Громов проснулся от лёгких толчков в плечо. Он поднял голову и с трудом открыл заспанные глаза. Поздно ночью, нагулявшись вдоволь, он зашёл в дом. Не снимая ботинки, он лёг на первый попавшийся диван и закутался в своё серое пальто. Подробностей он не помнил. Фигура, разбудившая его, приобрела очертания мужчины: средний рост, сутулые плечи, живот выпирает из охотничьих цвета хаки штанов на лямках. На толстой короткой шее сидела большая круглая голова с острым подбородком, выступающей вперед толстой нижней губой, маленьким приплюснутым носом, узкими строгими серыми глазами, дугами-бровями и чёрными, торчащими из-под шапки волосами. В одной руке он держал металлическую литровую флягу с водой, а в другой – охотничье ружьё. Мужчина ещё раз легонько толкнул пьяного Громова. Александр поднялся на диване, заметил грязные следы от своих ботинок на ковре. Осмотрелся. Часы с маятником, стоявшие в углу, показывали без десяти одиннадцать. На улице – серое свинцовое небо. Слюны во рту не было. Громову было противно, он чувствовал себя грязным и больным. Прикрыв один глаз, он уставился на лицо мужчины, ожидающего, пока Громов придёт в себя. Кончики губ того сложились в ехидную улыбку.
– Валя, Просвин, ёб твою мать! Да ладно! Какими судьбами?! – Радостно воскликнув, Громов вскочил и обнял мужчину.
– А я уж начал считать, сколько времени тебе понадобится, чтобы меня узнать, – широко улыбнулся Валя и похлопал Громова по спине фляжкой. – Что у вас тут за тусовка?
– Да, Лизогуб тут устраивает. А ты как тут? – Громов оглядывался вокруг, ища, где бы разжиться водой или ещё чем, чтобы промочить высохшее горло.
– Так он меня и пригласил. Говорит, приезжай мол, поохотимся, на живодёрню свою приглашал. – Пожал плечами Валя. – Ты это ищешь? – Он протянул флягу с водой Громову.
Тот спешно схватил её, отвинтил крышку и начал пить большими жадными глотками. Поблагодарив Валю, он вернул фляжку. Они решили выйти во двор.
Около выхода стояло бесконечное количество чьих-то ботинок, Громов и Просвин, ступая прямо по ним, вышли на свежий воздух.
– А где же он тут охотиться решил? – спросил Громов, жмурясь и закутываясь в пальто, свет резал ему глаза.
– Хрен его знает, – сказал Валя, направляясь по дорожке к большим воротам, одна створка которых была открыта. – В прошлый раз так и не поохотились, – вздохнув, добавил он.
За воротами стоял большой внедорожник – «тойота тундра». Поднятый над землёй на полметра кузов, раскрашенный в зелёный камуфляж и способный везти до тонны груза, огромные колёса, широкий чёрный бампер с растущим из-под него кенгурятником, большие квадратные фонари на крыше, чёрные ступеньки под кузовом в четыре двери – вся эта мощь восхищала любого, кто видел его на дороге или припаркованным, как сейчас. Сразу за ним стояли три чёрных кроссовера «мерседес МЛ» с мигалками на крышах. Рядом курили тепло одетые мужчины.
– Я, значится, – начал Валя, – в полном обмундировании, готовый к экшену, так сказать, а тут все дрыхнут, – он открыл заднюю дверь «тойоты» и закинул охотничье ружьё.
Громов бросил взгляд на остатки расформированной Федеральной Службы Охраны. В конце десятых годов Пахан решил разогнать большую часть верхушки ФСО; даже Громов не знал, что тогда ударило ему в голову, может опять Начальник постарался. Теперь почти всех высокопоставленных государственных деятелей охраняли ЧОПы – частные охранные предприятия, которые на восемьдесят процентов состояли из бывших ФСОшников.
Громов подошел к парням, те, не узнав его, бросили настороженный взгляд в его сторону.
