panacotaforcota1

«Прячется?» — подумал я тогда. Он любил так делать. В этом мы были похожи. Помню, во втором классе я напугал родителей до смерти. Банальная история. Верхняя полка шкафа, полотенца, простыни. Уснул. Искали меня долго, в итоге так и не нашли. Пришлось помочь им, вылезти. Ух и отлупил же меня тогда отец! Это дело он любил. Я прятаться, а он после меня бить. Наверное, хорошо, что после рождения брата папка ретировался подальше от нас. Спасибо ему за это.

— Миш, вылазь! Есть пойдем, — я брата за прятки никогда не ругал. Наоборот, даже поощрял. Пыль за диваном и шкафом он протирал на отлично. А под кроватью и вовсе можно было не убираться.

— Миш? — я как раз туда заглянул. Пол блестел, почти сверкал. Только вот Мишки там не было.

Странное чувство — тревога. Она как эхо, как надвигающийся поезд, про который ты знаешь — он прибудет по расписанию. Остается только подождать.

— Миш, ну вылазь, блин! — я приправил голос щепоткой гнева. Верный способ отпугнуть тревогу — начать злиться.

Между холодильником и стеной расстояние было не больше двадцати сантиметров, но туда я тоже заглянул. Мишке хоть и исполнилось недавно семь, на вид больше пяти никто не давал. Маленький он был, крохотный. Ручки тоненькие, ножки худенькие. В этом мы отличались. И сейчас, и в детстве я выделялся упитанностью. Раскрашены мы тоже были по-разному. Мишка, он как солнышко: светленький, бледный, голубоглазый. А я вот «весь в отца», как говорила мама. Почему в отца, непонятно. Мама ведь тоже была кареглазая, смуглая.

«И что же это папка от нас ушел?» — думал я иногда с сарказмом.

Нет, за холодильником никто не прятался. На полках тоже. За диваном — пусто.

«Прибытие поезда ожидается через десять минут», — я не планировал впадать в панику так быстро. Какая ерунда! Подумаешь, задержался у Митьки на полчаса.

Котлетки на кухне совсем развонялись. Выключив под ними огонь, я схватил со стола сотовый.

«Сразу надо было ему звонить», — поругал я себя. Но так уж работает наш мозг.

Гудки раздавались с равными интервалами, но иногда мне казалось, что с последнего прошло слишком много времени, а следующего еще не было.

— Алло? — говорил я неуверенно, а в ответ все тот же гудок.

Набрал еще раз. Ноги от волнения понесли меня из кухни в гостиную. Ну или в зал, как называла ее мама.

«Поезд прибыл», — а вот и паника!

Левое ухо, то, что было свободно от моего гудящего мобильника, услышало другой. Мишкин. Из его комнаты.

Если бы я сначала позвонил, то, может, и не испугался бы в ту секунду так сильно. Подумал бы, что: «Ага, Мишка, прячешься!». Но эту стадию я уже прошел. Мишки не было дома. Не было его ботинок, его синей курточки. А сотовый был!

В комнату к брату я ворвался как ураган. Звук доносился из шкафа. Туда пятью минутами ранее я уже заглядывал и теперь не понимал, каким образом мне удалось не заметить Мишкин рюкзак. Может, из-за цвета? Этот портфель из темно-коричневой кожи мы с мамой купили ему на первое сентября в этом году.

— Как у шпионов! — восхищался Мишка.

До этого был сезон супергероев, а еще раньше — период динозавров. Но на шпионах Мишка застрял совсем надолго.

«Хочу как у Штирлица, хочу как у Штирлица!» — клянчил он.

Ну Штирлиц, так Штирлиц. Купили, подарили. И если бы только этим и закончилось! Дальше пошли шифры.

— Яка текабяка прикавекатствукаюка! — выводил Мишка сквозь смех.

— Чего? — я играл тупицу.

— Тыка дукаракак! — Мишка не останавливался.

— Сам ты дурак! — пришлось его приструнить.

Он тогда расстроился, что, оказывается, его супершпионский тайный шифр давно уже всем известен. Пришлось рассказать ему про азбуку Морзе. Я тогда не думал, что Мишка втянется. Надеялся, поиграется чуток да и бросит. А он — нет.

— Точка, точка, точка, тире, тире, тире… — когда слова еще ладно. Потом в ход пошли постукивания. Руками по столу, ногами по полу.

— Ну хватит, а! — я, конечно, возмущался, хоть и редко. Один раз — тогда в лифте, когда мы поднимались вместе с соседом сверху. Миша, увидев в его лице зрителя для своего нового таланта, принялся настукивать по панели лифта.

— И Вам добрый день! — ответил ему мужчина. А как звать его, я и не знал. Мы с соседями в целом не очень общались.

Я отключил вызов.

— Миша! — крикнул я зачем-то.

Страх — он как свет. Его нельзя потрогать, и сам по себе он не существует. Страх лишь излучается, а вот от чего именно — выбирать тебе. Кто-то боится темноты. Кто-то пауков. А кто-то — обычного школьного портфеля.

— Миша! — мой голос дрожал.

Я набрал другой номер. Митькин. Вернее, его бабушки.

— Миша у Вас? — в обычной ситуации я бы сначала поздоровался, но назвать ее такой язык не поворачивался. — Как нет?

