Она говорит, с голубым ободком, немного странно, но я рад буду носить такой символ с гордостью ;)

Данная статья относится к Категории: ОРГ научной деятельности

«… quaestio disputata (синонимы quaestio ordinaria, disputatio ordinaria, quaestio solemnis) - вопрос для обсуждения - становится основой ещё одного вида научения - регулярного учебного диспута.

Тезис выбирал магистр. Возражение выдвигал либо он сам, либо его студенты, в том числе и те, что случайно забрели на диспут. Бакалавр нужными аргументами поддерживал тезис и отвечал на вопросы (respondens). Магистр мог в любой момент спора прервать его, лично заключив собственным словом этот спор. Но мог и вернуться к данному тезису когда-нибудь в другой раз, не поддерживая, а опровергая свой же тезис; быть respondens к своему тезису. А также защитником, и опровергателем, и режиссёром, и актёром, и публикой этого учёного представления. Лекция-тезис, записанная самим магистром, становилась quaestio disputata, а если её записал слушатель, то она становилась reportatio (отчётом) о проговариваемом вопросе. Годовое число этих диспутов всегда оговаривалось. Один вопрос мог обсуждаться с различных сторон. - Всё это свидетельствует Э. Жильсон.

Календарь диспутаций должно соблюдать неукоснительно точно. Каждому магистру - свой день для диспута (dies disputabilis). Однажды орден святого Доминика, например, стал тягаться с Оксфордским университетом (где и начинал учёбу Роджер Бэкон) из-за того, что начальство этого университета в день магистра-доминиканца разрешило диспутировать ещё и другим учителям. Со временем такого рода запреты несколько смягчаются.

Inception - диспут, разыгрываемый претендентом на степень доктора, которого представляет магистр, этот диспут ведущий. Это - единственный диспут данного университетского дня.

Resumptio - диспут, который обязан дать магистр, переходящий в другой университет. Это как бы испытание на право работы в новой для этого магистра учёной корпорации. Право учить завоевывается демонстрацией учёности в деле, то есть в поединке встречных аргументов.

Опять-таки: степень истинности этого тезиса или того как будто не важна; важна техника защиты его либо опровержения учёность как техника её применения в дидактических сферах обретения этой учёности.

Монолит веры, с одной стороны; с другой - бесконечные диспуты, будто кто-то хочет эту веру поколебать. Таково средневековье: уверенное в себе, молчаливо основательное, но и бесконечно петушащееся, острое на язык, ежесекундно готовое обнажить шпагу спора, клинок словесно-аргументированного человеческого жеста в угоду и во имя смысла, в который должно уверовать. Беспредметное словопрение и есть предмет, владевший всеми помыслами средневекового учёного человека. Беспредметное? Но влекущееся в запредельному смыслу, должному воплотиться в последнее слово спора. Споры о бесспорном. Обсуждения необсуждаемого. И потому о чём угодно. Обо всём, возвысившемся до безглагольного Ничто.

Именно так - диспутами о чём угодно - назывались дискуссионные апофеозы университетской учёности. Disputatio de quodlibeta, или disputatio quodlibetaria. Только раз в год! - Как в Париже или, например, в Гейдельберге.

Две недели публичного торжества изощрённейших элоквенций. Поджаро-голодные диспутанты (диспуты эти приходились аккурат либо на вторую неделю Рождественского поста, либо на третью и четвёртую - Великого) на виду у всего университетского сообщества представали рыцарями слова - отточенного, бескомпромиссного. И... бессмысленного? Нет, ибо мыслью был весь этот праздник великого краснобайства; праздник, затеянный во имя мысли, так и не нашедшей себе места в этом пиршественном изобилии умнейших и учёнейших слов. Диспут о чём угодно - учёная жизнь в её торжестве, которою жило в эти четырнадцать дней учёное сословие университета.

«И грянул бой...»

Жар словесной баталии обязан был контрастировать с бесстрастною стужей академических оборотов, вроде: «не нахожу истинным», «это недопустимо», «немыслимо», «невероятно». Идеологического свойства ярлыки, вроде: «еретик», «подозрительной веры», «заблудившийся в вере», площадная брань, лексика кухни, топика телесного низа категорически воспрещались неукоснительной инструкцией ведения всякого уважающего себя кводлибетария.

Подумать только, даже ослом нельзя было назвать своего противника. Правда, и тогда тоже умели обходить запреты. Называли, конечно, и ослом, и разным прочим. Но важно, что запрещалось».

Рабинович В.Л., Рождер Бэкон. Видение о чудодее, который наживая опыт, а проживал судьбу, СПб, «Алетейя», 2014 г., с. 62-63.

