К счастью, импортное демисезонное пальто оказалось крепким, а Наташины руки слабыми. Досталось лишь шейному платку – его клочья разметало по комнате – и шифоновой блузке с узким воротничком и крошечными пуговицами-жемчужинами.
Воротничок душил. Наташа с силой рванула его и пуговицы посыпались на пол.
Взлохмаченная, при этом невероятно красивая, с сумасшедшими заплаканными глазами и в разорванной блузке, из-под которой виднелся кружевной бюстгальтер, сама того не ведая, Наташа сразила мужчину в кепочке наповал. Он застыл потрясенный, но уже через мгновение опомнился, сгреб Наташу в охапку и прижал к себе. Нырнул носом в ее пахучие волосы и забормотал: "Тише, тише..." Чем сильнее Наташа вырывалась, чем крепче были его объятия. От него тянуло гуталином и тухлой тряпкой. Наташе не хватило воздуха. В исступлении она замотала головой и закричала, кое-как освободила руку и, зацепившись за пыльную занавеску, обрушила ее вместе с чахлым деревянным карнизом. Схватила карниз, чтобы обороняться. Однако мужчина отбросил деревяшку со словами: «Поранишься же», сдавил Наташе горло и, заглянув ей в глаза, глухо и с тревогой спросил: «Ты что, блин, творишь?»
– Отпусти маму! – послышался из коридора испуганный крик Игореши.
Тут же хлопнули соседские двери и на пороге возникла женщина. Высокая, грозная, с длинными седыми волосами и бледным лицом.
В бархатном халате до пят и парчовых тапках она походила на средневековую даму.
– Опять дебош?! – голос был низким и срывался на хрип. – Одних алкашей выгнали, так нам новых подселили?!
Мужчина отпустил Наташу и, не успев увернуться, получил от нее пощечину.
– Алексей?! – удивилась соседка и смерила мужчину взглядом.
– Истерика у жилички, Софь Михална! Помогите! Не алкашка она, нормальная!
Успокоилась Наташа только у соседки. Та дала лекарство, позволила умыться и переодеться и уложила на мягкий, пахнущий цветочным лосьоном диван. Кажется, лосьон был фиалковым. Наташа дарила такой матери на Восьмое Марта и теперь жадно вдыхала аромат, словно бы тот мог вернуть ее в юность и уберечь от замужества с Виктором. Но тогда не родился бы Игореша. Или родился, но от другого мужа и был бы совсем не Игорешей…
Наташа запуталась и поняла, что больше не хочет думать об этом.
Пусть все остается, как есть.
Вскоре лекарство подействовало, и она провалилась в незнакомое доселе состояние полного покоя. Больше не волновал развод, не пугала участь Игореши. И даже ужасная квартира перестала казаться ужасной. Вот же, перед глазами уютная и чистая квартира соседки: две комнаты, прихожая и кухня с душем; всего через стенку от Наташиной крысиной норы – белоснежный потолок с лепниной, хрустальная люстра, выкрашенные в светлый беж стены, а на них хрустальные, подстать люстре, бра, в которых сейчас переливался идущий от кухни свет, гладкие и сверкающие, кажется, лакированные доски пола, добротная мебель.
В этом доме определенно можно было жить.
Надо только постараться. Пересилить себя. Сделать для начала уборку, потом ремонт, такой же, как у соседки, как ее там, – Софьи Михайловны…
Наташа присмотрелась к фотографиям над диваном: на них молодая еще соседка стояла среди ребят у ворот медучилища. Преподавала когда-то, наверное. Отдельно висела фотография красивой русоволосой девушки с букетом гладиолусов.
Сквозь шум в голове Наташа подслушала сбивчивый рассказ Игореши – он ужинал в кухне. Там и поведал новым соседям о жизни родителей и недавнем разводе, о переезде, а также про то, что завтра должен пойти с мамой в новую школу, где-то здесь, неподалеку.
– Теперь, блин, понятно, чего твоя мамка такая психованная, – послышался из кухни знакомый мужской голос, и Наташа про себя переименовала мужчину в кепочке в Алексея.