Портфель, на который я смотрел, засмеялся.

— Миша! — закричал я уже в который раз, когда положил трубку.

В ответ лишь тишина — второй источник моего страха. Я оглядел Мишкину комнату. Больше ничего не глумилось надо мной. Разве что немного помятая постель. На столе валялись листки с морзянкой, но это обычное дело. А рядом… Рядом стоял стакан. Его я тоже не заметил, пока искал брата.

Ведь я искал брата, а не этот дурацкий стакан, который, в ту самую секунду, когда я его коснулся, был все еще слегка теплый. Теплый! Из института я вернулся в 17:30. Горячий чай остывает минут за 50. Значит, с Мишей мы разминулись на жалкие десять минут!

Столько же у меня ушло, чтобы одеться и выскочить на улицу. Еще за минут пятнадцать я успел обежать весь наш дом — старую пятиэтажку, и несколько соседних. Заглянул в ближайшие магазины. Пусто. Вернее, многолюдно, но Миши среди всех этих чужих лиц видно не было.

Я бежал, а когда останавливался, слышал биение сердца. Тогда я начинал идти, но удары не становились тише. Бывало в моей жизни такое, когда случалось сильно испугаться. А потом все налаживалось, проходило, и я думал: «Ну что же ты, балда, зачем?» Хотелось вернуться и не тратить время на пустые волнения. Теперь же, вспоминая эту мудрость, я не мог заставить себя ей следовать. Не мог и все!

Во дворе, где я в тот момент находился, зажглись фонари.

«Семь вечера!» — завопил я про себя. Почти час я потратил впустую. А дальше… Дальше все как всегда. Полиция, поиски, опросы. Пока патрулировали дворы, поймали парочку закладчиков. Плохие у нас дворы, нехорошие. А как Миша пропал, мне они стали видеться еще мрачнее и зловещее. И как я брата отпускал сюда гулять?

Всю первую ночь я провел на ногах.

— Отдохни, сынок, — советовал мне майор. Как он представлял себе это, я понятия не имел. Но в квартиру я несколько раз поднимался. Взять вещи брата для поисков. И себе для обогрева. Соседи, с которыми я пересекался в подъезде, мне сочувствовали. Кто-то словом, кто-то делом.

— Держись, — подбадривал меня тот, что жил сверху. Даже обнял. Крепко.

А за что держаться-то — не сказал. За надежду? А на что? Что Мишка просто убежал и скоро вернется? Он, конечно, мальчик со странностями. Чудно́й, как говорила мама. Взять хотя бы снова морзянку. Когда Миша научился ее не только воспроизводить, но и улавливать, мы все выдохнули. Прекратились постоянные постукивания. Зато начались те самые странности.

— Собака морзит! — разбудил меня брат посреди ночи. Было это неделю назад.

— Чего? — возмутился я.

Собачий лай нас тогда и вправду доконал. Взялся из ниоткуда, без предупреждения. Спать мешал жутко! И главное — непонятно из какой квартиры. То ли снизу, то ли сверху. Думал, встречу в подъезде кого-нибудь с собакой, так и узна́ю. Но этого не случилось. Обзванивать квартиры я тоже не решился. Мы с соседями в целом не очень общались.

— Собака морзит! — повторил брат, когда я поднялся.

— Миш, она лает просто. Иди спать. — ответил я.

Да, чудно́й он, Мишка. Придумал же такое! Но чтобы сбежать? Нет, это не про него.

В шесть утра, когда я наконец вернулся домой, было еще темно. На улице и в квартире. Только в комнате у Мишки горел свет. Ночник в виде беленькой у́точки, торчащей из розетки. Миша, он ведь темноты боялся очень. Мы с ним даже комнатами поменялись, чтобы только ему к ванной поближе быть. Бывало, засижусь до ночи, а из коридора топот — Мишка в туалет скачет, обгоняя страхи. Куда он такой сбежал бы, а?

Плакать мне в жизни приходилось редко. В детстве немного, в школе, когда случалось подраться. Над фильмами иногда. Но зайдя в то утро в комнату к брату, я разрыдался. Увидел ее пустую, и как полилось. Мысли, идеи и догадки, где же он может быть, что же с ним случилось, атаковали меня. Я же не первый год живу, многое знаю. Про мир, про гадость. И все это начало мне видеться вокруг Мишки. Будто поглотило его в моих фантазиях. Страшно.

А ведь я тогда еще ничего матери не сказал. Думал, может, все же убежал. Может, найдется. Не нашелся.

— Пропал? — было ее первое слово после моего признания.

— Да.

— Выезжаю, — второе, и мама бросила трубку.

Поезд, груженный тревогой, стоял на путях в моем сердце и не думал двигаться дальше. А тот, что вез маму, мчался где-то в тысячи километрах от нашего города.

На вторую ночь я все же поспал. И не только из-за неимоверной усталости. Собака перестала лаять. Спасибо ей за это. Снился мне, конечно же, Мишка. Во сне я тоже искал его, только там он, в конце концов, нашелся. В шкафу на верхней полке. Проснувшись, я первым делом заглянул туда, хоть и знал — бесполезно все это. Так и оказалось. Жестокая реальность!

