volchek1024

Лекарство от скуки

Автор: Волченко П.Н.

Автор иллюстрации: Волченко П.Н.

- Может в города? – спросил отец у друга, зевнул и потянулся.

Я посмотрел на него снизу вверх, тоже потянулся, взял со стола яблоко, и хрустко откусил сочный кус от зеленого бока. Яблоко было вкусное, чуть с кислинкой, и в меру сладкое.

- Нет, - друг отца поерзал в кресле, вздохнул грустно, - в города не хочу, в города – скучно.

- Да, скучно, - согласился отец, а я, тем временем, прошел вдоль высоких книжных полок, встал на цыпочки, пытаясь достать до самого красивого, самого золотистого корешка книги – чуть-чуть роста не хватило.

- Отрок, что ты там ищешь? – заинтересовался друг. Мне тут же стало стыдно, я опустил глаза, виновато улыбнулся и уселся рядом со шкафом на мягкий ворс ковра.

- Ну-ну, что ты его смущаешь, - я знал, что хоть отец и говорит серьезно, но в глубине его бороды явно скрывается добрая усмешка, - сынок, если тебе что-то нужно, ты попроси.

- Угу, - я кивнул, не поднимая глаз, и снова откусил яблоко. Сок брызнул, и одна нечаянная капля, золотясь в солнечных лучах из широкого окна, упала на ковер…

Оплавленная земля крошилась под толстыми рифлеными подошвами, хрустела, как вафля, с изломов поднималась тонкая, как сажа, пыль. Даже через плотно прижатый к лицу универсальный респиратор-противогаз чувствовалась эта пыль, хрустела на зубах, забивала ноздри своим горелым запахом. Тяжело идти, хоть и не в полной амуниции, обоз из нескольких тяжелых БМП медленно ползет позади колонны пехоты, но все равно – тяжело. Солнце жарит, фильтры респиратора подзабились, легкий пластиковый латкомбез липнет к вспотевшей спине – тяжело.

- Колонна, стой! – гремит глухой голос сержанта через маску респиратора, и мы останавливаемся, вся колонна, почти две сотни человек. Все одинаковые: все в латкомбезах, все пропыленные, все с «абаканами» наперевес. – Привал! Шесть часов личного времени! Рекомендую отоспаться.

- А то может уже и не придется, - говорит кто-то рядом со мной. И он прав. Остановка днем, солнце едва-едва за половину небосвода перешло, - это недобрый знак. Да еще и отоспаться. Значит будет ночью бросок, а мы… Мы резерв, а может и не резерв, может и передовые силы.

Я посмотрел вперед, туда, где высились, словно бы оплавленные, черные развалины большого города, светофильтры широких, в половину лица очков, мгновенно притушили яркость солнца над руинами. Что это за город был и не скажешь: может Уфа, может Магнитогорск, а может и еще что-нибудь – сложно узнать по обгорелым остовам, а ориентироваться на сожженной до черноты местности под ярким белым солнцем в прожаренных небесах, я не умею.

- Думаешь там будет? – спросил глухой голос из-за спины. Я обернулся, еще один мой близнец: латкомбез в пыльных пятнах, маска, очки, вот только номерок слева на груди: «26-16А» - Артем.

- Да, наверное там, - киваю, усаживаюсь прямо на землю и добавляю грустно, - наверное там, Артем.

- Как думаешь, вытянем? – Артем усаживается рядом. Он еще с детских пор, с тех времен, когда мы вместе с ним гоняли по дворам, да лазили по деревьям, спрашивал меня о успехе всех затей, всех начинаний. Я почему-то почти всегда угадывал: получится, или же влетит нам обоим от родителей по первое число.

- А куда денемся, - я вздыхаю, провожу пальцем по земле, соскребая с твердой сплавленной корки слой сажи, - давай спать.

О том, что у меня плохое предчувствие, я говорить Артему не хочу.

