pengwin737

– Можно, Сергеич?

– Да, Витя, заходи. Ты мне и нужен.

Порог кабинета переступает человек. Худой, небольшого роста. На нем простой, без изысков, но явно не дешевый костюм и до блеска начищенные туфли. Выправка и короткий ежик седых волос выдают в нем бывшего военного.

– Присядь, Витя, – Сергей Сергеевич кивает на стул. – Есть разговор.

Виктор садится напротив хозяина кабинета, откидывается на спинку, закинув ногу на ногу. Куприянов с минуту смотрит на него, потом встает и идет к окну. За стеклом осень уже вступала в свои права. С утра было пасмурно, но сейчас ветер уже разогнал облака. И хоть солнце сияет вовсю, даже здесь, в теплом кабинете, чувствуется октябрьская зябкость. Сергей Сергеевич явственно ощущает холод улицы, по коже его бегут мурашки.

– Слышал, что утром случилось? – спрашивает он.

– Так, краем уха, – Виктор не отрывает глаз от собеседника. – Расскажешь поподробнее?

Куприянов прикрывает глаза. Завтрашний день может стать для него судным. А может и не стать. Сейчас все зависит от его друга.

Знакомы с Виктором они были с раннего детства. Родились здесь, в Новокаменке, вместе ходили в детский сад, учились в одном классе местной школы. После выпуска пути друзей разошлись. Виктор ушёл в армию, а Сергей поступил в областной политехнический институт. А через два года всё закончилось. Рухнула, развалилась некогда великая страна, и наступило десятилетие разрухи и неопределённости. Жрать простому народу стало нечего, и Сергей не удивился, когда получил от Виктора письмо, в котором тот говорил, что после срочной службы уходит на контрактную основу. Мол, армия обует, оденет и накормит, а на большой земле сейчас делать нечего. А то что в войсках творится бардак — так где же его сейчас нет? Краснознаменная, победоносная армия осталась в далеком прошлом, и сейчас страна имела то что имела.

Куприянов увиделся с другом только спустя пять лет, когда тот вернулся с первой Чеченской войны, с двумя ранениями и орденами. Но, как показало время, ордена да и сами ветераны конфликта были государству не очень и нужны. Нищая пенсия и никаких гарантий светлого будущего — вот и всё, что могла предложить Родина. Сергей Сергеевич друга не бросил, пристроил на завод в соседнем посёлке городского типа. Сам он к тому времени доработался до заместителя начальника цеха. И карьерный рост в ту пору давался далеко не каждому. Но у Куприянова была хватка. Жёсткая, стальная. Он знал, с кем нужно дружить, а кого нужно раздавить, моральные дилеммы его не мучили. Всё это помогло ему впоследствии занять пост главы сельской администрации. Да и Виктор без денег и дела не сидел, хоть давно официально нигде и не работал, благо сроки за тунеядство тоже канули в лету вместе с Советским Союзом.

– Сидяев ко мне утром заходил, – Куприянов отворачивается от окна и смотрит на Виктора.

– И что этому индюку надо? Просил жену обратно на работу взять?

– Даже и не заикался. Да и эта коза сама виновата, взятки с умом нужно брать. Благодарна должна быть, что срок не получила. Но от этой семейки благодарности не дождешься.

– Так что он хотел-то? – на лице Виктора не проскальзывает ни тени любопытства.

– Денег хотел, – уголки губ Сергея Сергеевича чуть дергаются.

– Ой ли? – Виктор картинно поднимает бровь. – Много?

– Да не в сумме дело, – отвечает Куприянов. – Шантажировать он меня вздумал, Витя, шантажировать.

– Чем эта пародия на человека может тебя шантажировать?

Сергей Сергеевич возвращается к своему креслу, грузно опускается в него. Взглядом скользит по куче бумаг на столе. В его голове вспыхивает мысль, что даже в цифровой век не получается избавиться от тонн макулатуры. Все эти бланки, заявления, резолюции, письма, деловые документы. И ради этого мусора вырубаются гектары и гектары лесов, а деревья вызывают у Куприянова больше жалости, чем люди. Но, как говорится, больше бумаги – чище задница.

– Он в курсе наших махинаций с земельными участками. Нам с тобой там лет десять на двоих светит. С конфискацией имущества.

– Откуда? – Виктор поднимает вторую бровь. Теперь на его лице читается заинтересованность. – Хотя стоп, не говори. Сам знаю. Жена?

– А больше некому. Она же тут не последним человеком была. Я ее в наши с тобой дела не посвящал, но к документам она доступ имела. Могла сложить два и два. Проболталась мужу, как пить дать.

– Да идут они на хер, – отмахивается Виктор. – Пустословие все это. Доказательств нет.

– В таком деле лучше перебдеть, чем недобдеть. И ты не хуже меня это знаешь, – говорит Куприянов. – Сидяева хоть и дура, но могла сделать копии кое-каких бумаг. Угрожать бы она нам не стала, мы ее и так из под срока вывели. А вот мужу проболтаться могла. Или он сам что-нибудь накопал. Ты же его знаешь — он без мыла в задницу влезет.

Виктор скребет пальцами гладко выбритый подбородок. Прищуривает глаза. Думает о том, что проблемы ему сейчас не нужны. Да и будущем тоже. А проблемы Куприянова автоматически становятся его проблемами.

– Что нужно сделать? – спрашивает он.

– Ничего такого, что выходило бы за рамки твоих способностей. – отвечает Сергей Сергеевич. – Эти двое должны исчезнуть. Искать их, конечно, будут. Но вряд ли долго. Наворовались и сбежали — самое простое объяснение для нашей трудолюбивой полиции.

Виктор кивает. Он уже давно и с некоей долей удовольствия делал для Куприянова грязную работу. И на то у него три причины: дружба, благодарность и деньги. Именно в таком порядке и никак иначе. За друга он готов пойти в огонь и воду. И раз уж для решения проблем нужно успокоить двух ретивых супругов, то так тому и быть. В Чечне он убивал по приказу, и непонятно для кого и для чего он это делал. Для государства? Эти мысли вызывают у него лишь саркастическую ухмылку. Ведь в каждой конкретной войне заинтересованы определенные люди, которые и снимают сливки, пока гибнут и страдают молодые парни в камуфляже. Все это прикрывается высокопарными словами о долге и чести, хотя во все времена причины конфликтов не меняются, а их всего-навсего две. Деньги и власть.

– Сделаю, – говорит Виктор. – Сегодня же.

Куприянов чувствует, как злоба уходит, сменяясь привычным ему спокойствием. Он знал, что старый друг ему не откажет, но все же в очередной раз испытывает к нему глубокую благодарность.

– Спасибо, Витя. Спасибо.

*****

У сельсовета прохладно и тихо. Виктор закрывает за собой входную дверь и с минуту стоит на крыльце, полной грудью вдыхая холодный октябрьский воздух. Он любит свой маленький поселок, в город его не тянет. Там суетливо и неспокойно. А еще грязно и шумно. И много крови, незаметной обывателю. Прям как на войне. А на войну Виктор не хочет возвращаться даже спустя почти что тридцать лет. Там было страшно. А еще хуже — там было ничего не понятно. Нет, та знал кто твой враг и твоей задачей было этого самого врага убить. Но даже сейчас Виктор не понимал за что, или за кого велась эта постыдная война.

Он легко, словно подросток, сбегает вниз по ступенькам и направляется к своей машине, каблуки его туфель отбивают такт по мощеной плиткой дорожке. Старенькая «Тойота» приветливо моргает всеми поворотниками, когда палец Виктора нажимает кнопку на брелоке сигнализации. Он любит свою машину, хоть та и не может похвастаться молодостью, как и ее хозяин. Средства позволяют ему взять какое-нибудь авто премиум-класса, но тут как раз тот случай, когда автомобиль является не роскошью, а средством передвижения. Человек Виктор простой, и у него начисто отсутствует то, что народ именует понтами. Ему во все времена важнее практичность и удобство. Да и есть ли смысл кичиться автомобилем в мире, в котором кредиты общедоступны, а «БМВ» и «Мерседесы» встречаются на дороге едва ли не чаще, чем «Рио» и «Солярисы»?

