annahhaim

Встреча с родителями

Отец:

С легким раздражением* …понимаете, мы поместили его сюда, чтобы Вы прочистили ему мозги от всей этой дури. Он меня разочаровывает, потому что он убил все мои надежды относительно него: сначала не захотел пойти учиться в университет, хотя баллы ЕГЭ позволяли поступить чуть ли не в самый лучший ВУЗ, а потом и из колледжа отчислили! Мы-то думали, что он ходит туда. Поэтому не говорите нам, что мы что-то упустили!

В. Н.: Владимир, я только спросил, замечали ли Вы когда-нибудь что-нибудь необычное в поведении Стёпы?

Мать: Вов, правда… Так мы не поможем делу. Надо сейчас держаться вместе. Мы очень любим Стёпу, и хотим ему добра. Не обращайте внимания, мой муж сильно переживает. *Молчание* Мы не можем ни спать, ни есть с тех пор, как это произошло. Насчет необычного… *задумчивое молчание* Наверное, я не замечала ничего особенного. Он у нас один, и необычное как раз в том, что он у нас такой задумчивый.

Отец: Просто мало мы его наказывали. Мамка чуть что – сразу бежит за ним. Стёпушка это, Стёпушка – то. Разобьет что-нибудь или испачкает – ничего страшного! Как будто, «пачкай и дальше, сынок». Ему всё всегда по первому требованию доставалось. Разбалованный он у нас слишком. Ничего сам не добивался, вот и не ценит даже собственную жизнь. *Молчание* Все тут понятно.

Молчание*

В. Н.: Владимир, Вы знаете о проблеме Степана?

Отец: Знаю. Ему всегда неймется. Так было всё время, лет с пяти. Как будто коробит его что-то! *Бормочет, подбирая слова* Думает слишком много!

В. Н.: Значит, Вы чувствуете, что с ним что-то творится?

Отец: Я, конечно, не понимаю, что́ именно с ним не то, но я не слепой. Я всё вижу. Он был не такой, как другие дети. Это заметно. Нам с мамой он говорил, что ему тесно в себе. Ну подумайте, какая чушь!

В. Н.: Как часто он об этом говорил?

Отец: При мне всего пару раз, но я запомнил. Последний раз – когда ему было лет двенадцать. Тогда я, как и в первый раз, сказал ему, что и слышать не хочу подобной чепухи. И что, если ему захочется поныть – то это не ко мне.

Мать: Он не ныл никогда. Просто рассказывал.

Отец: Ну, конечно. Вид пасмурный, брови нахмурены. Ходит и мается. Заняться просто нечем, вот от скуки и сочиняет. Когда, например, мы ходили с ним зме́я запускать, тогда он нормально вел себя. А когда ему скучно, он начинает выдумывать. *Молчание* Я думаю так. А как еще? *Вздох*

Мать: Как он себя чувствует? Лучше уже? Или еще нет?

В. Н.: Терапия идет достаточно интенсивно, он постепенно приходит в норму. Не волнуйтесь. Он реабилитируется. *Молчание* Я вот о чем хотел с Вами поговорить. И вы, и сам Стёпа упоминали как ключевой для появления проблемы возраст в пять лет. Что могло тогда случиться?

Мать: Он тоже так сказал? *Молчание* Вов, он тоже так сказал.

Отец: Тогда он изменился. Я подумал, что он просто взрослеет, но, глядя на то, как развиваются другие дети, сомневался в том, что это нормально.

В. Н.: Каким он был, и каким стал? Что изменилось? *Молчание*

Отец:

Задумчиво* Что изменилось? *Молчание* Он стал более замкнутым.

Мать: Задумчивым.

Отец: Бывало, оставишь его в комнате в игрушки играть, потом через десять минут заглянешь – а он сидит, в окно на небо смотрит. Зависает. И так он мог просидеть и полчаса, и час.