И вот от бесценных 48 часов оставалась лишь минута. Если за следующие 60 секунд дверь не откроется, и за ней не окажется Мишки, то по статистике вероятность его нахождения упадет до звонкого нуля. 58… 59… 60. Все.

Я грохнулся на колени. Думал, только в фильмах так бывает — драматично. Но нет. Я заплакал. Тревогу уже всю разгрузили, и на ее место приехал поезд с безысходностью. Мне всегда казалось, что безысходность — зверь довольно безобидный. Я не знал, что у нее такие клыки.

Оттащив себя в комнату к Мишке, я сел за стол. Руки, меня не спрашивая, начали шарить по поверхности, ползать. Что они хотели отыскать, я не знаю. Но так уж работает наш мозг. Пытается занять себя, отвлечь от важного. Глаза тоже не отставали.

«СПАСИ», — зацепились они.

А сверху — точки и тире. Я взял в руки этот клочок бумаги, успокоил их наконец. Но прочитав следующую строчку, я вновь задрожал.

«МЕНЯ. СПАСИ МЕНЯ», — было написано дальше.

Я вскочил на ноги. Снова тревога. На этом текст заканчивался, оставались лишь тире да точки.

— Что за черт? — спросил я у листка. Он мне, естественно, не ответил.

Зато алфавит висел рядом, прямо перед столом.

— Тире, тире, тире — это О, — я вертел головой. То вверх, то вниз. Записывал буквы.

— Тире, точка — Н. Тире, тире — М. Точка — Е.

Чем дальше я продвигался, тем страшнее мне становилось.

— Тире, точка — Н. Точка, тире, точка, тире — Я. ОН МЕНЯ…

«Какая глупость! Это просто детские игры», — мысль крутилась в голове, но остановить меня она была уже не в силах.

— ОН МЕНЯ УБЬЕТ, — прочитал я. Букву Т я тоже расшифровал, хоть, итак, было понятно, что это за слово. Наверное, как и с шестьюдесятью секундами, я все еще пытался надеяться.

Я не верю в призраков. Я не верю в духов. И во все паранормальное, хоть и люблю книги и фильмы про всякое мистическое. Но тогда, впиваясь глазами в жуткие строки, на секунду я не сомневался — я верю. Да еще как!

— Миша! — закричал я снова. Начал оглядываться.

Наверное, поэтому никогда не иссякнет поток поклонников потустороннего. Армии ясновидящих и их обожателей. В моменты уязвимости мы все подвластны их влиянию. Разум и здравый смысл не может удержать нас от падения. Падения, вызванного горем. А горе — оно никогда не закончится.

Вот и я купился. Жуть проникала до самых костей. Как холод, как мороз. Я застучал зубами.

— Где ты? — мы снова играли в прятки. Только теперь — если Мишку не найти, он не вылезет из-под тумбочки с радостным воплем победителя. Не выпрыгнет из за шторы. Не вернется обратно. Никогда.

Я медленно вздохнул и чуть быстрее выдохнул. Это еще не конец.

«ПОМОГИ МНЕ», — еще одна строчка.

В этом году декабрь не был суров, как мог бы. Топили тоже неплохо. Но пот, льющийся со лба, принадлежал лишь страху.

— Тире, тире — М. Точка, точка — И. Тире, тире, тире, тире — Ш.

Я боялся идти дальше. Не хотел поднимать головы. Но буква А уже встречалась раньше.

ПОМОГИ МНЕ МИША

Нет, это письмо предназначалось не мне. Его написал брат, и он же являлся получателем.

ОН БЬЕТ МЕНЯ И НЕ КОРМИТ УЖЕ НЕДЕЛЮ

МИША

ТЫ СПАСЕШЬ МЕНЯ?

Я чувствовал, что карандаш начинает исчезать в моих руках. Конечно, он был на месте. Просто мои пальцы совсем онемели.

ОН ОТРЕЗАЛ МОЙ ХВОСТ

ОН БЬЕТ МЕНЯ

КОГДА ТЫ СПАСЕШЬ МЕНЯ

МИША

ПРИХОДИ СЕЙЧАС

ПОКА НИКОГО НЕТ

Я ЗДЕСЬ…

Поверх слов я видел лицо моего брата. Моего маленького братика, который обожал котят, щенят и всех четвероногих. Который был как солнышко. Светлым и добрым.

НАВЕРХУ

Вот почему я не встретил его на улице. Вот почему мы не пересеклись во дворе. Миша даже не выходи́л из подъезда!

— Собака морзит… Собака морзит… — повторял я себе. Тому себе из прошлого, который как последний дурак проморгал все на свете. — Идиот!

В одних тапочках я выбежал на лестничную площадку. Десять ступенек — раз, десять ступенек — два. И вот я уже стою у двери. Преисполненный животным безумием я зачем-то звоню в звонок. Позволяю себе постучать кулаками, когда через секунд тридцать никто не открывает. Пинаю дверь ногами. Наконец, она сдается.

— Что? — выглядывает голова соседа. Того самого, который обнимал меня. Крепко. Того самого, который…

«Понял морзянку в лифте…» — вспоминаю я про себя, и от сомнений не остается и следа.

— Где Миша? — я дергаю дверь на себя, не позволяю ее захлопнуть. Сосед этот — всего лишь старик. Мерзкий, дряхлый и… В одном лишь халате.