Ключ зажигания скользит в замок, загорается приборная панель. Двигатель оживает, и Виктор откидывается на спинку сиденья, слушая мягкое, убаюкивающее урчание. Думает о том, что еще двое должны сегодня исчезнуть. Бесследно кануть в вечность. Пропадали ли в Новокаменке люди раньше? Случаи бывали, хоть и нечасто. И в девяноста процентов случаев к этому прикладывал руку Виктор. По другому просто было нельзя. Нужно убирать неугодных, чтобы он и Куприянов могли удержаться на вершине этой пищевой цепочки. И хотя правление сельской администрацией — это далеко не президентское кресло, но друзья считают, не без основания, что лучше быть первыми в деревне, чем вторыми в городе. Они не жадны до денег, не мечтают о дворцах и яхтах. Им всего хватает и здесь, а какая-никакая власть дает уверенность в завтрашнем дне.

Виктор ставит рычаг коробки передач в положение «драйв» и трогает машину с места. Шины чуть слышно шуршат по асфальту. Виктор закуривает, приоткрывает окно и выдыхает струйку сизого дыма. Дурацкая, пагубная привычка, от которой он долгие годы мечтает избавиться. Держа под полным контролем все остальные аспекты своей жизни, Виктор, в то же время, является безвольным рабом сигарет. И пребывает в полной уверенности, что эта привычка рано или поздно убьет его. Тихо, но беспощадно. Курить бросают все, как иногда говорит он, но лишь счастливые делают это при жизни.

Дорога бежит вниз с холма, гладкая и прямая как стрела, уходя от двухэтажной застройки в частный сектор. Недалеко отсюда, за глухим высоким забором, в дорогом доме красного кирпича живут супруги Сидяевы. И они, наверное, свято убеждены, что все лучшее у них еще впереди. Но еще до наступления нового дня Виктору придется их разочаровать. Потом, позже. Пусть еще немного поживут в плену иллюзий.

Виктор крутит руль в противоположную от дома Сидяевых сторону. Он собирается заехать к себе, как следует отдохнуть и подготовиться к вечерней работе.

*****

У Бориса плохое настроение. Он сидит на полу посреди своей комнаты, пытаясь собрать большую картинку-паззл. Изображение на картинке представляет собой кадр из диснеевского мультфильма, который Боря очень любит, и сейчас ему остается лишь найти место для десятка кусочков мозаики, которые, вопреки всему, никак не хотят складываться в единое целое. Это раздражает, вкупе с давно урчащим животом. С кухни доносятся запахи готовящейся еды, но когда Борис предпринимает попытку прошмыгнуть к холодильнику, чтобы перехватить чего-нибудь вкусненького, он получает нагоняй от тетки, которая не велит ему портить аппетит перед обедом. А обед, казалось, готовится уже год. Завтрак же и подавно был где-то там, в прошлой жизни.

Борис поднимает с пола очередной кусочек паззла, крутит в пальцах. С глянцевого картона на него смотрит один-единственный глаз львенка Симбы. На нижней губе Бориса повисает ниточка густой слюны, медленно растягивается, срывается и падает на мозаику. Он что-то бубнит под нос и делает попытку пристроить глаз к основанию шеи львенка. После очередной неудачи, Боря отшвыривает от себя кусочек картона и начинает плакать. В животе урчит сильней, и плач тут же сменяется рыданиями. В комнате, как по волшебству, появляется его тетя.

– Боренька, что случилось?

Она стоит в дверях, держа в одной руке половник. Женщина за пятьдесят, в бесформенном халате, волосы подкрашены, чтобы скрыть седину. Она грузная, короткие толстые ноги испещрили синие веточки варикозных вен. Лицо не выражает ничего, кроме бесконечной усталости, но глаза светятся добротой и заботой. Борис поворачивается к ней, размазывая слезы по щекам большими кулаками.

– Я куу-уу-уушать хоо-оо-оочу!.. – навзрыд выплевывает он слова.

– А у меня уже все готово, – отвечает тетка и улыбается. – И не надо плакать, ты уже большой мальчик. Иди ко мне!

Борис поднимается, всхлипывая и шмыгая носом. Подходит к женщине, та выуживает из кармана халата чистый носовой платок и вытирает ему сопли, показавшиеся над верхней губой.

– Давай иди умывайся и за стол, – командует она.

– Хорошо, тетя Катя, – Борька кивает и убегает в ванную, громко топая по ламинату.

Женщина сует платок обратно в карман и уже направляется в сторону кухни, когда в дверь стучат. Она идет открывать, думая о том, что посреди воскресенья ее мог потревожить лишь один человек. И оказывается права.

– Привет, Катя.

– Здравствуй, Сережа. Заходи.

Куприянов переступает порог, руки его оттягивают тяжелые пакеты.

– А Борька где? – спрашивает он.

– Умывается, – отвечает женщина, и только сейчас Куприянов обращает внимание на шум воды. – Мы обедать собираемся. Ты голодный?

– Нет, спасибо. Я буквально на минуту, – Сергей Сергеевич ставит пакеты на пол. – Тут еда, на неделю должно хватить. И так, по мелочи. Подгузники. Он же до сих пор в кровать писается?

– До сих пор, – кивает Катя. – А с едой ты зря, я бы и сама купила.

– Брось. Я все равно мимо ехал, зачем тебе лишний раз в магазин бегать. А подгузники на неделе в райцентре прихватил, у нас таких размеров нет.

– Спасибо, – только и говорит женщина.

– Тебе спасибо, – отвечает Куприянов. – Я же вижу, как тебе с ним тяжело.

– Да ничего, я привыкла уже, – Катя улыбается. – Боря — хороший мальчик. Он же не виноват, что... такой.

Шум воды затихает, хлопает дверь ванной.

– Дядя Сережа! – басит Борис.

Он подбегает к Сергею Сергеевичу, задевает ногой один из пакетов. По полу разлетаются упаковки с продуктами.

– Привет, Боря!

Куприянов протягивает ладонь, и Борис с энтузиазмом трясет ее, схватившись двумя руками. От него вкусно пахнет клубничным мылом.

– Дядя Сережа ненадолго, сейчас уйдет, – говорит Катя.

Улыбка слетает с лица Бориса, и он замирает, таращась на Куприянова и не выпуская его руку из своих. Сергей Сергеевич молча смотрит на парня. Крупный, плечистый, высокий, – Борису недавно исполнилось двадцать семь. Умственное развитие же у него оставалось на уровне восьмилетнего. И весь поселок видел в нем лишь безобидного дебила-переростка. Мать Бори давно умерла, наложила на себя руки от безысходности, а мальчика с тех пор воспитывала тетка Екатерина, по доброте душевной взвалившая на свои плечи эту тяжкую ношу. После смерти сестры она посчитала, что бедный ребенок не заслуживает быть отданным в детский дом, и тем самым поставила крест на своей жизни. Своих детей у нее не было, а муж ушел, не пожелав нянчится с убогим. Так они и жили вдвоем — день за днем, тихо и мирно. Годы пролетели незаметно, и сегодня Катя уже не представляет себя без Бориса. Тому же тетка заменяет мать, которую он уже и не помнит.

– Я тебе конструктор новый купил, – говорит Куприянов. – Там, в пакете.

Борис чуть ли не визжит от радости, выпускает руку Куприянова и принимается рыться во втором, целом пакете. Находит цветастую коробку с набором «Лего», благодарит и бежит в свою комнату, прижимая конструктор к широкой груди как самое ценное сокровище. Про голод он забывает начисто. Сергей Сергеевич провожает его взглядом, затем смотрит на Катю. Достает из кармана несколько тысячных купюр, протягивает женщине.

– Не нужно, Сереж, – та отстраняет его руку. – У меня еще те не закончились, которые ты в прошлый раз давал.

– Лишними не будут, – Куприянов продолжает протягивать деньги. – На пенсию по инвалидности сильно не разгуляешься, мне ли не знать.

Катя вздыхает, но купюры берет. Те быстро исчезают в кармане ее необъятного халата. Из комнаты слышаться возгласы радости – Борис второпях распаковывает конструктор.

– Может хоть чаю попьешь? – спрашивает женщина.

– Нет, поеду, – отвечает Сергей Сергеевич. – Дел много. Заскочу через недельку.

Он прощается и выходит из квартиры, оставляя после себя в прихожей два пакета да запах дорогого одеколона. Когда за ним захлопывается дверь, Катя собирает рассыпанные продукты, относит все на кухню и окликает племянника. Борис отрывается от новой игрушки, прибегает, вбирается с ногами на кухонный диван и хватает ложку, наблюдая, как тетка разливает по тарелкам дымящийся ароматный суп. Весь обед улыбка не сходит с его взрослого, но по-детски открытого лица.