Мать: Спросишь его, мол, «Стёпа, что с тобой?» А он нам: «Я в окошко смотрю, думаю». Потом хмурый ходит несколько часов, а иногда, и целый день. Как будто умер у него кто-то. А, как отойдет, снова становится обычным веселым ребенком, играет, бегает. А потом опять! К доктору водила его. Думала, может, эпилепсия какая. *Молчание* Но нет, совершенно ничего. Мы тогда еще не сильно переживали. Ничего же дурного он не творил. *Вздох* Спросишь его, мол, «о чем ты думаешь?» А он как будто слов подобрать не может, говорит: «тесно мне, давит… мешает что-то». А что мешает, объяснить не может. Говорит «мысли мешают». Когда он постарше стал, то однажды заявил мне: «я в себе не один». Я чуть не упала! «Все, сошел мой мальчик с ума!» Затем вспомнила. Что-то подобное в своем детстве я тоже думала. Это оттого, что у нас у всех мысль – как голос в голове. *Молчание* Вы же понимаете?

В. Н.: Конечно. Все переживали что-то подобное. Оно появляется, когда мы впервые думаем не интуитивно, и не отдельными словами, а начинаем мысленно строить более сложные предложения, проговаривая их про себя. Вы это имели в виду?

Мать: Да, это.

В. Н.: Но случай Степана состоит все-таки в другом. В том, что эти мысли пошли дальше. И для того, чтобы нам разрешить эту проблему, нам нужно знать, что могло произойти в том возрасте. Это может быть любое травмирующее событие: проблемы с адаптацией в детском саду или смерть близкого человека *долгое молчание* или смерть домашнего животного.

Мать: В садике у него все было в порядке, насколько я помню. Мы с Вовой не ругались, у нас было все хорошо. Когда Стёпа появился у нас, мы были безумно рады.

В. Н.: Владимир, а Вы как думаете?

Отец: Да. У нас долго не было детей, так что рождение Степана явилось чудом.

Мать: Мои родители умерли еще до его рождения. Отец моего мужа жив, здоров, а вот его мать пять лет назад умерла.

Отец: Да. Она души в Стёпе не чаяла. При его рождении моей старушке было уже шестьдесят. Семьдесят пять лет прожить *горестно, но мягко* это нормально. *Молчание* Я не понимаю, как вообще можно сознательно стараться умереть пораньше. *Вздох, молчание*

В. Н.: Как на Стёпе отразилась смерть бабушки?

Отец: Я думаю, что он это пережил. Думаю, в каком-то смысле он был к этому готов. Все видели, что она увядает. То был лишь вопрос времени. Стёпа плакал, конечно, но быстро пришел в свое обычное состояние. После чего снова думал только о себе, и о том, *раздраженно* как ему тесно! Как будто в мире никого не существует! *Грустно растягивая* Гаденыш.

В. Н.: Вернемся к Стёпе в пять лет.

Мать: В пять лет что-то в нем изменилось, хотя никто не умер. Он рос, как все дети. Мы старались дать ему всё, что ему только может понадобиться.

Отец: Может, в этом-то все и дело? В том, что ты его разбаловала?!

Мать: Я его не баловала. Если Вы подумаете, что я слишком его опекала, то это не так. Он рос достаточно свободным. У меня был пример моей сестры, которая просто душила своего Алёшу. Так что я знала, как не нужно воспитывать детей. И прекрасно понимала, что детям нужно давать волю делать то, что им нужно, Вова. Но если он решительно отказывался надевать шарфик на улицу, он шел без него. А когда простыл… Помнишь? Когда он простыл, потом самостоятельно стал надевать шарф, потому что познал уже, как плохо болеть. Так что не смей упрекать меня в том, что я его разбаловала.

Отец:

Вздох*

Мать: Пусть ты так и думаешь, но я просто люблю его. Да, мы с тобой не могли позволить себе купить ему ту железную дорогу, но разве он когда-нибудь капризничал от этого? Он был спокойным, послушным, *взволнованно* но я его не баловала, Вова.

