pengwin737

Алексей протягивает руку к окну, пальцы ложатся на язычок старого шпингалета. Мужчина задерживает дыхание и тянет вверх. Шпингалет для приличия сопротивляется, затем с грохотом вылетает из паза. Деревянная оконная рама чуть сдвигается, освободившись от мертвой хватки. Алексей отпускает шпингалет и тянет раму на себя. Окно открывается, чуть скрипнув. Теперь перед мужчиной лишь старые ставни, которые накануне он в спешке запер на небольшой навесной замок. Лесник быстро отмыкает его, ключ отправляется обратно в карман штанов. Руки вновь сжимаются на ружье, приклад упирается в плечо. Толкнув стволом ставни, Алексей замирает, держа оконный проем под прицелом.

На улице до сих пор темно, ни намека на предрассветные сумерки. Холодный осенний воздух застыл, густой, словно давно сваренный кисель. В свете луны виднеются очертания колодца, крышка которого сейчас открыта. Алексею во что бы то ни стало нужно запереть этот лаз. Предприятие рискованное, на всяко лучше, чем сидеть в избе и дрожать от страха. Он водит стволом ружья по сторонам, осматривая двор. Тварь, которая утром выбралась из колодца, может быть где угодно — может затаилась за углом дома, или за ближайшими деревьями. В такой темноте трудно что-то разглядеть наверняка.

Лесник отходит от окна, кладет ружье на плечо. Наружу ему не хочется, но выбора нет. А ведь ему еще нужно как-то добраться до села. Но это все потом, пока что его мысли сосредоточены на крышке колодца. Он пытается вспомнить, куда дел навесной замок. Положил на край колодца? Или на землю рядом? Найти его нужно быстро, каждая секунда промедления может стоить жизни.

Он отпирает входную дверь, берет ружье на изготовку. Толкает дверь ногой, та распахивается, громко ударившись о стену избы. Алексей вздрагивает от этого звука, ладони покрываются испариной и становятся скользкими. Он сильнее сжимает пальцы, дабы не выронить оружие. Дверь отскакивает от стены и замирает, мир вокруг вновь погружается в полную тишину. Сложнее всего для Алексея оказывается первый шаг. Он переступает порог, взводит оба курка двустволки. Прислушивается, затаив дыхание. Двигается дальше, медленно переставляя одеревеневшие, вдруг, ноги. Спускается с крыльца, считая про себя ступеньки: одна, вторая, третья. От избы до колодца не более двадцати шагов, но леснику этот путь кажется самым долгим в жизни. Приблизившись, он краем глаза видит дужку замка, который лежит на земле и едва-едва виден в лунном свете. Приседает на корточки, кладет ружье на колено. Пальцы хватают замок, ощущая его приятную прохладу. Остаются сущие пустяки — опустить крышку колодца на место и защелкнуть замок.

Алексей цепляет открытую дужку замка за край кармана, покрепче хватает ружье и встает. Пересилив себя, делает оставшиеся два шага до колодца, не сводя ствол с темного провала. С ворота свисает кончик оборванной цепи, ведро покоится на дне. Если у этой чертовой штуки есть дно. Лесник тянется за крышкой, собираясь захлопнуть ее, но в последний момент передумывает и опускает ее на место аккуратно, почти что нежно, дабы не нарушить эту зловещую тишину. Тут же замок оказывается в дужке, Алексей защелкивает его и разворачивается к дому, вновь вскинув ружье к плечу. Теперь назад. Дойти, запереться и готовиться к долгому походу. Дай бог скоро рассветет, при дневном свете он хотя бы сможет эффективнее обороняться, если вдруг повстречает ту тварь. Благо, за долгие годы, он вдоволь напрактиковался в стрельбе. На что на что, а на патроны ему денег всегда хватало. Ведь даже в лесу, в дали от цивилизации, человеку необходимо какое-то хобби.

Мертвую тишину, вдруг, пронзает вой. Мозг дает ногам команду бежать, но лесник не двигается с места, лишь крепче обхватывая ладонью цевье. Звук доносится спереди, будто бы из самой избы. Бежать некуда, что-то уже ждет его прямо по курсу.

– Выходи, – шепчет лесник. Затем повышает голос. – Покажись, мразь!

Ему отвечает вой откуда-то слева. Оттуда, где стоят пчелиные улья. Алексей дергается, ведет стволом в сторону. Тут же повторяется вой со стороны избы.

«Да они общаются между собой, – думает Алексей, и его начинает трясти. – Разговаривают, ей-богу разговаривают.»

Он понимает, что на него началась охота. Нужно всеми правдами и неправдами добраться до дома, запереть дверь, закрыть окно. Может подстрелить, походя, одну из тварей. А сколько их здесь сейчас? Минимум две, хотя леснику с головой хватит одной. Он делает шаг вперед, почти не поднимая ноги, скользя подошвой по утоптанной траве. Вой повторяется. Но на этот раз сначала слева. Ему отвечают со стороны избы. Алексей чувствует, как рубашка прилипает к спине, а капли пота катятся вниз к пояснице.

«Только без паники, – думает лесник. – У меня всего два выстрела, перезарядить ружье я могу и не успеть.»

Он делает еще шаг, и обе твари взвывают одновременно. Алексей замирает, ноги наливаются свинцом и врастают в землю. Палец, чуть дрогнув, ложится на спусковую скобу. Старик видит силуэт существа на крыльце избы. Небольшое, едва ли с полметра ростом, черное, как сама ночь. Оно продолжает выть, но не задирает голову вверх подобно собаке, а следит за человеком. В глазах существа едва-едва поблескивает отраженный лунный свет. Алексей берет нечто на мушку, пытаясь на слух определить расстояние до противника слева. Ничего не выходит. Два воя сливаются в один, тональность поднимается так, что леснику хочется бросить ружье и зажать уши руками. И тут же он понимает, что его отвлекают, загоняют как скот.

Лесник разворачивается, краем глаза видя метнувшуюся к нему тень. Одна из тварей зашла сзади, тихо и спокойно, ничем себя не выдавая. Грохочет выстрел, приклад бьет в плечо. Существо визжит, спотыкается и падает на землю в нескольких шагах от Алексея. В ту же секунду вой обрывается. Два оставшихся существа атакуют почти одновременно, поняв, что отвлекающий маневр не сработал. Лесник целится в ту тварь, что мчится на него от крыльца, дергает второй спусковой крючок. Ружье вновь гремит, разрывая тишину. Существо будто бы врезается в стену, приняв заряд дроби почти в упор.

Последнее существо ускоряет и без того стремительный свой бег. Алексей видит метнувшуюся к нему слева тень, делает шаг назад, поворачиваясь к противнику и двумя руками выставляя перед собой бесполезное уже ружье. Тварь прыгает, ударяясь головой о металл ствола и валя человека с ног. Лесник падает навзничь, существо взгромождается на него, громко рыча. Бьет лапой, метя в горло. Не достает, воет, будто бы от досады. Лесник напрягает мышцы рук, выпрямляя локти и держа висящую на ружье тварь подальше от себя. Та воет и дергается, продолжая размахивать длинными лапами. В нос Алексею ударяет душный смрад, вой закладывает уши. Он понимает, что вряд ли выиграет это единоборство.

«Ты можешь не верить, но ты должен быть готов. Здесь живут люди. Многие умрут, если повторится то, что повторялось уже не единожды. И это будет на твоей совести.»

Алексей вспоминает старика, который приютил его, дал ему работу и многому научил. Многое рассказал. И возложил на своего приемника большие надежды. Которым не суждено будет сбыться, если Алексей сейчас проиграет схватку с этой вонючей непонятной тварью. Смерти лесник не боится, свое он пожил. Но вот подвести человека, который когда-то заменил ему отца, он не может.

Существо вонзает длинные когти в плечо человека, оставляя на нем глубокие рваные раны. Черная морда приближается почти вплотную к лицу Алексея, вонь становится практически невыносимой. Лесник отчаянно кричит – то ли от боли, то ли от страха, переходящего в решительность. Его руки вновь выпрямляются, в поврежденном плече будто бы вспыхивает фейерверк. Он напрягает последние силы, рывком переворачивается на бок, придавливая тварь своим весом. Налегает на ружье, которое теперь сдавливает шею существа. Тут же леденящий душу вой переходит в хрипение напополам с чем-то отдаленно похожим на лай. Тварь дергается, пытаясь выбраться. Для своего небольшого размера она невероятно сильна, но лесник не уступает. Мягкая земля чуть проседает под весом их тел, мешая придушить тварь быстро и эффективно. Но все же, какое-то время спустя, хриплый лай затихает, и Алексей чувствует, как существо под ним перестает шевелиться. Лесник выжидает еще с минуту, потом осторожно поднимается. Тварь лежит, повернув голову на бок. В неверном свете луны не удается рассмотреть существо во всех подробностях, да Алексей и не горит желанием любоваться на страшное нечто.

– Это мой участок, сука, – сквозь зубы шипит лесник.

Он перехватывает ружье за конец ствола, поднимает над головой и с силой опускает. Приклад врезается в голову твари, расколов ее словно перезревший арбуз. Раненое плечо Алексея стреляет болью, на лицо брызгает то, что должно быть кровью существа. Лесник брезгливо морщится и сплевывает. Выпрямляется, его взгляд проходится по полю боя. Еще два темных силуэта валяются неподалеку. Но сколько еще тварей бродит по окрестностям? И сколько из них слышали звуки схватки, которые далеко разнеслись в этой полной, сюрреалистической тишине. Алексей думает, что стоять здесь и наслаждаться ночной свежестью — не лучшая идея. Радоваться победе он будет тогда, когда окажется в своей избе и надежно запрет дверь с окном.

Лесник переступает через тело твари и шагает к крыльцу, держа ружье в здоровой руке. Сейчас он хочет лишь побыстрее забаррикадироваться. Побыстрее обработать рану в плече, дабы не подцепить какую-нибудь заразу. И дождаться, в конце-концов, рассвета.

Пустота в голове становится невыносимой, и перед его мысленным взором возникает Ирина. Красивая девушка. Наверное его ровесница, может чуть моложе. И улыбка у нее такая обворожительная с этими милыми ямочками на щеках. Одна дома, ночью, с ребенком. А муж? На работе? Или на вахте? В селе и окрестностях особого разнообразия вакансий не наблюдается, так что какая-то часть мужского населения предпочитают работать за Уралом, уезжая из дома на месяц, два, а иной раз и на полгода. Да и зарплата у вахтовиков, по сельским меркам, очень достойная, и они, обычно, не бедствуют.

Андрей поднимает руку, нащупывает свой смартфон у подушки. Разряжен. А он и забыл. Эта долгая ночь уже начинает угнетать его, и ему, вдруг, срочно хочется выяснить который сейчас час. Он поднимается и выходит в гостиную. Зажигает свечу, которую загодя оставил на журнальном столике. Взгляд его бежит по стенам, но часов нигде нет. Его покойная мать не считала нужным развешивать часы в каждой комнате. Андрей идет в спальню матери. Осматривается, водя свечой по сторонам. Здесь все так же, как и десять лет назад. Старенькая кровать, палас на полу, ковер на стене. В одном углу возвышается платяной шкаф, а рядом с ним висят полки с книгами. Разве что пропал пузатый телевизор со столика у окна, а его место теперь занимает плоский, современный. А сбоку от него Андрей находит то, что ищет — дешевый китайский будильник.