Мальчишка поднял мяч и подошёл к другу.

– Слышь, Вань, пошли отсюда, – сказал он. – Баба Зина вредная. Ещё пойдёт мамке моей жаловаться.

– А ты и струсил? – Ванька прямо-таки лучился восторгом. – Трусливый вратарь-дырка!

– Ничего я не струсил, – мальчик надулся и покраснел. – Надоел просто этот футбол.

– Ладно, ладно, – Ванька поднял руки в примирительном жесте. – Куда пойдём?

Андрей — а это был он — огляделся. Старушки вернулись к беседе, позабыв про детей и про тот риск, который несли их буйные футбольные игрища. Из высокой травы позади скамейки выскочила облезлая чёрная кошка. Подбежала к мальчикам, ласково потёрлась о ногу Андрея. Он присел на корточки и погладил худое, болезненного вида животное. Ладонь прошлась по грязной, грубой шерсти, зарылась в неё. Кошка заурчала.

– Фу, а вдруг она лишаистая? – скривился Ванька. – Вот подцепишь лишай, все от тебя убегать будут.

– И кто тут трус? – засмеялся Андрей.

Он поднялся на ноги. Кошка бросила на него полный надежды взгляд, пару раз мяукнула и вальяжно, подняв ободранный хвост, направилась к Ваньке. Тот отступил на шаг и слегка наподдал кошке под зад мыском грязного кроссовка. Животное зашипело и скрылось в палисаднике за углом.

– Мерзость, – Ванька скорчил ещё более страшную гримасу. – Блохи и лишаи, лишаи и блохи. Вот даром не надо.

– Хочешь заражу? – Андрей протянул к нему раскрытую ладонь.

Ванька бросился наутёк. Андрей, хохоча, погнался за ним, бросив мяч пылиться на дорожке у подъезда. Мальчишки обогнули дом и выскочили на широкую улицу. Мимо них промчались старые «Жигули», водитель из предосторожности пару раз коротко посигналил и погрозил пальцем двум сорванцам. Ванька промчался по асфальту, чувствуя как тёплый гудрон липнет к подошвам.

На противоположной стороне улицы, аккурат напротив того двухэтажного дома, где во дворе остался скучать одинокий мяч, высился забор из зелёной сетки-рабицы. Сквозь него можно было увидеть игровую площадку детского сада. Горки, лестницы, секцию для игры в мяч, качели, гимнастические стенки и перекладины. На краю площадки гордо возвышалась ракета, внутри которой по железным скобам можно было забраться на самый верх и представить себя в кабине настоящего звездолёта. Ванька и Андрей часто играли в ней, воображая себя храбрыми исследователями далёкого космоса. И, обычно, ни один вылет не обходился без встречи с враждебными пришельцами, отстреливаться от которых приходилось из всего арсенала, имеющегося у мальчишек. В такие минуты игрушечные пистолеты и автоматы превращались во всамделишные бластеры. И, пройдя череду жестоких боёв, друзья могли с уверенностью доложить, что и на этот раз инопланетная угроза миновала. А после возвращения на Землю Андрей с Ванькой вскарабкивались на спину большого железного жирафа, выкрашенного яркой жёлтой краской, и с чувством выполненного долга грызли семечки, сплевывая шелуху прямо на землю, и болтали о том, куда ракета забросит их в следующий раз. А в те дни, когда полёты к далёким звёздам не манили друзей, они могли часами сидеть на одной из четырёх деревянных веранд, листая детские журналы и дешёвые каталоги с секретными кодами игр от приставок «Денди» и «Сега».

Ванька подбежал к забору и принялся ловко карабкаться на него, хватаясь за сетку. Андрей догнал его и вцепился в штанину.

– Всё! Теперь у тебя будет лишай, – запыхавшись протараторил он. – Большой лишай на всю жопу!

Ванька дёрнул ногой. Когда понял, что освободиться не удастся, спрыгнул вниз и прислонился спиной к сетке, которая слегка прогнулась под его весом.

– Поймал всё-таки, – сказал он, смеясь. – Если бы я был человеком-пауком, то фиг бы ты меня догнал.

– Если бы да кабы, то во рту росли грибы. И был бы не рот, а целый огород.

Друзья посмеялись над старой шуткой. Солнце тем временем спряталось за горизонтом, и на улицу опустились густые сумерки. Мальчишки ловко влезли на забор и спрыгнули в мягкую траву на другой стороне. Пробежав через детскую площадку, они спрятались за стволом большой разлапистой ели, поглядывая на здание детского сада.

– Сегодня папка дежурит, – выдохнул Ванька. – Если попадёмся — мне дома влетит.

– Не попадёмся, – ответил Андрей. – Давай за мной, через сад.

Друзья проскочили через дорогу и нырнули в тень многочисленных яблонь, росших на участке, который все местные называли «садом». Пересечь его бегом оказалось делом недолгим. Сад огибал здание, превращаясь на его задворках в неухоженный, поросший бурьяном, лесок. Посреди этого леска стояло нечто, к чему мальчишки и стремились. Дощатое, выкрашенное в чёрный цвет, сооружение. Высокое, с хорошую яблоню, слегка покосившееся. Две двери, без окон. На крыше — чуть выступающий козырёк из старой потрескавшейся черепицы. Строение утопало в густых тенях позднего вечера, практически сливаясь с окружающим пейзажем.

– Стой! – прошипел Андрей, падая на живот в траву.

Ванька плюхнулся рядом, ударился коленкой о торчащий из земли корень яблони. По-детски, но с энтузиазмом, выругался. Андрей, не обращая на него внимания, уставился в сгущающуюся темноту.

Мальчишки часто приходили сюда. Их тянула к себе загадка чёрной постройки, которая ясным днём выглядела не страшнее старого кривого сарая. Но сейчас казалось, что в леске затаилось что-то. И даже без глаз следило за своими владениями. Дышало, выдыхая холодный ветерок.

– Может сегодня узнаем, что там внутри? – с энтузиазмом спросил Андрей.

– Как? – Ванька потёр ушибленную коленку. – Там же замки огромные висят. Да и не хочу я к нему сейчас подходить.

– А сам меня трусом называл.

Ванька промолчал, не желая вестись на слабо.

– Мы быстро. Там, сбоку, пару досок снизу гнилые. Я позавчера видел. Сломаем и залезем, – продолжал подначивать его Андрей.

– Ох, и попадёт нам, если что, – Ванька сплюнул в траву. – Ааааа, ладно! Пошли.

Андрей пополз первый, его друг следом, стараясь не опираться на больное колено. Футболки и шорты мальчишек быстро намокли от вечерней росы. Когда до сарая оставалось несколько метров, Андрей поднялся во весь рост и бегом нырнул за угол. Ванька повторил его манёвр, припадая на одну ногу. Друзья прислонились спиной к чёрным доскам и попытались отдышаться. Сердца их колотились от смеси страха и волнения.

Про этот сарай среди детей посёлка ходили легенды одна краше другой. Кто-то рассказывал, что внутри живёт монстр, поэтому и замки на дверях такие большие. Кто-то говорил, что давным-давно сюда пришёл вечером поиграть один маленький мальчик, которого с тех пор никто больше не видел. Вариации рассказов были самые разнообразные, но общая картина складывалась не радостная. Никто из детей не знал, что внутри этого чёрного уродца, и никто не видел, чтобы туда заходили кто-то из работников детского сада. Хотя, зачем держать запертого монстра на задворках садика — на этот вопрос никто из детей ответить бы не смог. Так что, скорее всего, внутри хранился какой-нибудь старый хоз инвентарь. Но дети во все времена любили страшилки, поэтому про такую элементарщину никто из них не задумывался.

Чуть успокоив дыхание, Андрей толкнул друга локтём в бок и указал на свою недавнюю находку. Две доски, с которых уже начинала слезать облупившаяся чёрная краска, выглядели очень и очень ненадёжно. Их края уже подгнили, являя миру щели толщиной в палец. Андрей слегка пнул пяткой одну из досок. Раздался лёгкий хруст.

– Может не надо? – сдвинул брови Ванька.

– Надо, Ваня, надо, – Андрей присел и схватился за гнилую доску. – Давай помогай.

Ванька взялся чуть выше, и друзья подались назад. Доска сопротивлялась не дольше десяти секунд. Раздался треск, и мальчишки плюхнулись на пятую точку, не выпуская обломок из рук.

– Давай вторую, – вскочил Андрей.

