, а тут вдруг захотел. Но отказать она не могла. Все-таки, это ее брат, каким бы он ни был.

Они молча шли туда, где все началось. К выходу. Паша, смотря на сестру, что придерживала живот и переваливалась, как утка, неожиданно решил проявить заботу. Он улыбнулся и приобнял ее за талию, помогая идти.

— Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, тяжело, правда, а в целом… нормально. Может, ближе к лету уже… — голос Марины дрогнул, губы поджались, по щеке скатилась слеза, — баба Фрося сказала, поможет.

Он ничего не ответил. Нечего было. И так знал, что жить, а тем более размножаться в этом месте — до безобразия сомнительная перспектива.

Когда они пришли к выходу, то увидели неизменный, снежный пейзаж поселка Алёшино. Здесь никогда и ничего не менялось.

Лицезрение опускающегося за горизонт солнца и сверкающего, чистого снега нагоняли смертельную тоску. Паша прошел сестре за спину, она обернулась.

— Марин, я так больше не могу, — он положил шершавые ладони на плечи Марины, всмотревшись в ее глаза. На собственных же проступили слезы, — не могу.

Марина вздохнула, обняла брата и крепко прижалась к нему, расплакавшись. Простояли они так долгую минуту, а Паша, смотря на улицу, заливался горькими слезами.

Пейзаж дернулся, раздался трескучий звук — через мгновение за спиной девушки уже возвышается устрашающая фигура Крюка…

Маринка не успела даже среагировать — он замахнулся и вонзил ей в шею острие крюка…

Парень сорвался на отчаянный вой, попятился назад. Изо рта Марины потекла струйка крови. Угасающий взгляд ее янтарных глаз, направленный на брата, выражал только один вопрос: «за что...?»

Павел упал на колени и зарыдал, смотря на сестру. Крюк, словно пушинку, закинул девушку себе на плечо, повернулся к выходу, но в последний момент сделал пол оборота корпусом. Паша почувствовал — взгляд из-под кривой маски направлен точно на него, как и Марины, которая из последних сил подняла голову, уже пуская изо рта кровавую пену.

Еще одно мгновение, и Крюк, утратив интерес к парню, ушел. И только жирные капли алого напоминали о том, что здесь вообще недавно кто-то был…

***

Он потерял счет времени. Пробыл он у выхода десять минут или несколько часов — не помнил. В сумасшедшем бреду он шел по коридорам ненавистной больницы и плохо видел впереди себя из-за душащих его слёз.

— Паша! — он услышал за спиной голос и обернулся.

Миша нагнал его в считанные секунды и сразу же схватил друга за плечи.

— Где Марина? Слышишь меня? Что случилось? Дядя Рома сказал, вы поговорить пошли!

— Крюк…

— Какой, нахер, Крюк!? Где Марина? Что ты с ней блять сделал!? — Миша начал трясти друга за плечи.

Парень был раздражен столь резким и неприятным тактильным контактом.

— Да послушай ты! — Паша, оттолкнул Мишу так, что тот врезался в стену.

Глаза его округлились, он сделал рывок вперед, но отстраниться уже не смог…

Миша еще толком ничего не сообразил и не почувствовал, а Паша, заорав во все горло бросился бежать. И только он миновал несколько коридоров, как услышал душераздирающий вопль друга. В голове пульсировало, все тело била крупная дрожь, парень почти решился с разгона врезаться в любую стену и будь, что будет, но он не смог. Смелости не хватило.

Повинуясь чувству выполненного долга, он добрел до той самой двери и беспрепятственно миновал первые два уровня. На него ничто не обращало внимания. Ни цепи, ни световые зайчики. В коридоре он не слышал голосов. Ни друзей, ни сестры…

А там, в комнате, он считал, что никого не будет, чувствовал обман. Но его ждали.

За столом сидела Марина, только кожа у нее была нормальной, вместо раны на шее осталась маленькая точка. Лишь глаза ее изменились — стали абсолютно черными.

Карачун…

Он посмотрел на Пашу, как на ничтожество, как на мелкую вошь, как на средство.

— Я грешным делом подумал, что ты не решишься.

Парень без сил свалился на колени, больше всего сейчас хотелось либо уйти из этого места, либо же из жизни.

— Я… сделал! Сделал то, что ты просил!