Он подходит ближе, пламя свечи подплывает почти вплотную к маленькому круглому циферблату. Стрелки показывают половину второго. Секундная же замерла на цифре восемь, даже не пытаясь сдвинуться с места. Андрей ругается в темноту спальни. Затем скребет пальцами заросший траурной жесткой щетиной подбородок. Два севших телефона — его и соседки. Два севших аккумулятора — его и соседа. Да еще и в этой хрени китайской батарейка села. Забастовка батареек? Маловероятно. Но что-то все же вызывает тревогу.

Сумароков выходит из спальни матери, идет в прихожую. Отыскивает старые тапочки на обувной полке, сует в них ноги и открывает входную дверь. Поднимается на второй этаж и останавливается на лестничной площадке, водя свечой по сторонам и разглядывая четыре квартиры. Если память его не подводит, дядя Гена живет справа. Андрей тихонько стучит в дверь.

Через полминуты дверь открывается и в проеме показывается заспанное лицо соседа.

– Андрюх, ты? – Геннадий трет глаза. – Рановато, темень же еще.

– Сколько время, дядь Ген? – спрашивает Сумароков.

Сосед поднимает руку, свет свечи играючи скользит по металлическому браслету часов.

– Двадцать минут восьмого, – отвечает он. – Подожди-ка... Что за нахрен?

Он поднимает глаза на Андрея. Тот же в задумчивости смотрит на пляшущий огонек.

– Часы механические? – только и спрашивает он соседа.

– А то!

Геннадий, с плохо скрываемой гордостью, демонстрирует Андрею циферблат старых «Командирских» часов. Новые модели таких хронометров и по сей день выпускаются на Чистопольском заводе «Восток», но от этого экземпляра прямо-таки веет союзом нерушимых республик свободных.

– От бати достались, – говорит сосед. – Наградные.

Он хочет добавить еще что-то, но обрывается на полуслове. Оглядывает темный подъезд, вновь смотрит на Сумарокова.

– Андрей, а почему до сих пор темно?

Ответ на этот вопрос интересует сейчас Андрея прежде всего. Конечно существует вероятность того, что механизм старых наградных часов дал сбой, и время они показывают просто-напросто неправильно. Но в душе Сумарокова уже начинает прочно укореняться чувство тревоги, надвигающейся неотвратимой беды.

– Ничего не понимаю, – говорит Андрей. – Дядь Ген, я вниз спущусь, соседку проведаю. Она ночью приходила, сын у нее не спал. Темноты, наверное, боится. Дал ей свечек с запасом.

– Ирка-то? – Геннадий понимающе щурится и улыбается. – Хорошая девка. Был бы я помоложе... Да ладно, иди. Пойду жену разбужу, не нравится мне все это.

– Мне тоже, – отвечает Андрей.

Он спускается на свой этаж и стучит в дверь Ирины. Та открывает практически сразу, будто бы ждет гостей. В руке она держит зажженную свечу.

– Андрей, доброе утро, – говорит она.

– Вы так уверены, что утро? – Сумароков пытается не выказывать волнения. – Темно еще.

– Можно на «ты». Если те не против, конечно же.

– Запросто, – соглашается Андрей.

– Ты извини, но я слышала ваш разговор с Геннадием Петровичем, – две свечи отбрасывают недостаточно света, но Сумароков готов поклясться, что девушка залилась краской. – Я не подслушивала, просто оказалась у двери. А слышимость тут хорошая.

– На самом деле я пока ничего не понимаю, – говорит Андрей. – Просто как-то странно все.

– Может зайдешь? – спрашивает Ирина. – Стасик еще спит, можем на кухне посидеть, поговорить.

– А это удобно? Муж против не будет?

Девушка прыскает в кулак. Вторая ее рука дергается, пламя свечи подскакивает и гаснет. Андрей поджигает фитиль своей свечкой.

– Муж объелся груш, – весело выдает девушка. – Да я тебя и не на свидание зову. Просто мне любопытно, что вообще происходит.

– Если бы я знал, – говорит Андрей. – Если бы знал.

*****

Они сидят на кухне. На столе догорают две свечи, поставленные в блюдце, дабы горячий воск не капал на скатерть. Проходит каких-то двадцать минут, а они уже болтают как закадычные друзья. Сначала Ирина засыпает Андрея вопросами, на которые у того нет ответа. Почему нет света? Нет газа? Нет воды? Почему разом сели все батарейки, а механические часы Геннадия показывают утро, хоть за окном до сих пор непроглядная тьма. Сумароков лишь качает головой, в душе надеясь, что часы соседа врут, а свет, газ и воду скоро вновь включат. Дабы разрядить обстановку, он пытается свернуть на нейтральные темы и почти сразу узнает, что Ирина вот уже три года живет одна. Муж бросил ее, не выдержав тягот семейной жизни, и девушка переехала с сыном сюда — в маленькую деревенскую квартирку, которая осталась ей в наследство от бабушки. Андрей спрашивает про ее родителей, и оказывается, что они с Ириной товарищи по несчастью. Та была сиротой с ранних лет. Воспитывала ее тетка, сестра отца. Жили они в городе, и лишь летом Ирина приезжала в Новокаменку к бабушке на каникулы. Андрей начинает вспоминать ее. Вернее не ее, а ту пигалицу, которая в теплые летние месяцы, бывало, сидела в дворовой песочнице, сосредоточенно играя в кукол. Сумароков тогда уже учился в старших классах, а сколько в то время было той мелкой симпатичной девчушке? Семь лет? Восемь? У взрослых разница в возрасте не так заметна, как у детей, но Андрей понимает, что Ирина еще очень молода и вряд ли перешагнула тридцатилетний рубеж.

– Как-то так, – девушка заканчивает свой рассказ и замолкает, глядя Андрею прямо в глаза. – Четвертый год уже тут живу, а ни друзей, ни родных.

– Тетку в городе навещаешь? – спрашивает Андрей.

– Редко, – отвечает Ирина. – С тех пор как мы расстались с мужем, она считает меня непутевой. Забавно. Бросил меня он, а непутевая — я. Ты сам-то как? Жена, дети?

– Развелся, – Андрей отворачивается к окну, не в силах выдерживать ее пронзительный взгляд.

– Даже не буду спрашивать почему.

Сумароков пробегает глазами по забору детского сада, который вырисовывается в ночи едва видимой тенью. Три машины так и стоят под окном, четвертая, дяди Гены, осталась дальше по улице на обочине. Две из них не завелись, а другие две не заведутся, в этом Андрей почти уверен. И сейчас у него хватает проблем, кроме как вспоминать о своей бывшей. Да и погоревал он уже свое. Но иногда она возникает перед его внутренним взором. Но не та — ласковая и любящая, которой она когда-то была. Андрей помнит ее холодной и надменной, ведь она ушла не считаясь с его чувствами, отшвырнув от себя как надоевшую игрушку. Ему до сих пор кажется непонятным, как два родных человека в один день могут стать такими чужими и далекими друг для друга.

– Полюбила другого, – говорит он, не глядя на Ирину. – Пришлось ее отпустить.

– Много времени прошло? – спрашивает девушка.

– Достаточно, – отвечает Андрей.

– Тогда выше нос.

Он поворачивает голову. Ирина снова улыбается, на щеках тенями выделяются соблазнительные ямочки.

– Я тоже любила мужа, – говорит она. – Но зла на него не держу. Все люди не просто так попадаются нам на жизненном пути. И даже если они причиняют боль, это все равно опыт. Твой. Бесценный.

– С этой стороны я к проблеме не подходил, – Андрей пытается улыбнуться в ответ. – Возможно ты права.

– Еще бы я была не права, – она хитро щурится. – Не вздумай со мной спорить.

– И в мыслях не было, – Андрей поднимает руки в примирительном жесте.

Сквозь закрытое окно с улицы доносится чей-то возмущенный вскрик. Ему отвечают другие голоса, все на повышенных тонах.

– Кажется, там что-то затевается, – говорит Ирина.

– И хорошо, – отвечает Андрей. – А то тишина уже начинает действовать на нервы.

Из комнаты слышится плач ребенка. Девушка подпрыгивает, будто ее ударяют током.

– Вот и Стас проснулся, – Ирина все еще улыбается. – Теперь-то мне тишины точно не видать.

Она встает из-за стола. Поднимается и Андрей.

– Будьте пока здесь, не выходите из дома, – говорит он. – Я скоро вернусь. Нужно уже в конце-концов разобраться, что здесь происходит. А то дядя Гена меня уже, наверное, потерял.

Девушка провожает Андрея до двери и спешит к плачущему сыну.

Он находит одежду, натягивает джинсы и футболку. Полуощупью добирается до кухни, чиркает спичкой и зажигает оставленную тут же на столе свечу. Маленький танцующий огонек робко разгоняет границы мрака, по старым обоям на стенах прыгают причудливые тени. Андрей берет чайник с плиты, снимает с него крышку, сует под кран и поворачивает ручку смесителя. Трубы утробно рычат, всасывая воздух. Воды нет. Андрей чертыхается, возвращает чайник на место и открывает холодильник. Рука ныряет в темное нутро агрегата, пальцы нащупывают бутылку минеральной воды без газа. Она все еще прохладная, но Сумарокову понятно, что холодильник не работает вот уже несколько часов. Он доливает чайник, поворачивает газовый вентиль, щелкает кнопкой электророзжига. Ничего. Газа тоже нет.

«Ол инклюзив, прям, – думает Андрей. – Все включено. Точнее — все выключено. Попил чайку, блин.»

Он поднимает чайник и делает несколько жадных глотков прямо из носика. Вода течет по подбородку и оставляет несколько влажных пятен на футболке. На улице за окном слышится приглушенная ругань. Андрей подходит к окну, все еще держа бесполезный чайник в руке. На небольшой, засыпанной щебнем площадке позади дома стоит четыре машины. Капот одной из них открыт, из моторного отсека торчат спина и задница человека. Он витиевато матерится, ни на секунду не замолкая.

– Случилось что? – Андрей открывает окно. – Может помощь нужна?

Брань из-под капота смолкает, человек выпрямляется. Сосед со второго этажа, мужчина в годах, имени которого Андрей уже и не помнит.

– Андрюха! – кричит сосед, явно не стесняясь перебудить половину округи. – А я уж думал ты в город смотался, после похорон-то! И внимания не обратил, что свет у тебя горит.

– Завтра собирался, – говорит Андрей. – То есть сегодня.

– А я вот проснулся — света нет, воды нет. Дай, думаю, на рыбалку съезжу, пока погода позволяет.

– Газа тоже нет, – автоматом добавляет Андрей.

– Слушай, может прикуришь? – спрашивает сосед. – Провода у меня есть.

– Да не вопрос, – отвечает Андрей. – Сейчас выйду.