По его голым ногам прошёлся холодный ветерок. Мальчик замер, вглядываясь в чернильного цвета провал на месте выломанной доски. Тёмный воздух внутри, казалось, пульсировал, а воздух ближе к нему был ощутимо холоднее.

– Не трогай! – Ванька уже выглядывал из-за плеча друга. – Пошли отсюда.

– Там ничего нет, – сказал Андрей, больше обращаясь к самому себе.

Вторая доска вылетела сама, обдав мальчишек гнилыми щепками. Стены сарая содрогнулись, послышалось приглушённое рычание. Друзья в страхе отшатнулись, на мгновение замешкавшись.

– Бежим! – Ванька очнулся первым и рванул обратно через яблоневый сад. Ушибленная нога отозвалась болью, и мальчик стиснул зубы.

Андрей догнал его и вырвался чуть вперёд. Ванька попытался прибавить хода. Колено стрельнуло болью и он, вскрикнув, кубарем покатился по траве. Его друг обернулся и остановился. В тот же миг зажглись окна на первом этаже детского сада, и почти тут же распахнулась дверь на заднем крыльце. В конусе света появилась высокая, чуть ссутулившаяся фигура.

– А ну, негодники, мать вашу так-растак! – донёсся до мальчишек хриплый голос. – Щас поймаю, уши надеру!

По траве скользнул луч фонарика. Андрей дёрнулся к другу, но Ванька замахал на него руками — беги, мол. Тёмная фигура быстро приближалась к нему. Андрей замер, взвешивая варианты. Ванька ещё сильнее замахал руками, даже не пытаясь подняться. Было ясно, что с таким коленом далеко ему не убежать. У Андрея вспотели ладони. Человек с фонариком был для него страшнее любых монстров. Мальчик юркнул за ствол ближайшей яблони, затаил дыхание.

– Ванька! Ах, ты ж паскудник! – прокричал всё тот же хриплый голос. – Я сколько раз тебе говорил не лазать сюда по вечерам?! А где дружок твой?

– Я один, папа! – всхлипнул Ванька. – Один!

– А ну пошли!

Ванька вскрикнул сквозь слёзы, и Андрей одним глазом выглянул из-за ствола дерева. Отец Ваньки был мужчиной тридцати с небольшим лет, но выглядел на все сорок. Мятая рубашка, мятые брюки, мятое лицо. Вечерние тени чётко вычерчивали множество глубоких ранних морщин. Рука, сжимающая фонарик, чуть дрожала, то ли от злости, то ли от выпитого накануне. Второй рукой он крепко держал сына за ухо.

– Пошли! – повторил он и поволок Ваньку в сторону здания садика. – До утра в углу стоять у меня будешь. И не ной, Бога ради, не то выпорю!

Ванька громко всхлипывал, но зареветь во весь голос не решался. Страх перед отцом был сильнее боли в колене и ухе. Через минуту две фигуры растворились в ярком проёме, дверь захлопнулась. Андрея окутала полная тишина, которую нарушало только его поверхностное дыхание. Где-то там, в сгущающейся тьме, прятался чёрный сарай, внутри которого что-то было. Наверняка что-то было, и это нельзя было списать на разыгравшееся воображение. И Андрей не хотел оставаться с этим один на один. Он развернулся и лёгкой рысью припустил к забору. Перемахнув его, он ещё раз оглянулся. Стало почти совсем темно, и сквозь стволы и листву яблонь пробивался лишь слабый свет от трёх окон детсада. Теперь, все были в безопасности. Ванька — со своим разозлённым отцом, Андрей — по эту сторону забора.

Мальчик вышел под яркий свет уличного фонаря. В траве начинали стрекотать сверчки, дневная жара отступала перед прохладой и свежестью грядущей ночи. Вокруг не было ни души, поселок уснул внезапно, как заигравшийся младенец. Андрей облегченно вздохнул, и нос защекотали запахи яблок, травы и горячего гудрона. Нужно было идти домой. Игры на сегодня закончились.

Андрею хочется плакать, но слез нет. Организм кричит от дикого обезвоживания, а горло саднит все сильней. Молодой человек, тридцати пяти лет от роду, стоит у кровати. Пальцы впиваются в густые каштановые волосы, пытаясь выдавить из головы эту безысходность. Простояв так пару минут, Андрей начинает двигаться. Скрипит на петлях старая дверь, и он по диагонали пересекает гостиную. Заходит в кухню. Здесь, непонятным для него образом, все еще сохраняется тот странный, порой такой неразличимый, но все же мягкий домашний уют. Он даже слышит запах теплой выпечки. Не запах — фантом.

Пальцы дрожат, но ручка смесителя легко поддается, и Андрей припадает губами к холодной, живительной струе воды. Он глотает с жадностью, а горло, хоть и отзывается протестующей болью, но с благодарностью принимает влагу и прохладу. Мысли, до того испугано сидевшие по своим норам, начинают брать верх.

Он вспоминает похороны. Для октября стояла на удивление солнечная и теплая погода, никак не соотносящаяся с трагичностью происходящего. Ласковый ветерок обдувал лицо, высушивая мокрые дорожки на щеках. Андрей стоял у гроба, пальцами рук ощущая бархатную обивку. Он смотрел на мать, спокойное лицо которой было таким родным, но в то же время страшно незнакомым. Но мог отвести взгляд от некогда таких добрых, но теперь навсегда закрытых глаз, от тонкой линии бледных губ. Скулы покойной ввалились, выставляя напоказ мертвецкую худобу. Руки, с аккуратно состриженными ногтями, лежали на груди, на ткани ее лучшего платья. Ослепляюще красивого, но в то же время чопорного, строгого. Цвета мокрого асфальта. Она любила монотонность в одежде, говорила что пестро наряжаются только дети и цыгане.

Гроб стоял на трех простых деревянных табуретах, чуть в стороне от свежевыкопанной ямы, от которой пахло землей и сыростью. С другого края могилы, из поросшего травой холмика, торчал черный железный крест в рост человека. На металлической табличке были оттиснуты имя и даты: Сумароков Максим Митрофанович; 7.10.1955 — 10.11.1993. Его отец, которого Андрей уже почти и не помнил. В памяти осели лишь сильные грубые руки, подбрасывающие его вверх, к синему, бездонному небу. А по небу плыли мягкие, пушистые облака. Тогда Андрей только начинал познавать эту жизнь, и как все дети пребывал в святой уверенности в том, что родители никогда не умрут. Вот прямо никогда-никогда. А если, вдруг, вопреки всему, это и произойдет, то очень не скоро, возможно лет через сто. Позже мать говорила Андрею, что рак врачи обнаружили слишком поздно. Слишком поздно, чтобы повернуть страшную болезнь вспять. Да и времена были другие. После развала Союза страна все еще пребывала в глубокой заднице, что негативно сказывалось на всем, в том числе и на здравоохранении. Даже при ранней диагностике опухоли, пожиравшей легкие словно голодный зверь, Максиму вряд ли смогли бы помочь. И теперь, глядя на черный крест, краску на котором не освежали уже несколько лет, Андрей подумал о том, что скоро его родители все же будут вместе. Эти мысли шли вразрез с его мировоззрением, ведь он не верил в загробную жизнь. Но когда стоишь у гроба матери, образ мыслей меняется на какое-то время. Может быть — навсегда. Ведь на кладбище, как и в окопах, атеистов нет.

Андрей сует под струю воды сложенные лодочкой ладони и ополаскивает лицо. Жесткая трехдневная щетина колет подушечки пальцев. Он оглядывает такую знакомую, но уже ставшую чужой, кухню. Старый стол с двумя старыми же стульями возле него. Относительно современный двухкамерный холодильник. Газовая плита, в которой, как он помнит, две из четырех конфорок уже давно не работают. Со стены над столом на Андрея взирают дешевые китайские часы. Они громко тикают, отмеряя ровный ход времени. Белый тюль легко колышется под потоками свежего ветерка. Судя по температуре в квартире, на улице начинает холодать. Андрей проводит тыльной стороной кисти по подбородку, смахивая в раковину капли воды. Пытается заглушить новый поток воспоминаний, но выходит не очень. Поминки...

Своеобразная вечеринка после похорон. Сытое и по напускному грустное мероприятие, где к тебе приковано слишком много ненужного, лишнего, раздражающего внимания. Все эти люди, треть из которых ты даже не помнишь, а треть — даже и не знаешь. Льющиеся со всех сторон соболезнования, не всегда искренние. Ярмарка напускного и не очень горя, аттракцион сожалений. Если и было на свете что-то хуже поминок, то это что-то было Андрею неизвестно. Но ему было лень ломать устоявшиеся традиции и обычаи. Поэтому он арендовал одно из двух поселковых кафе, где и расположились без малого полсотни человек. Андрей не захотел справлять поминки дома. Эта квартира оставалась теперь только для него и для воспоминаний о матери.