В. Н.: Тогда что же случилось? Вспомните какое-то событие, произошедшее до того, как вы заметили в мальчике изменения. Оно должно быть. Родители не всегда сразу замечают травмирующее их ребенка событие. Вы можете не верить, но очень часто травмирующими могут оказаться даже… самые заурядные телепередачи. *Молчание*

Отец:

Задумчиво* Я думаю, что это птица.Молчание*

Мать: Какая птица?

Отец: Однажды, когда мы возвращались с озера, летом, Стёпа подобрал какую-то полудохлую галку.

Мать:

Вспоминает* Ага! Да, было дело. Только это была не галка, а грач. Молодой грач, у которого только что сошел пушок. Мрачная была птица. *Задумчиво* Да. Тогда Стёпе только исполнилось пять лет. Ты думаешь, дело в этом грачонке?

Отец: А ты вспомни, как он с ним носился. Он ведь тогда стал таким задумчивым.

В. Н.: Расскажите об этом.

Мать: В тот день, в наш выходной, мы пошли на озеро. Из района можно дойти пешком, по лесу, потом по частному сектору. Когда солнце садилось, и стало холодать, мы уже возвращались домой. Стёпа бегал вдоль дороги, собирал жуков. А когда мы уже подходили к дому, он нашел в канаве раненого грача.

Отец: У него крыло было сломано.

Мать: Стёпа его подобрал, и уговорил меня взять его с собой. «Хорошо, но только ты будешь за ним ухаживать. Я тебе постараюсь помочь, но ты всё будешь делать сам», – я ему сказала. Помню, тогда я подумала: «почему нет, это может многому научить ребенка, даже если птица умрет».

Отец: Ну что, научила?

Мать:

Едва не плача* Вов, я хотела, как лучше.

В. Н.: Можно сделать паузу в этой истории? *мягко снижая тон* Владимир, все-таки Вы слишком давите на свою жену. Поймите, что такие вещи можно преодолеть только в том случае, если вы будете поддерживать друг друга. Обвинение друг друга явно не поможет. Владимир, Марина, вы ведь хотите помочь сыну?

Отец: Что за вопрос? Конечно, хотим.

В. Н.: Владимир, что было дальше? Если хотите, можете продолжить.

Отец: Я был против, советовал выбросить эту гадость. Грач был весь в крови, и мне показалось, что Стёпа даже до дому его не донесет, как он сдохнет. Но потом дома птицу помыли. Или что вы там сделали?

Мать: Да, мы обработали раны.

Отец: Ночью Стёпа все время просыпался и проверял, как она. В конце концов, мне это надоело.

Мать: Ты накричал на него. Я помню.

Отец: Что мне оставалось? Каждый час он, глядишь, и сидит у коробки с грачом. Я сказал ему идти спать и обещал, что, если я еще раз увижу его возле коробки до утра, я всыплю ему ремня. Больше он не подходил. Утром он снова сидел и глядел на птицу. На меня обижался. Я подошел к нему и сел рядом. Я сказал, чтобы он не обижался, что ночью надо спать, а дела делать днем, потом обнял его.

Мать: Ты не обнял его.

Отец: Я похлопал его по плечу.

Мать: Ты ничего не делал. Просто сказал это, и все.

Отец: Если ты не заметила, это не значит, что этого не было.

В. Н.: Марина, когда я говорил о том, что взаимные обвинения только усугубят ситуацию, я имел в виду не только Вашего мужа. Вы понимаете?

Мать: Да.

Отец: Двое суток он просидел возле этой коробки.

Мать: Даже трое суток.

Отец: Так что я вздохнул с облегчением, когда грач умер, потому что наш ребенок почти сошел с ума. Или все-таки сошел?

Мать: На второй день грач оживился, даже поел зернышек.