Странный он. Вроде, отзывчивый и безобидный, и даже пытался помочь, но вдруг набросился. За шею схватил. Даром что не маньяк. Или… Нет, на маньяка он не похож. И все же…
Наташа почувствовала головокружение, будто ее укачало на воображаемых качелях: маньяк – не маньяк, похож – не похож.
«Какое интересное лекарство, – подумала она. – Надо будет купить себе такое».
Сглотнула слюну и собрала мысли в кучку:
«Наружность обманчива. Будь маньяки страшными, разве пошли бы за ними дети или красивые женщины? Не всегда ведь маньяк нападает из-за угла в темном переулке, чаще заманивает. Значит, есть чем. По крайней мере, маскироваться под обычного человека и вызывать доверие маньяк умеет».
– Ты не бойся меня, пацан, – продолжил Алексей, вторя мыслям Наташи. – Я на твою мамку не нападал, а успокаивал. Истерика у нее была, смекаешь?
Игореша молчал, и Наташа не понимала, он кивает сейчас этому подозрительному Алексею или испугался и потому молчит.
Часы показывали пять вечера – последний рейсовый автобус в направлении Наташиного городка уже ушел. Рвануть на частном такси? Денег хватит, но дальше на жизнь придется клянчить у матери. Да и опасно в ночь: кто знает того частника. С мужем не побоялась бы, а с ребенком куда…
Снова качели: ехать – не ехать.
«Ты по ночам не болтайся» – заговорила в одурманенной лекарством голове сестра-хозяйка и Наташа утвердительно кивнула в ответ: «Хорошо».
– Тебя Игорем зовут, да? – спросил в кухне Алексей. – Сходи к матери, проверь, все ли в порядке.
Наташа заранее приложила к губам палец в знак тишины и, когда Игореша показался в дверном проеме, покачала головой: «Молчи, сынок». Подозвала его жестом, притянула к себе и зашептала в самое ухо:
– Иди к ним и скажи, что я сплю. И сразу возвращайся.
Игореша так и сделал. Потом забрался к матери на диван и свернулся калачиком под ее теплой рукой.
Меж тем разговор в кухне не утихал.
– Софь Михална, вы их у себя до конца недели приютите, – попросил Алексей и стало слышно, как соседка фыркнула в ответ. – Хату им подшаманю и пусть живут. Блин, я бы в пару дней уложился, просто заказами завалило. Зима на носу, народ опомнился: тащит обувь каждый день, тут прошей, там заклей.
«Сапожник, – догадалась в комнате Наташа и напела про себя детскую дразнилку: – Плакса-вакса-гуталин, на носу горячий блин!»
– Выкручусь. И Наташе этой помогу, и заработок не упущу, – продолжал Алексей. – Днем в мастерской, вечером тут. В выходные тоже тут.
– Ишь, раздухарился, – усмехнулась Софья Михайловна.
– Ну а что? Сбегут эти, нам опять алкашей подселят. Оно, блин, надо? А Наташа эта, сразу видно, женщина порядочная.
– По сапогам ее финским определил? Или по лифчику? – Тон Софьи Михайловны нравился Наташе все меньше. – Ты мне это брось. Порядочная… Приглянулась баба в беде и ухватился? Ну, попробуй, – вновь усмехнулась она. – Вернется наш злыдень, встретятся они и тю-тю, пиши пропало. Помашет тебе порядочная ручкой.
– Не отдам ее. – В голосе Алексея прозвучала такая уверенность, что Наташа приподнялась с дивана: «Не отдаст. Ты смотри, хозяин выискался». – Не отпущу. Моя. Костьми лягу.
Глаза Наташи, несмотря на лекарство, полезли на лоб.
– Куда тебе тягаться, – все сильнее сердилась Софья Михайловна. – Злыдню и брать не надо – сами на него вешаются. Кобелина проклятый. И чем только берет.
Зазвенела посуда, забулькала в кране вода.
– Не волнуйтесь, Софь Михална, а то второй инфаркт. Оно, блин, надо? Вот, запейте таблетку.
