Перевод и переводчики

Первая часть здесь:

https://pikabu.ru/story/foulsham_zaklyatie_doma_s_khimerami_...

Глава 1 (продолжение)

1.2.

Дом Крыс.

Дом.

Это было только начало. С тех пор я стремился узнать больше. Мисс Крукшенкс вела дневник. Я часто видел ее за этим занятием, но только после того как я прекратил пить лекарство, мне пришло в голову заглянуть в него. Каждый день она уходила с отчетом к старику, запирая за собой дверь. А я брал ее дневник и читал в нем все мысли своей гувернантки и слова, принесшие еще больший беспорядок в мою голову.

"Я разломилась, раскололась. Я распадаюсь. Понемногу каждый день.

Однажды, очень скоро я буду разбита на части. Не дайте мне разрушиться, сохраните меня целой. Я хочу, я так хочу остаться целой. Но они сказали, что не выйдет, и что для меня это безнадежно. Они сказали, что я больна и что со временем я развалюсь на куски. Я спросила, случится ли это завтра? Буду ли я завтра разбита? Они ответили мне, что возможно, но маловероятно. Должно пройти еще какое-то время. Вероятно."

Немного дальше я прочел:

"Иногда ночью, если замереть, я могу услышать собственное растрескивание. Моя кожа, когда я слегка дотрагиваюсь до нее, издает звук. Она не должна издавать звуки. Я не должна звенеть как фарфор. Теперь я смотрю на чашки и блюдца, на тарелки и миски с отвращением. Что я сейчас из себя представляю? Китайскую вазу?"

Я услышал снаружи ее шаги и быстро спрятал дневник на место. В следующий раз мне удалось прочесть больше.

"Мои родители были родом из Италии, из Неаполя. Они были бродячими артистами, немного поющими, немного танцующими. У них был пес, исполняющий трюки, и была я. Театр, в котором мы работали, Вздымающаяся Куча в Филчинге, всегда окружённый зданиями, был очень ненадежным местом и однажды обрушился. Так много погибло в ту ночь, ночь, когда я осталась одна. Я не выступала с ними. Я была на улице, неподалеку от театра, с рекламным щитом, просила прохожих купить билеты. Мне было уже десять, и я могла позаботиться о себе сама. Наша фамилия - Крензини, выдавала в нас иностранцев, а значит, чужаков, из-за этого на нас смотрели с предубеждением. Поэтому после того, как мама с папой погибли, я назвалась Крукшенкс, ведь это звучало тверже, почтительнее , и главное, по-английски. Но имя Ада всегда оставалось со мной.

Я нашла работу в качестве помощницы директрисы в школе Филчинга. Я была очень строга. Я усердно работала над тем, чтобы скрыть итальянский акцент. Наверное, я унаследовала часть актерского мастерства от родителей, поэтому люди сочли меня вполне правдоподобной.

«Вы уже совсем женщина, Ада, не правда ли? Полагаю, вы уже родились взрослой», - сказала она мне. Я обучилась у директрисы и скоро стала преподавать английский язык самостоятельно. Она была большой озорницей, директриса Винтроп, в ней было так много джина, что она была больше джином, нежели человеком, больше бутылкой, нежели телом. А может быть, прозрачная ароматная жидкость, текущая в ее венах, вообще не была кровью.

Я преподавала все больше и больше.

Возможно, ее не следовало винить за то, что она пала так низко. Ее мужа, который тоже был учителем, так и не нашли. Он взял и исчез, и директриса часто вспоминала его, полируя в руках маленькую резиновую дубинку, которую никогда не упускала из виду. Мне кажется, эта дубинка и была ее мужем, только в его измененном виде.

А потом однажды утром исчезли несколько учеников, целый класс - мой класс. Не было никого, но предметы были в таком беспорядке, какого я не видела раньше: медная тарелка, молочник, кнут, рыболовный крючок. Я сказала, что не знаю, как все эти вещи здесь оказались. Я была вызвана, и мужчина, кажущийся очень любезным, дал мне что-то съесть. Это последнее, что я помню. Ровно столько и не больше. Но этого достаточно. Я хочу идти вперед, а не назад. Я хочу оставаться Адой. Сделать ее более твердой, чем она была раньше. Это была та незначительная опора, которая у меня была, когда я работала в школе Филчинга. Я хотела бы жить. Это завещание Ады Крукшенкс. Я Ада Крукшенкс."

Последним, что я прочел в дневнике, был этот отрывок:

"Каждый человек в семье Айрмонгеров должен держать свою вещь при себе, свой предмет рождения. Ты не продержишься долго без нее, иначе тебя постигнет болезнь. Но свой предмет я потеряла. Мне сказали, что это была глиняная пуговица, но она потеряна, навсегда потеряна. И подумать только, я должна тратить свое драгоценное время на ребенка, у которого есть свой предмет рождения, сверкающие полсоверена, и он чистит их, играет с ними, не зная, что таким образом насмехается надо мной.

Как он бережет их, и какую они развели суету вокруг этого, а все потому, как они говорят мне, что внутри полсоверена заключен человек, очень важный человек.

Человек, заключенный в полсоверена, имеет такую власть над предметами, что способен конкурировать с Амбиттом. Мне сказали, что он, когда был человеком, каким-то образом - потому что он был влюблен в простую служанку – привел все предметы в хаос. И так, если он смог сделать это, если он смог перевернуть все, потому лишь, что был влюблен, тогда на что еще он может быть способен? Мне сказали, он был опасен и удивителен. Сейчас он должен быть сохранен в виде полсоверена – так он не сможет причинить вред. Он может быть уничтожен. Амбитт может убить его, но это еще не решено. Они обсуждают, следует ли когда-нибудь освободить его. Как могу я сказать ребенку, что они ждут, чтобы решить должен он жить или нет?

Иногда я смотрю на полсоверена и думаю, если бы он снова стал человеком, смог бы он мне помочь? И что тогда, интересно, должно случиться с бедным глупым ребенком? Как я должна осторожно предупредить его, и будет ли от этого польза?

Мы связаны темной любовью. Мы ее противоположность, ее оборотная сторона. Мы скрыли это, Джеймс Генри и я. Мы погасили ее, эту запретную любовь. Возможно, это не наш выбор. И все же это так. И, тем не менее, несмотря на их усилия, все они, живущие здесь рядом с нами, видят, что прежняя страсть разгорается снова. Доказательство этому – мой раскол. Я разламываюсь."

Я не мог полностью понять отрывок, хотя, конечно, было в дневнике то, что напугало меня. Я решил, что при первой же возможности я должен выбраться отсюда и сбежать на улицы Фулшема. Я должен разыскать свою семью. Я должен найти своих. Все мои мысли были о моем спасении, о моей свободе, все, о чем я мог думать - это дышать воздухом за пределами Дома Лавровых Листьев. Мне придется взять их драгоценную монету с собой, потому что полсоверена - это большие деньги, а мне они понадобятся.

Я ждал. Я зарылся в одеяло и ждал. Я ждал, когда они совершат ошибку. Я лежал перед ними, бессильный и послушный, но мысли во мне бушевали и мчались все быстрее.