- А может в картишки перекинемся? – друг весь подбирается в кресле, улыбается широко, и в его длинных пальцах, словно из ниоткуда, появляется колода карт. – Малой, на тебя сдавать? Во что играем? В дурака, в мавра, может пульку распишем? Малой, ты в преферанс обучен?

Мне стыдно, потому как в преферанс я играть не умею, а правила мавра забыл. В дурачка конечно сыграть бы можно, но… Я мотнул головой, и отвернулся.

- Нет, - отец едва не смеется, - с тобой, да в карты? Увольте.

- А что так? – в голосе друга слышится удивление едва ли не граничащее с возмущением.

Я оборачиваюсь, и вижу, как отец примирительно поднимает руки.

- Прости-прости, ничего такого. Просто, не везет мне в карты, - короткий хохоток, - судьба у меня такая.

- Судьба, - друг отца криво ухмыляется, как ни странно, но такая ухмылка ему идет, - Судьба – это интересная штука.

- Да-да, весьма интересная! – подхватывает отец, и было открывает рот, дабы высказать свои мысли, теории, но, под взглядом друга, замолкает, плечи его опадают, и он говорит, - Хотя, кажется, мы об этом уже говорили?

- Да, - соглашается друг, - говорили, и уже не один десяток раз.

- Если не одну сотню.

А вот мне интересно узнать побольше про судьбу, но только спрашивать у них, мне стыдно.

Земля все так же предательски хрустела под ногами - ну слышно же, слышно! Почему же так… Можно было быстро пробежать по черной дорожке тротуара, пробухать тяжелыми подошвами по залитому лунным светом асфальтовому языку, и залечь, вот только… Заметят. Слух у них не очень, а вот на зрение они никогда не жаловались – это я по обучающим фильмам хорошо запомнил. Здоровые, землистого цвета гарпии сидели на искореженной арматуре, как попугаи на насесте, то и дело поворачивая страшные свои гротескные морды то так, то этак, всматривались в ночную хмарь. Пока еще они никого не заметили, и не услышали, но какое-то беспокойство меж ними было. Интересно, где Артем? Или его отправили на левое крыло атаки? Не знаю…

Я, не отрывая спины от стены, оглянулся налево – там стоял такой же как и я солдат, только теперь мы были снаряжены куда как более тяжело, нежели чем днем. Уже не легкие латкомбезы, а тусклые скафы полной защиты с сервоприводами, со встроенными в запястья циркулярными ножами, с датчиками, с детекторами, с затаившимися иглами вдоль позвоночника, что должны в тяжелую минуту вогнать в кровь ударную дозу боевого коктейля из амфетаминов, адреналина и серотонина. Вот только в руках все тот же «абакан», правда кроме рожка к нему, прямо из скафа, тянется лента с патронами, но все же это тот же «абакан» - лучшего пока не имеется.

Я кивнул своему напарнику, сказал тихо в микрофон:

- В высотке гарпии, похоже квартал просматривается.

Напарник не ответил, кивнул. Мне было хорошо видно, чувствительность света в скафе выставлена на максимум.

Сейчас бы выскочить, дать длинную очередь по этим тварям, не жалея патронов, да вот только… Сначала надо распределиться по секторам, предписанным командованием, а потом уже начинать – в этом то и отличия боя в городе и на открытых пространствах. Хотя, по мне так это без разницы: с самого начала надо было пальбу открыть!

Послышалось громкое хлопанье кожистых крыльев, будто парус на ветру мотало. Я облизнул губы и снова выглянул – пара гарпий взмыла в воздух и тяжело, глубоко проваливаясь вниз на каждом замахе, кружили над руинами. Точно, что-то почуяли.

- Уходить надо, - в наушнике голос напарника, - отходим.