— Проваливай! — кричит он мне. Тянет ручку двери. Огромное пузо обнажается, когда он начинает переступать из стороны в сторону. В бороде я вижу кусочки яичницы.

— Где Миша?! — мне страшно. Мне страшно, что я потерял так много времени. Что ничего уже не исправить.

Бью его по роже. Глупая мысль, но мне совсем не хочется касаться этого урода. Я замахиваюсь ногой и попадаю ему прямо в живот. Кажется, что моя стопа погрязнет в нем и застрянет. Но вместо этого мерзавец падает на пол. Я бью его дальше. Он стонет и кричит. Мне все равно.

«Только бы не было поздно…» — все мои мысли.

Я прохожу в квартиру. Она воняет. А может, мне все это просто кажется. И следы крови на полу. Может, это просто мое воображение.

— Пожалуйста… — я говорю уже вслух.

Может, и детский ботинок, который совсем как у брата, мне тоже мерещится. И курточка. Синяя. Может, это просто совпадение.

— Пожалуйста!

Я не верю в бога, но в тот момент мне хочется, чтобы он существовал. Чтобы он был таким, каким его описывают — защитником и благодетелем.

Дверь в спальню чуть приоткрыта. Свет в ней выключен. Только тьма, как черная дымка, пытается вылезти наружу.

— Он ведь боится темноты! — кричу я зачем-то, даже не замечая, что заикаюсь. Я не знаю, пот льется у меня по щекам или слезы?

Я захожу. Нащупываю на стене выключатель.

— Пожалуйста… — успевают прошептать мои губы, прежде чем закричать.

«Извини, — подумал Бен. — Но так будет лучше».

Ему не хотелось ее испачкать.

— А ты заметил, что написано на машине? — спросила Алиса.

— Ты про розу?

— Да. Роза. Так маму зовут.

Девочка вдавилась в спинку кресла и указала рукой на маму, будто до этого момента Бен не видел ее. Женщина улыбнулась и чуть взъерошила волосы.

— А как зовут твоего папу, Бен? — поинтересовалась она.

— Мэри, — Бен не сводил с нее глаз.

Его мама не была похожа на миссис Нолан. Она никогда не красила волосы. Тем более в цвет костра и заката. Никогда не завивала их так искусно.

— Мэри? — удивилась миссис Нолан.

Во время беременности Лорой мама сильно потолстела, а после родов не спешила худеть. Поэтому и платья обтягивающие она не носила.

— Извините. Папу зовут Билл. Это мама Мэри.

Но кое-что их объединяло.

— Мэри. Красивое имя, — сказала Алиса.

Обе были мамами. Обе так назывались. И обе излучали любовь.

Сверкай, сверкай, малышка-звезда…

Бен отвернулся. Посмотрел в окно, прикусил губу. Нельзя было плакать. Только не сейчас.

— Бен, что это у тебя? — позвала его девочка.

Глаза ее были направлены вниз, ему на поясницу. Бен тоже туда поглядел.

— Зубная паста? — спросила Алиса и начала приближать указательный палец к белому пятну на футболке.

— Да! — закричал Бен. Он закрыл пятно ладонью, прижал ее посильнее. Будто там, под ней, зияла рана. Кровь лилась бурным потоком, и нужно было срочно ее остановить. Бен тяжело задышал.

Над миром, над нами, так высоко…

— А мы уже скоро приедем? — деревья за стеклом мелькали такие же, что и минутой ранее.

— Почти приехали, — ответила миссис Нолан. Всю дорогу она улыбалась, а теперь перестала.

«Я грязный, — думал Бен. — Я грязный, и они это знают».

Когда пикап остановился, он, также не убирая руки с футболки, с трудом открыл дверь и спрыгнул на землю. Алиса подала ему рюкзак, и только тогда Бен разрешил руке освободиться.

— Спасибо большое! — сказал он погромче.

— Не за что, зайчик, — улыбнулась ему миссис Нолан. — Мы живем не так далеко. Можешь приходить в гости, когда захочешь.

— Да, Бен. Ты приходи, — закивала Алиса.

Бен посмотрел на них обоих, и ему в голову пришла страшная мысль. Когда-нибудь Лора вырастет и тоже будет разъезжать с мамой на машине. Делать покупки, ходить в кино. Подвозить своих одноклассников. Она будет также улыбаться, и никаких белых пятен на ее одежде никогда не появится.

А где через столько лет будет сам Бен? Неужели все так же с отцом? И самое ужасное в этих вопросах был ответ. Единственный из возможных: «Да».

Попрощавшись и даже несколько раз улыбнувшись, Бен поплелся домой. Дорога, по которой миссис Нолан с Алисой только что уехали, заканчивалась этим белым деревянным строением. Как булавка портного керамической бусинкой. И Бену иногда казалось, что они живут не в конце улицы, а на краю всего мира. Будто папа специально нашел такое место, где вокруг больше никто не жил. Даже вдалеке, даже на горизонте.

Этот дом Бену не нравился. Пусть снаружи он и был покрашен в цвет летних облаков, внутри, как не зайдешь, казалось темно и пасмурно. Может, из-за редких маленьких окон, заставленных старым хламом и пустыми цветочными горшками. А может, все из-за той же тьмы, поселившейся в глазах у Бена.