– Дайте сигарету, – попросил он.
Мужики переглянулись.
– Да ничего, охрана, – громко сказал Валя, не отходя от монстра, – это свои.
Мужики снова переглянулись. Один шустро достал пачку.
– Возьмите две, – сказал он.
– От души, – усмехнулся Громов и вернулся к Вале. – Совсем от рук отбились, – сказал он, подойдя вплотную к Просвину, чтобы охрана не услышала, – начальство уже не узнают, – он закурил.
– Надо бы Лизогуба разбудить, – сказал Просвин, – решили же, вроде, поехать на его псарню. Я как раз у него хотел собаку купить. Говорил, натренированные, охотничьи.
Громов выдыхал табачный дым в свежий загородный воздух.
Через час гости начали просыпаться, бродили, как зомби, по дому в клубах перегара. Громов сходил в душ, посидел в джакузи, поплавал в бассейне. Снова одевшись, прошёл на кухню. Там обсуждали ночное происшествие с Покрошиным. Он поздно ночью решил пойти гулять, но заблудился в маленьком леске в дальней части участка. Здесь и обнаружили его, свернувшегося калачиком на холодной земле несколько гостей Лизогуба. Они решили собрать разбросанный ими же по обширному участку мусор и обнаружили его. Удивительно, как он не замёрз насмерть или ничем не заболел! Его быстро запихнули в сауну и снова отпоили водкой.
Лизогуб на завтрак делал молочные коктейли, по своей обычной безалаберности смешивая их с джином. Кому не нравились молочные коктейли с джином, пили пиво, доставая холодные бутылки из трёх ящиков, кои заранее запас Лизогуб. Кроме коктейлей и пива на столе стояли блюда с пирогами, нарезанными овощами, салатами и мясными закусками. Плотно позавтракав, Громов переоделся: для него нашлись тёплые штаны, свитер, куртка и сапоги.
В конце концов, набралась компания пожелавших поехать на Лизогубовскую псарню.
По двухполосной дороге ехали кортежем: во главе один из «мерседесов» Просвина с включенными мигалками, за ним – Лизогуб на своем люксовом чёрном лимузине «ауди», потом квадратный джип, тот, что вчера встречал Громова с Покрошиным, потом – монстр «тойота» Просвина и за ним – ещё два «мерседеса» с мигалками. Громов сидел на переднем сиденье просторной Просвинской «тойоты». После душа и бассейна Громов чувствовал себя намного лучше.
Александр достал бутылку купленного давеча коньяка. Откручиваемая крышечка издала характерный треск, и салон наполнился крепким дубовым ароматом. Громов сделал несколько больших глотков и передал бутылку Просвину. Тот сделал глоток, но сильно закашлялся.
– Нет, не буду. Не идёт, – поморщился он.
Громов пожал плечами и закрутил железную крышечку.
Сначала дорога лежала через лес, потом мимо замелькали пустыри, грязные палатки чебуречных, приземистые кубики шиномонтажей и бензозаправок, автостоянки с грязными машинами, покосившиеся деревянные заборы с гнилыми заснеженными хибарами за ними. Кортеж, снизив скорость, переехал через железнодорожные рельсы и оказался в небольшом городке. Чуть поодаль от дороги стояли грязные пятиэтажки с облупленной краской на стенах и, не смотря на холод, раскрытыми настежь дверями подъездов. Асфальт на дороге, ставшей, по-видимому, главной улицей городка, был разбит; автомобилям приходилось ехать предельно медленно, объезжая особенно глубокие колдобины. Другие улицы, отходящие в стороны от главной, были ещё хуже: некоторые из них целиком скрыла грязная талая вода, доходившая почти до дверей люксовых автомобилей кортежа. По тротуарам брели люди: мужички в поношенных куртках с мятыми пакетами или матерчатыми сумками; сгорбленные старушки в платках и с авоськами. Стайки детей, одетых в куртки на размер больше, чем надо, носились вокруг и громко кричали. На скамейках у некоторых подъездов в окружении пустых бутылок спали укутанные в грязное тряпьё тела.