Зябко поежившись и прикрыв окно, Андрей отправляется в ванную, совмещенную с туалетом. Из квадратного зеркала, висящего над автоматической стиральной машиной, на молодого человека выглядывает лицо пожилого пропитого работяги. Большие лиловые мешки под глазами и две маленькие, но резко выделяющиеся морщинки по бокам от ноздрей. Все остальное тоже не вызывает восторга. Волосы дико взлохмачены и хаотично торчат во все стороны, яркие зеленые глаза словно бы потускнели. Обрамляет портрет темная траурная трещина.

– Вот же хрень, – ругается Андрей в пустоту ванной комнаты. – Явно вчера переборщил. Явно. Прости меня, мама.

Тогда, после поминок, у него и в мыслях не было напиваться. Но когда отзвучали последние соболезнования, и гости начали расходиться, Андрей, расплачиваясь с хозяином кафе, получил в руки тяжелый пакет, в котором звенело стекло.

– Если будет совсем плохо, то это поможет скоротать вечер, – сказал хозяин в ответ на недоумевающий взгляд Андрея. – Здесь самое лучшее. Ваша матушка была хорошим человеком.

Андрей вгляделся в немолодое лицо собеседника. Мужественное, слегка уставшее. Короткие волосы с редкой проседью. Он мог быть ровесником его матери. Они даже могли когда-то ходить в один класс сельской школы. Или посещать одну группу в детском саду. Но, хотя этот человек и был владельцем кафе уже тогда, когда сам Андрей заканчивал школу, имени его он припомнить не мог.

– Спасибо, – собственный голос Андрей едва узнал.

– Без благодарностей, – был ответ. – Подумай как быть дальше. Но не забывай, что жизнь продолжается.

Андрей вспоминает, где оставил пакет. Возвращается на кухню. Садится на корточки у стола, заглядывает под него. Вот и он. Обычный, черный, непрозрачный. Один из миллионов и миллиардов, из тех, что продаются практически в каждом магазине нашей необъятной. Открыв пакет и оглядев содержимое, Андрей ужасается. Из четырех полулитровых бутылок армянского коньяка одна оказывается пустой, а одна — наполнена лишь наполовину. Прикинув, сколько выпил накануне, Андрей морщится. На языке появляется кисловатый привкус, к горлу подкатывает тугой, горячий ком. Молодой человек сильно сжимает челюсти и делает несколько судорожных глотков, силясь не блевануть прямо на пол кузни. Потом зажмуривается и убирает руки от пакета. Думает о том, что коньяк — это не то, что ему сейчас необходимо. А вот бутылка холодного пива может, хоть на короткое время, облегчить его страдания и успокоить бешено стучащее сердце. Остается лишь выполнить две, кажущиеся сейчас очень трудными, задачи. Одеться и выйти на улицу.

Андрей поднимается и идет в комнату.

*****

По сравнению со вчерашним днем сильно похолодало. Низкие, серые облака быстро плывут по хмурому октябрьскому небу. Крепкий ветер поднимает с асфальта пыль. Последние желтые и красные листья облетают с высоких деревьев и кружатся в танце. Всю прошлую неделю шли дожди, и от лиственного ковра, покрывающего участки сырой земли, сейчас несет прелостью, граничащей с затхлостью. Природа готовится к долгой зимней спячке.

Андрей шагает по знакомым сельским улицам. Он поглядывает на угрюмое небо и вдыхает запахи середины осени. Он не любит это время года и всегда с нетерпением ждет наступления зимы. Когда холод и снег скуют все вокруг, Андрей ощутит облегчение. В такие моменты ему всегда кажется, что вся безумная летняя суета замерзает, жизнь становится более размеренной и понятной. Даже где-то простой. Короткие дни и долгие ночи придают зиме загадочное, потустороннее очарование. А глядя на искрящийся в свете уличных фонарей снег, легко верилось в то, что лето никогда больше не наступит.

Мечтая о зиме и стараясь не думать о матери, Андрей доходит до перекрестка двух центральных улиц. Поворачивает направо, в сторону центральной части поселка Новокаменка, в котором он провел две трети своей недолгой жизни.

Сам поселок был небольшим, население едва переваливало за четыре тысячи человек. Номинальный центр давно, еще в шестидесятых годах прошлого века, застроили невзрачными панельными двухэтажками, а вокруг располагался частный сектор. Здесь, на окраинах, любой желающий может лицезреть все то архитектурное разнообразие, что присуще малым населенным пунктам средней полосы России. На одном участке стоит вековая, покосившаяся, срубовая изба с резными ставнями на старых стеклянных окнах. В то время как по соседству высится современный трехэтажный дом из белого кирпича, обнесенный высоким, глухим забором. И можно было сказать со всей уверенностью, что за этим самым забором разбит красивый садовый участок, а на подъездной дорожке отдыхает дорогой автомобиль. Посмотрев же сквозь рассохшийся штакетник, окружавший избу, можно увидеть лишь небольшой огород, да пару дощатых построек; одна, скорее всего, используется как сарай с погребом, а во второй хозяева держат мелкую живность, вроде кур, гусей, или кроликов.

Это разительный контраст, но бросается в глаза он лишь сугубо городскому человеку. Такому, который видел деревню только на картинках да по телевизору. А вот насмотревшись на окраины и вернувшись в центр, можно уже прогуляться по пыльным дорогам. Именно что по дорогам, так как тротуары здесь отсутствуют в принципе. Пройти мимо старой школы и такого же старого детского сада. Краем глаза заметить зеленую вывеску известного банка, филиал которого вольготно располагается в одной из двухэтажек. А миновав небольшую площадь, на которой по выходным бойко идет торговля продуктами и товарами первой необходимости, мы очутимся у трех главных сельских магазинов, чуть дальше по дороге от которых стоит местная пивная. Туда Андрей и направился.

Он толкает тяжелую дверь и слышит переливистый звон колокольчиков, висящих под потолком. Андрей находит звук мелодичным, но чересчур громким для похмельного утра. В голове стреляет болью. Немолодая продавщица, восседающая позади прилавка на пластиковом стуле, поднимает уставший бесцветный взгляд от наполовину разгаданного сканворда.

– Здравствуй, Андрей, – говорит она. В голосе слышна характерная хрипотца заядлого курильщика.

– Утро доброе, теть Надь, – Андрей выуживает имя с задворок памяти.

– Какое, к хренам, доброе? – продавщица махнула рукой. – Ты сам-то как?

– Бывало и получше, – честно признается Андрей. – Теть Надь, пиво холодное есть?

– А то как же! Тебе разливное, бутылочное?

Пока Андрей собирается с ответом, из-за столика в углу поднимается темная фигура человека и нетвердой походкой направляется к прилавку.

– Сумароков? Андрюха?

Андрей оборачивается. Тусклые лампы на потолке освещают лицо подошедшего. Тусклые глаза, полупьяную улыбку на старом, не по годам, лице. Левую бровь человека пересекает уродливый розовый шрам. И даже сквозь собственное похмелье Андрей слышит стойкий запах перегара.

– Иди отсюда, пьянь! – кричит на него Надежна. – Не до тебя ему. Совсем что ли, сволочь, допился? Весь стыд потерял!

– Не ори, старая, – отзывается тот. Он останавливается и облокачивается на холодильник с вяленой рыбой. – Дай с другом детства поздороваться.

Продавщица бормочет что-то невнятное и вновь утыкается в сканворд. Андрей же с удивлением смотрит на человека, с которым много лет, от звонка до звонка, отучился в одном классе их небольшой сельской школы. Они с Ванькой когда-то были закадычными друзьями и часто проводили свободное время бок о бок. Что называется — не разлей вода. Первые сигареты за гаражами, первые свидания, дискотеки, походы на природу, бутылка дешевого портвейна на компанию, драки — почти везде и всегда они были вместе. Их пути разошлись только после девятого класса, когда Ванька бросил школу и поступил в техникум. Андрей же остался доучиваться, надеясь впоследствии получить высшее образование. С тех пор они виделись все реже и реже. А после того, как Андрей поступил в институт и уехал в город, связь оборвалась совсем.