- Хорошо, - я кивнул. И мы, таясь в глубоких ночных тенях, заскользили прочь, подальше от гарпий. Вот только горелая земля слишком громко хрустела под толстыми подошвами…

Пронзительный птичий крик взрезал ночь, словно осколок битого стекла плоть, и тут же свист, будто пущенная в спину стрела. Я успел обернуться, вскинуть «абакан», но в прицел тварь уже не поймал – слишком быстрая. Мы вместе с ней повалились на землю, покатились по хрустящей земле, завизжали циркулярные ножи в запястьях, глухо замолотили когтистые лапы по броне скафа. Если бы не сервоприводы и броня, меня бы разорвали в первое мгновение, но сейчас… Медленно, но верно жужжащая сталь ножей приближалась к худому, с остро выделяющимся кадыком, горлу гарпии. Ее гротескная полуженская, полуптичья морда щерилась в адском оскале, глаза зло буравили зеркальное забрало скафа. И вот жужжание ножей будто захлебнулось, стало влажным, на забрало брызнуло черной кровью…

Я еле успел соскочить и посмотреть в темное небо, прежде чем оттуда на нас с напарником стальным дождем посыпались гарпии. Трескуче загрохотал «абакан», гортанные птичьи крики, визг ножей, и где-то вдалеке протяжный ухающий вой просыпающегося нечто…

- Сынок, принеси, пожалуйста, - отец пощелкал пальцами, припоминая слово, - там, на столе… Ну эти, типа шахмат.

- Го? – то ли спросил, то ли подсказал друг.

- Да, го. - подтвердил отец. Я соскочил, припустился к высоким дверям.

- Не-не, в го играть не буду. Скучно, да и предсказуемо это.

- Не без этого. - согласился отец. Он поднялся со своего огромного мягкого кресла у стола, прошелся по комнате, остановился рядом со мной, потрепал по волосам, вздохнул, вернулся к столу, и снова сел, только теперь не в мягкое велюровое кресло, а в плетеное кресло-качалку, оттолкнулся. Полозья кресла размеренно заскрипели. Скрип – туда, скрип- обратно, скрип – туда, скрип…

Друг отца вздохнул, достал из кармана трубку, постучал ею о стол, выбивая пепел, выудил из другого кармана кисет, развязал тесемки, подсыпал чуть табачку в трубку, вдохнул аромат еще не раскуренного курева, снова вздохнул, и только потом сунул трубку в рот и чиркнул спичкой. По комнате поплыл аромат хорошего табака.

- При ребенке бы не курил… - сказал отец, грустно, но настаивать не стал. Он и сам любил, когда рядом курили, может быть он бы и сам курил, но его натура не позволяла иметь вредных привычек – характер.

Я, как всегда промолчал. Табачный дух мне ничуть не мешал, да, к тому же, пока про меня забыли, я снова совершил набег на книжный шкаф, сдернул с полки толстенький фолиант, на корешке которого значилось «Оружие», и, уложив его на пол перед собой, открыл на середине. Со странице на меня смотрело черное жерло пушки, старой пушки – века этак восемнадцатого, литая, толстенькая такая, на дубовом лафете, рядом пирамида из тяжелых ядер.

- Уходи, уходи! – орал я кому-то, хрипя в микрофон, не понимая, что сгорел к чертям уже передатчик, и вообще, вся спина скафа выгорела до дыр, до прорех и сквозит оттого жаром во внутрь, будто в печь попал. Замигал красным индикатор слева, значит скаф на последнем издыхании, сейчас откажет. И тут же в спину разом сотня уколов – прощальный подарок, боевой коктейль и хлопок – части скафа разлетаются в стороны, оставляя меня в легком латкомбезе. А кровь в жилах уже горит, бурлит в венах боевой коктейль, и я бегу, бегу на грани возможного прочь от огня, льющегося из рук демонов словно из стволов огнемета. Жар, дикий жар, снаружи от огня, внутри от кипящей крови, а в руках нет ничего… Струя пламени прямо в лицо, едва успел бухнуться на живот, перекатился, к распластанному телу в оплавившемся скафе, рву с черного скафа гранату, бросаю, а сам, из последних сил, пытаюсь прикрыться тяжелым мертвецом. Взрыв, жаркая волна воздуха, словно огромный мешок с мукой больно и мягко бьет по телу, и я слышу как грохот боя застилает звенящей тишиной контузии, и все вокруг становится таким смазанным, таким медленным и тягучим…