Громову эти люди с осунувшимися лицами с висящей кожей показались похожими на тени. На тени тех, настоящих, бойких, спешащих по делам людей, которых Громов привык видеть в столице. Они, опустив головы, брели по разбитым тротуарам, и только изредка кто-нибудь поднимал глаза, удивлённо и недобро глядя на чёрные дорогие автомобили. Громову становилось неуютно, когда он ловил такой взгляд даже не на себе, а на автомобиле, в котором ехал мимо, который был для местных жителей пришельцем из другой реальности; реальности, где им нет места.
Проехали мимо большого грязного порванного с одной стороны старого плаката с улыбающимся Паханом на фоне триколора. Рядом с лицом написано: «Голосуй за будущее – за Партию Пахана». Ржавая жёлтая маршрутка, под завязку набитая людьми, такими же уставшими, с морщинистыми лицами, как и те, что брели по улицам городка, перегородила путь, кортежу пришлось её объезжать. Остановились на светофоре у бульвара. Одинокие, невысокие деревья, торчали из жёсткой, чёрной земли; качали тонкими ветками на ветру. На деревянных облезлых скамейках сидели мужики; согнувшись, закинув ногу на ногу и облокотившись на колено. Несколько стояли рядом. Все неряшливо одетые, что-то громко говорили друг другу; на скамейках стояли бутылки и пластиковые стаканчики. Громов выпил ещё коньяка.
– За их здоровье пьёшь? – Усмехнулся Просвин, увидев, как пристально Громов рассматривает мужиков.
Эта картина напомнила Громову один неприятный инцидент из его молодости. Он быстро подавил всплывающие картинки.
– Все они – сброд, – сказал Просвин, тоже внимательно глядя за окно автомобиля, – они так, на лавочках, не бухают только когда совсем холодно. Мусор, а не люди. Они всё вот это, – он поводил пальцем в воздухе, имея в виду городок, – заслуживают. Они же только так и могут жить, от бутылки до бутылки. Ничего им больше и не надо. Делать они больше ничего не хотят, да и не могут. Мозгов не хватает. – Кортеж двинулся дальше. – Они – дикари, варвары. Все, причём, абсолютно все. Везде, куда бы не приехал. В Москве они тоже есть, но я их редко вижу. А тут – всегда. – Народ – вот основная проблема России. – Сказал он презрительно. – Какой толк от них? Работать они не будут, только жрать. Это из такого сброда шпионов и бунтарей делают. Они же за бутылку готовы на что угодно. Для них нет таких понятий, как Родина или Русская Национальная Идея. Они и страну, и мать продадут за копейки. Бездельники, мразь. – Просвин уставился на дорогу.
Громов выпил коньяку. Возможно, что Просвин был прав. Но Громов погрузился в свои воспоминания.
* * *
Александру тогда было лет восемнадцать. Он закончил школу не очень хорошо, скорее, как мог. Подавал документы в академию; без помощи отца не обошлось. Лето жаркое, отец в командировке, уже по работе, а не по службе, мама на даче. Александр вышел из дома за бутылкой портвейна, вечером хотел посидеть с компанией у себя в пустой квартире. Обычный маршрут в магазин лежал через дворы. По дороге, у соседних домов, стояли несколько лавочек, где летом, дни напролёт, сидели бомжи и алкоголики. Они громко матерились, часто приставали к прохожим. Обычно кто-то из компании, встав с лавочки, выпрашивал закурить у людей, проходивших мимо по тротуару. Они, качаясь, клянчили у прохожих сигаретку: «Пятачка не хватает, дай ради Бога», или «Мать, дай денежку, пособи». Женщины в ответ возмущались: «Да какая тебе я мать?!». После этого начиналась перепалка.
Такие сцены Александр видел каждый день. Его злило, что этим попрошайкам абсолютно всё равно, что люди идут по делам, у них нет времени и желания вступать в такие препирательства. Иногда у них хватало наглости подойти и к нему.