Он закрывает окно, подхватывает со стола горящую свечу и направляется в прихожую. Ставит огарок на пол, снимает с вешалки ветровку, проверяет карманы. Ключи от машины на месте. Андрей одевается, сует ноги в кроссовки и выходит в темный подъезд. Неровное пламя свечи, словно бы нехотя, освещает ему путь от входной двери до выхода на улицу. Ночной двор встречает Андрея прохладой и свежестью. Ветра нет от слова «совсем», и старая черемуха возле скамейки крепко спит, свесив вниз ветви с пожелтевшей и поредевшей листвой. Звезды и луна старательно разгоняют темноту своим тусклым, рассеянным светом. Андрей задувает свечу, стряхивает на землю капли расплавленного воска. В следующую секунду огарок исчезает в кармане.

Сумароков шагает по двору, открытая настежь дверь второго подъезда провожает его черным, невидящим взглядом. Парень сворачивает за угол дома, выходит на широкую улицу и вновь видит зад соседа. Только на этот раз он торчит не из-под крышки капота, а из багажника. Андрей вдруг вспоминает имя соседа. Дядя Гена. Прям как крокодил из старого советского мультфильма. Вновь слышится забористый мат, от которого у неподготовленного и изнеженного человека вмиг завяли бы уши.

– Да твою ж ты мать! Вот ты, сука, где!

Сосед выпрямляется, высунувшись из багажника. В одной руке он держит толстый кабель, с каждого конца которого свисает по паре медных зажимов. Андрей приближается и останавливается в нескольких шагах от него.

– Надо машину поближе подогнать, – говорит Сумароков. – Подожди, дядь Ген.

– Давай, давай, не торопись, – сосед сует в рот сигарету и чиркает зажигалкой.

Машина Гены стоит с одного края, машина Андрея — с другого. Сумароков подходит к ней, нажимает кнопку открывания дверей. Ничего не происходит. Он нажимает еще несколько раз — тот же результат.

«Давно надо было батарейку поменять», – думает Андрей, просовывая ключ в замок водительской двери.

Он садится в салон и включает зажигание. Приборная панель остается темной, не загорается ни одна лампочка. Андрей поворачивает ключ еще раз, но машина не оживает. Чертыхнувшись, он выбирается наружу.

– Дядь Ген, моя тоже мертвая, – кричит он соседу.

– Да как так-то? – сосед подходит, заглядывает в салон машины Андрея, перегибается через его колени и крутит ключ. – Херня какая-то.

Сумароков осматривается. На улице, кроме них, нет ни души. Да это и неудивительно в столь поздний, ну или ранний час. А, кстати, сколько сейчас времени? Андрею начинает казаться, что ночь не заканчивается. Как в те дни, когда его мучила депрессия после развода, он плохо спал, просыпался каждые полчаса и молился, чтобы побыстрее наступило утро.

– Дядь, Ген, а который час? – спрашивает Андрей.

Сосед выбирается из салона, выпрямляется и смотрит на часы, которые чуть поблескивают на его левом запястье.

– Половина шестого, – отвечает он. – Слава богу, что только на часах.

Андрей улыбается бесхитростной деревенской шутке. Ему становится легче. Через час будет рассвет, новый день принесет новые надежды, похоронив все страхи и тревоги в прошлом. Пройдет легкое похмелье, он всеми правдами и неправдами заведет машину и уедет отсюда. В город, подальше от всего этого.

– Съездил на рыбалку, мать его, – прерывает его мысли сосед. – Что делать-то?

– С толкача если только, – предлагает Андрей. – Твою, моя на автомате.

– Давай попробуем.

Мужчины возвращаются к машине Геннадия. Выталкивают ее на асфальт, Андрей упирается руками в багажник, сосед — в стойку водительской двери.

– Давай! – командует он.

Машина катится, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Геннадий прыгает за руль, включает зажигание, выжимает сцепление и втыкает вторую передачу. Андрей наваливается на багажник что есть сил, чувствуя, что машина встала на скорость и замедляется. Автомобиль дергается, проезжает еще несколько метров и замирает.

– Да бля! – резюмирует сосед.

– Странно, – Андрей смотрит на свои грязные ладони. Судя по всему, машину Геннадий мыть часто не привык.

– Еще разок? – спрашивает сосед.

– Мне кажется, что бесполезно, – отвечает Сумароков, вытирая руки о штаны. – Давай на обочину столкнем, чтоб на дороге не стояла.

Геннадий кивает. Они скатывают машину с проезжей части, с минуту стоят, переводя дыхание. Андрей видит по правую сторону улицы забор палисадника, слева — детского сада. В темноте, чуть разбавленной лунным светом, едва вырисовываются кривые стволы ближайших яблонь. А вокруг стоит тишина. Да, в селе по ночам всегда тихо, но это полное безмолвие навевает какую-то тревогу.

– Пойду домой, – выдыхает Геннадий. – Порыбачил.

– Да, тоже пойду досыпать, – говорит Андрей.

Мужчины запирают автомобили и шагают по улице вдоль палисадника, вдоль дома. Поворачивают за угол и оказываются во дворе. Перед подъездом Андрей достает из кармана огарок свечи, зажигает фитиль. Маленький огонек пляшет туда-сюда.

– Это ты хорошо придумал, – хмыкает сосед. – Я пока со второго этажа спускался, чуть ноги себе не переломал.

Он учтиво распахивает дверь подъезда, Андрей идет вперед, освещая путь.

– Держи, дядь Ген, ноги тебе еще пригодятся, – Сумароков протягивает свечку соседу. – У меня дома еще есть, мама запасла.

– Земля ей пухом, – крестится в неровном свете свечи Геннадий. – Хорошая женщина была... Не то что моя, курва.

Он берет из пальцев Андрея огарок, расплавленный воск переливается через край, капает соседу на руку. Геннадий шипит, словно змея, свеча дергается, тени мужчин прыгают по стенам подъезда.

– Что ж за день такой, – жалуется сосед.

– Ночь еще, – отвечает Андрей.

– Да, да... – Геннадий протягивает Сумарокову ладонь. – Спасибо.

– Да не за что, в принципе, – говорит Андрей, пожимая руку. – Утром встретимся, надо же кого-то поймать, машины прикурить.

– Я постучусь часа через три, – говорит сосед. – Спать не будешь?

Андрей смотрит на него и мотает головой. Что-что, а спать ему сейчас совсем не хочется.

*****

В тот момент, когда отключается свет, Иван занимается очень полезным делом. Он блюет, обняв обеими руками холодный унитаз. Желудок спазмирует, ему нечем дышать, но тошнота все не унимается. Сказывается неделя запоя, организм отравлен донельзя. Извергнув из себя очередную порцию пива, водки и плохо переваренной закуски, Иван вытирает рот ладонью и пытается подняться. Лампочка в туалете моргает, потом еще и еще раз, затем гаснет. Иван встает, нащупывает справа от себя кран, поворачивает старый, шершавый от ржавчины вентиль. В дно ванной бьет холодная струя, к которой Иван жадно припадает ртом, пытаясь смыть кислый привкус рвоты. Но не проходит и минуты, как труба урчит, выплевывает из крана остатки воды и затихает. Ваня находит кнопку смыва на унитазе, нажимает. Сливной бачок с шумом выбрасывает из себя содержимое и затихает. Вокруг парня теперь только темнота и тишина.

Он выставляет перед собой руки, дабы не убиться о какой-нибудь косяк, и медленно движется вперед. До двери туалета всего пару шагов, и Ваня минует дверной проем без приключений и травм. Ощупью добирается до кухни, так же изучает содержимое старого холодильника на наличие чего-нибудь алкогольного. Но, как это не парадоксально, обычно алкоголь у алкоголиков не хранится. Иван задумывается, тяжелые мысли еле ворочаются в затуманенном сознании. Время сейчас точно за полночь, значит все магазины уже закрыты. Когда-то давно в селе половина торговых точек работала круглосуточно. Но после того, как власти запретили продавать горячительное после одиннадцати вечера, надобность в круглосуточной торговле отпала. Вряд ли кто-то из местных пойдет посреди ночи за хлебом и минералкой. Но село во все времена славится многими местами, в которых предприимчивые люди гонят на продажу вонючий крепкий самогон. И одно из таких мест как раз неподалеку — стоит лишь миновать дом Андрея и детский сад.

Через пять минут Иван уже выходит из квартиры, натянув на себя те шмотки, которые удается обнаружить в кромешной тьме. Как назло пропала куртка, но парня это досадное недоразумение не останавливает, не декабрь, чай, на дворе. Тихо ругаясь и цепляясь за давно не крашенные деревянные перила, он начинает осторожно спускаться по лестнице, тщательно нащупывая ногами каждую следующую ступеньку. Доходит до конца первого пролета и останавливается, пытаясь унять похмельные дрожь и головокружение. Возносит хвалу всем богам за то, что живет на верхнем этаже двухэтажного дома, а не какой-нибудь пятиэтажки. Затем так же медленно преодолевает остаток пути вниз и распахивает входную дверь, жадно вдыхая свежий, прохладный воздух середины осени.

На улице хоть и темно, но звезды и луна дают достаточно света, тени четко очерчивают соседний дом и ухоженный двор со столиками и скамейками возле каждого подъезда. Иван ежится от холода и быстро, насколько позволяет его текущее состояние, шагает по дорожке в сторону проезжей части. Выходит на дорогу, сворачивает налево, проходит мимо трех зеленых мусорных баков, в одном из которых что-то громко шуршит. Иван останавливается и с чувством пинает по железной стенке бака. Металл низко гудит, и из кучи мусора выпрыгивает облезлая грязная кошка. Недовольно мяукнув, она бросается наутек.

– Развели тут столовую, сволочи, – бурчит Ванька под нос и шагает дальше.

Мимо проплывают тени окружения. По правую руку тянется дом Андрея, по левую — забор детского сада и неработающие фонари уличного освещения. Дорога, прямая как стрела, уводит Ивана дальше, мимо следующего дома, к перекрестку. Прямо все так же уходят стройные ряды двухэтажных домов, а территория детсада после перекрестка сменяется территорией школы. Налево вниз сбегает уже не заасфальтированная грунтовка, теряясь в темноте гаражного кооператива. А направо, вверх по улице, ютятся старые приземистые бараки, с крошечными квартирками. Построенные когда-то давно как временное жилье, они уже вдвое пережили свой предполагаемый срок эксплуатации, и в ближайшие годы их должны были снести, переселив жильцов в дешевые новостройки на окраине села. К одному из этих бараков Иван сейчас и направился.

Он минует первое строение, мимо проплыло второе. Ноги, прекрасно помнящие проторенную дорожку, сворачивают во двор третьего. Пальцы Ивана смыкаются на ручке старой облезлой двери, та недовольно скрипит на ржавых петлях. Подъезд представляет собой прямой коридор, по две квартиры с каждой стороны. И Ваньке сейчас позарез нужна дальняя правая. Он идет вперед, подошвы гулко стучат по дощатому полу. Глаза уже достаточно привыкли к темноте, так что мимо требуемой двери он не промахивается. Звонка здесь нет и в помине, поэтому он два раза ударяет кулаком в деревянное полотно. По коридору катится звонкое эхо, тут же сменяющееся полной тишиной.

