Глава 4: В Хозяевах Зоны: Теплое Место и Холод в Душе
Мой ответ "Пойду" запустил механизм. Меня перевели не в общий барак, а в "привилегированный" – отряд для актива и тех, кто работал на администрацию. Разница – небо и земля. Чище, порядка больше, люди не такие задерганные, да и меньше их тут было. Свое, отдельное существование внутри зоны.
Поначалу было гадко. Ловил взгляды "мужиков" – полные презрения, ненависти. Встретишь знакомого по СИЗО – он или отвернется, или прошипит что-то вслед. Больно? Да. Стыдно? Поначалу – да. Но желание не возвращаться в тот ад, где был в карантине, желание выжить эти 17 лет перевешивало. Со временем стало как-то… привычно.
Меня определили не просто метлой махать. Моя тема была – "промка", промышленная зона, сердце лагерной экономики, где основная масса зэков отрабатывала свой срок и план государства. Мне поручили следить за порядком и производственным процессом, проверять присутствие на рабочих местах, выполнение норм, участвовать в распределении по участкам. Это была позиция, дающая реальную, пусть и мелкую, власть над их повседневной лагерной жизнью, над тем, насколько тяжелой или легкой будет их смена. Я получил доступ в штабные помещения, видел "кухню" управления зоной изнутри.
Начали появляться те самые "ништяки", доступные только "приближенным". Душ – не раз в неделю по расписанию, а чаще. Проверки на плацу – не для нас, актив считали отдельно и быстро. Вечером – телевизор в каптерке или комнате отдыха, не толкаясь локтями с сотней мужиков. Работа – контроль и организация, а не кайлом махать на морозе. Со временем и внешний вид изменился – уже не серая уставная роба, а что-то более приличное, сшитое местными умельцами, зимой – нормальная шапка. Даже в "качалку" разрешали ходить иногда, где занималось начальство и верные им люди.
Платить за это приходилось лояльностью и выполнением функций, необходимых администрации для поддержания контроля над зоной. Нужно было обеспечивать порядок на своем участке (на "промке"), не допускать конфликтов, саботажа, следить за соблюдением режима. Это требовало жесткости, умения настоять на своем, иногда – закрыть глаза на методы, которыми достигался этот порядок старшими активистами или оперативниками. Я старался не лезть в самую грязь, не участвовать в откровенных подставах или избиениях, которые случались в штабе. Говорил себе, что просто выполняю свою работу, поддерживаю дисциплину, что необходимо для общего функционирования. Но я прекрасно понимал, что являюсь частью этой системы подавления, винтиком "красной" машины, и в глазах "мужиков" я был таким же "козлом", как и те, кто ломал людей в карантине.
И со временем произошло то, в чем страшно признаться даже себе. Первоначальный стыд и страх быть разоблаченным сменились привычкой. А потом... потом мне начало это нравиться. Не сама работа, нет. Мне начала нравиться эта власть.
Чувствовать себя не бесправным зэком, а человеком, от которого зависит, куда пойдет работать тот или иной "мужик", как будет оценен его труд. Видеть, как сотни заключенных – многие из них сломленные, озлобленные, движимые лишь страхом перед наказанием – стараются тебе угодить. Угостить сигаретой, обратиться подчеркнуто уважительно, заискивающе заглянуть в глаза. Я прекрасно понимал, что за этим стоит не уважение, а страх и презрение. Но сам факт этого заискивания, этой демонстрации моей власти над ними... это пьянило. Это давало иллюзию контроля и значимости в месте, где у обычного человека нет ни того, ни другого. Это было извращенное, темное наслаждение – видеть их страх и осознавать, что ты стоишь над ним, что ты – часть силы, которая этот страх порождает.
Годы в зоне тянулись совсем иначе, чем в СИЗО. Не было больше "кайфа" от запрещенки или иллюзии братства. Была служба, рутина, адаптация, выживание. И вот это... темное удовлетворение от власти над чужим страхом. Я научился носить маску – перед администрацией, перед другими активистами, перед "мужиками", и главное – перед самим собой. Я почти убедил себя, что делаю все правильно, что это единственный способ выжить и сохранить рассудок на этом огромном сроке.
Тогда, в зоне, я искренне верил, что тюрьма станет рубежом. Что криминал, наркотики – это пройденный этап. Я должен был просто пережить эти годы, используя систему, чтобы выйти и начать все заново. Как же я ошибался... Этот опыт, это перерождение в "козла", эта привычка к власти, цинизму и подавлению чужой воли – все это оставило глубокий, неизгладимый шрам. Шрам, который и стал одной из главных причин того состояния, в котором я оказался после освобождения – состояния зомби, уставшего от лжи и самого себя.