В Лансинге у них все было наоборот. Окна на пол стены, воздушные занавески. Тут и там расставленные мамой фикусы. И много, много света! Наверное, думал Бен, там и сейчас все так же.

Под ковриком у порога он нашел ключ. Открыл им дверь, вошел внутрь.

— Сегодня я до поздна, Бенни, — сказал ему утром отец. — Так что домой придется идти пешком. Тут не далеко, ведь да?

— Да, — ответил Бен, и два уже хороших знакомых — обида и облегчение — потянули его в разные стороны.

Но теперь, увидев пустой диван и услышав тишину в доме, Бен позволил облегчению победить. В холодильнике его ждал яичный сэндвич, по телевизору показывали Лесси. А на стене висел телефон.

За тот месяц, который прошел со дня их приезда, Бен много раз снимал с него трубку. Он слушал гудки, смотрел на разбросанные по кругу цифры и думал: «Мама». Но ее номера он не знал.

— Они переехали, Бенни. Я оставил ей наш телефон. Если мама захочет, она позвонит, — объяснял ему отец три недели назад. — Своего она не дала.

И Бен ему верил. Бен ждал, но ни разу за все эти долгие дни он не услышал из трубки мамин голос.

— Наверное, она занята. Лорой, — отмахивался от него отец.

В такие моменты на пьедестал восходила ликующая обида.

Отец сдержал свое обещание и домой вернулся ближе в девяти. Бен вышел встретить его в гостиной, чтобы тому не приходилось заходить к сыну в комнату. Бен совсем это не хотел.

— Привет, сынок! — ответил ему отец. Он рухнул на диван и обмяк в нем, как тряпичная кукла. — Нормально добрался?

— Да, — Бен закивал.

Он не стал рассказывать про Алису, ее красивую маму и про надпись на машине. Нет уж! Этой чести Бен удостоил тех, кто умел слушать.

— Роза, — шептал он Эвелине, — Так ее зовут. Еще они пригласили меня к себе в гости.

Обычно Бен либо врал, либо говорил дождливую правду, но в этот раз Эвелина осталась сухой, а Бен не покраснел от лжи. Это был хороший день. Не такой тусклый, как многие предыдущие.

Сверкай, сверкай, малышка-звезда…

Он должен был быть хорошим, но в тот момент, когда дверь в комнату к Бену заскрипела, день еще не закончился.

— Не спишь? — спросил отец, — Хорошо.

Как странно, что кто-то создал тебя…

Она протянула Бену слегка помятую бумажку.

— Да, — он улыбнулся. Впервые за весь день и именно Алисе.

«Ты не должен плакать, Бен Келли. Никогда. С такой-то улыбкой», — не сказала она.

На следующей перемене Алиса снова подошла к нему. Снова что-то спросила, и он снова пустил солнечных зайчиков отплясывать по ее лицу. А к концу дня они уже сидели вместе на лавочке, той самой полосатой, и разглядывали картинки в блокноте у Бена.

— А тут есть Алиса? — спросила его девочка.

— Нет. Но есть Элис. Вот она, синичка, — перелистнул страницы Бен.

— Элис — это совсем другое имя, — засмеялась Алиса.

— Извини, — Бен пожал плечами.

— А какое тебе нравится больше? — поинтересовалась она, и улыбка на ее лице превратилась в лисью. Глаза чуть прищурились, а губы вытянулись вперед.

Лицо Бена, наоборот, стало таким простым и открытым, будто от ответа его зависела чья-то жизнь, и соврать здесь было нельзя.

— Алиса мне кажется красивее, — круглые глаза не моргали.

— Спасибо, Бен, — Алиса опустила взгляд на синичку. — Может, в следующий раз назовешь кого-нибудь так? Только чур не кукушку! Мама рассказывала, кукушки плохие.

И Бен засмеялся. Он засмеялся так чисто и пронзительно, что каждый звон разбросанных им колокольчиков окружили Алису, словно стайка тех самых синичек. Какие-то из них подобрал пролетающий мимо ветер, какие упорхнули повыше к небу. Но три или четыре забрались Алисе в уши, а затем опустились на сердце, щекоча его и согревая.

Она тоже засмеялась, и пока рот ее был занят смехом, Алиса все думала:

«Почему ты плакал, Бен? Что тебя так расстроило?»

Может, если бы они посидели на скамейке еще пару минут, она задала бы ему эти вопросы, но сзади послышалось:

— Алиса!

И им пришлось обернуться.

— Это моя мама, — сообщила девочка. — А твой папа скоро за тобой приедет?

Бен опустил голову. Себе на колени он обронил слова:

— Нет, сегодня я пешком.

— Пешком? — удивилась Алиса. — А где ты живешь?

— На Медовью-роуд.

— А это далеко?

— Я не знаю.

Алиса нахмурилась, но потом сразу же засияла.

— Жди! — крикнула она Бену и побежала к матери.

Синички пели на сердце.

— Мамочка, мамочка! — быстро проговорила Алиса. — А Медовью-роуд далеко отсюда?

— Если пешком, то далековато, — ответила мама, выглядывая из окна пикапа. — Если на машине, то быстро. Это улица возле Бивердам-роуд.