Отец: Он все равно был не жилец. Не смог бы летать. Похоже, что крыло было сильно раздроблено. Может, он врезался во что-нибудь?

Мать: Пару раз птица пыталась улететь, билась, отчего у нее опять текла кровь. Карканья, какието неестественные крики. Я не знала, что делать. Это был какой-то кошмар. Но Стёпа – молодец. Он звал меня, если что, успокаивал птицу, закрывая коробку. Ну, знаете, если сделать темноту, птицы затихают. В общем, он не паниковал, хотя и переживал, все делал спокойно. *Молчание* Все равно я потом поняла, что для пятилетнего ребенка это слишком.

Отец: Еще бы.

В. Н.: Думаю, самое важное в этой истории – это то, как грач умер, и как отреагировал Стёпа.

Молчание*

Отец: Я был на работе. Расскажи ты.

Молчание*

Мать: Однажды я, в очередной раз зашла к Стёпе в комнату. *Молчание* А он стоит на коленях у коробки и держит его в руках. Крылья висят, голова запрокинута. У Стёпы закрыты глаза, текут слёзы и его *пауза* трясет. Я замешкалась. Постояла немного, а после подскочила к нему. Понимаете, мне тогда показалось, что он просто… оплакивает ее, что ли. Теперь мне эта сцена кажется немного страшной. *Молчание*

В. Н.: Почему?

Мать: Его губы не двигались, как обычно двигаются у тех, кто плачет. Я не знаю, как объяснить. *Молчание* Плечи не тряслись. Знаете, он просто вот так стоял, закрыв глаза, и пускал слёзы. *Молчание* Так, я подскочила к нему и обняла. Он открыл глаза и сказал почти спокойным голосом: «мама, я хочу спать». Я положила грача в коробку, отвела сына в ванную, вымыла ему руки и отвела спать.

Отец: Так во сколько это было?

Мать: Не знаю. Утром, наверное. Стёпа только позавтракал.

Отец: Когда я пришел домой, вечером, он еще спал. Кое-как мы его разбудили, он поужинал, потом опять попросился спать.

Мать: Перенервничал сильно. А на следующее утро у него повысилась температура. Я сводила его к доктору. *Молчание*

В. Н.: Он разговаривал?

Мать: М… Отвечал, но вяло. «Да» и «нет». Заболел. Я боялась, что он подцепил что-то от грача. Все-таки, птица уличная, в помойках ковыряется... пусть даже и молодая. *Молчание* Сначала хотела вместе со Стёпой похоронить грача. Слышала, что для детей это очень важно. Но, вы понимаете, ждать было уже невозможно. Я взяла коробку и отнесла ее на свалку.

Отец: И то, когда я сказал, что начало вонять!

Мать: Следующие три дня Стёпа болел, а потом, когда более-менее оклемался, я спросила: «как ты, Стёпа? Переживаешь из-за птички?» Он ответил «да, чуть-чуть».

В. Н.: А что было дальше?

Отец: Дальше он переболел, снова сделался жизнерадостным и, как я могу вспомнить, ничего особенного мы не замечали. Впервые его, такого задумчивого, смотрящего в небо, я увидел только где-то полгода спустя. Меня эта картина поразила, и я спросил его, что с ним, а он ответил вопросом: «пап, а мне должно быть так тесно?» Я говорю: «как тесно?» А он: «В мыслях очень тесно». Задумался и добавил: «Вообще тесно». Это пять лет мальчишке!

Молчание*

Мать: Из этого события у меня перед глазами картинка: Стёпа с умоляющим взглядом спрашивает у меня: «мам, он умрет, да?»

В. Н.: Что Вы ответили?

Мать: Я была сбита с толку. Но раз уж позволила Стёпе взять грача, я должна была ему ответить. *Молчание* Я ответила: «Стёпа, все умирают. Только у каждого это время – своё. У кого-то больше, у кого-то меньше. Никто не знает, когда грачонок умрёт, Стёпушка».