- Боец, боец? Ты как? – голос глухой, выданный на гора из глубин скафа через динамики, меня толкают, и я понимаю – живой. Открываю глаза – все то же, все так же, только больше нет струй огня из когтистых лап демонов, и в голове гудит, и скаф, которым я прикрывался, валяется рядом бесформенной, иссеченной осколками, кучей. А звуки боя уже где-то далеко, там все так же ухает, трещит, воет, вздымается высокими пламенными столбами.

- Живой я… - поднимаюсь, меня мутит, все болит, но сила есть – может еще коктейль не отпустил? Солдат в скафе, что склонился надо мной, кивает, на ноге у него, с шипением, открывается резервная кобура – там куцый, тупорылый «кедр» и два магазина к нему.

- Бери. – голос из динамика скафа хриплый, шипящий, и не понять, то ли дефект динамиков, то ли сам солдат уже поистрепался, легкие подпалил.

- Спасибо, – я вытягиваю из кобуры «кедр», магазины. Кобура, с шипением, закрывается. Солдат идет вперед, туда где гремит, где рокочет бой. А я следом, солдат оглядывается, кивает, говорит все так же хрипло, с сипеньем и шипеньем:

- За мной держись, - я согласно киваю и понимаю – это не дефект динамиков, это у него голос такой.

И мы идем меж развалин, меж черных остовов, меж мертвецов и потрескивающего пламени, хотя чему гореть в городе обглоданном огнем до арматурных костей?

- Есть коньяк, - отец с кресла качалки не встал, все так же размеренно поскрипывали полозья, тихонько тикали красивые часы на полке над камином, в камине тихонько потрескивало пламя, приютившееся на паре полешек, - коньяк будешь?

- Коньяк? – друг, вынул трубку изо рта, задумчиво огладил выбритый до синевы подбородок, проговорил отрешенно - Коньяк. Да, можно бы и коньячку.

- Сынок, принеси, пожалуйста, - отец даже не оглянулся на меня, но кресло, скрипнув, остановилось.

Я, со вздохом, отодвинул книгу, встал, и полез в сервант. Бутылка коньяка стояла высоко, мне пришлось подняться на цыпочки, но все равно – пальцы едва-едва касались дна бутылки.

- Позволь, - друг отца подошел, я посторонился, посмотрел на него снизу вверх. Друг достал бутылку, элегантно прихватил два пузатых бокала за ножки, вернулся к столу, поставил бокалы, сел, и задумчиво уставился на бутылку, хмыкнул. – Хороший коньяк.

- А откуда мне плохой взять? – то ли с сожалением, то ли с грустью сказал отец.

- И не говори, - друг легко распечатал бутылку, разлил коньяк в пузатые бокалы. В комнате, к запаху хорошего табака примешался вкусный шоколадный аромат с терпкой ноткой алкоголя. Очень приятный запах, вкусный.

Друг поймал мой взгляд, передвинул трубку в уголок рта, и спросил у отца:

- Чадо тоже жаждет прильнуть к источнику.

- Мал он еще, - сварливо ответил отец, но тут же сменил гнев на милость. – Хотя плесни ему чуть-чуть, - я не удержался, жадно сглотнул, - на пробу.

- Как скажешь. – ответил друг и подмигнул мне, я тут же опустил взгляд, и почувствовал, как жарко краснеют мои щеки. Друг хохотнул, сказал наигранным тоном: - Стыдлив отрок, сие есть благо.

- Стыдлив? – отец усмехнулся, - Ой ли, ты его плохо знаешь.

- Думаешь? – друг чуть склонил голову на бок, пристально посмотрел на меня. – А мне кажется, что он у нас весьма скромен.