– Кто там? – спрашивает старческий голос по ту сторону двери.

– Это я, Ванька, баб Зин, – кричит Иван, даже не думая о том, что может перебудить всех соседей.

Щелкает замок, дверь приоткрывается. Иван щурится от света свечи. Проморгавшись, он видит перед собой согбенную старушку, которая, вытянув вперед морщинистую руку, подносит свечу чуть ли не под нос парня.

– Не спится тебе, – бурчит она. – Чего надо?

– А чего всем у тебя надо, старая? – Иван улыбается. – На свидание пришел тебя позвать.

– Шутник, едрить твою в душу, – скрипит старуха. – Сколько тебе?

– Одной хватит, – отвечает Ванька.

Зинаида внимательно вглядывается в лицо ночного гостя.

– Плохо, соколик? – понимающе спрашивает она.

– Да бывало и получше, – отвечает Иван. – Хорошь трындеть, неси давай.

– Подожди. Я тебе из хорошей партии сейчас подберу, – старуха ковыляет вглубь квартиры, унося с собой слабый, но все же источник света. На глаза Ваньки вновь опускается темная пелена. – Електричества еще ж отключили, ироды. – слышится ее голос из темноты.

Иван ждет, слушая шарканье и копошение Зинаиды. Спустя вечность, по его меркам, та возвращается, держа в руке бутылку. Огонек свечи весело пляшет, отражаясь в стекле.

– Премиум-сегмент, – старуха скрипит сильнее, что должно означать смех. – Стольник с тебя.

– С получки отдам, – Ванька тянет руку и хватает бутылку.

– Ладно, ладно, – Зинаида разжимает пальцы. – Отцу напомни, что он уже полтыщи должен.

– Напомню, теть Зин, – заверяет Иван. – Спасибо.

– На здоровье, соколик, лечись, – говорит старуха и закрывает дверь.

Ваньку вновь окутывает темнота, густая, почти осязаемая. Он грохочет подошвами по полу и выходит на свежий воздух. Холод октябрьской ночи вкупе с похмельем дают о себе знать, и Ваньку начинает трясти. Непослушными пальцами он скручивает пробку с бутылки, подносит горлышко к лицу, принюхивается. К горлу снова подкатывает тошнота.

«Премиум-сегмент, мать твою. Отрава же. Старуха жадная», – думает Иван, но тут же прикладывается к бутылке.

Теплая вонючая жидкость течет по пищеводу, проваливается в желудок куском раскаленного металла. Иван относит бутылку от лица на вытянутую руку и пробует отдышаться. Морозный воздух едва перебивает запах дурно пахнущего самогона. Ванька наклоняет голову, сплевывает в траву комок густой слюны. Прикладывается к бутылке еще раз, более основательно, опустошая ее на четверть. Выдыхает сквозь сжатые зубы матерное слово, закручивает крышке и плетется в сторону дома.

На старых дрожжах опьянение приходит сразу. Улица, утопающая в темноте, начинает кружиться перед глазами, телу делается тепло и приятно, дрожь проходит. Амплитуда шагов расширяется по сторонам, благо дорога широкая и места для маневров хватает. На перекрестке Иван вновь останавливается и отпивает из горла огненной жидкости. По голове будто бы ударяют молотом с резиновым набалдашником. Мир вокруг вертится, и Ваньке стоит больших усилий устоять на ватных ногах.

«Чем же ты его бодяжишь...», – мысли путаются, но организму в целом и душе в частности становится хорошо.

Поворот, финишная прямая. Расфокусированный взгляд Ваньки скользит то по забору детского сада, то по стене дома Андрея. Тени пляшут, путают очертания. В ушах гудит. Деревья по обе стороны дороги стоят по стойке смирно, ветра нет и в помине, но в глазах Ивана они уже ходят ходуном, качая стволами и хлопая ветвями. Он оставляет позади детский сад, подходит к мусорным бакам. Облокачивается рукой на один из них, пытаясь унять головокружение. В нос ударяет запах отходов, не слишком сильный, благодаря октябрьской свежести. Иван пытается собрать мысли в кучу и приходит к выводу, что нужно выпить еще. Он прислоняется к баку, тянется к крышке бутылки. В тот же момент бак встряхивает.

– Ах ты ж сука голодная, мало я тебя... – он пытается сообразить, сколько весит та облезлая кошка, раз так легко шатает вполне себе тяжелый контейнер с мусором. – Кыс-кыс-кыс.

Он перегибается через край, в нос ударяют еще более изощренные ароматы. Несет прелыми картофельными очистками, детскими загаженными подгузниками, сгнившими и заплесневевшими остатками еды. Перед глазами все плывет, но Иван видит, что темная масса отходов шевелится. Вдруг раздается бешеное «мяуууу», и прямо в руки парня из бака выпрыгивает та самая отдельная кошка. От неожиданности парень выпускает из пальцев бутылку и рефлекторно прижимает дурно пахнущее животное к груди.

– Че за нахер, киса? – только и успевает спросить он.

Бак вновь содрогается, из него летят ошметки мусора и полиэтиленовых пакетов. Кошка шипит и впивается Ваньке в грудь, проколов когтями тонкий заношенный свитер. Парень громко ругается и отбрасывает ее в пожухлую траву, сбоку от мусорки. Та приземляется на лапы и в два прыжка исчезает в темноте. Бак вздрагивает еще раз, слышится приглушенное рычание. То, что происходит дальше, Иван очень хочет списать на белую горячку.

На край бака из мусорного чрева выпрыгивает нечто. Размером с таксу, оно вцепляется всеми четырьмя лапами в борт и крутит бесформенной головой. Иван пятится, оступается, падает пятой точкой на асфальт улицы, чудом не повреждая копчик. Существо поворачивается к нему и рычит. Рык начинает постепенно переходить в дикий вой, который ножом режет барабанные перепонки. Ванька, борясь с головокружением и не сводя глаз с существа, ползет назад. Хочется заткнуть уши, прервать этот вой, но он понимает — где-то на границе инстинкта самосохранения – нельзя оставаться недвижимым, нужно бежать. Существо, не переставая выть, поворачивается к Ваньке и подбирается, готовясь к прыжку. Вдруг позади бака вновь слышится протяжное «мяуууу», и в тот же момент улицу окутывает тишина. Существо замирает, будто бы превратившись в статую. Иван успевает отползти еще немного, напрягает силы и встает во весь рост, слегка пошатываясь. Из-за угла бака, позабыв свои страхи и гордо подняв облезлый хвост, выходит все та же облезлая кошка. Видит Ивана, довольно мурлычет и семенит к нему.

– Уйди, – машет Ванька рукой. – Сгинь!

Кошка успевает преодолеть половину пути от бака до Ивана, когда существо вновь оживает. Оно воет и одним длинным прыжком настигает облезлое дворовое животное. Кошка шипит, но секунду спустя заходится в диком визге, который катится по улице, отражаясь от стен домов. Все заканчивается быстро. На асфальт брызжет кровь, кошка трепыхается и затихает, а существо быстрым, едва заметным движением, разрывает ее напополам. Вгрызается во внутренности жертвы, урча и подвывая. Затем поднимает морду и смотрит на человека. Из пасти существа свешиваются вниз кольца кошачьих кишок. В этот момент паника накрывает Ивана холодной волной, и он пускается наутек.

Коротко вибрирует телефон, чуть повернувшись на столе вокруг своей оси. Куприянов поднимает аппарат, глядит на уведомление. На дисплее маячит сообщение от Виктора - «Я подъехал, нужно поговорить». Сергей Сергеевич закрывает ноутбук и встает. Шагает к двери в спальню, из-под которой струится мягкий свет и слышится приглушенное бормотание телевизора. Он входит, смотрит на жену. Та лежит в большой кровати с открытой книгой в руках. Красивая, стройная, ухоженная женщина, готовящаяся вскоре отпраздновать свои полвека. Сергей Сергеевич супругу очень любит и уважает. Поженились они поздно, обоим уже было за тридцать, да и сам Куприянов не больно-то в ЗАГС и рвался. Его вполне устраивала размеренная жизнь холостяка, а женским вниманием он и так обделен не был. Но когда встретил в городе Риту — свои взгляды в корне пересмотрел. И пленила она его не только и столько красотой и обаянием. Это оказалась сильная женщина, под стать Куприянову. Она, сама того не понимая, постоянно бросала ему вызов, а отступать Сергей Сергеевич не привык.

– Не спишь, моя хорошая? – Куприянов присаживается на край кровати.

– Тебя ждала, – отвечает Рита. – Как дела на бирже?

Сергей Сергеевич смотрит в смеющиеся глаза супруги. Рита воспринимает все его дела с акциями как хобби, не более. Она не жадна до денег, хоть и любит достаток и комфорт, но лишь в той мере, которая перекрывает все ее немногочисленные потребности. Вилл, самолетов и золотых унитазов ей и даром не нужно.

– Все отлично, – Куприянов улыбается, его суровое лицо разглаживается. – Там Виктор снаружи. Я выйду на полчасика.

– Опять ваши мужские секреты? – спрашивает Рита.

– Да. Между нами мальчиками, – Сергей Сергеевич гладит ее по руке. – Ложись, не жди меня.

– Может и дождусь. Книжка интересная.

Взгляд Куприянова скользит по обложке. «Бойцовский клуб» Чака Паланика. Самое что ни на есть женское чтиво. Но он бы и не смог полюбить женщину типичную, зачитывающуюся однотипными любовными романами и смотрящей клонированные сериалы для домохозяек.

– Обычно говорят наоборот, но фильм лучше, – говорит Сергее Сергеевич.

– Да тебе просто читать лень, – улыбается в ответ Рита.

– Не лень, а некогда, – поднимает палец Куприянов. – А кино можно и на фоне включить.

– Иди уже, занятой, – говорит она.

Сергей Сергеевич нагибается и целует жену. Чувствует легкий прилив возбуждения.

– Все-таки дождись меня, – шепчет он.

*****

Дом у Куприянова добротный и просторный. Два этажа красного кирпича, гараж на три машины, просторный участок, засеянный зеленым круглый год газоном. Беседка, окруженная елями, которые давали тень в жаркую летнюю погоду. Огромная собачья будка, сделанная для Куприянова по специальному заказу. Высокий, глухой забор. Дом стоит на отшибе, но все же Куприянову спокойнее и уютнее без посторонних глаз. Всю территорию освещает несколько садовых фонарей. И все куплено и построено за честно заработанные. Свой теневой капитал Куприянов предпочитает тратить не здесь, потихоньку скупая недвижимость в городе. Не гадь там, где ешь — это его основополагающий принцип.

Сергей Сергеевич отворяет кованную калитку с затейливым орнаментом. На подъездной дорожке у ворот стоит старая «Тойота». Фары погашены, двигатель едва слышно работает на холостых оборотах.

– Витя! – зовет он.

В темноте салона вспыхивает и гаснет уголек сигареты. Мотор замолкает, водительская дверь открывается.

– Давай заходи, нечего за забором ошиваться, – говорит другу Куприянов.

Виктор бросает окурок под ноги, тушит мыском кроссовка. Закрывает дверь, ставит машину на сигнализацию и направляется к воротам.