В отличие от прошлого раза, когда Карачун сидел неподвижно и лишь нарисовал один узор на столе, сейчас он поднялся. Живот был… а значит, был и ребенок.

— Ты ошибаешься. Это была не просьба, а предложение. Мне нужно было дитя, зачатое на границе двух миров, и ты мне это дитя принес. Теперь, на следующее Стояние мне выпадет возможность самому ступить на вашу землю… благодаря тебе, а тело обманутой продержится достаточно для того, чтобы я исполнил задуманное. Такое место, как эта больница, будет еще не одно.

— Ее душа…

— Я тебя предупреждал о ее участи. Не стоит делать вид, что ты не слышал или забыл.

Ему было страшно думать, где сейчас его сестра. Но вернуть он ее уже не мог. Он её предал, преследуя свою цель, и должен получить ответ.

— Как… отсюда… ВЫБРАТЬСЯ!?

— Ты мне больше не нужен. Бесперспективный червь, думающий только о себе, готовый отдать родную сестру за жалкую попытку выйти. Лучше бы такое ничтожество раздавить прямо здесь, однако правила я чту. Ты выполнил свою часть уговора, поэтому я выполню свою…

***

В тот день Павлу покинуть стены больницы было не суждено. Но, когда он оставил покои темного бога, переварил все услышанное, то добрался до своей палаты и уже там свалился в слезной истерике. Часы напролет он рыдал, затем хохотал, а его нервный смех снова сменялся горестным воем…

***

Он дождался лета. В тот день он даже не обернулся, закрывая свою палату. Да и своей он ее не считал. Это всего лишь было временное пристанище.

Паша прошел к выходу из больницы, замер, с неким трепетом смотря на зеленый пейзаж. Об пол беззвучно разбилась кристальная слезинка. Эта минута молчания была посвящена сестре. Следующая — Мишке. И последняя — Егору, честно отстояв которую, Павел ушел вглубь больницы.

Он никого не встретил в коридорах. Дядя Гриша, так звали того бродягу, переселился к старикам после загадочного исчезновения Маринки с Мишей. Он вызвался помогать со стиркой и носить еду пенсионерам. Свитер, который связала для девушки баба Фрося, оказался ему впору.

Первый уровень Паша так же прошел без препятствий. А в середине коридора он услышал шорох за своей спиной. Рефлекторно оглянулся, так как знал, что в этот и в любые последующие разы тут никакой угрозы для него не будет.

Но, видимо, не сейчас. У выхода стоял Крюк, а позади него, загородив своим огромным торсом дверь, встал санитар, сложив руки на груди. Округлив глаза от подступившего ужаса, парень обернулся и рванул вперед, но вынужден был затормозить, от чего по инерции проскользил еще метр по полу — дверь на третий уровень перегородил второй верзила…

Он снова посмотрел на Крюк, сжимая в руке свое любимое орудие.

— Что тебе нужно!? Сейчас не Стояние, я выполнил уговор! Отдал ему Марину!

Крюк сделал шаг вперед, из-под маски раздался тихий смешок.

"На пике" лето, день – "на пике",
И солнце вырвалось в зенит,
И в сердце, и в оконном блике,
Июнь цикадами звенит.
И где искомая прохлада?
Найти ее в пределах сада,
В неповторимой новизне,
И только вдруг, и только мне…

На последних словах Крюк схватился за рыло свиной маски и стянул ее с себя, посмотрев на Пашу хищным взглядом голодного стервятника.

Волна ужаса и недоумения окатила парня с головы до пят.

Отчим…

Он узнал его. Эти серые, практически бесцветные глаза, не один раз сломанный, кривой нос, впалые щеки и гнилые зубы, а так же шрам на его лысине — это Паша постарался, оберегал Марину…

Как же сейчас это было нелепо и неправильно. Защищал сестру, а в итоге сам ее и отдал. Ему же в руки.

— Что, сыночек, не ожидал? — игриво улыбнулся Крюк и, подходя к парню, помахал ему острием своего орудия, — я вот тоже не ожидал. Я, честно сказать, думал, что ты быстрее сам удавишься, чем ему девочку мою отдашь.

— Она никогда не была твоей, урод, — осклабился Паша, сжимая кулаки.