- Когда кажется - тогда крестятся, - ответил отец, друг поперхнулся дымом, посмотрел на отца и рассмеялся, отец тоже пару раз хохотнул. Я улыбнулся.

- Что? – сложно было различить крик однорукого полковника через гул дюз под ногами, через уносящий все звуки ветер, рвущийся в дыры в обшивке боевого флаера, - Что?

- Най…шь Арх…по..а, п…нял… - пытался доораться до меня полковник, сидящий напротив, но ничего у него не получалось.

Я отстегнулся ремни, прижимающие меня к твердой лавке, привинченной к стенке и полу, подался вперед, едва не впечатавшись ухом в лицо полковника и снова заорал:

- Что?

- В штабе найдешь Архипова, понял? – я кивнул, полковник продолжил, - Архипову скажешь, что скоро будет прорыв. Придет… - полковник примолк, может быть это и глупое суеверие, но называть того, кто должен будет прийти по имени – это не к добру, - Скажешь, что придет Он. Все силы, понял, все силы надо! Остальное – чушь!

- Понял! – проорал я, усаживаясь на свое место и пристегиваясь. Вовремя, флаер так тряхнуло, что я прикусил язык, а в кишках будто оборвалось что-то. Послышался дикий вой снаружи, глухой звук удара, флаер бросило в сторону и вниз, и на один короткий миг я увидел в треснутом иллюминаторе нечто крылатое, красное, с фиолетово-синим загривком плазменного пламени. Тут же заухали тяжелы автоматические пушки флаера, пол затрясло, нас прижало перегрузкой – пилот завалил флаер в штопор, уходя от огня противника. Полковник закусил губу, закатил глаза, лицо его будто ввалилось, заострилось – сильно нас вдавило.

Еще один удар по обшивке, как раз за спиной полковника, толстую броню прогнуло во внутрь, не пробило, но… Видимо удар был сильный, полковник обмяк, единственная рука упала и безвольно моталась повинуясь виражам флаера. Можно было надеяться, что старика просто оглушило, но… Я не верил в это. Не высадится он в расположении своей части, не судьба.

Пушки флаера отгрохотали еще с секунду и примолкли, гул дюз под ногами стал ровнее, прекратилась дрожь. Я отстегнулся от скамьи и, придерживаясь за торчащий из стены поручен, проковылял до кабины пилотов. Пилот был один, там, где должен был сидеть второй пилот, ничего не было, даже кресла – только искореженный металл, и огромная дыра впереди, половина стеклянного фонаря кабины снесена. Я согнулся над оставшимся пилотом, заорал тому в ухо:

- Полковник убит, в штаб.

Пилот кивнул, заложил вираж, меня едва не снесло ветром, мы легли на новый курс.

- Итак, - отец раскачивался в кресле, в руке его покоился бокал с коньяком, под потолком недвижно висела тонкая пелена табачного дыма, - как тебе коньяк?

- Амброзия! – друг пронес бокал под носом, вдохнул, и повторил, - Таки амброзия!

- Таки? – отец вопросительно нагнул голову, - а не кажется ли вам, мой добрый друг, что сей акцент вам не к лицу?

- Да что вы говорите, - друг включился в игру, и добавил приподняв брови, - Муня.

- Муня? Какой последний поц сказал вам это имя?

- Таки и поц?

- Да, и скажите ему при встрече, что сам папа, и если он даже последний поц, то он знает кто такой папа, так скажите ему, что папа, сказал, что он поц и не морочьте мне мозг своими… - отец хитро приподнял бровь смотря на то, как друг, капитулируя, поднимает руки.

- Все-все! Признаю поражение! Никогда не мог я понять этой вашей мелкой склочности.

- Это не мелкая склочность, это баталия, это сражение!

- Буря в стакане, - парировал друг.