– Сто лет тебя не видел, – Ванька протягивает руку. Андрей пожимает грубую сухую ладонь. – Ты это... Жаль матушку твою. И на похороны с поминками я вчера не успел. Дела, дела...

– Знаем мы твои дела, – не поднимая головы бурчит Надежда. – Все мозги уже пропил.

Ванька косится на нее, но от комментариев воздерживается.

– Рад встрече, – говорит Андрей.

– Я-то думал, что ты уже в город смотался. А тут глядь — вот он, друг детства, – Иван улыбается, являя миру пожелтевшие зубы. – Сейчас мы и матушку твою помянем, царствие ей небесное.

Андрей собирается возразить, но тут же сдается и лишь молча кивает. Голова его гудит, во рту снова сухо как в знойной пустыне. Да и компанию подвыпившего одноклассника он не считает самым худшим вариантом. Все же лучше, чем сидеть дома и напиваться в гордом одиночестве. Горе требует выхода, и в такой ситуации даже такой собеседник лучше, чем вообще никакой.

– Теть Надь, – Андрей поворачивается к продавщице, – разливного нам налейте, пожалуйста.

– И водки бутылку. Недорогой, – вставляет Ванька свои пять копеек. – Андрюх, у тебя деньги-то есть?

*****

– Садись давай, в ногах правды нет, – Ванька плюхается на зеленый пластиковый стул. Тот жалобно хрустит под его весом.

Андрей присаживается напротив и выставляет на стол две полторашки с янтарной жидкостью. В ту же минуту будто бы из ниоткуда появляется бутылка самой дешевой водки. По столешнице хаотично разбросаны остатки былого пира: вскрытая пачка соленого арахиса и упаковка плавленных сырков. Андрей добавляет к этому изобилию банку рыбных пресервов и пару вяленых лещей. Ванька, не церемонясь, срывает пробку со своей бутылки и ловко разливает содержимое по двум одноразовым стаканчикам.

– Вань, без обид, я пиво буду, – говорит Андрей, глядя на друга. – Не полезет мне сейчас крепкое.

– Брось, – отмахивается Ванька. – За матушку за твою. Кто ж пивом поминает?

Андрей внутренне морщится, его пальцы обхватывают предложенный стаканчик. Водка комнатной температуры, и последние надежды не проблеваться прямо в магазине тают как дым.

– Пить что ли разучился? – хмыкает Ванька. – Ну ничего. Ты почаще приезжай — научим.

Видя, что друг его шутку не оценил, он поднимает свой стакан:

– Давай. Не чокаясь.

Андрей выдыхает и опрокидывает водку в рот. Тут же по языку расплывается горечь, горло горит, а из глаз катятся слезы. Сглотнув, чтобы подавить тошноту, он наугад тыкает маленькой пластиковой вилкой в уже открытую банку сельди в майонезном соусе. Подцепив пару кусочков, Андрей отправляет их вдогонку за водкой. С минуту молча жует, облегченно вздыхает.

– Ну и дрянь, – выносит он вердикт.

– А самогон на дискотеках лучше что ли был? – говорит Ванька, который, по всей видимости, после первой не закусывает. – Помню как крышку откроешь, а запах такой, будто в бутылке кто-то сдох.

Андрей улыбается. Наверное впервые за последние трое суток.

– Между первой и второй... – говорит Ванька, вновь наполняя стаканчики, – можно выпить еще шесть. Матушку твою помянули, теперь и за встречу можно.

– Не, Вань, я пиво, – Андрей кивает на полторашки.

– Мы и до пива доберемся, не пропадет.

Вторая порция идет лучше. Андрей чувствует горячую волну, она катится по пищеводу и падает в желудок. Похмелье начинает сдавать позиции, по всему телу разливается блаженная легкость.

– А теперь рассказывай, – Ванька икает и закидывает в рот горсть орешков, – как ты докатился до жизни такой. Считай со школы и не общались толком.

– Да особо нечего рассказывать, – Андрей откидывается на спинку стула. – Уехал в город, поступил на программиста. После учебы помыкался. Оказалось, что мой диплом и даром никому не сдался. На хорошую зарплату брать нигде не хотели. Перебивался то там, то сям. А потом смекнул, что вот она — свобода. Когда ты к одному месту не привязан и работодателю зад не лижешь. Поэтому теперь я, если можно так выразиться, фрилансер.

– Че это? – Ванька прищуривается.

– Деревня ты, Вано. Опять же без обид. Объясняю на пальцах. Мир давно уже оцифрован, кругом компы и смартфоны. А для компов и смартфонов нужно программное обеспечение. Программы в общем. Вот я и пишу эти самые программы. Продаю.

– И много написал?

– Две, – отвечает Андрей. – Деньги они мне приносят не прям чтобы огромные, но на жизнь хватает.

– Это хорошо, что хватает. Деньги правят миром, – взгляд у Ваньки уже осоловевший. То ли от водки, то ли от вываленной на него информации. – А я на слесаря отучился — и на завод в райцентр. На работу автобус возит, зарплату вовремя дают, а мне больше и не надо. Уехал бы к чертям отсюдова, да где я нужен? Где родился, там и пригодился. Жена-то у тебя есть? Ребятишки?

– Жена была, – говорит Андрей. – Но ушла. Детей не успели завести, но может это и к лучшему. Так, наверное, и помру холостяком. А у тебя как?

– Наташку Пылееву помнишь? – подмигивает Ванька.

– Пигалицу эту? – улыбается Андрей.

Иван на улыбку не отвечает. Молча разливает водку по стаканчикам. Выпивает, заходится в кашле.

– У нее родители на машине разбились, одна она осталась, – отдышавшись, говорит он. – Я тогда уже в технаре учился, а она школу заканчивала. От государственной опеки она отказалась, хоть и не было у нее больше родственников. А ты наше государство знаешь — никто уговаривать особо не будет. Да и два года ей до восемнадцати оставалось. Помогали бедняжке чем могли, всем селом. Батя мой тоже старался, она же соседкой нашей была. Ну и поженились мы с ней потом. Дочка у меня родилась. Но недолго прожили, пьянка все порушила. Ты ж помнишь батю моего, он же бухал все время. А яблоко от яблони... Короче, забрала Наташка дочку и уехала. Даже на алименты подавать не стала. Испарилась просто. Ну, я слышал краем уха, что мужика себе в городе нашла. Нормального. Лет пять уже не видел ни ее, ни дочку. Не знаю даже где искать.

– Хреново, Вань, – говорит Андрей.

– Не хреновее, чем тебе, – Ванька снова тянется к бутылке. – Давай еще раз за матушку твою.

Наливают, выпивают. Сидят в прохладном полумраке помещения, думая каждый о своем. В магазин заходят редкие утренние покупатели. Никто не обращает на двух одноклассников внимания, словно они сидят здесь каждый день с утра до вечера, и посторонний глаз уже не может отличить их от скудного интерьера. Не люди — вещи, мебель. Два манекена, в жизни которых бывали и лучшие времена.

– Отец-то жив еще? – спрашивает наконец Андрей, прерывая затянувшееся молчание.

– Жив, – отвечает Ванька. – И даже здоров. До сих пор сторожем в садике работает, представляешь?

– А то, – говорит Андрей. – Эх и гонял же он нас оттуда по вечерам.

– Мы же постоянно туда лазали. Хотели монстра из кладовой увидеть. Ты помнишь?

Андрей помнил.

Тщедушного телом и духом Сашу даже пытались призвать в армию, но тут же забраковали по обширному перечню болячек, поэтому после техникума началась работа. Постоянные подколки сурового мужского коллектива и крики начальников Александр переносил стоически, отрастив к тому времени довольно-таки толстую броню, внутри которой он прятался как в раковине. Зарплаты едва хватало на съемное жилье и еду, но парень был рад хоть какой-то свободе. Он приходил по вечерам в свою маленькую квартирку, запирал дверь на оба замка, ужинал и ложился спать, не опасаясь что к нему в комнату ворвутся пьяные сокурсники и устроят ему веселую ночь.

Женским вниманием Александр, как водится, был обделен. Да и кому может приглянуться забитый тюфяк, который не может связать при девушке и двух слов? И нельзя сказать чего в этом было больше — последствий жизненного уклада, или природной стеснительности и нерешительности. Но как бы то ни было, до двадцати двух лет Саша видел женскую грудь только по телевизору, или на сайтах в интернете, на которые он заходил, когда хотел расслабиться и выпустить пар.

