Наверное, у всех врачей случаются неловкие ситуации, вспоминая о которых, невольно пытаешься закрыть лицо рукой. Обидные, забавные, грустные - всякие. По прошествии лет над ними обычно смеешься, но непосредственно в момент свершения неловкости обычно продуцируют целую гамму разнообразных эмоций. Вот некоторые из моей практики - те, что не слишком длинные и не слишком компрометирующие.

Был у меня пациент, никогда не снимавший шапку. На дворе июнь, в отделении духота и жарища, а он в шапке, в серой шерстяной шапке. Безо всякой задней мысли спрашиваю, насмешливо улыбаясь, мол, тепло вроде, к чему это перманентное ношение зимней шапки? Он меняется в лице, отворачивается и тихо объясняет, что шапку подарил погибший друг, и снимать он ее не намерен. Я молчу, не находя слов, быстро проглотив свою ехидную ухмылку и в очередной раз обещая себе думать прежде, чем выбираю тон обращения.

Паралимпийские игры в Сочи, поликлиника горной паралимпийской деревни. На ресепшн подходит австралийская спортсменка с тренером, обращаются ко мне за направлением. Собираю стандартную кипу бумаг, информированных согласий и прочих атрибутов медицины нынешнего века, протягиваю девушке: "Заполните, пожалуйста, вот эти документы". К слову, писанины в каждом приличное количество для непривыкшего человека. И в этот момент, в этот самый момент, протягивая бумаги, я вдруг понимаю, что спортсменка эта слабовидящая и заполнить их ну никак не может, а я выгляжу в свете всего, да и ощущаю себя последней сукой. Покраснев, кажется, до самого мозга, я вырываю у нее бумаги, со скоростью звука заполняю их сама, показываю тренеру, где поставить подпись и думаю только об одном - ах, где моя суперспособность проваливаться сквозь землю...

В отделение поступает ребенок, кажется, с кистой подъязычной слюнной железы. На операцию, простую пятнадцатиминутную операцию. На матери лица нет. Пытаюсь успокоить, объясняю, это же просто киста, не стоит так бурно реагировать. А она в ответ - у меня месяц назад муж в больнице умер, они тоже говорили, это просто аппендицит... И я снова затыкаюсь с мыслью: "Ну почему это всегда происходит со мной?!".

Мой первый год работы. Перевязываю в палате лежачего больного. День комбо, двойного фейспалма: сначала я разливаю полный, огромный флакон зеленки прямо на его белоснежное постельное белье. Ну, и заодно на себя, конечно. В этот самый момент в палату заходит постовая медсестра и сообщает, что у входа стоят родственники только что поступившего, желают поговорить с лечащим врачом. Вход - прямо напротив двери в мою тогдашнюю палату. Значит, заканчиваю я перевязку, выхожу из палаты - и сразу к двери. Там солидного вида тетенька и дяденька. Здесь - я, по локоть в зеленке, халат наполовину в ней же, двадцати двух лет от роду (а с виду - семнадцати), прибавьте сюда кеды с цветными шнурками и колпак с наркоманского вида мультяшными пчелками.
Я (пряча руки): эмм, здравстуйте, это Вы меня искали?
Тетенька (выпучив глаза и натурально пятясь): ээээ... нет! Нам нужен лечащий врач!
Я: лечащий врач - я...
Тетенька: [пятится, еще пятится, не сводя с меня глаз, разворачивается, уходит, что-то бормоча]
Я: [тут должно быть лицо чувака из комикса, ну, который сидит с бутылкой бухлишка, в отчаянии и безысходности обхватив голову руками и такой: «но... я же...»]

Рядовые будни, операционный день, мне скоро мыться на операцию. Прошу процедурную медсестру уколоть мне спазмолитик, ибо боль просто подкашивает. Она колет, я, зная уже досконально, что сейчас давление упадет и я "уйду", сразу запасаюсь ваткой с нашатырем. Голова кружится, но уже зовут в операционную. Тем временем в операционной: моего больного переодели, завели, а тут вышла накладка - предыдущий пациент еще на столе. Выводить обратно - якобы, плохая примета; посему моего больного сажают на стульчик в предоперационной, где мы моемся и готовимся к операции и где ему быть вообще-то не полагается. Ну, и тут я по стеночке доползаю до двери, вваливаюсь в предоперационную, одной рукой зажимая ваткой со спиртом уколотую вену, другой рукой придерживая ватку, пропитанную нашатырем, жадно занюхиваясь им, потому что мир вокруг меня плывет и расплывается. Операционная медсестра, кивая на уколотую руку, спрашивает: "Это что?", я, все еще не видя пациента, отвечаю своим дежурным: "Героин, как всегда", и, до сих пор не очень твердо стоя на ногах, подхожу к раковине мыться. Вот тут-то мы с ним и встречаемся глазами. Не преувеличивая, честное хирургическое, я подумала, что он сейчас сбежит в окно. Нормально разговаривать со мной, кстати говоря, этот пациент начал только после выписки, "Оказывается, ты хороший врач".