- Нет, это шторм в девять баллов с грозами и молниями, это кораблекрушения, это залп тонущих армад, на прощание в низкое пузо грозового неба! Это… - пожевал губами, вздохнул, - Да, это буря в стакане. Зато такая милая буря.

- Вот за это-то вас и не любят.

- Думаешь?

- Знаю.

И снова замолчали. Оба все знали, и оба не хотели вновь идти по уже давно пройденному кругу спора. Громко тикали часы, потрескивал огонь в камине.

- Скучно. - сказал друг.

- Скучно. - подтвердил отец, и отпил из бокала, сморщился и крякнул. Алкоголь, даже хороший, он никогда пить не умел: морщился, крякал, кашлял – натура у него такая.

Я кивнул, отпил из маленького фужерчика, куда друг отца милостиво чуть-чуть набулькал коньяку и для меня. Вкус был и правда отменный, сильный характерный аромат, а вот алкоголь почти не чувствовался, только жаркое тепло, разом согревшее и рот и нутро. Вкусно, и чего отец морщится?

За окном темнело.

Над головой полоснуло белой ветвистой молнией, по ушам ударило трескучим раскатом грома. Не успел бы пригнуться и молнией сожгло бы и скаф, и меня в нем. Я, почти не метясь, нажал на курок, и ствол «абакана» зло огрызнулся куцым пламенем, вдалеке, за пеленой черного дыма, низко взвыло нечеловеческое горло. Не знаю в кого, но все же я попал.

Соскочил, одна рука малость тяжело двигалась – возможно повредило сервомотор, а может и меня в скафе зацепило, просто пока боли еще не почувствовал. Рыбкой прыгнул в темную клубящуюся пелену перед собой, перекатился – не видать ни черта, побежал вперед, сзади загудело, будто динамо машина набирала обороты. На ходу сдернул с разгрузки гранату, бросил через плечо. Затрещал электрический разряд, готовящийся сорваться с неведомой руки мне в спину, и тут же раскатисто ухнула граната, меня бросило вперед, я повалился, черный туман над моей головой разметало клочьями, будто не туман это был, а живое полотнище.

Я не торопился подниматься, лежал и ждал. Нет, даже не ждал – я отдыхал. Несколько часов, несколько часов непрекращающегося боя, разгрузка, почти пустая, пара гранат, пара рожков, лента боезапаса из скафа закончилась уже давно. А еще я противоречу всем теоретическим выкладкам выживания в бою. Единица пехоты в условиях интенсивного боя живет несколько минут, максимум полчаса, а я… Я скосил глаза вниз, там где красным цветом на внутренней стороне забрала светилось время – уже четыре часа. Четыре!

Послышался громкий хруст, размеренный, механичный, а потом тяжеловесные, ухающие раскаты – это свои, танки идут. А они должны были быть на острие атаки. Значит я, как-то, ушел вперед, обогнал их, на свою голову.

Гусеницы крошили спекшуюся землю уже близко, слышно было как гудят мощные двигатели, как зло фыркают дюзы ускорителей, как коротко и зло огрызаются пулеметы. Близко. Сейчас пройдут мимо, и я пойду следом, хватит лезть впереди всех, хватит.

Тяжелый танк вывернул из-за развалин, снеся на ходу уцелевший кирпичный угол здания, медленно развернулась башня, будто нюхом пытаясь учуять врага, грянул оглушающий выстрел, танк качнуло, где то там, впереди, раскатисто отгремело взрывом, по земле прошла дрожь.

Я не вставал.

Танк вывернул на дорогу, скоро покатил вперед, проехал мимо, встал, взрыкнув двигателем, замер. Открылся закопченный люк, из башни высунулась грязная разлохмаченная голова в сбитом на бок танковом шлеме.

- Живой? – заорала голова.

- Живой, - ответил я, поднимаясь, отряхиваясь.

Голова высунулась повыше, так что и плечи показались, на плечах были капитанские погоны.

- С какого подразделения?

- Второй пехотный, - я подошел к танку, задрал голову, смотря в лицо капитана.