В. Н.:

Одобрительно* Это довольно мудрый ответ.

Мать: Спасибо. Я больше не нашла, что сказать.

В. Н.: Но, все-таки, давайте поговорим об этой Стёпиной «тесноте». Марина, Владимир, расскажите, как в дальнейшем говорил Степан об этом?

Отец: Я тогда поговорил с ним, мол, «Что не так? Тебя что-то не устраивает? Комнатка маленькая? Кроватка? Хочешь погулять?» А он мне всё «в мыслях тесно, в мыслях тесно». Я подумал: «Что за ерунда! Чего он сочиняет?!», и сказал ему: «Так. Чтобы я больше этого не слышал. Ты растешь в тепле и достатке, скоро в школу пойдешь. Тебе не об этой чепухе сейчас надо думать, так что, Стёпушка, успокаивайся, и прекращай вот это». Я думал, он начнет плакать, но он почти никак не отреагировал, просто сел на кроватку, и стал дальше в небо смотреть. *Молчание*

Мать: Вы должны понимать, что эти моменты повторялись не так часто, чтобы привлечь наше внимание, но все же коечто мы заметили. Он рос, мог уже выражать свои чувства словами. Со временем он стал говорить, что ему тесно внутри себя, что он чувствует, будто его засунули не в то тело, что он чужой сам для себя, и еще, что внутри него что-то посылает ему мысли, до которых сам бы он не дошел, и это были ужасные мысли. *Молчание* Что ему нужно покинуть тело. Но чаще всего он просто жаловался, что ему тесно.

Отец: Мы думали, виной всему подростковый возраст! Мы и понятия не имели, до чего его доведет дурная голова!

В. Н.: Я понимаю. То есть, не было никакого ощущения, что все серьезно?

Мать:

Удивляющимся тоном, растягивая* Нет! Откуда нам было это знать? И, понимаете, Мы только сейчас, сидя здесь… *молчание* по крайней мере, я… только сейчас, вспоминая, обнаруживаю какие-то странности! В свое время, я ничего этого не могла понять, потому что эти его жалобы как бы растворялись в общем фоне. Мы их не выделяли из наших представлений о Стёпе.

Отец:

Медленно, тихо и ворчливо* Какой же он у нас все-таки *жалея* дурачок.

Мать: Взять хотя бы картину, как он стоит на коленях с этой птичкой в руках и плачет. Вернее, он не плачет, у него просто текут слёзы.

В. Н.: Может быть, он плакал и успокоился до того, как Вы подошли?

Мать: Все не так просто. Нос у него не был заложен. Не такой, как у того, кто только что плакал. Еще его мелко трясло. *Молчание* Наверное, это от того, что он тогда заболел, а потом и вовсе слёг. *Молчание*

В. Н.: Ну что же. Если Вы хотите что-то еще добавить, лучше сделать это сейчас. *Молчание* Хорошо, тогда я тоже хочу кое-что сказать. Я выслушал Вас внимательно. Вопервых, судя по вашим рассказам, вы, как родители, вели себя правильно. Были, конечно, некоторые недочеты, и никто не застрахован от них, но, в целом, вы все же делали так, как нужно. Так что, если вас грызет чувство вины, постарайтесь отбросить его. Это самое ненужное из всех чувств. Совесть – это хорошо. Совесть хотя бы помогает исправить ситуацию. Но чувство вины – это совсем другое, оно никогда ничего не исправит, оно просто мучает. И всё. Вам же оно совершенно ни к чему, вы делаете все, что необходимо. Если всё так, как вы говорите, вы хорошие родители. Вовторых, вполне возможно, что именно ситуация с грачом изменила чтото внутри Стёпы. Действительно, переживание очень яркое, и совсем бесследно пройти не может. На следующей встрече мы со Стёпой обсудим эту ситуацию. Потому что Стёпа может и сам не знать, что́ именно могло вызвать такие последствия. И, в третьих, то, что́ стало известно сегодня, на нашей встрече, безусловно поможет нам в работе с ним. Я это чувствую.