Источник — портал VIKENT.RU

Изображения в статье

Диспут врачей в Парижском университете. Миниатюра из рукописи «Chants royaux», лист 27 verso, 1527 год, Французская национальная библиотека, Автор: Étienne Colaud - BNF, Français 1537, fol. 27v[1]"Svenska folket genom tiderna. Vårt lands kulturhistoria i skildringar och bilder. Andra bandet. Den medeltida kulturen". Edited by professor Ewert Wrangel. Published by Tidskriftsförlaget Allhem, Malmö, 1938, Общественное достояние

Генрих Германский обучает студентов Болоньи. Миниатюра работы Лоренцо де Вольтолина, Болонская школа, вторая половина XIV века, Автор: Laurentius de Voltolina - The Yorck Project (2002) 10.000 Meisterwerke der Malerei (DVD-ROM), distributed by DIRECTMEDIA Publishing GmbH. ISBN: 3936122202., Общественное достояние

Болонские студенты немецкой «нации» (землячества). Миниатюра XV века, Автор: Перенесено с de.wikipedia на Викисклад участником Stefan Bernd., Общественное достояние

Как и было обещано, рассказываю про вторую кражу в своей детской жизни, в которой никто мне ни про какие христианские  заповеди никогда не рассказывал. Но что красть - нехорошо, я и без этого знала. Но дети живут среди взрослых, а они чаще всего воспитывают не столько словами, сколько личным примером. И эта история произрастает как раз из такой вот педагогики. Извиняюсь, но история будет, однако, длинноватая. Но, надеюсь, нескучная и  познавательная - дело происходило в конце 60-х, а очевидцев этого времени здесь очень мало, если они вообще есть...

В 1968 году родители приняли эпохальное для семьи решение - переехать из Сибири на юг. Папа был инженером-строителем, и мы в июне 1968 года оказались в Ейском районе Краснодарского края. Здесь шла большая стройка на базе совхоза "Моревская птицефабрика", и папа был начальником строительства. Ейский район - это степные ландшафты с полями пшеницы, кукурузы и подсолнечника, разделёнными густыми лесополосами. Нас, сибиряков, бесконечно потрясало, что в них растут абрикосовые деревья, увешанные ярко-жёлтыми плодами, и они валяются (!) прямо на земле.

Такими же полями и лесополками был окружён и сам строительный городок из множества вагончиков. Наша семья занимала отдельный из двух комнат. Мама нас с сестрой мобилизовала сразу же на сушку абрикосов, по местному - жерделей. Это была та ещё операция Ы! Со склада нам принесли несколько сеток от кроватей, и мы на них раскладывали плотными рядами половинки ягод.

Жара стояла неимоверная, всё сохло быстро, и этот конвейер работал до середины июля. Вся наша сибирская родня была рада нашим посылкам с юга. Ни до ни после я не ела столько абрикосов прямо с дерева.

Вечерами все обитатели нашего строительного городка собирались возле костров, на которых в  столовских кастрюлях варилась молодая кукуруза. Её рвали тут же на совхозном поле за лесополосой. Боже, как же всё это было весело! Среди строителей было очень много разновозрастной молодёжи. И сестра моя, закончившая 10 классов, пользовалась большим успехом, но девушкой она была хорошо воспитанной и очень застенчивой. Поэтому послушав песни под гитару и всякие хохмы, поев горячей кукурузы, вместе со мной уходила в наш вагончик. Родители за нашу безопасность не опасались: все знали, что мы - дочки начальника строительства.

По выходным дням папа организовывал на грузовиках массовые выезды на Азовское море - в Воронцовку и Должанку. А вечерами устраивались ещё и танцы прямо среди вагончиков. На эти  танцы под пластинки приходили принаряженные девушки из соседней Моревки, что добавляло интриги и градуса в общее веселье. За лесополосой злобно пыхтели местные женихи, пришедшие караулить своих отступниц. Оттуда периодически доносился протяжный разбойничий свист, вплетавшийся в хоровое пение цикад. Но никаких драк и прочих инцидентов я не помню, хотя разговоры о разборках витали по утрам в столовой.

Это было, наверное, самое чудесное лето в моей жизни! Помимо дармовой кукурузы, вся стройка до мозолей на языках щёлкала семечки с огромных шляп подсолнечника, за которыми тоже ходили на ближайшее поле. Руководство совхоза на эти набеги закрывало глаза, потому что со строителями ссориться было нельзя: все были заинтересованы в скорейшем завершении строительства, которое велось на два фронта. Здесь, в степи, возводились корпуса индейководческой фабрики, а в Моревке росла целая улица из четырёхквартирных домов для специалистов и прочих кадров, нужных совхозу.

И вот мы получаем квартиру в одном из таких домов и уезжаем (я лично с сожалением!) из уже обжитого вагончика и от всех несостоявшихся Иркиных женихов. В соседях у нас молодая семья из инженера Сан Саныча, его жены и полугодовалой дочки. Сан Саныч в большом авторитете у папы - толковый парень! далеко пойдёт! И у мамы - всё умеет делать в новостройке и решает кучу бытовых проблем наших семей. Папе всегда было некогда, и он начисто был лишён хозяйской сметки.