Соседка сделала несколько шумных глотков, поперхнулась и, кашляя, заговорила:
– Не нервируй и не буду волноваться… – Прочистила горло. – Жиличку спровадь. Хватит с тебя моей Веруни.
Низкий голос Софьи Михайловны захрипел и Наташе показалось, что та заплакала.
– Я Веру никогда не забуду, – сказал Алексей. – Но, блин, не лягу же за ней в могилу. Жить как-то надо.
– Лучше бы лег. Из-за тебя она в наш двор бегать начала.
– Она же вас больную навещала.
– Приходила и уходила. Оставалась редко. А к тебе каждый день бегала, каждый день. Привадил девчонку…
– Жениться хотел, – перебил Алексей.
– Поэтому со злыднем ее познакомил? – возмутилась Софья Михайловна.
– И сейчас не думаешь! Тащишь к удаву нового кролика.
– Вера сама к Фоме ушла. Вы же знаете. Не соблазнял он ее.
«Фома, – непроизвольно отложилось в Наташиной голове, – злыдень».
– Дур-рак! – выругалась Софья Михайловна. – Вот дурак и есть! Говорю же, ему соблазнять не надо: глянет – и всё, бабы цепенеют. Я старая и то замираю. Но мне хоть ненависть помогает. Прям взяла бы и своими руками удавила! Не поругайся он тогда с Веруней, не побежала бы она ночью через парк и маньяку не попалась.
«Маньяку…» – едва ли не вслух выдохнула Наташа и прижала к себе заснувшего сына.
«С зимы началось, – поддержала в голове сестра-хозяйка. – Тогда двух задушенных нашли. Одну в парке, вторую через неделю на набережной».
Выходит, первую погибшую звали Верой. Софье Михайловне она приходилась, скорее всего, близкой родственницей, Алексею невестой. Но сбежала от него к злыдню Фоме.
И все это здесь, недалеко от медучилища, где училась вторая погибшая.
– А может сам и задушил, – продолжала хрипеть Софья Михайловна, – и в парк подбросил. А потом во вкус вошел и давай девчонок по ночам ловить.
– Ох, блин. Пошло-поехало по накатанной, – со вздохом недовольства пробубнил Алексей; видимо, соседка регулярно обвиняла Фому во всех смертных грехах. – Хорош выдумывать. Никого Фома не убивал. Вы из-за него с Веруней ссорились? Ссорились. Запретили ей к вам ходить? Запретили. Теперь простить не можете, что она той ночью ушла от Фомы не к вам, а побежала через парк домой. Два метра от его двери до вашей. Но не пришла Веруня к вам, так сильно вы ее обидели.
Уязвленная Софья Михайловна засопела:
– Он на заработки уехал и убийства прекратились. Это тоже выдумка?
Алексей промолчал, и через мгновенье из кухни вновь послышался женский плач: «Бедная моя девочка… Так любила гладиолусы».
Наташа подняла взгляд на фотографию девушки с букетом. Веруня… Потом подумала о фатальности уходящего дня. В огромном Энске ее угораздило попасть в облезлый дом, к странным людям. Один из них уже присвоил ее, словно вещь, и грозился лечь костьми, но не отдавать; другая уверяла, что всё до поры до времени – пока Наташа не попадет на глаза сердцееду Фоме из третьей квартиры.
Мнение самой Наташи, как всегда, никого не интересовало.
Может быть, потому что его не было?
Старая жизнь на новом месте: вонючий Алексей вместо холеного Виктора; озлобленная соседка вместо ворчливой матери. Будто Наташа не сбежала от проблем, а притащила их за собой и, заметив "хвост", испугалась. И так будет всегда, переезды ничего не изменят.
Но ведь должен быть выход! Возможность разорвать этот замкнутый круг!
И Наташа поняла. Внезапно. Ясно. Четко.
Она будет бежать не от себя, а к себе – прежней Наташе из юности. Яркой и свободной, пусть не очень умной и сильной, но… настоящей.