— Именно поэтому ты отдал ее хозяину всего за одну жалкую подсказку? А чего, сам дотумкать не в состоянии был, как отсюда выбраться? Вот только поздно ты спохватился.

Тут отчим расхохотался, весело, надрывисто.

— Столько воды утекло!

— Ну… давай! Пусть твои уроды меня кольнут, и дело с концом!

— Эх… хотел. Да только хозяин не разрешил. Они тут так, чтобы сбежать не удумал. Велел мне своими силами разбираться, — верхняя губа мужчины поднялась, как у дикого пса. Он бросил маску и свой крюк санитару за спиной.

— Я тебя и голыми руками удавлю, гаденыша!

Крюк кинулся на Пашу — они схлестнулись в сумасшедшем танце. Если отчим драться совсем не умел, то пасынок был еще в нормальной для этого форме. Он ловко уклонялся от попыток его ударить, вовремя отскакивал от подножек и сам мог неслабо врезать. Но в один момент он пропустил сильнейший удар, и этих секунд дезориентации хватило, чтобы отчим навалился, уложив парня на лопатки. Следом на него посыпался шквал ударов.

Парень, когда увидел Крюка впервые, и не мог подумать, что это отчим, потому что за шесть лет без алкоголя и никотина он изменился, да и комплекция у него была совершенно иная, даже крупнее, чем у самого Паши.

Когда он уже плохо видел и глотал кровь, Крюк двумя руками схватил его за горло, сжав с чудовищной силой. Да уж, в Нави он серьезно окреп…

— Ты, сука, думал, выберешься отсюда? — прошипел отчим, приблизившись к его лицу, — я тебя, тварь, не выпущу!

Этой секунды, пока тот был совсем близко, хватило. Павел вынул из кармана куртки вязальную спину и с размаху всадил в его шею.

Крюк округлил глаза, сдавленно закряхтел, но хватка все не слабела, а Павел едва не терял сознание от асфиксии. В попытке закричать и вбил спицу ладонью так, что ее острие вышло из шеи с другой стороны.

Изо рта отчима на лицо полилась кровь вперемешку с желчной слюной. Парень спихнул его тело и сразу же поблагодарил себя за то, что забыл выкинуть эту спицу, которую взял из ящика бабы Фроси на случай, если придется разбираться с первыми на серьезный лад.

Он даже не заметил, как к нему подошел один из санитаров. Но он не обратил на парня никакого внимания. Схватил своей огромной рукой отчима за воротник и потащил к выходу на первый уровень, куда эти двое ушли. Когда за ними закрылась дверь, Павел остался в коридоре совершенно один.

На третьем уровне он снова осмотрелся, но не увидел, а услышал и почувствовал. Помещение было наполнено смрадом разложения.

Непонятный, суеверный трепет наполнил его душу, Паша подбежал к краю обрыва и увидел.

Когда он понял, что это не галлюцинация, то расхохотался. Долго, нервно и, когда уже начал дохать от кашля, с трудом заставил себя остановиться.

Все, как и сказал Карачун. Замерзшая река оттаивает лишь один день в году и течет не вниз, а в обратную сторону…

Сейчас, вот прямо в эту секунду Смородина держит путь из междумирья не в мир мертвых, а туда… наверх. И только в день летнего солнцестояния…

Пуская слюну, Паша смотрел на бурный поток пенящейся реки и тяжело дышал.

— Оттает стылая водица, и взойдет весь ил… — тихо повторил парень слова Крюка, роняя слезы.

Каким бы козлом не был отчим, он аккуратно давал подсказки, неся всякую «околесицу» по мнению дяди Ромы. Наверное, хотел, чтобы Паша додумался сам и вытащил Марину…

— Как ты ни старался, как бы ни пытался, всё одно разгадку обронил…

Парень сделал глубокий вдох, насколько хватило легких, и прыгнул вниз.

Стоило ему погрузиться в холодную воду, как бешеное течение понесло его прочь. Паша с трудом мог разглядеть что-либо, но, кажется, он видел что-то похожее на… тела. Гниющие, разлагающиеся, только в отличие от него, они были неподвижны — это он проплывал мимо них, а не наоборот. Парень словно попал в водоворот, который его тянул, и тянул, и тянул. Воздух в легких закончился, и он начал глотать воду, захлебываясь в бурном течении Смородины, несущей его туда, откуда он пришел…

Крюк. Эпилог