– Мог бы и не запирать, – Куприянов кивком указывает на «Тойоту». – Кто ее здесь возьмет?

Виктор приближается и заглядывает другу в глаза.

– Привычка, сам знаешь.

Сергей Сергеевич знал. Роман с этим автомобилем продолжается у Виктора дольше, чем с любой из женщин, которые периодически появляются в его жизни. Куприянов представляет, что сделает его друг, если, вдруг, кто-то посмеет покуситься на эту старую машину. Представляет и непроизвольно содрогается.

– Мое предложение подарить тебе «Лексус» все еще в силе, - вырывается у Куприянова смешок.

– Согласен только на «Майбах», – Виктор улыбается, но глаза остаются неподвижны.

– Ага, раскати губу... Ну давай проходи. Выпьем.

Мужчины заходят на территорию, Сергей Сергеевич закрывает калитку. Из собачьей будки слышится глухое ворчание.

– Вулкан, свои! – говорит Куприянов.

Из будки, сонно рыча, выходит огромный сенбернар. Принюхивается и садится, уставившись на людей. Желтые глаза слезятся, их заволакивает едва заметная дымка. Пес уже стар, но густая шерсть лоснится и блестит, указывая на отличное питание и постоянный уход. Цепи на собаке нет. Куприянов не хочет мучить бедное животное, привязывая его к будке. Сенбернару дозволяется гулять по всей территории двора, хоть Ритой и наложено табу на присутствие Вулкана в доме. Она не разделяет любовь мужа к собакам, но старается относиться к этому с пониманием. Как две сильные независимые, но любящие друг друга личности, супруги Куприяновы умеют искать и находить компромиссы.

– Привет, Вулканище, – Виктор подходит к животному и треплет его за холку. – Хорошеешь с каждым днем, слюнявый.

Сенбернар коротко басовито гавкает и высовывает язык, с которого и в самом деле на траву текут струйки слюны. Потом разворачивается и не спеша, как и подобает почтенному старцу, шагает к будке. Махнув на прощание хвостом, пес скрывается в своем жилище.

– Витя! – окликает друга Куприянов. – Давай в беседку. Я сейчас.

Виктор поднимает руку в знак того, что слышит. Затем закуривает, наслаждаясь вечерней тишиной. Слышно как стрекочут сверчки за забором, а где-то ниже по улице проезжает машина. Виктор задирает голову, выдыхает сигаретный дым. С черного неба на него равнодушно смотрят далекие звезды, между которых пытается протиснуться почти полная луна, совершая свой неизменный путь от горизонта до горизонта. Мужчине нравится ночь. Ночью все кажется другим, на все можно взглянуть под другим углом. Все дневные проблемы отступают, прячутся вместе с солнцем. А вместе с проблемами отступают страхи, преследующие его после войны. Про это он не рассказывает никому, даже своему другу Куприянову. Ведь эти страхи – глубоко личное дело.

Он вставляет сигарету в рот, прикусывает фильтр зубами и идет к беседке. Прямоугольное строение занимает львиную долю участка. Двускатная зеленая крыша, вычурный орнамент на перилах. Всю длину беседки занимает стол, по бокам которого ютятся широкие скамьи. Перед беседкой же, на мощеной площадке, гордо возвышается его величество мангал, компанию которому составляет его сиятельство гриль, с виду очень и очень не дешевый. Куприянов любит пожарить мясо, причем в любое время года и практически в любую погоду.

Виктор поднимается по ступенькам и садится за стол. Пару минут спустя входная дверь открывается, и появляется хозяин, держа в одной руке бутылку, а в другой большую тарелку. Куприянов входит в беседку, ставит угощение на стол перед Виктором. В бутылке оказывается неплохой шотландский виски, а на тарелке толстым слоем разложена разномастная нарезка: колбаса, сыр, мясо.

– Фрукты не предлагаю, не вегетарианское у меня сегодня настроение, – говорит Сергей Сергеевич.

Он подходит к деревянному шкафчику в углу беседки и достает оттуда два толстостенных бокала. Возвращается к столу. Виктор в одно движение открывает бутылку и плескает обоим, что называется, на два пальца.

– Все хорошо, Витя?

Куприянов поднимает свой бокал и пристальна смотрит на друга. Тот поднимает свой, опрокидывает в рот, шумно выдыхает.

– Если ты про сегодня, то все отлично, – отвечает Виктор. – А в общем — не очень.

– Ты о чем сейчас?

Виктор, не дожидаясь друга, наливает себе вторую, выпивает. Закуска на тарелке так и остается не тронутая. Он молчит, докуривает сигарету, не отводя взгляд от Куприянова. В будке коротко гавкает во сне Вулкан. Сергей Сергеевич одним глотком уничтожает свою порцию и ставит бокал на стол, ожидая ответа.

– Устал я, Сергеич, – Виктор прикуривает следующую сигарету от предыдущей. – На пенсию хочу.

Куприянов молчит. Он прекрасно понимает, что просто так его верный друг и соратник на покой не попросится. Видно годы все же берут свое. И все, что за эти годы случилось. Виктор никогда не рассказывал о войне, никогда не обсуждал детали работы, которую выполнял для Сергея Сергеевича. Он держал все в себе, и, судя по всему, чаша терпения его начала переполняться.

– Я могу помочь, Витя? – спрашивает Куприянов.

– Да нет, – отвечает Виктор. – Помогать не надо. Только не мешай. Ты же знаешь, я — могила.

Куприянова начинает трясти. Он наливает виски в оба бокала, выпивает свою порцию. Смотрит на друга покрасневшими глазами. Намеки он ловит на лету, и теперь его до глубины души пробирает то чувство, к которому он далеко не склонен. А именно — обида. Как лучший друг может про него так думать? Виктор же спокойно докуривает сигарету, стряхивая пепел на пол беседки.

– Ты сейчас серьезно, Витя? – спрашивает Куприянов.

– По поводу пенсии, или по поводу всего остального?

Сергей Сергеевич бьет по столешнице кулаком. Посуда жалобно звенит.

– Ты за кого меня держишь? – сквозь сжатые зубы шипит он.

– Я реалист, Сергеич, – Виктор разливает по бокалам остатки напитка. – Мы всю жизнь бок о бок, я знаю то, что никому знать не положено. Это же бизнес, как говорится, ничего личного. А из такого бизнеса выходят только вперед ногами.

– Ты можешь выходить хоть на пенсию, хоть на хер, хоть в жопу! – Куприянов свирепеет на глазах. – Но чтобы я больше этого бреда не слышал! Тебе тут что — Коза Ностра? Мафия, сука, твою мать?!

Виктор снова закуривает, пару раз затягивается.

– Не хотел обидеть, Сергеич. Но и ты меня пойми.

Куприянов кладет руки на стол, наклоняет голову, пальцы зарываются в густую шевелюру. За все эти годы они в Виктором провернули немало грязных дел, многих людей пришлось заставить замолчать, а некоторые из них просто исчезли без следа. Причем сам Куприянов всегда был в восторге от методов Виктора. Не оставалось ни следа, ни зацепки. Что особенно важно, учитывая то, что на дворе стояли уже не лихие девяностые, и полиция худо-бедно свой хлеб отрабатывала. Но над головами друзей за это время не пронеслось ни тучки, не было вопросов, допросов и вызовов к следователю. Но если его друг хочет на покой, то Сергей Сергеевич не собирается его задерживать. Денег они уже и так заработали на всю оставшуюся жизнь. А если и всплывут в будущем дешевые шантажисты вроде четы Сидяевых, то Куприянов найдет человека, способного заткнуть им рты.

– Денег тебе хватит? – на всякий случай интересуется Сергей Сергеевич.

– Вполне, – отвечает Виктор. – И мне, и детям, и внукам.

– Которых нет, – говорит Куприянов.

– В этом мы с тобой похожи, – отвечает Виктор. – Но ты женился хотя бы. Может и я женюсь. Поживу последние годы непривычной мне жизнью.

– Подожди, – говорит Куприянов и встает из-за стола.

Он возвращается в дом, идет на кухню, достает из бара вторую бутылку. Голова его ясна, а вот ситуация все же выбивает из колеи. Нужно выпить еще. За спиной Куприянов слышит тихие, крадущиеся шаги, на кухне зажигается свет.

– Все нормально? – спрашивает вошедшая Рита.

– Все хорошо, – Куприянов оборачивается, смотрит на жену.

– Я пойду спать, – она подходит и целует его в щеку. – Не увлекайтесь. – кивок на бутылку.

– Не будем, – обещает Куприянов.

Рита выходит из кухни, быстро, плавно, словно бы растворившись в воздухе. Остается лишь тонкий запах ее духов да горячий след губ на щеке. Сергей Сергеевич думает, а как бы все сложилось, если бы он хотели детей? Раскрасили бы этот дом детский топот, лепет и смех? А ведь у них было на это время, и Рита намекала неоднократно. Но когда Куприянов выразил свою жесткую, незыблемую позицию, жена сдалась. Она много раз прокручивала в голове мысль о разводе, жизнь без детей казалась пресной, женское начало и материнский инстинкт брали свое. Но все осталось как осталось. И теперь они просто идут по жизни бок о бок, любят друг друга и разговоров про детей больше не заводят.

Куприянов вздыхает, смотрит на бутылку, зажатую в ладони, и выходит на улицу. Виктор все так же сидит в беседке и курит уже неизвестно какую по счету сигарету. Ветер, до того колышущий разлапистые ветви елей, затих, недвижимый воздух дышит зябкой октябрьской ночью. Сергей Сергеевич поднимается в беседку, ставит виски перед другом.

– Ну давай, – говорит он, – за пенсию твою, что ли, выпьем.

*****

Изба внутри не то чтобы очень просторная, но лично Алексею места хватает. Центр одной единственной комнаты занимает большая буржуйка. Старая железная печка является насущной необходимостью даже в цифровой и продвинутый двадцать первый век. Центральное отопление в лес едва ли когда-нибудь проведут, а слабенького генератора едва-едва хватает на мелкие бытовые нужды, поэтому разномастные обогреватели здесь не в чести, а топится помещение по старинке. Надо отдать буржуйке должное – избу она прогревает хорошо и быстро, но топить приходится постоянно, потому что остывает она еще быстрее. За печкой вдоль одной из стен высится поленница березовых и осиновых дров, а за домом, под большим навесом, есть еще одна, в три раза больше.

Окно в избе одно, на той же стене где и дверь. Когда ставни открыты, оно пропускает внутрь помещения достаточно солнечного света, но сейчас мрак разгоняет лишь одинокая лампочка под низким потолком. Окно закрыто наглухо, да и на дворе уже пару часов стоит ночь.