Мать: Может быть.

В. Н.: Еще как. Идите и отдохните. Если что, мой номер телефона у вас есть. Звоните. Хорошо?

Мать: Хорошо.

Отец: Да, хорошо. Только, доктор… э… можно лучше Вы сейчас выключите диктофон?

В. Н.: Эта запись предназначена исключительно для моего прослушивания. Она не может попасть в чужие руки.

Отец: Все равно, так будет лучше. Я хочу сказать.

В. Н.: Ладно. Я Вас слушаю. *STOP*

REC*

В. Н.: Родители Степана ушли. Его отец сказал, что когда он много времени проводит с сыном, у него тоже начинается что-то наподобие симптомов сына: ощущение тесноты внутри себя, мысли о том, что его заперли в самом себе. Очевидно, очень легко впасть в созависимость от проблемы Стёпы. Своими манерами в поведении, мучениями он как бы заражает тех, кто ему сочувствует. *STOP/REC* Я узнал интересные подробности, о которых сам Степан умолчал. Нарочно ли? *STOP/REC* Ситуацию с птицей мать Стёпы описывает весьма мистично. Хорошо, что я, наконец, отделался от впечатления о мистичности проблемы Степана. Она выглядит проще. *STOP/REC* Поработал с литературой. Диагноз уточняю: F42.0 – преимущественно навязчивые мысли и размышления. Депрессия сама по себе, в чистом виде, отпадает, потому что диагноз подразумевает депрессивные состояния. Лечение назначено верно.

STOP/REC*

Встреча четвертая

В. Н.: Здравствуй, Стёпа.

С.:

Садится* Здравствуйте.

В. Н.: Чем занимался все это время?

С.: Думал. Больше ничего не получалось. Начал пить Ваши таблетки.

В. Н.: Как себя чувствуешь?

С.: Сейчас я себя не чувствую. Варёный какой-то. В тумане всё. Обычно не так. Обычно просто тяжело и бессилие.

В. Н.: А сейчас?

С.: Сейчас тоже бессилие, но какое-то пустое.

В. Н.: Как твое чужеродное нечто?

С.: Никуда не делось. Все так же ест меня. Сегодня ночью прихватило так, что я даже скрючился от боли. Представляете? Уже физически чувствую. Оно настойчиво просит выйти и посылает мне смыслы. *Грустная улыбка* Я беременный чудовищем. *Молчание* Как в фильме «Чужой». В последнее время эти смыслы все острее и причиняют почти физическую боль. Но она все равно не физическая, хотя такой кажется. С таблетками появился только легкий туман. Ну и меньше стал вспоминать Свету, *Молчание* больше ем. Всё. Эффекта нет. *Молчание* Выпишите меня.

В. Н.: Я не могу, Степан. Ты же знаешь, что терапия не закончена. Ты только два раза принимал лекарство. Нужна еще неделя или две. Как пойдет.

С.:

Слабеющим голосом* К черту терапию. Вы только в бирюльки играете со мной. *Молчание* Мне все хуже. Не знаю, как будет дальше. И интереса не питаю. Боюсь.

В. Н.: Стёпа, нечего уже бояться. Все ужасное позади. Боль усиливаться не будет. Чужеродное нечто успокоится, вот увидишь. Скоро все будет хорошо.

С.: Я знаю себя.

В. Н.: Послушай. Ты умный парень. Думающий такой. Ты думал о том, чтобы принять это нечто?

С.: Что значит «принять»?

В. Н.: Значит, попробовать договориться с ним. Что бы ты сказал ему, если бы была возможность?

С.: Это глупо.

В. Н.: Давай попробуем.

С.: Я-то его принимаю. Оно меня не принимает. Поэтому я одержим им. *Молчание*

В. Н.: Что бы ты сказал ему?