Жизнь переменилась в один день, около года тому назад. Саша никогда не покупал лотерейных билетов, так как считал, что с его удачей от всего азартного стоит держаться как можно дальше. Но однажды он зашел в маленький продуктовый магазин у своего дома, чтобы купить что-нибудь пожевать на ужин. Расплатился наличными, и, как это часто бывает, у продавца не оказалось сдачи. Предложенный вместо денег лотерейный билетик Александр принял со свойственным ему смирением. И сразу же выиграл — еще один билет. А потом еще. И лишь стерев защитное поле на третьем, Саша потерял дар речи и долго молчал, разглядывая кусочек картона, который в одночасье изменил его судьбу. Сумма там значилась более чем нескромная.

Получив выигрыш и уплатив налоги, Александр шагнул в новую для себя жизнь. Приобрел свою собственную квартиру, купил машину, отучился на права, проплатив экзамены. Даже нашел себе девушку. Алена была невзрачная, полная и падкая на деньги, но Сашу их отношения более чем устраивали. И сейчас, когда он гнал автомобиль навстречу поднимающемуся над горизонтом солнцу, она сидела на пассажирском сиденье, а ее рука деловито шарила в расстегнутой ширинке Сашиных штанов.

– А куда мы едем? – спрашивает девушка.

Улыбка Александра становится еще шире, он подпевает громче, игнорируя вопрос. Сегодня он разбудил подругу в пять утра, ничего не объясняя посадил в машину и рванул прочь из города. Такие спонтанные выходки были далеко не в Сашином стиле, и девушка оказалась заинтригована. Надеялась, что он сам назовет ей пункт назначения, но парень упорно молчал и делал вид, будто так и нужно.

– Ну скажи уже! – она сильнее сжимает его затвердевший член. – Ты сегодня прямо человек-загадка.

Александр перестает подпевать, поворачивается к ней. Машина чуть увеличивает скорость. Подруга смотрит на него маленькими поросячьими глазками, посаженными непропорционально близко к тонкому носу.

– На дорогу смотру, в аварию попадем. – говорит она.

– Попадем, – кивает с улыбкой Саша. – Если ты руку не уберешь.

Девушка надувает губки, отчего ее полные щеки становятся еще больше, но хватку ослабляет. Саша отворачивается от нее и вновь смотрит вперед. Поддает еще газа, стрелка спидометра прыгает на сто восемьдесят. Мотор утробно рычит, как проголодавшийся хищник.

– Ты точно нас убьешь! – девушка испуганно вцепилась обеими руками в ремень безопасности, напрочь позабыв о Сашиных штанах.

– Эх, Алена, Алена, – говорит он. – Нет в тебе чувства здорового авантюризма.

– Зато с чувством самосохранения у меня все нормально! – бросает в ответ она.

Дорога делает плавный изгиб. Саша чуть отпускает педаль, поворачивает руль. Машина идет как по рельсам, дорогая японская резина будто бы приклеилась к асфальту. Девушка в испуге зажмуривается и через пару секунд слышит голос Саши.

– На самом деле просто захотелось покататься, – говорит он. – Уехать, куда глаза глядят. Надоело сидеть в четырех стенах. Но если хочешь, я могу отвезти тебя домой.

Алена приоткрывает глаза, сглатывает слюну. Дорога вновь идет прямо, а скорость снижается до ста двадцати.

– Не хочу, – говорит она. – Но я хочу есть и пить. Ты же мне даже собраться толком не дал.

Саша скосился на промелькнувший мимо указатель. «Новокаменка». Он никогда не бывал в этой части области, так что название ему ни о чем не говорит. Однако же появляется возможность посетить магазин и удовлетворить низменные хотелки Алены. Из-за пологого холма как раз показались первые дома, и Саша сбавляет скорость до положенной. Дорога идет по окраине села, чуть петляя, по боком от машины мельтешат деревья и заборы.

– Надо спросить кого-нибудь где тут затавариться можно, – говорит Саша, крутя головой по сторонам.

– Рано еще, нет никого, – отвечает Алена.

И в действительности — на их пути пока что не попалось ни единой живой души. У домов, то тут, то там стоят припаркованные автомобили, но дорога все так же пустынна. Саша морщится в задумчивости. Он сам вырос в похожем поселке и знает, что деревенские жители обычно встают ни свет, ни заря. Душу кольнула неясная тревога, но он отмахивается от нее, как от назойливой мухи.

– Давай туда.

Алена тычет пальцем направо, в сторону показавшейся двухэтажной застройки. Саша поворачивает, машина катиться по пустой центральной улице. Они оставляют позади с десяток домов, площадь с памятником неизвестному войну и выезжают на пятачок, окруженный тремя магазинами. Александр паркуется, выключает двигатель и магнитолу, оборвав песню на полуслове.

– Вот и местный торговый центр, – говорит он Алене. – Пошли на шопинг.

Он открывает дверь и выбирается из машины. Вокруг стоит полная тишина. Саша, вдруг, с удивлением понимает, что самым громким звуком здесь является его собственное дыхание. Он кладет руку на крышу автомобиля, озирается по сторонам. Двери магазинов закрыты, в поле зрения ни одного прохожего. У него создается стойкое ощущение, что в поселке уже давно никто не живет.

– Саша, – Алена тоже покинула салон. – Тут вообще никого нет.

– Похоже на то, – говорит Александр. – Но нужно проверить.

Он отходит от машины и направляется к ближайшему магазину. Улыбка сползает с его лица, шаг делается нетвердым. Окружающая тишина ложиться на плечи тяжелым грузом, и Саша, сгорбившись, прячет голову в плечах. Оборачивается. смотрит на него, в ее глазах ясно читается тревога. На улице по-осеннему прохладно, но даже с такого расстояния Саша отчетливо видит пятна пота у нее подмышками. Девушка не сводит взгляд со своего ухажера, вцепившись обеими руками в приоткрытую дверцу машины. Саша отворачивается, приближается ко входу в ближайший магазин и смотрит на вывеску, на которой значится, что в будние дни сие заведение начинает работу с восьми утра. Парень поднимает руку, циферблат его часов блестит на солнце. Стрелки показывают половину девятого. Саша дергает запертую дверь магазина, стучит в нее кулаком. Звук катится по тихой улице и тает между домами. Саша идет к большому, во всю стену, окну, прислоняется к нему лбом, заслоняя ладонями глаза от солнечных лучей. В магазине стоит полумрак, средь стеллажей с продуктами не снуют ранние покупатели, на кассах тоже пусто.

– Саша!

Он оборачивается. Алена все так же стоит у машины, но смотрит уже в другую сторону. Там, на углу второго магазина, он видит маленькую девочку, не по погоде одетую в уж очень короткое и легкое платьице. Она смотрит на Сашу, но в то же время будто сквозь него. Парень чувствует как холодеют пальцы рук, а волосы на загривке шевелятся.

– Привет! – пищит девочка.

Саша молчит, пытается проглотить комок, поднявшийся к горлу от желудка. Алена берет инициативу в свои руки.

– Здравствуй! – говорит она. – А магазины сегодня не работают?

Девочка поворачивается к ней, на лице застыли грусть и печаль.

– Я не знаю, – отвечает она. – Мне холодно.

– Бедненькая. Саша, надо отвезти ее домой.

Александр стоит, прижавшись спиной к стеклу магазина и хочет сейчас только одного — как можно скорее уехать отсюда. Сесть в машину, запереть все четыре двери и дать по газам, плавя покрышки об асфальт. И не останавливаться, пока между ними и этим странным поселком не окажется хотя бы пара сотен километров. Неужели эта толстая дура ничего не видит и не чувствует?

Не дождавшись от Саши ответа, Алена шагает в сторону девочки, на ходу снимая свою легкую куртку, в которой, при желании, могли бы поместиться с пяток таких детей.

– Алена! – только сейчас к Саше возвращается дар речи. – Алена, садись в машину!

Девушка не обращает на него никакого внимания, приближаясь к ребенку и протягивая ему куртку.

– Надень, милая. И скажи где ты живешь. Мы отвезем тебя домой.

Девочка выставляет перед собой руки и пятится.

– Нет! – кричит она. – Вам надо уехать отсюда. Я хочу к мамочке!

Алена не успевает ничего сказать, как девчушка разворачивается и пускается наутек по узкой асфальтированной дорожке, идущей вдоль магазина — дальше, к жилым домам. Алена припускает следом, смешно переваливаясь на толстых кривоватых ногах. Саша чертыхается и бросается к машине, проклиная свою подругу на чем свет стоит.