Алексей черпает ложкой тушенку из железной банки. Ужин сегодня у него спартанский. Готовить что либо нет сил, ни моральных, ни физических. Он доедает консервы и тихонько ставит пустую жестянку на стол. Перестает жевать, прислушивается. Снаружи доносится тихий шум листвы да мерный гул генератора. Это немного успокаивает расшатанные за последнее время нервы, ведь самое страшное что можно услышать в лесу — это полная тишина. Алексей откидывается на спинку старого стула, та жалобно и протяжно скрипит. Взгляд мужчины скользит по столу, на котором нет ничего лишнего. Лишь электрическая плитка да закрытый ноутбук. Сбоку на полу стоит ружье, прислоняясь вороненым дулом к углу стола. Оружие дает лишь иллюзию безопасности, но это лучше, чем ничего. Алексей хлопает себя по карманам. Вожделенных сигарет там нет, ведь он бросил курить двадцать пять лет назад. Сейчас бы, наверное, снова начал, но вряд ли ему предоставится такая возможность.

Он думает о долгих и долгих годах, которые провел в этой избе. Профессия лесника себя давно изжила, пятнадцать лет назад государство утвердило новый лесной кодекс, всех лесников уволили, а их обязанности возложили на участковых лесничих. Наверное, для державы так было просто дешевле. А вот в Новокаменке реликтовая специальность сохранилась, сельсовет ежегодно выделяет пусть небольшие, но деньги, благодаря которым Алексей все еще остается на своем посту. И только он знает, что не уйдет бы отсюда даже при полном отсутствии финансирования, ведь в его обязанности входит не только наблюдение за пожарной безопасностью леса, проверка документов на охоту и руководство лесопосадочными работами. Он — наблюдатель. Тот, кто может помочь спастись сотням ничего не подозревающих людей. И до недавнего времени он просто жил и работал, надеясь вскорости найти себе замену и передать все те знания, в которые сам Алексей не очень-то и верит. Но он верит своим глазам и ушам. И то что он увидел сегодня утром нельзя объяснить чем-то простым и логичным.

Лампочка под потолком мигает и гаснет, погрузив помещение в темноту. Гул генератора обрывается, ветер стихает, в ушах Алексея звенит от полной тишины, в которой он даже не слышит собственного дыхания. Лесник хватает ружье, притягивает к себе. Он твердо решает дождаться утра и попытаться добраться до села. Старик собирается рассказать людям правду. Пусть они осмеют его, пусть упрячут в психушку, но у них хотя бы появится шанс. Иначе отсюда не выберется никто. Ведь, насколько Алексей знает, то что недавно пробудилось не привыкло отпускать своих жертв.

«Черт, как же темно, мать вашу так!» – думает Андрей и косится в большое окно.

В этой комнате шторы открыты, но свет уличного фонаря все равно в гостиную не проникает. Андрей подходит ближе и смотрит на улицу. Глаза выхватывают очертания дороги и деревьев. Ночь ясная, звездная, да и луна уже выползла на свою вахту. Но в квартире — как в пещере. Андрей еще раз тычет зарядником в розетку, на этот раз успешно, но ничего не происходит. Смартфон не работает. Сумароков проходит вдоль стены и щелкает выключателем. И еще пару раз для приличия. Электричества нет.

«Да и хрен с ним, утром заряжу».

С этими мыслями Андрей идет на кухню, выпивает воды и возвращается в кровать. Простынь под ним влажная и холодная от пота. Он сидит на кровати, пытаясь вспомнить свой странный сон. Тот же быстро таял, как дым, смешивая факты и образы. Единственное что припоминается Андрею — это полная тишина, наподобие той, что царит сейчас в квартире. Не гудит на кухне старенький холодильник, не тикают настенные часы. Тоже, наверное, батарейка села. За окном не ездят машины и не ходят люди. Поселок крепко спит. Андрей думает, что неплохо было тоже еще поспать, падает на подушку и закрывает глаза. Но сон не идет. Сумароков снова вспоминает мать, но при этом старается выкинуть из головы мысли о похоронах. Думает о том, какая она была при жизни. О том, как эта самая жизнь порой несправедлива. И не только к нему и матери, но и повсеместно.

В дверь стучат. Тихо, еле слышно. Андрей прислушивается — не кажется ли? Нет, стук повторяется, уже чуть более уверенный. И какой-то быстрый, нервный. Андрей встает и направляется в прихожую. Глаза уже привыкли к темноте, и он отчетливо различает предметы обстановки, успешно достигая места назначения ни обо что не навернувшись.

Андрей поворачивает замок и открывает дверь. За порогом стоит человек, практически полностью растворяясь в кромешной тьме подъезда.

– Извините, пожалуйста, извините меня, – говорит человек приятным женским голосом. – Я ваша соседка. Знаете, свет отключили, а мой сын... Он боится темноты. Проснулся и плачет, успокоить не могу. У вас не найдется какой-нибудь свечки, а то у нас дома даже спичек нет.

– Сейчас поищем, – отвечает Андрей. Голос собеседницы ему определенно нравится. – Вы зайдите, я сейчас.

Не дожидаясь ответа, он разворачивается и шагает на кухню. Его покойная мать, женщина старой закалки, всегда держала дома запас свечей. Эта привычка закрепилась за ней еще с тех пор, когда свет отключали с периодичностью раз в неделю, а то и чаще. Андрей роется в памяти и выдвигает один из ящиков старого кухонного гарнитура. Не ошибается. Пальцы быстро находят холодный, гладкий парафин. Он выуживает две свечи, ищет спички. Они лежат тут же, на столике возле газовой плиты – достаточно старой, чтобы в ней отсутствовала функция электророзжига.

Минуту спустя на кухне уже пляшут два маленьких огонька, отражаясь от оконного стекла. Торжественно держа в каждой руке по свечке, Андрей возвращается в прихожую. Его ночная гостья стоит здесь, прикрыв за собой входную дверь. Молодая, невысокого роста женщина. Темные волнистые волосы, длиной чуть ниже плеча, взлохмачены, в заспанных глазах читается смятение. Наспех запахнутый халат не скрывает тонкой красивой шеи, которую украшает золотая цепочка.

– Вот, пожалуйста, – Андрей протягивает ей свечи.

Ответа он не получает и только сейчас начинает понимать, что стоит перед незнакомкой в одних трусах. Та же, в свою очередь, разглядывает его с ног до головы. Андрей кашляет, и женщина поднимает взгляд. Она смущенно улыбается, отчего на ее щеках появляются симпатичные ямочки.

– Ах, да, – женщина берет предложенные свечи. – Спасибо большое.

– Андрей, – улыбается в ответ Сумароков.

– Ирина, – говорит она. – Очень приятно. Ну, я, пожалуй, пойду. Еще раз спасибо.

Женщина берет свечи в одну руку, открывает дверь и выходит за порог. Андрей стоит на месте, провожая ее взглядом. Халат, перехваченный поясом, подчеркивает ладную фигуру гостьи. Сумароков пытается сглотнуть, но в горле пересохло. То ли от выпитого накануне, то ли от такого ночного явления. Соседка, между тем, уже скрылась из вида, лишь пляшет на стенах подъезда неровный свет свечей.

– Ирина, подождите! – словно очнувшись, каркает Андрей.

Он чуть ли не бегом возвращается в кухню и хватает коробок спичек. Потом выходит за дверь и протягивает его женщине.

– Вам это пригодится, – говорит он.

– В третий раз спасибо, – лучезарная улыбка не покидает лица соседки. – А то темнота какая. И телефон, как назло, сел. Там хоть фонарик есть.

Андрея что-то колет, какая-то неясная тревога. Но, не успев как следует сформироваться в мысль, она рассыпается, исчезает.

– Может загляните днем? – Сумароков пытается включить все возможное обаяние, на которое способен мужчина в трусах. – Чай, кофе, разговоры ни о чем.

– Почему бы и нет? – она по-лисьи щурится. – Увидимся днем. Спокойной ночи, Андрей.

Женщина скрывается за своей дверью, щелкает замок, отсекая ее от остального мира. А Сумароков все так же стоит и глупо улыбается. Простоял бы, наверное, долго, вот так — в полной темноте. Но холодный бетон под ногами быстро возвращает его к реальности.

– Спокойной ночи, Ирина, – бормочет Андрей в пустоту и возвращается в квартиру.

*****

Этот сон — полная противоположность предыдущему. Сходство заключается лишь в том, что Андрей снова становится восьмилетним мальчуганом. Он бегает по двору, пиная мяч и гоняя уличных кошек, а на скамейке под ветвистой черемухой сидит его мать. Еще молодая и ослепительно красивая. Не знающая тогда о том, что где-то внутри нее уже, возможно, зреет страшная болезнь. Она, улыбаясь, наблюдает за проделками сына и щурит глаза, когда сквозь колышущиеся ветви дерева ей в лицо попадает луч солнечного света.

Андрей загоняет мяч в клумбу с тюльпанами, подбегает к матери и взбирается ногами не скамейку. Она со смехом обнимает его, но тут же притворно злится.

– Все ноги в песке, а ты на лавку запрыгнул!

От ее напускного гнева Андрей хохочет, извиваясь и дергаясь в руках матери. Она отпускает его, мальчик подпрыгивает. Детские пальцы смыкаются на ветке черемухи, тело дергается вверх, ноги находят опору. Андрей карабкается выше, усаживается поудобнее и начинает срывать и уплетать грозди красных ягод.

– Будешь, мам? – машет он гроздью.

– Нет, не хочу, – теперь в глазах женщины появляется неподдельная озабоченность. – Аккуратнее, не свались.

– Не, – беззаботно отвечает Андрей. – Я – человек-паук.

– Смотри у меня, человек-паук, – мать грозит ему пальцем. – Грохнешься, и я тебе еще добавлю!

Андрей вновь хохочет, чуть не подавившись косточкой черемухи. Смотрит сквозь ветви на свою улицу, на соседний дом, на огороды и палисадники. На соседку бабу Нину – она вывешивает сушиться постиранные вещи. На рыжую, в белых пятнах кошку, за которой он гонялся десять минут назад. На свой мяч и несколько поломанных тюльпанов. Привычная, уютная картина позднего лета. И хотя август уже клонится к закату, а впереди маячит школа, Андрею лето кажется бесконечным. Как и всем детям его возраста.

– Я пойду домой, сынок, – женщина поднимается. – Далеко не уходи. И не допоздна.

– Хорошо, мам, – откликается сверху мальчик. – Я в садик пойду.

Он ловко слезает с дерева, провожает мать взглядом, пока та не скрывается в подъезде. Сплевывает последнюю косточку черемухи, во рту вяжет от съеденных ягод. Андрей подбегает к мячу, поднимает его из клумбы, затем бежит прочь со двора. Энергия бьет из него ключом, кажется он просто-напросто неспособен перейти на шаг. Легкие вдыхают теплый воздух, тут же с шумом выпуская его обратно. Ноги отбивают ритм по асфальту. Андрей пулей огибает дом, и навстречу ему распахивается панорама проезжей части, за которой высится забор детского сада. Ворота открыты; значит еще не все родители забрали своих чад, хоть стрелка дешевых китайских часов на руке Андрея уже давно перевалила за семь вечера.

Мальчик пролетает в створ ворот, сворачивает направо, к яблоням. Дыхание все же сбивается, и он останавливается в тени деревьев, положив мяч на траву и пытаясь отдышаться. Вокруг сладко пахнет опавшими, чуть подгнившими яблоками. Андрей поднимает одно с земли, осматривает. Целое и даже не червивое. Он дышит на яблоко, вытирает о футболку и вгрызается в спелый плод. Сладко-кислый сок брызжет на язык, и мальчик прикрывает глаза от удовольствия. Прожевывает, выбрасывает надкушенное яблоко. Ему хорошо. Вкусно, тепло. И тихо. Очень тихо.