- Второй пехотный? – он вытаращился на меня, - Ты что тут делаешь? Вы же… Блин! – капитан нагнулся, заорал в танк, - Он со второго пехотного!

Открылся люк механика, оттуда вынырнул грязный, будто подкопченный солдат, уставился на меня и спросил недоверчиво:

- Второй пехотный?

- Ага.

- Ну ты, паря… Как ты еще. Вас же всех там, на входе… - и солдат замолчал.

- Фигово я. – я нажал на броневой лист скафа, с шипением отодвинулась пластинка на уровне живота – за ней должна была быть аккуратно уложенная патронная лента, но сейчас там было пусто.

- Спинной ранец тоже пустой. – добавил я.

- Ну ты даешь! Ну ты даешь! – не унимался механик, уперев в меня неверящий взгляд.

- Назад иди, - сказал капитан, серьезно, - ты свою боевую задачу уже на два порядка перевыполнил.

И отдал честь, механик оглянулся на него, и тоже приложил ладонь к ушастому танковому шлему.

- Ладно, - только сейчас я почувствовал, как устал, плечи опустились и «абакан» в руках вдруг стал бесконечно тяжелым, - пойду я.

Я развернулся, услышал, как с железным лязгом закрываются люки, как вновь взрыкивают многолошадные двигатели, как хрустко крошится земля под траками танка. Я шел обратно, к своим, шел едва волоча ноги. До прорыва Его в наш мир оставался всего день, и за этот день необходимо было взять под контроль точку выхода – врата, а иначе… Иначе будет очень плохо.

В голове гудел хмель, стало жарко, я даже чуть-чуть вспотел. Отец поставил свой бокал на стол, его друг же наоборот, налил себе по новой, снова вдохнул аромат, блаженно улыбнулся, сказал восторженно:

- Хорош!

- Не то слово, - вздохнул отец, - совершенен.

- Да-да, именно! Совершенен! – прикрыв веки, потянул носом аромат, - А у тебя не найдется пары бутылочек мне про запас?

- Совершенство может быть только в единственном экземпляре, - отец тоже закрыл глаза, раскачиваясь в своем кресле, продолжил задумчиво, - допьешь это совершенство, будет новое, другое, но тоже совершенство.

Друг кивнул, а я не удержался, и спросил:

- Другое совершенство? Как это?

- О, наш юный друг заговорил, - обрадовался друг отца.

- И сразу ляпнул глупость. – сказал отец.

- Позволь я, - друг отпил из бокала, почмокал губами и начал, - представь себе прекрасную юную деву.

- Ну опять ты за свое. – недовольно буркнул отец.

- Да, за свое, но низменные истины понятнее. Итак, представь. Юная, белокурая, снежная красавица – ангел во плоти. И представь, что она – само совершенство. Ну? Представил?

Я задумался и кивнул.

- Молодец! Хороший мальчик. А теперь, - он подался вперед и сказал заговорщицким тоном, - А теперь, мой юный друг, представь себе другую деву. Брюнетка, жаркая, как этот коньяк, страстная, со жгучим взглядом из под черных ресниц, с острыми пальчиками, на них кровавый лак, и шея, тонкая, длинная, с бьющейся жилкой – нежная. Представил?

Какой там представил, я ее увидел! И понял – она прекрасна, она совершенно. Я сухо сглотнул и кивнул. Друг отца широко и искренне улыбнулся:

- Ну вот ты и усвоил урок о совершенстве.

- Пошляк, - сказал из своего кресла отец, - неисправимый пошляк.

- Отнюдь, - друг устроился в кресле поудобнее, затянулся трубкой, выпустил несколько дымных колец, и довершил фразу, - я романтик.

- Ну да… В этом ты толк знаешь.

- Знаю, и тем горжусь!

А я уселся на пол, и влюблено вздохнул, припомнив образ той жаркой брюнетки.

Продолжение следует...

Автор: Волченко П.Н.