Я мгновенно обросла друзьями из новых домов. И вот в один прекрасный вечер Сан Саныч велел мне привести пару надёжных пацанов, чтобы  "съездить за арбузами". Я привела не двух, а трёх. Мы в полном восторге, конечно же, соглашаемся. Бахча была километрах в трёх, охранялась сторожем, и всё предприятие представлялось очень заманчивым! Условились укатить по одному арбузу каждый и один на всех, чтобы по завершении операции его прикончить.

На момент сговора папы дома не было, а мама варила варенье, находясь в лёгком помешательстве от изобилия фруктов, которые местные жители не знали куда девать. Ира особой отвагой никогда не отличалась и от добычи арбузов благоразумно отказалась.

Своего велосипеда у меня не было, и мне предстояло идти "на дело", сидя на багажнике Сан Саныча. В моей голове на тот момент кроме волнительных ожиданий не роилось никаких правильных мыслей. За два месяца поедания абрикосов из лесополос, кукурузы и подсолнухов с полей у меня сформировалось совершенно коммунистическое мировоззрение: всё вокруг совхозное, всё вокруг моё! Так же мыслили и мои уличные подельники и сам Сан Саныч - чистокровный кубанЕц, выросший среди изобильных угодий и совсем недавно получивший диплом строителя.

И вот наша кавалькада из четырёх велосипедов шуршит по пыльной дороге, белеющей в лунной полутьме. План действий прост и гениален. Прячемся в лесополке. Один по-пластунски вползает на бахчу, срезает арбузы и выкатывает их в нашу сторону. Второй так же ползком закатывает их в наше укрытие, остальные примащивают их на багажники и перемещают велосипеды ближе к дороге.

Срезал арбузы сам Сан Саныч. Сёмка закатывал в кущери, а мы втроём приматывали к багажникам укутанные в тряпки арбузы -тяжёлые! и всё они норовили хряпнуться наземь. Стояла тишина, нарушаемая зычным угуканьем какой-то птицы. Вся эта возня в тёмной лесополосе мне как-то не очень нравилась и действовала на нервы необходимость всё время прислушиваться и хорониться за деревьями, боясь подсветить себе фонариком. Но пацаны, наоборот, воодушевлённо и деловито справлялись с порученным делом. Наконец Сан Саныч в полный рост с арбузом в обнимку бегом пересёк нейтральную полосу, и мы все облегчённо выдохнули. Операция наполовину прошла успешно!

Но, едва выведя на дорогу велосипеды, мы услышали выстрел с дальнего края бахчи, и тут же в небе вспыхнула ракета. Потом послышались невнятные крики, и опять выстрел, и ещё! и ещё! Как пацаны наяривали по дороге, надо было видеть! Тяжелее всего было нашему командиру: два арбуза висело на руле, сзади на багажнике тряслась я, мечтая выбросить свой арбуз на дорогу, чтобы только покрепче держаться на воровским транспорте!

Мамочки мои! Как мы доехали до нашей мирной улицы, не помню. Как же я ей обрадовалась - широкой, со светящимися окнами, с лаем знакомых собак! Пацаны укатили по своим домам, а мы с Сан Санычем упали на лавочку возле нашей веранды. И тут мощный прощальный аккорд этого дня - к дому подкатил папин "газик", осветив наши красные преступные рожи, велосипед и три арбуза. Папа быстро просёк ситуацию. Мне было сказано "Домой!", а беседа с несчастным Сан Санычем происходила уже у него во дворе, за домом.

Из занавешенного марлей окна мне отлично было слышно, что говорил папа своему подчинённому. И было больно от бормотания Сан Саныча. И я, боясь такой же беседы и уже стыдясь этого арбузного приключения, размазывала слёзы по лицу. Я и сейчас слышу папины слова: "Ты мне сразу говори - кто ты? Вор или инженер? Мне с тобой как работать? Или завтра же пиши заявление!"

Но со мной папа не разговаривал в ту ночь. Он вообще со мной не разговаривал несколько дней. Потом, измученная таким наказанием, я сама подошла к нему, дождавшись ночью его пыльный "газик". Но ни объясниться, ни попросить прощения не смогла, только и выдавила: "Папа!" и зарыдала в его рубашку, пахнувшую "Беломором".

Всё утряслось. Все были прощены. Никто ворованные арбузы об стенку не разбивал и на бахчу не возвращал. Сан Саныч съездил потом к тем "арбузятникам" - мужикам-артельщикам, что держали эту бахчу. Представился по-человечески и договорился с ними о хорошей покупке части их урожая для стройки. И мы тоже ели те арбузы месяца два. Прекрасные сладкие были арбузы!..

Ну и ещё два слова о том,  что вообще не проливает свет на мою острую нелюбовь к ситуациям, где надо мудрить, ловчить и, как говорят на Кубани, ховаться. Местные моревские девушки считали за счастье выйти замуж за таких вот арбузятников - умели мужики зарабатывать хорошие деньги и при социализме.