Алиса подпрыгнула на месте.

— Значит нам по пути?

— Нам? — подняла брови мама и перевела взгляд с дочери на скамейку.

— Это Бен. Наш новенький. Можем мы его подвезти?

Лисья маска, которую совсем недавно Алиса примерила на себя, теперь перебралась на лицо матери.

— Конечно, — улыбнулась лисица.

Бен поджал губы. Через секунду он вновь их разомкнул. Это далось ему с таким трудом, что, казалось, те сопротивлялись предстоящему им вранью.

— Со мной все разговаривали. Спрашивали про Мичиган. Я сказал, что у нас намного холоднее зимой. Еще на перемене мы играли в догонялки. Было весело.

Про то, как основательно он успел изучить интерьер школьного туалета, и о том, как легко можно поместиться на унитазе вместе с подвернутыми под себя ногами, Бен рассказывать не стал. Ведь это была правда, а говорить ее он уже отвык.

— Здорово! — улыбнулся ему отец.

Он переложил ладонь с руля на плечи сына.

— А большой у вас класс? — пальцы поглаживали через ткань выступающие ключицы. — Много мальчиков?

Бен перевел взгляд на отцовскую руку. Заскользил вверх по ней, перепрыгнул на шею, пока, наконец, не добрался до пристально смотрящих на него глаз. Голубых, но мутных, словно туман.

— Больше половины, — сказал Бен тихо.

Отец погладил его по голове и снова отвлекся на дорогу.

— Это здорово! Я очень хочу, чтобы ты нашел себе друзей. Можешь приводить их к нам домой. Будете играть вместе, да?

Бен кивнул. Подбородок противился лжи так же сильно, как ранее губы.

Сверкай, сверкай, малышка-звезда,

Как странно, что кто-то создал тебя.

Раньше Бену эти строки напевала мама. И теперь, когда он произносил их про себя, они звучали ее голосом. Ласковым и нежным, как крылья бабочки.

Над миром, над нами, так высоко,

Брильянтом сияешь ты мне в окно.

Тогда, лет в пять или шесть, стишок помогал заснуть. Ни для чего больше он был не нужен. Так продолжалось до последнего лета.

— Идем в поход! — объявил отец сыну.

Июнь только начался, впереди маячили долгие дни каникул, и все было так хорошо.

— Ура! Ура, ура, ура! — кричал Бен. Он прыгал и скакал, размахивал руками. Смеялся. И ни одна клеточка его тела не сопротивлялась этому желанию веселиться.

Мама и Лора с ними не пошли. Лора была еще слишком маленькой, а мама просто не захотела. Уже тогда родители жили словно соседи, по какой-то причине спящие в одной спальне. Они почти не касались друг друга, а если такое и происходило, то по чистой случайности. Когда мама передавала папе список покупок, или когда он получал из ее рук тарелку с тостами и яичницей.

Бен об этом не сильно волновался. Отношения между родителями никогда не были горячими, или хотя бы теплыми, и та пара градусов, на которую они остыли за последний год совместной жизни, осталась для Бена незамеченной. Тем более, что у них с отцом все становилось только лучше.

Дорога от дома до Янки Спрингс заняла часа два, не больше. Они справились бы и быстрее, если бы не останавливались у каждого водоема, выхватываемым Беном зоркими глазами среди зеленых полей. А у озера Лич они задержались на долгие полчаса.

— Это море? — спрашивал у отца Бен. Таким огромным оно ему казалось.

— Ты чего, Бенни? Это озеро. Даже наше в Лансинге намного больше, — смеялся папа.

И Бен тоже захохотал. Про себя он немного удивился папиным словам, ведь в тот день все выглядело больше, ярче и прекраснее, чем обычно. Словно стеклышки из калейдоскопа, который Бен взял с собой, переместились ему в зрачки и теперь показывали красочные картинки поверх настоящих пейзажей.

— Может, останемся тут? — предложил Бен.

Отец посмотрел на него, улыбнулся, а потом оглядел уже поставленные кем-то палатки, кучку людей возле них, бегающих туда-сюда ребятишек.

— Здесь слишком много народу, Бен, — сказал он сыну и взял его за руку.

Они вернулись к машине и двинулись дальше. Почему это проблема, Бен спрашивать не стал.

«Ну это точно море!» — думал он, когда папа остановил Ривьеру на берегу озера Ган. И без всяких увеличительных стеклышек оно выглядело огромным. Где-то вдалеке голубое небо соединялось с чуть более темной водой, и Бен, полагающий, что это и есть определение моря, был уверен в своих словах. Пусть даже сказать их он не решился. Ему не хотелось казаться глупеньким перед отцом.

Здесь людей не было совсем. Даже вдалеке, даже на горизонте. Только птички, травка и густые заросли. Вскоре к ним добавилась поставленная отцом палатка и разведенный им же костер. Они пожарили сосиски, подпалили в язычках пламени кусочки белого хлеба. Пока еще не стемнело, Бен успел побегать по лесу и даже поймал в свой блокнот парочку новеньких птичек: стрижа и мухоловку. Имена он им дал простые: Джек и Диана.

— Идем спать, Бенни? — позвал его в палатку отец.