Андрей замирает, не открывая глаз, прислушивается. Ничего не слышит, будто бы уши забиты ватой. Не шумят яблони, не поют птицы, не слышно даже привычного для деревни далекого лая собак. Мальчик поднимает веки и озирается. Вокруг сгущаются сумерки, солнце уже скрылось из вида. Яркий день почти моментально сменяется сгущающейся ночью. Андрей не возьмет в толк, как такое возможно. Мог ли он заснуть стоя? Он сильно в этом сомневается. Но в любом случае нужно возвращаться домой, иначе он получит нагоняй от мамы.

Он подбирает мяч и бежит в сторону ворот, разрезая грудью густую, почти осязаемую тишину. Ворота уже закрыты, что не странно. Странно то, что замок на них висит снаружи. Ведь на территории всегда работают сторожа и закрываются они изнутри. И теперь у Андрея появляется чувство, что его просто заперли здесь. Но какой в это смысл, если забор, что называется, нарисованный, в два роста мальчика. Перелезть его не составит никакого труда.

Мальчик сдвигается влево от ворот, хватается пальцами за сетку забора и лезет наверх. Носки кроссовок легко входит в широкие ячейки рабицы, давая нужную опору. Андрей перехватывается рукой выше, затем второй. Еще одно движение. Ладони уже вот-вот должны нащупать верхнюю перекладину, но сетка не кончается. Мальчик поднимает голову и видит, что забор уходит ввысь насколько хватает глаз и теряется в ночной тьме. Андрей смотрит по сторонам. Везде лишь металлическая сетка, высотой с небо. Исчезли даже ворота, забор стал сплошной стеной.

Пальцы разжимаются, и мальчик спрыгивает на землю. Поворачивается, прислоняется к сетке спиной. Та не пружинит, натянутая словно струна. Становится совсем темно, лишь за территорией горит одинокий уличный фонарь. Он освещает спину Андрея, отбрасывая прямо перед ним слабую тень. А дальше впереди — лишь яблони, тонущие в ночи и здание детского сада. Да еще заросший, неухоженный лесок позади. Лесок, посреди которого притаился старый черный сарай.

Кто-то словно бы включает звук. Воет ветер, шумит листва, стучат о землю осыпающиеся яблоки. Лоб Андрея покрывается испариной, он облизывает сухие губы сухим же языком. Здесь творится какая-то чертовщина, и ему срочно нужно выбираться отсюда. Мальчик бежит вдоль забора, оставляя позади разбушевавшиеся на ветру деревья. Врывается на детскую площадку, видит в темноте силуэт обшитой железными листами ракеты, с маленьким окошком в верхней части. Пролезает внутрь через узкий вход, нащупывает в кромешной тьме лестницу. Взбирается на верхнюю площадку и садится, переводя дыхание. Сбежать не получилось, но, по крайней мере, он спрятался. Не от чего-то конкретного, так — на всякий случай. Страха нет, лишь волнение охватывает разум Андрея. Детский мозг легко переваривает все странности: и уходящий в никуда забор и наступившую за пару минут ночь.

Ветер усиливается, и мальчик слышит, как беснуются деревья в саду. Трещат ветки, но их ломает не ветер. Что-то идет, продираясь сквозь яблони как сквозь мелкие кусты. Что-то большое. Андрей хватается пальцами за край смотрового окошка и выглядывает наружу. Оно стоит на детской площадке, огромное и черное. Озирается, водя бесформенной головой. Принюхивается.

Андрей подается назад, чтобы на лицо не попадал свет далекого уличного фонаря, приседает и затихает. Снаружи слышатся тяжелые шаги, все ближе и ближе. Вечерняя прохлада сменяется душным смрадом, у мальчика перехватывает дыхание. От утробного рокота существа стенки ракеты вибрируют. Оно знает, что внутри кто-то есть.

Ракета содрогается, и теперь мальчик пугается не на шутку. Существо доберется до него, дело лишь во времени. Андрей поднимает руку, подносит к глазам, чтобы был виден циферблат часов. Половина восьмого. Дешевая китайская поделка сломалась, стрелки замерли. Ведь уже ночь, и Андрею определенно пора домой. Мама будет волноваться.

Металл ракеты снова дрожит, низко гудит. Нужно убираться отсюда, но куда и, самое главное, как — мальчик не представляет. Вдруг все затихает. Ракета перестает трястись, вой ветра обрывается. Смрад отступает, сменившись свежестью. Андрей вдыхает полной грудью.

– Дрюня! – слышится знакомый голос снаружи.

– Ванька! – кричит Андрей, высовывая голову в окно.

Его друг стоит перед ракетой, чуть освещаемый светом фонаря. Смотрит вверх и улыбается.

– Один тут играешь, а меня не позвал!

– Беги отсюда! – Андрей машет рукой в сторону забора, который опять стал нормальных размеров. – Я за тобой.

Не дожидаясь ответа, Андрей поспешно спускается по железным скобам вниз и вылезает из ракеты. Ванька все так же стоит посреди площадки и улыбается.

– Ну ты трус, – говорит он другу. – Батю моего испугался?

– Его здесь нет, там замок на воротах, снаружи, – Андрей хватает Ваньку за плечи. – Тут чудище какое-то. Бежим!

Улыбка Ваньки меркнет. Он оборачивается и смотрит на тонущий в темноте яблоневый сад.

– Бежим, – только и говорит он.

Мальчишки в несколько шагов подскакивают к забору. Андрей вцепляется в сетку как в спасательный круг, лезет наверх. Мигает и гаснет уличный фонарь, вокруг воцаряется тьма.

– Ванька! Ах ты ж паскудник! – грохочет голос в ночи. – Я сколько раз тебе говорил не лазать сюда по вечерам?! А где дружок твой?

Андрей спрыгивает с перекладины на землю по ту сторону забора, спотыкается, падает. Поворачивается на спину, видит друга, который сидит наверху, оседлав забор.

– Зацепился, блин! – кричит Ванька, дергая ногой. – Беги, Андрюх, а то батя злой!

– Это не он!

Андрей осекается.

– Щас я тебе уши-то надеру!

Голос оглушает, грозя порвать барабанные перепонки. Воздух вновь наполняется смрадом. Ванька, продолжая безуспешно дергать ногой, оборачивается. И начинает пронзительно кричать. Из темноты выныривает что-то, отдаленно напоминающее руку — огромную, сухую и сморщенную. Рука тянется к Ваньке, обхватывает его, огромные когти смыкаются, протыкая мальчика в нескольких местах. Кровь льется на перекладину, на сетку, течет вниз. Ванька захлебывается криком, тело его обмякает. Андрей ползет назад, отталкиваясь руками и ногами и не сводя взгляд с друга. Еще секунда — и тело Ваньку сдергивают с забора прямо во тьму. Слышится хруст, потом что-то хлюпает, словно голодный человек, уплетающий суп. Андрей вскакивает на ноги и бежит, кроссовки предательски скользят по ночной росе. Выскакивает на проезжую часть. Улица пуста, фонари погасли, а в его доме не светится ни одно из окон. Сзади раздается грохот и звон падающего забора. Оно идет за Андреем.

– Ванька! – мальчик бежит, рыдая и задыхаясь. – Ванька!

Он чувствует прикосновение в последний момент. Смрад становится нестерпимым, врываясь в легкие и окончательно сбивая дыхание. Что-то сжимает все тело от шеи до ног. Подошвы теряют опору, кроссовки пляшут в воздухе. Трещат ребра, а глаза заволакивает красной дымкой. Последнее, что Андрей чувствует, кроме боли, - это могильный холод.

Он обходит избу и проверяет дизельный генератор, спрятавшийся под навесом. Тот работает исправно, тарахтя мотором. Солярки еще полбочки, так что ехать в поселок в ближайшие дни нет никакой нужды. Хотя, наверное впервые за много лет, старик хочет убраться отсюда. И желательно как можно дальше. Он далеко не пуглив и не суеверен, но также он не глух и не слеп. И, судя по всему, здесь в скором времени может стать очень неуютно. С этими мыслями старик отходит от генератора и направляется к пчелиным ульям.

Здесь его ждет полное разочарование. Пчелы, еще вчера бывшие на месте, улетели. Все до единой. Вот только почему? Может они оказались умнее своего хозяина и предпочли спасаться бегством? Старик переходит от улья к улью, но везде пусто. Он не любит мед, все идет в поселок на продажу, но сами пчелы его успокаивают. Одинокий человек на излете лет он искренне любит этих маленьких ярких трудяг. А теперь они покинули его. Они боялись. И старик тоже боится.

Он отходит от последнего осмотренного улья и поворачивается к колодцу, от которого его отделяет едва ли два десятка шагов. Чуть дрожащими руками снимает с плеча ружье, взводит оба курка, ладонь нежно обхватывает цевье. Старик медленно двигается вперед, держа оружие наготове.

Колодец накрыт толстой деревянной крышкой. С одной стороны крышки петли, а с противоположной — огромный навесной замок. Ржавая цепь с пустым ведром на конце намотана на ворот. Старик аккуратно опускает ружье не землю, достает из кармана ключ и вставляет в замочную скважину. Открывает замок, снимает его и тянет вверх крышку. Из колодца дышит холодом и сыростью. Но и только. Того запаха, который присутствовал вчера вечером, нет и в помине. Старик облегченно вздыхает. Солярки у него много, а вот вода в доме закончилась. И накануне набрать ее не получилось.

Он толкает крышку, и та со стуком откидывается назад на петлях. Старик прислушивается, вглядываясь в черную шахту колодца. Тишина. Даже как-то слишком тихо. Горло саднит, хочется пить. Морщинистые пальцы старика берутся за ручку ворота, крутят ее. Цепь, играя и гремя, начинает разматываться, ведро срывается вниз в зияющую пустоту. Слышится глухой далекий всплеск, звенья цепи вытягиваются в струну. Старик ждет, когда ведро утонет и наполнится до краев.

Он замирает. Вокруг воцаряется тишина. Какая-то неестественная, искусственная. Замирают деревья, не слышно птичьих голосов. Старик едва слышит собственное учащенное дыхание. Лес погружается в полное безмолвие, а ведь даже на погосте никогда не бывает так тихо.

Ручка ворота дергается, вырываясь из ослабевших рук, бьет старика по пальцам. Цепь лязгает и обрывается, исчезая во тьме колодца. И тут же появляется запах — гниль, тлен и плесень. Старик отшатывается, делает два шага назад, спотыкается и падает. Одна из ладоней сжимается на ружье. Что-то скребется по стенам колодца, раздается вой, от которого кровь стынет, а сердце срывается в галоп. Разум заволакивает дымкой. Чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, старик громко кричит. Этот крик приводит его в чувство, он поднимает ружье, вскакивает на ноги и палит дуплетом поверх крышки колодца. Запах гнили сменяется запахом пороха. Старик бежит к избе, проклиная себя на чем свет стоит за напрасную трату патронов. Вой прекращается в тот момент, когда старик захлопывает за собой дверь и накидывает толстый засов. То что прячется в колодце — что бы это ни было — вероятно выбирается наружу. Алексей упирается спиной в дверь, крестится и принимается лихорадочно перезаряжать ружье.