В этот раз он, идя за портвейном, прибывал в скверном настроении. Вдалеке, перегородив проход, появились знакомые силуэты. Один – высокий нестарый мужик в серой майке и жилетке, с загорелыми худыми руками шёл, качаясь из стороны в сторону; ноги подкашивались, сальные волосы лезли в глаза, взгляд – стеклянный. Второй постарше, в рванном пиджаке, стоял – руки в боки – и окликал прохожих. Александр решил идти, не сворачивая. Почему он должен их обходить? «Это они должны уступить мне дорогу», – подумал он. Высокий подошёл к нему качаясь, с протянутой рукой.
– Мелочь есть?
– Нету, – огрызнулся Александр.
– Да ладно, не жмотись, – сказал его напарник.
– Сказал же, нету.
Он быстро пошёл дальше. Отвратительный запах пота и грязного тела ударил ему в ноздри. В нём кипела злость. Так каждый день! Как же они надоели! Выходишь из дома и первое, что видишь – алкашей и бомжей, выпрашивающих мелочь и сигареты.
Когда он возвращался из магазина с бутылкой портвейна, уже двое других напарников выпрашивали мелочь. «Пост сдал, пост принял», – подумал Александр. В этот раз он смирился с тем, что лучше обойти их. Его охватила ярость.
Пришли друзья, принесли ещё выпить, Александр успокоился. Потом – и вовсе забыл. Пили, веселились, целовались с девушками. Громов хорошо помнил этот вечер. Как он опьянел, и ещё странное и незнакомое ему на тот момент ощущение власти ударило в голову. Всё вдруг стало казаться дозволенным. Александр пошёл в кабинет отца, залез в стол, достал ключ от ящика в шкафу, взял оттуда отцовский «токарев», вернулся к гостям. Потом все по очереди держали пистолет; куда-то целились, прищурив один глаз. Александру вдруг пришла идея попугать бомжей и алкашей, всё ещё сидящих на скамейке. Девчонкам идея не понравилась, но два его уже пьяных друга её поддержали. До конца не поверив в серьёзность намерений Александра, они даже его подначивали. Громов засунул пистолет за ремень у спины, и в сопровождении двух смеющихся над чем-то друзей вышел во двор. Те, не отставая, следовали за ним. К Александру тогда в первый раз в жизни пришло совершенно новое ощущение невероятной силы. Именно тогда, чувствуя, как рукоятка пистолета упирается ему в спину, он ощутил свою власть над окружающими. Казалось, что всё по плечу. Он всё решает, ведь у него есть пистолет! Потом это же чувство он испытывал не раз, и даже не будучи вооружённым. Но тот раз был первым. Вот послышались выкрики, мат и смех алкашей; трое сидели на лавочках под фонарём, несколько стояли рядом.
– Эй, вам мелочи не надо? – С задором выкрикнул Александр.
Алкаши, один за другим, замолчали и посмотрели в его сторону. Двое друзей Александра начали смеяться.
– Тихо, – шуганул их Александр, те постарались сдержать смех.
– Ну? – Обратился он к расположившимся у лавочки, – хотите ещё выпить? Мне не жалко.
Алкаши обменялись взглядами, вскинули плечами. Один, очень пьяный, тот самый, высокий, в жилетке, чуть покачиваясь, направился к Александру. Не удержал равновесия, нога подвернулась, и он упал на четвереньки, но сумел кое-как подняться и медленно продолжил ковылять к Александру. «Я Господь твой, мразь, сгинь с лица Земли», – пронеслось в опьянённом мозгу Александра. Он с удивительной для своих друзей сноровкой достал пистолет, снял с предохранителя, направил на фигуру, стоявшую от него метрах в десяти, и с удовольствием нажал на курок. Раздался хлопок, фигура упала, не издав ни звука. Остальные алкаши резко обернулись, не поняв, что произошло. Александр перевёл пистолет на толпу и сделал ещё несколько выстрелов. Как стая испуганных птиц, обитатели местных помоек повскакивали со скамейки и бросились врассыпную, падая и спотыкаясь. Александр убрал пистолет за пояс. Друзей за спиной не оказалось. Он их ещё долго не видел после этого.