Когда Бен уже забрался в спальник, папа застегнул на тенте молнию, скрыв за ней желтый одуванчик у самого порога и кустики еще спящей пижмы. Небо было черным, и все вокруг вскоре погрузилось во тьму. В палатку она тоже заползла. Пробыла там всю ночь и лишь наутро покинула ее.

Бен проснулся первым. Он потянул язычок бегунка вверх и открыл проход. Увидел одуванчик, зеленую пижму. Увидел зарю, которая начиналась где-то там, вдалеке, протягивая к Бену свои желтые лучи, так что, казалось, она была и здесь, рядом с ним. И птички тоже приветствовали его. Может, это пела Диана. А может, Джек.

Но Бен не ответил им. Стеклышки в его зрачках теперь не искрились радугой. Тьма поселилась и в них. Как черная дымка. Как сажа на стенках масляной лампы.

Сверкай, сверкай, малышка-звезда,

Как странно, что кто-то создал тебя.

Он не хотел уснуть. И убежать он тоже не мог. Оставалось только забыться, что Бен и сделал.

Над миром, над нами, так высоко,

Брильянтом сияешь ты мне в окно.

Он не понял точно, что же произошло. Но это что-то ему совсем не понравилось.

— Спокойной ночи, — сказал он отцу перед сном. Тот ответил вопросом:

— Хороший был сегодня день, да, Бенни?

— Да, очень! — заулыбался мальчик.

— Я очень старался, чтобы так и было. Чтобы тебе было хорошо.

— Спасибо, папа.

— Ты тоже можешь сделать для меня что-нибудь приятное.

И вместе с отцовской рукой на его тело легла та самая мгла, черная, как смоль. А в голове зазвучало:

Сверкай, сверкай, малышка-звезда…

Хоть и немного, но это помогло, и Бен не утонул в болоте мерзости, где плавали тушки разложившихся животных. Где птички не пели, они кричали. А их перья разъедали белые черви. И змеи. Клубки гладких блестящих змей. Они были везде и ползали повсюду. Бен старался не трогать их, но они не спрашивали его, когда забирались в ладонь, скользили по коже и целовали ему щеки своими влажными холодными язычками.

— Вытри слезы, Бенни, — сказал ему отец, уже подъезжая к дому. — А то их увидит мама. И что тогда ты ей скажешь?

Бен послушался. Он не утонул в болоте, не захлебнулся в жиже, но так в ней перепачкался, что теперь не сомневался — за это его будут ругать. Если, конечно, кто-нибудь узнает.

— Все будет хорошо, Бенни, — добавил отец. Но он не уточнил, у кого.

Когда Алисе было лет пять, она уже видела подобную картину. Ее мамочка, ее вечно смеющаяся и веселая мама плакала.

— Тебе сделали больно в больнице, мамочка? — спрашивала ее Алиса.

Мама ей улыбнулась.

— Нет, доченька. Все хорошо, — отвечала она.

Но улыбка не иссушила слезы, не прогнала их прочь. Вместо этого она сама намокла и заблестела.

— А куда пропал твой животик? — снова задала вопрос Алиса.

И мама зажмурилась, стиснула зубы. По щекам пронеслись проблески. Первый, второй.

Кап, кап, кап!

«Так плачут взрослые, — думала Алиса, — а не дети».

Дети должны кричать. Как Дэнис, когда ему по ноге проехались велосипедом. Дети должны рыдать, дети должны злиться. Дети должны плакать так, чтобы их непременно заметили. Ведь в этом и состоит весь смысл представления.

Но Бен плакал тихо. Казалось, он старался плакать настолько незаметно, что сам перестал замечать всех вокруг. И Алису он тоже не увидел. Ее круглые от удивления глаза. Ее распахнутый рот и поднятые брови. Только когда она резко повернулась обратно к доске, скрипнув партой, Бен посмотрел на нее. Мельком, быстро, но Алиса успела это заметить.

И больше, чем просто узнать, почему же он плакал, ей хотелось ему помочь. Все цели и задачи, которые только могут жить в голове у восьмилетней девочки, раздавились внезапно свалившейся на них табличкой с надписью:

БЕН КЕЛЛИ, ТЫ БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ ЗАПЛАЧЕШЬ!

Когда прозвенел звонок, и дети подскочили со своих мест, словно под ними тлели горячие угли, Бен тоже поднялся. Он схватил с парты блокнот и, не оглядываясь, выбежал из класса. Алиса не успела увидеть, куда же он делся, но ближе к концу перемены Бен выглянул из туалета для мальчиков. Воротник его футболки намок, на штанах темнели пятна воды. Волосы надо лбом слиплись от влаги. Бен умылся, и теперь следы от его недавней тоски, чем бы она ни была вызвана, остались лишь у Алисы на памяти.

На следующей перемене все повторилось. А затем еще и еще. И вот уже пора возвращаться домой. Алиса ждала маму снаружи.

«Да, и вправду жарко», — думала она, снимая кофточку в мелкий цветочек.

Платье, надетое на Алису, было без рукавов, и плечи тут же обдал приятный ветерок. Мысли о том, что еще сегодня утром она пила за завтраком теплый, почти горячий чай, казались теперь чуть ли не дикими.

«Теперь только сок, и только из холодильника», — дала себе наставление Алиса. Она оглянулась.