*****

Андрей выходит из пивной и останавливается, любуясь ярким осенним закатом. Молодого человека пошатывает и он то и дело переступает с ноги на ногу. На душе гадко, но не настолько как вчера, или сегодня утром. Грусть уходит на задний план, остается лишь звенящее безразличие. Сейчас Андрей благодарен Ваньке, своему старому другу, с которым давно разорвал все связи. Тот оказался мастер выпить и потрепать языком, но в то же время он умел слушать. И не просто слушать, а при этом еще и слышать. И даже смог подобрать правильные слова, сказать их в нужный момент простым, без прикрас, языком деревенщины.

Хлопает дверь, и на улице появляется Иван, держа в каждой руке по полторашке пива.

– Дрюнь, я тут на дорожку взял, – говорит он. – Не мало? А то мож еще надо?

– Мне, наверное, хватит, – невнятно отвечает Андрей. – До дома бы дойти.

Ванька вручает ему одну бутылку и делает глоток из другой.

– Дойдем, не бзди, – он хлопает друга по плечу. – Ты когда обратно в город?

– Как только просплюсь, – отвечает Андрей. – Думаю дня через два.

Он срывает крышку с полторашки, выпивает. Голова, и без того шальная, кружится еще сильнее. Мимо проезжают редкие машины, проходят люди. Некоторые из них смотрят в сторону Андрея. Но в их взглядах нет обычного укора, с каким глядят на сильно пьяного человека. Лишь сочувствие. Многие знали его мать, многие знают его самого, хоть Андрей уже почти никого и не помнит. Это дар и проклятие маленьких поселков, сел и деревень — про тебя знают все и вся.

Друзья шагают по дороге. Андрей молчит, молчит и Ванька, что для него не свойственно. Сумароков понимает, что его друг пережил такое же горе, как и он сам. И пережил вдвойне. Когда его жена и дочь пропали, исчезли, не оставив никаких контактов. Теперь для Ваньки они все равно что мертвы, он уже оплакал их и смирился с потерей, в глубине души надеясь, что его родные нашли где-то свое счастье.

– А ты не думал еще раз жениться? – неожиданно спрашивает Андрей.

– Нахрена? Мне так-то и одному не кисло, – говорит Иван. – Да и кому я нужен?

– Женщин много. Кому-то да нужен.

– Философ, блин, – вздыхает Ванька. – Только дырявая твоя философия, Сумароков. Сам же в разводе.

– Я на себе крест не ставил, – говорит Андрей.

– И я тоже, – Ванька отпивает из бутылки и звучно рыгает. – Но мне сейчас о бате позаботиться надо. Сдает старик. Бухает по-черному.

– Да ладно, – улыбается Андрей. – Хочешь подать ему пример своей трезвостью?

– Пошел ты! – беззлобно огрызается Иван. – Ты просто его не видел. Крыша едет у бати.

– Она у всех едет. В психушке только те, кто спалился.

Ванька кивает. Дальше они идут молча, думая каждый о своем. Минуют площадь, школу, детский сад. Останавливаются на перекрестке, допивая уже начавшееся выдыхаться пиво. Вечер по-осеннему прохладный, легкий ветерок забирается под одежду, щекочет кожу.

– Может зайдешь? – спрашивает Ванька. – Бати уже дома нет, на работу ушел.

– Нет, Вань, – отвечает Андрей. – Мне сейчас нужно поспать. Неделька что-то не задалась.

– Шуткуешь? – пьяно улыбается Иван. – Это хорошо. Ну ладно, бывай. Заглядывай до отъезда.

– Обязательно. Но только на чай.

Андрей думает о только что данном обещании. Мысли путаются, и он не может сейчас со стопроцентной уверенностью сказать, искренне ли говорит. Или это простая дежурная вежливость. Да и какой во всем этом смысл? Через два дня он уедет отсюда, спрячется подальше от воспоминаний в каменных джунглях большого города. Возможно, продаст квартиру матери. И может случится так, что Ваньку он больше не увидит, и вряд ли тот будет сильно по нему скучать. Их жизненные пути разошлись давным-давно, а то что происходит сегодня — завтра уже не будет иметь никакого значения.

Ванька смотрит на старого друга, пошатываясь и глупо улыбаясь.

– Я зайду, Вань, – на этот раз уверенней говорит Андрей. – Завтра. Давай, много не пей.

Друзья жмут руки и расходятся в разные стороны. Солнце, мигнув на прощанье ярким краем, скрывается за горизонтом.

*****

Во сне Андрей снова становится восьмилетним мальчишкой, который заблудился в лесу. Высокие деревья смыкают густые кроны над головой, едва пропуская солнечный свет. Трава мягко пружинит под кроссовками, пока мальчик шагает сквозь чащу. Андрей не до конца понимает куда идти и что делать в сложившейся ситуации, но ни страха, ни волнения не испытывает. Он лишь пытается вспомнить, как здесь оказался. Играл? Собирал грибы? Да, в принципе, это не так уж и важно. В лесу царят прохлада, свежесть и какой-то, почти домашний, уют. Но все же чего-то не хватает.

Мальчик подходит к одному дереву и кладет ладонь на ствол. Кора жесткая и шершавая. Андрей гладит дерево, прислушивается. Ничего. Лес молчит. Вот это уже странно. Ведь в лесу никогда не бывает тихо, шумят деревья, щебечут птицы. Здесь же царит полная тишина. Мальчику сразу же перестает нравиться окружающая обстановка. Теперь он хочет лишь побыстрее выбраться отсюда. Андрей шагает дальше, всеми силами удерживаясь от того, чтобы не сорваться на бег. Деревья, вдруг, становятся все одинаковыми, неотличимыми друг от друга. Листва их делается гуще, и у земли воцаряется тревожный полумрак.

Андрей ускоряет шаг, еще и еще. Бежит. Стволы мелькают с обеих сторон, сливаясь в сплошную стену. Мальчику начинает казаться, что он мчится по коридору, и, как обычно бывает во снах, коридору не видно конца. Андрей ускоряется, захлебываясь воздухом. Ноги путаются, сбиваются с ритма, и он падает лицом в траву, едва успев выставить перед собой руки. Андрей лежит, а сердце колотится что есть сил, грозясь выскочить из груди. Немного отдышавшись, мальчик поднимает голову и оглядывается. Нет никакого коридора, вокруг лишь самый обычный лес и самые заурядные деревья. А чуть дальше Андрей видит яркий солнечный свет. Впереди опушка. Ему нужно туда.

Мальчик встает и идет дальше. Мрак расступается, деревья остаются позади, а перед Андреем раскидывается залитая солнцем поляна. Посреди поляны стоит старый деревянный дом с огородом и колодцем. На крыльце, прямо на ступенях, сидит человек. Он замечает Андрея и призывно машет рукой. Мальчик мешкается. Мама учила его не разговаривать с незнакомцами, но этот не вызывает никакой тревоги. Черты лица его размыты, но оно не пугает. Даже наоборот — манит к себе, излучая доброту и мудрость. Не до конца отдавая себе отчет о своих действиях, Андрей подходит к человеку. Но даже с расстояния вытянутой руки не может различить его лица.

– Что с тобой, малец? – звучит посреди тишины звонкий голос незнакомца. – Здесь не место для детских забав.

– Я заблудился, – отвечает Андрей, еще раз пытаясь вспомнить, как оказался в этом странном лесу.

– Хорошо, что ты нашел мой дом, – вздыхает человек. – В лесу оставаться тебе нельзя. Скоро наступит ночь.

– Я не боюсь темноты, – выпячивает грудь мальчуган. – Да и не знаю, куда мне идти.

Незнакомец поднимается, спускается с крыльца. Силуэт его плывет, лицо еще больше уходит из фокуса. Он приседает перед Андреем на корточки, берет его за плечи. Мальчика охватывают сомнения, но тут же пропадают. Угрозы он не чувствует. По крайней мере от незнакомца.

– Куда бы ты ни собирался идти, тебе нужно дождаться утра. Ночь тебе не друг, – Андрей не видит глаз человека, но тот словно бы смотрит на что-то позади мальчика. – Опять она.

Только сейчас Андрей слышит заливистый смех. Он оборачивается и видит девочку, предположительно его возраста. Она бегает вокруг колодца, расставив руки в стороны, лицо ее обращено к яркому голубому небу. Искристый хохот вырывается из широко раскрытого рта, и кажется, счастливее чем она нет никого на всем белом свете. При этом девочка либо не видит, либо просто не обращает внимания на двух людей в нескольких шагах от себя.

– Она часто сюда приходит, – говорит незнакомец. – И мне всегда больно смотреть как ночь отбирает у нее радость.

Вокруг быстро сгущаются сумерки. Андрей смотрин вверх и не видит солнца — оно поспешно скрылось за деревьями. На чернеющем небосводе начинают одна за другой загораться далекие звезды. Становится холодно, и мальчик зябко ежится. Девочка же перестает смеяться, останавливается и тревожно озирается. В наступившей тишине раздается всплеск. Девочка поворачивается к колодцу.

– Я пробовал предостерегать ее, – голос незнакомца наполняется сожалением. – Но она просто-напросто не слышит.

Что-то опять плещется в колодце, на этот раз громче. Девочка делает несколько шагов вперед. Андрей чувствует, как волосы у него не загривке шевелятся. Он откуда-то знает, уверен, что ей туда нельзя. Нужно срочно все это остановить.

– Эй! – кричит мальчик. Окружающая тишина проглатывает его крик, не откликаясь даже эхом. – Стой! Не ходи туда!

Девочка даже ухом не ведет. Она подходит к краю колодца, на дне которого что-то плещется уже непрерывно. Смотрит вниз, в темноту.

– Мама? – спрашивает она звонким голосом. – Мамочка? Мамочка, подожди, я к тебе!

Девочка карабкается на борт, а невидимое существо на дне колодца продолжает бесноваться. Андрей дергается было к ней, но руки незнакомца держат крепко. Мальчик кричит в отчаянии.

– Тебе туда нельзя, – голос незнакомца делается спокойным и бесцветным. – Не сейчас.

Девочка еще раз зовет маму, отталкивается от края, исчезает в пасти колодца. Всплески теперь напоминают грохот, земля дрожит. Незнакомец встряхивает Андрея, и тот поворачивается к нему.

– После ночи должно настать утро! – быстро говорит человек. – Запомни, должно настать!

Андрей слышит, как за спиной что-то медленно выбирается из колодца. Дует холодный ветер, обдавая мальчика страшной вонью. Незнакомец исчезает, растворившись в темноте, и Андрей остается один. Не считая того, что сейчас стоит позади него. Мальчик понимает, что если обернется, то сойдет с ума от ужаса. Поэтому он глядит прямо перед собой, дожидаясь своей участи и стараясь не провалиться в омут паники.

Но когда в ночной тишине раздаются тяжелые шаги, мальчик поневоле начинает кричать.