Рано утром приехала полиция. Мама примчалась с дачи, сидела вся в слезах. У Александра сильно болела голова, и всё плыло перед глазами. С похмелья он еле связывал слова в предложения. Отец из командировки сделал пару звонков; он уже почти десять лет занимался частным бизнесом. Несмотря на это, всё ещё много времени проводил за границей. Оттуда ему пришлось сделать несколько экстренных звонков. Приехали из его бывшего ведомства, прошли мимо Александра, даже не посмотрели на него, поговорили с милиционерами. Те, в свою очередь, отдали им отцовский пистолет. Александру сказали, что его счастье в том, что он был сильно пьян – высокому бомжу попал в ногу, ещё одного, убегающего, ранил в руку. Жить оба будут. В результате – отпустили, взяв с него слово, что больше такое не повторится.
Мама рыдала три дня. Александр сначала боялся с ней говорить, и не появлялся на глаза, ему было очень стыдно и страшно. Потом попытался успокоить. Но она не давала сыну себя даже обнять, смотрела в сторону, закрывала лицо руками. Прилетел отец. Александр стоял перед ним, и смотрел в пол, не зная, что говорить и что делать. Отец размахнулся и со всей силы ударил его по щеке. Удар был такой силы, что Александр не удержался на ногах, и, чтобы не упасть, опёрся на стену. Щека горела, слёзы хлынули из глаз. Отец орал. Александр не разбирал слов, только слышал крик, ему очень хотелось, чтобы его простили, и всё это закончилось, как плохой сон. Поклялся больше никогда не пить спиртного и не притрагиваться к оружию. Потом три дня не выходил из комнаты. Хотел даже уйти из дома. Всё равно ни мать, ни отец никогда его не понимали. Думал, где и на что жить. Но – передумал, решил остаться. Отец уехал обратно, по делам. Мать не разговаривала ещё неделю.
Сидя в «тойоте» Просвина, Громов не жалел алкашей, он и сейчас бы их перестрелял и точно не промахнулся бы. Только вот маму было жалко, хотя ей было уже давно всё равно, в кого стреляет Громов. Да и самому Громову теперь было безразлично, в кого стрелять. Он приложился к бутылке и допил коньяк.
* * *
Кортеж скоро свернул на просёлочную дорогу и, проехав через белое поле, остановился у небольшой фермы. Это была принадлежащая Лизогубу база, где специально нанятые кинологи тренировали охотничьих собак, натаскивая их на разную дичь. Лизогуб продавал их потом за большие деньги. Он любил привозить сюда друзей хвастаться псами.
Выйдя из машин, приехавшие, разминая затёкшие ноги, ходили по замёрзшей земле. Громов опять закурил. Перед ним лежало поле с пожухлой травой, пробивающейся сквозь снег; вдалеке чернел лес. Тишина.
Лизогуб подвёл всех к загону, приказал работникам фермы продемонстрировать навыки и умение собак. Вдруг к подъехавшим подбежал огромный пёс, размерами больше напоминающий медведя. Он оглушительно залаял, бешено носясь из стороны в сторону. Сердце у Громова подпрыгнуло. Когда он пришёл в себя, заметил, что пёс сильно хромает на переднюю лапу, и только это мешает ему наброситься на людей. Пёс то подпрыгивал ближе к ним, то пятился назад. Слюна летела из его огромной красной пасти. Чёрная шерсть стояла дыбом. Лизогуб, встав чуть впереди остальных, начал выкрикивать команды; пёс не слушался, продолжая наскакивать на людей. Скоро подбежали двое мужиков, один из них – с ошейником, и начали его усмирять.