– Дура, дура, дура! – повторяет он, ныряя в салон.

Двигатель ревет, и машина срывается с места. Пассажирская дверь, которую Алена оставила открытой, захлопывается с мягким щелчком. Саша выкручивает руль, разворачивается и мчится вниз по улице, в противоположную от выезда из поселка сторону. Туда, куда побежала девочка. Доехав до первого перекрестка и обогнув квартал, Саша видит их. Девочка выскакивает на дорогу, пересекает ее и ныряет в соседние дворы. За ней, надувая щеки и держа куртку на вытянутых руках, бежит Алена. Саша вновь чертыхается и прибавляет газу, надеясь перехватить их дальше по ходу движения. Справа показалась сельская двухэтажная школа, забор, огораживающий территорию, идет прямо вдоль дороги. Доехав до следующей развилки, Александр останавливает машину и осматривается. Вокруг по прежнему ни души. Не видит он и девочку с Аленой. Дорога уходит прямо и влево, вправо же ведет грунтовой съезд, теряющийся в гаражах. Школьный забор здесь заканчивается, но за перекрестком начинается другой, за которым растут большие яблони, сверкающие на солнце своей пожелтевшей и поредевшей листвой. Парень достает мобильник, набирает номер подруги. С минуту слушает длинные гудки и отшвыривает телефон на пассажирское сиденье. Занес же их черт. И зачем он только послушал Алену? Не померла бы она с голода.

Девочку он видит сразу, ведь на пустых улицах любое движение сразу же бросается в глаза. Она появляется из-за угла дальнего дома и бежит посередине дороги прямо навстречу Саше. Спустя несколько секунд показывается и запыхавшаяся Алена, которая преследует ребенка с каким-то маниакальным рвением. Преодолев половину пути, отделяющего ее от машины, девочка сворачивает в сторону и пропадает из вида. Саша нажимает на газ, справа мелькают яблони. Чуть дальше он видит решетчатые ворота, покрашенные яркой желтой краской. Алена уже стоит возле них, упершись в прутья руками и пытаясь отдышаться. Саша останавливается, выскакивает из машины и бежит к девушке.

– Ты чего творишь-то?! – кричит он ей прямо в ухо.

Алена не отвечает, жадно втягивая в себя прохладный воздух. Ее куртка лежит на пыльном асфальте. Саша смотрит сквозь прутья ворот — туда уходит дорога, утопающая в тени деревьев. С левой стороны ее охраняют высокие, стройные ели, а с другой — яблони, широко раскинувшие свои ветви. За елями виднеется детская площадка, а в конце дороги выглядывает из-за деревьев угол здания. «Детский сад №1, п. Новокаменка» читает Саша на металлической табличке, которая украшает открытую калитку сбоку от ворот. Девочки же и след простыл.

– Давай, поехали отсюда, – парень берет свою подругу под локоть и тянет к машине.

– По... Подожди ты... – выплевывает Алена. – Мы же не можем оставить ее. Тут же никого нет.

– А, тоже заметила? – иронично спрашивает Саша. – Поэтому я и хочу как можно скорее убраться отсюда.

– Она побежала туда, – кивает Алена в сторону здания детского сада. – Маму звала. Мы должны найти ее. Сдадим матери с рук на руки, мне так спокойнее будет.

– А ее мамаша накатает на тебя заяву за преследование дочери, – усмехается Саша. – Сама знаешь, какая сейчас педоистерия в стране.

– Ну и езжай! Я одна справлюсь!

Алена выдергивает свою руку из Сашиных пальцев, поднимает подбородок, отчего на свет показываются еще два, и входит в калитку. Уже в который раз проклиная ее про себя, Саша поднимает куртку девушки, пару раз встряхивает, морщится от поднявшейся пыли и догоняет подругу, которая шагает по дороге к зданию. Он равняется с ней, накидывает куртку ей на плечи. Алена смотрит на него с благодарностью, но молчит. Яблоневый сад заканчивается, и теперь на них взирают лишь темные окна детского сада. Саша останавливается на углу, смотрит на закрытую дверь главного входа. Прислушивается.

– Ты чего? – спрашивает Алена.

– Тихо! – Саша прикрывает ей рот рукой.

Сквозь тишину осеннего утра едва пробивается тонкий детский плач. Звук доносится откуда-то справа, куда, огибая здание, уходит потрескавшаяся пешеходная дорожка. Саша кивком указывает в ту сторону, и они двигаются вдоль стены. За углом их взору открывается еще один яблоневый сад, маленький и неухоженный. Пожелтевшая, высохшая трава поднимается выше колен, корявые ветви яблонь низко нависают над землей. В просвете между деревьями Саша видит еще какую-то постройку — черную и неказистую. Он шагает в тень деревьев и чувствует как Алена берет его за руку. Пальцы девушки холодны как лед. Саша сжимает ее ладонь, с трудом продираясь сквозь разросшиеся сорняки. Вскоре яблони расступаются, открывая их взору небольшую прямоугольную площадку, залитую старым асфальтом, трещины на котором разбегаются во все стороны подобно паутине. Посредине возвышается высокое строение, доски которого кто-то старательно выкрасил черной краской. Окна отсутствуют, а две двери почти сливаются со стеной. Возле одной из них стоит плачущая девочка, упершись в доски руками и лбом.

– Эй, – зовет Алена, голос ее дрожит.

Девочка оборачивается. На бледном, почти что белом лице, застыло выражение глубочайшего горя, под глазами залегли синюшные тени, на щеках блестят влажные дорожки слез. Сейчас это не лицо ребенка, но старого, уставшего человека. Саша чувствует как от поясницы поднимается холодок, бежит вдоль позвоночника и обосновывается в области затылка, вызывая легкую панику и устойчивое желание поскорее убраться отсюда. Он делает шаг назад, но Алена крепко держит его за руку. Девочка перестает всхлипывать, и вокруг вновь повисает тишина.

– Вам нужно было уехать, – говорит она почти что шепотом.

– Девочка, где твоя мама? – спрашивает Алена, кажется даже не обратившая внимания на ее слова.

– Здесь, – девочка прикасается к двери ладонью.

– Пошли отсюда, дура! – шепчет Саша, уткнувшись губами в Аленкино ухо. – Оставь ее.

– Вы уже не успеете, – девочка смотрит на Сашу.

Дверь позади нее скрипит, качнувшись на петлях, приоткрывается наружу. Саша чувствует как сквозь осеннюю свежесть начинают пробиваться запахи гнили, сырости и еще чего-то, тошнотворного до такой степени, что ему тут же хочется зажать нос. Девочка проскальзывает в дверной проем и пропадает из вида. Остальное происходит так быстро, что Саша даже не успевает среагировать.

Алена отпускает руку парня и бежит к постройке. Саша видит как она останавливается у двери, как распахивает ее. Парень хочет броситься следом, но его ноги одеревенели. Он стоит и наблюдает, как его подруга ныряет в густую черноту дверного проема, будто кто-то дергает ее вперед. Раздается короткий вскрик, который тут же обрывается, на асфальт веером брызжет кровь. Внутри постройки кто-то дико воет, выводя Сашу из оцепенения. Парень разворачивается и бросается наутек, лавируя между яблонями и высоко задирая ноги, стараясь не запутаться в сорной траве. Вой повторяется, берет высокую ноту, бьет по ушам. Саша бежит, даже не думая оборачиваться.

Он выскакивает на дорожку у здания детского сада, мчится вдоль стены, темные окна провожают его равнодушным взглядом. Вот уже справа мелькают ели, а слева яблони — молодые и красивые, солнечные лучи весело играют среди деревьев. Саша вихрем подлетает к воротам, дергает на себя прикрытую калитку, успевает подумать лишь о том, что они с Аленой оставляли ее распахнутой настежь. Словно бы подтверждая его худшие опасения, калитка не поддается ни на сантиметр. Саша дергает еще, костяшки пальцев, сжимающие железную ручку, белеют. Ворота трясутся и лязгают, будто бы отрывисто смеясь над парнем. Саша бросает взгляд сквозь прутья. В нескольких метрах от ворот стоит его машина, водительская дверь открыта, а ключ, как помнит Саша, до сих пор торчит в замке зажигания. Нужно лишь добраться до нее. Но парень слышит прямо за спиной тяжелое хриплое дыхание, он отпускает ручку калитки и поворачивается.

Саша никогда не был храбрецом, но свою смерть встретил лицом к лицу.