Бен снова куда-то пропал, и на сей раз в туалете его не было.

— Нет там никого, — сообщил ей об этом Тайлер. — Странная ты, Алиса. Была странной, а теперь совсем…

Он покрутил пальцем у виска.

— Вонючка, — выпалила ему Алиса и выбежала на улицу.

По периметру школьного двора росли ровные подстриженные кустики. Алиса обошла их по кругу раза три, а то и четыре, и уже собиралась зайти на новый, как вдруг увидела Бена. Он сидел на скамейке, окрашенной в бело-синюю полоску, и, может быть, поэтому Алиса его сразу не заметила. Его футболка была точно такой же. Он что-то писал в блокноте. Маленьком, на пружинке, в бежевой обложке.

От кустов, которые Алиса гладила ладошкой, до скамейки, на которой уединился Бен, было футов 50, не меньше. Поэтому она пялилась на мальчика и совсем этого не стеснялась. А вот подойти к нему и наконец заговорить смелости не хватало.

«Отчего ты плакал, Бен?» — спрашивала Алиса, ища ответ у себя в голове.

Может, его обидел Тайлер? Еще до начала урока. Может, он скучает по старой школе? Может, по дому? А может, это совсем другое? То, что она даже не могла себе представить.

Автомобильный гудок разбудил их обоих. Алиса вздрогнула, а Бен встал на ноги. Он уже собирался натянуть рюкзак себе за спину, но в последний момент остановился. Бен что-то написал в блокноте, а после вырвал страничку и положил ее на скамейку.

Когда белый Бьюик увез Бена прочь, Алиса еще раз оглянулась. Не увидев преград, она побежала. Схватила записку и так же быстро вернулась на место.

— Ну что? — спросила ее мама по дороге домой. — Познакомилась с новеньким?

— Да! — ответила ей Алиса, улыбаясь в бумажку.

ПОПАЛАСЬ!

Вот что там было написано.

— Кочерыжка с глазами, вот кто он, этот доктор.

Тэдди ругался проще.

— Черт, — говорил он. Или: — Скотина!

Скудность эпитетов Тэдди легко возмещал изобретательностью там, где нужно было поработать руками. Залезть на дерево, чтобы повесить на самую верхушку бабушкины панталоны. Забраться в старый заброшенный дом. Построить в лесу свой собственный.

«Дом бродяг», — вспомнил Бен.

Прошлым летом, когда все еще было хорошо, они сколотили его из веток и листьев. Ни один гвоздь при строительстве «Дома бродяг» не пострадал, зато моток веревки ускользнул из их рук словно хвост шустрой ящерицы, не успели ребята опомниться. Так что творение это они скорее связали, чем построили.

В последнее лето друзья собирались повторить свое великое возведение. Марк вы́читал в книгах особые технологии по строительству шалашей, Тэдди стащил у отца походный топорик. А Бен… Бен просто не пришел.

Марк и Тэдди не знали почему. Они приходили к нему домой, кричали его имя, звали по фамилии. Кидали маленькие камушки в окно его комнаты. Но Бен не выходи́л.

Однажды они все же поймали его на улице.

— В чем дело, ты, совок для какашек? — Марк улыбался. Тэдди тоже не выглядел злым.

Может, они думали — это игра?

Но для Бена все было серьезно. Он не стал смеяться над шуткой друга, и тот тоже это понял. Марк перестал улыбаться.

— В чем дело, Бен? — переспросил он.

Бен не ответил. Он и сам не знал, в чем же дело. Что-то случилось, что-то страшное. Что-то, что уже никак нельзя было исправить.

— Я… — начал Бен, заикаясь, — нам нельзя больше играть вместе.

Он обошел друзей и двинулся дальше. Это было последнее, что он им сказал. То последнее, что прокричали ему ребята, Бен не услышал. Может, это было «сукин сын», брошенное Тэдди. Или «грязный подгузник», придуманное Марком.

Бен не обижался. Откуда им было знать, что он их спасал? Что он позволил им быть подальше от того зловония, которое исходило от его тела, от его нутра. Хотел бы он и сам скрыться от него подальше. Но… ничего уже нельзя было исправить.

Как-то очиститься ему помогали слезы. Сначала Бен не умел их контролировать. Они лились сами, когда им вздумается. Не спрашивали его:

— Тебе нормально, Бен? Ничего, если мы польемся прямо сейчас?

Позже Бен научился закручивать гайки. Нужно было только что-нибудь напеть.

Сверкай, сверкай, малышка-звезда,

Как странно, что кто-то создал тебя.

И сейчас в классе он тоже пытался прогнать настырные слезы.

Над миром, над нами, так высоко,

Брильянтом сияешь ты мне в окно.

Но кран все никак не желал закрываться. Здесь, окруженному сверстниками, Бену стало плохо вдвойне. Одиночество вспыхнуло обжигающем пламенем, а льдом его обдал стыд. Или, может, все было наоборот.

Минуты, как назло, удлинились, умножились, а Бену так хотелось поскорее уйти. Он подумал: «Куда?», но не сумел найти ответа. Домой? А где его дом? Такого места не существовало на Земле. Он был бездомным с крышей над головой. Он был не нужен тем, в ком сам нуждался.

Он был один.