– Вельзя, Вельзя, тихо, тихо, – успокаивали они пса, – все свои.
Надев ошейник на Вельзю, они вдвоём схватились за поводок и потащили его. Поначалу, привстав на задние лапы и упираясь, пёс скоро сдался и похромал за дрессировщиками.
– Ну и страхолюдина,– нервно усмехнулся кто-то.
– Что за имя такое, Вельзя? – Спросил Громов.
– Вельзевул его зовут, – сплюнул Лизогуб.
– Ну и монстр…
– Да, какой там монстр, – махнул Лизогуб рукой, – он хромой, только и может, что ор поднимать, ни на одного человека в жизни не набросился. Страх нечеловеческий вселяет, это да, – усмехнулся Лизогуб, – а так глупый, как пень. Ну ладно, давайте начинать.
Для разогрева решили начать с какого-нибудь небольшого зверька, выбрали барсука. В вольер выпустили испуганное животное, оно осмотрелось и поползло по территории загона, пытаясь понять, где находится.
– Ну, где вы там? – Крикнул Лизогуб, подгоняя дрессировщиков.
Первая собака – лайка, тёмно рыжая с серым пятном на спине. Она уверенно стояла на четырёх крепких лапах. Осмотрев загон и заметив жертву, она не спеша подбежала к ней и начала ходить кругами, примериваясь, с какой стороны напасть. Барсук раскрыл пасть, обнажив подпиленные клыки. Собака накинулась, крепко схватила за загривок, начала таскать животное по земле. Барсук яростно извивался. Неожиданно он вырвался и накинулся на лайку, пытаясь укусить её за лапу. Та только разозлилась. Рыча, она накинулась на барсука, вцепилась в его заднюю лапу, начала рвать небольшое покрытое шерстью тело.
– Как он его, как тряпку, – усмехнулся Лизогуб.
– У тебя выпить ничего нет? – Спросил Громов; несколько человек его поддержали, кивая головами.
Не отрывая взгляда от схватки лайки с барсуком, Лизогуб окрикнул кого-то и, когда тот подошёл, что-то ему сказал.
Собака играла с жертвой: то отпускала полуживого барсука, то опять вгрызалась в слабеющее тельце. Но вот зверёк совсем перестал шевелиться. Тогда собака принесла тушку мёртвого животного к барьеру, к месту, где стоял Лизугуб, и чёрным от барсучьей крови носом подвинула тело к хозяину.
– Молодец, мой хороший, – похвалил любимца Лизогуб. Собака шумно дышала, высунув язык; пар выходил из чёрных ноздрей, измазанных кровью.
Появился раскладной пластмассовый стол, на него, расстелив старую клеёнку, поставили четыре бутылки водки, стопку пластиковых стаканчиков, с десяток вилок, несколько открытых банок кильки, трёхлитровую банку с солёными огурцами, одну поменьше – с помидорами, стопкой сложили салфетки.
– Выпускай следующих, – сказал Лизогуб кому-то невидимому, открывая бутылку водки.
Все взяли по стаканчику, и Лизогуб всем разлил щедрой рукой. Громов выпил. Налили ещё. Какой-то мужик в чёрной куртке, не протрезвевший со вчерашнего вечера, предложил тост. Это были слова благодарности Лизогубу, как душевному и гостеприимному хозяину. Все выпили. Следующий тост захотел поднять другой мужик – из вчерашних гостей – такой же пьяный после вчерашних возлияний, как и первый. Он предложил выпить за Пахана и пожелать ему долгих лет успешной работы на этом важном и ответственном посту: «ведь, сколько он всего делает!». Все согласились и дружно закивали головами. Громов, медленно кивнув тосту, опять выпил.