Еще один рядовой операционный день, только на этот раз все четыре плановых операции - мои больные. В их числе девочка на пластику подбородка и парень на реконструкцию дна глазницы. Куча организационных моментов, суета, я бегаю туда-сюда, вся в мыслях о работе. Подбородок решили делать позже, так как профессору, который должен оперировать, пришлось отъехать. Провели дно орбиты, я между операциями выхожу из корпуса в близлежащую аптеку, не учтя одного фактора - родственников под дверьми отделения. Стоит мне выйти, и я оказываюсь окружена кучей людей, орущих каждый свой вопрос, как эпатажная звезда, попадающая из зала суда прямо в толпу папарацци. Наиболее цепкие дамы завладевают-таки моим вниманием. "Ну как? Закончили?" - спрашивает одна, как я уверена, мать девочки-подбородка. "Эмм, нет, мы еще не начинали, ждем профессора" - "То есть КАК ЭТО ВЫ НЕ НАЧИНАЛИ?? Я думала, вы закончили!" - "Нет, мы планировали взять ее первой, но профессор отъехал, поэтому начнем, когда он вернется" - объясняю и попутно замечаю боковым зрением, как меня окружает все большее и большее количество недоумевающих, даже изумленных людей, задающих тот же вопрос снова и снова. Тут до меня начинает потихоньку доходить, что здесь что-то нечисто, и я догадываюсь уточнить: "Так, стоп! Вы вообще чьи родственники?" - (обиженно) "Как чьи? Пациента **кова!". О, Господи! Затрудняюсь даже описать, как я объясняла, запинаясь, разъяренной толпе, что просто перепутала больных, точнее, их родственников, потому что у меня четыре операции, куча проблем и плохая память на лица. Было неловко.

Понедельник - день тяжелый. Накануне мы с частью коллег вернулись из командировки. Естественно, за десять дней больные в палатах сменились процентов на восемьдесят, а потому врачи, которые замещали отсутствовавших палатных, должны официально доложить и передать нам новый состав. Но сделать этого мы не успеваем, ибо "к нам едет ревизор", а точнее, главный врач больницы с обходом. Справедливости ради надо сказать, что сведения о своих больных я всегда знаю наизусть, в отличие от многих врачей, на обходах никогда не заглядываю в истории болезни, это принципиальная позиция, врач должен без бумажек ориентироваться в порученных ему пациентах. А тут, как назло, я ни одного из них вообще в лицо не знаю, моя палата по счету вторая, поэтому все, что я успеваю - схватить папку с историями и снимками и влететь туда вслед за главврачом. Конечно, я мычу, краснею и путаюсь в показаниях, ловлю на себе гневные взгляды заведующего отделением и насмешливые - больных, но этого, видимо, недостаточно. Помните того парня из любой комедии, который постоянно что-то разбивает/роняет/проливает на протяжении всего фильма? Так вот, я могу так не только с зеленкой. Пытаясь достать и показать какой-то снимок, я делаю неловкое движение, и рентгенограммы к количестве двадцати штук рассыпаются по всей палате. Шеф мучительно выдыхает, изображая фейспалм, главный врач растерянно бормочет: "Ничего страшного", хотя взгляд его выражает некую смесь снисхождения и презрения, я ползаю и собираю снимки. Господи, за что?!

Еще один тяжелый операционный день, пятая по счету операция, день клонится к вечеру. У профессора консультации, мы проводим обсуждение предстоящей операции, принимаем решение на данном этапе прооперировать левую сторону челюсти (кисты от зубов мудрости с обеих сторон). Профессор поручает мне подготовить все, я моюсь, накрываюсь, обрабатываюсь и делаю проводниковую анестезию... справа. Заходит профессор, моется, подходит к операционному столу, и я, всячески изображая невозмутимость, объявляю: "Мы... начинаем справа" - "Это еще почему?" - "Ну, потому что я обезболила справа". Ох, и отхватила я тогда...

Ну, и последняя на сегодня, очень любимая моими коллегами, история. Новогодние праздники, суточное дежурство. Полный аншлаг, с самого утра принимаем втроем больных конвейером, поток не иссякает. У нас шесть госпитализаций, пять экстренных операций в отделении, еще две - в оперблоке приемного отделения, с десяти утра еще не приседали. Первый час ночи, впереди еще тонна бумажной работы, идем в реанимационное отделение на восьмую за день операцию. Аварийный больной, явно в состоянии наркотического опьянения. Восемь-девять ран на лице, требующих ушивания. Когда остается ушить еще четыре, коллега моя идет писать протокол операции, я остаюсь дошивать. Больной ведет себя отвратительно, орет, вырывается (обезболен), матерится, выбрасывает инструменты, обвиняет меня в том, что я хочу его убить. А я уже вправду начинаю этого хотеть, дежурство адское просто, спина не гнется, глаза болят, руки устали, голова тяжелая, ноги гудят, а тут еще этот говнюк всячески мешает. Дохожу до последней раны на подбородке, пытаюсь адаптировать, в этот момент у гада очередной приход, он орет: "Б##, да что ты там так долго делаешь-то, а?!" (а шью я, к слову, быстро, да еще и аккуратно, урода этого). Нервы сдают, в сердцах отвечаю: "Вышиваю тебе на подбородке слово «козел»!", а в ответ слышу: "Лучше вышей себе на лбу "КОЗА" - и дикий ржач всей реанимационной бригады. Угадайте, какими словами теперь сопровождается каждое мое ушивание раны?