В это время двое работников вывели на цепи лисицу. Закрепили цепь на высоком металлическом шесте, который стоял посредине загона. Лисица была тощая, грязная, бьющий в нос резкий запах достигал даже стоящих за барьером. Поджав когда-то пышный хвост, она мотала головой, потерянным, сумасшедшим взглядом оглядывалась вокруг. Выпустили двух бойких терьеров. Боя не получилось. Лиса только один раз рванула в сторону, цепь её не пустила; она встала на задние лапы и подняла морду. Собаки вцепились одновременно в обе её задние лапы, перегрызая кости. Лиса взвыла, брыкаясь, грохнулась на брюхо. Беспомощное животное быстро разорвали на клочки; окровавленные клочья оранжевой шерсти носились по земле.
Многие уже не следили за тем, что происходит в загоне. Обступив стол, они общались, каждый норовил рассказать что-то своё. Пили. Громов выпил ещё два стакана водки. Он стоял рядом с Просвином, оба, молча, наблюдали за зрелищем. Лизогуб рассказывал своим гостям о техниках охоты с разными собаками, интересовался, кто любит охотиться, на кого. Громов предложил Просвину выпить.
– Нет, спасибо, не буду больше, – помотал головой тот.
Потом выпустили тощую медведицу с обвисшей грязной шкурой. Прицепили к металлическому шесту длинную цепь. Медведица ревела, рвя присутствующим барабанные перепонки. Лизогуб решил привлечь всеобщее внимание.
– Сейчас самое интересное будет, – он улыбнулся и хрюкнул.
Выпустили двух больших псов, Громов не разобрал, какой породы. Они начали гонять медведицу по всему загону. Каждая из собак пыталась напасть то с одной, то с другой стороны, но исполинское животное отмахивалось от них и даже исхитрилось ударить одну из собак по голове, да так сильно, что та, жалобно заскулив, отбежала. Вскоре она, однако, пришла в себя от удара и опять яростно набросилась на зверя. Лизогуб скомандовал выпустить третьего пса, на подмогу первым двум. Втроём, рыча, лая и оскаливаясь, они нападали на животное. Медведица встала на задние лапы, и, что есть сил, отбивалась, громко рыча. Приезжие аплодировали, свистели. Громов с интересом наблюдал за схваткой: как обречённое животное отбивается с таким рвением, как будто верит, что у него есть шансы выжить. Но шансов не было. По крайней мере, не в этом загоне. В лесу это опасное животное порвало бы всех: и собак, и зрителей. Здесь же была не её территория, здесь – конец. Подобная ситуация, с кем бы она ни складывалась, с животным или с человеком, развлекала Громова. Медведица медленно слабела. Вцепившись в шерсть, псы тянули её вниз; кровь брызнула из лап и боков на чёрную землю. Рык медведицы прерывался звуком рвущейся шкуры. Из последних сил животное попыталось вырваться, но бесполезно. Один из псов перегрыз ей горло, и, вцепившись в шкуру, медленно отрывал голову. Пар валил от горячей красной плоти. Два пса, до ушей испачкав в крови несчастного животного свои морды, раздирали шкуру на лапах. Медведица перестала даже хрипеть. Громов несколько раз ударил в ладоши; его поддержали все присутствующие, и хлопки превратились в аплодисменты.
Лизогуб громко смеялся. Не пожалел животное для гостей. Дрессировщики вбежали в загон и надели ошейники на собак, оттягивая их от туши зверя. Поздравления Лизогубу сыпались со всех сторон. Просвин долго разговаривал с ним и договорился купить двух псов.
Выпив три бутылки водки из четырёх и насмотревшись на зрелище травли, все засобирались ехать обедать.
Громов решил остаться на Лизогубовской даче ещё на пару дней. Основной причиной такого решения была надежда на близость с Лизонькой. Прибывая в постоянном подпитии, он чувствовал безумное сексуальное влечение к Лизогубовской жене, вскоре начавшее его душить. Но, увы, в этот вечер Громов её не обнаружил, хоть и потратил время и силы на тщательные поиски. Успехом не увенчался и следующий вечер. И только, когда Громов увидел, что в гараже нет её красного спортивного купе, он понял, что все старания тщетны и сильно напился. Следующим вечером он отправился домой.