С.:

Молчание* Я бы сказал ему «успокойся, пожалуйста. Успокойся. Давай поживем еще так, как получится. Я ни в чем тебя не виню. Ты есть то, что есть. Ты живешь. Живешь во мне. Но я тоже хочу пожить. Дай мне пожить. Дай мне пожить. *Совсем слабым голосом* Дай мне пожить. *Молчание. Тихий всхлип* Я ничего от тебя не хочу. Успокойся. Господи, как же больно!»Молчание*

В. Н.: Ты только что сказал ему все это. Что ты чувствуешь?

С.: Меня никто не услышал. Я сказал это Вам. До того, чем я одержим, слова не доходят. Вообще, из-за Ваших таблеток я не чувствую больше сожаления по этому поводу. Мне совсем безразлично стало, что со мной будет.

В. Н.: Если слова не доходят, то что дойдет?

С.: Оно неумолимо. Вы не понимаете. Господи, я же говорил, что Вы не поймете. Оно не хочет ничего. Только освободиться от меня. Ему невыносимо со мной. И всё.

В. Н.: Что до него может дойти?

С.: Когда меня били, до него дошло что-то. Оно успокоилось на несколько часов. А потом все заново, еще сильнее.

В. Н.: Что это может значить?

С.: Что на него можно воздействовать физически. Когда мне больно физически, я ближе к смерти, оно предвкушает свободу и перестает мучить меня. Я начинаю думать о бессмысленности своей жизни, и от этого больно. Но я не понимаю, как это может помочь.

В. Н.: Попробуй встать на место этого нечто. Что бы ты сказал, находясь на его месте?

С.: Это еще глупее.

В. Н.: Давай попробуем. Что бы ты сказал на его месте?

Молчание*

С.: «Я хочу, чтобы ты умер. Хочу от тебя отделаться. Только так я смогу освободиться. Ты мне ненавистен. Я не знаю, что делаю в тебе. Не знаю, кто или что поселило меня в тебе, но это была ошибка. Я должен тебя покинуть. Тогда я смогу переродиться. Я ущербен в тебе, закрыт, замкнут, освободи меня. Освободи меня! Вырежи меня из себя».

Молчание*

В. Н.: Это бы сказало тебе чужеродное нечто, если бы могло говорить?

С.: Да.

Молчание*

В. Н.:

Задумчивое и одобрительное мычание* Что бы ты ответил ему?

С.: «Как тебя освободить? Или как примириться с тобой? Я больше не могу».

В. Н.: Теперь ответь от его лица.

С.: «Я хотел бы покинуть тебя без ущерба, но это невозможно. Выход только один».

В. Н.: Хорошо, Стёпа. Раз уж мы начали разговор с чужеродным нечто, можно я с ним поговорю? А ты будешь отвечать так, как ответило бы оно. Давай?

С.: Безумие. *Вздох* Ладно, давайте.

В. Н.: Итак, как я могу его называть?

С.: Вы точно меня убьете. Это придаст ему сил. *Молчание* Но терять уже нечего, как я понимаю. *Молчание* Вы можете называть его… А зачем его как-то называть?

В. Н.: Чтобы отличить его от тебя.

С.: Ну, тогда – Кор.

В. Н.: А почему Кор?

С.: Наверное, потому что это слово подходит под описание моих ощущений. Давит, скребет изнутри. Теснит меня.

В. Н.: Хорошо. *Молчание* Итак, что бы сказал Кор, если бы я спросил: «Допустим, существует еще один выход. Ты воспользовался бы им, если бы знал о нем?»

С.: «Да».

В. Н.: Хорошо. Почему ты уверен, что выход один?

С.: «Это как свет в конце тоннеля. Это единственное, что ты видишь в кромешной тьме. Поэтому и уверен».

В. Н.: Ты пробовал идти в другом направлении?

С.: «Зачем мне идти в другом направлении, если я вижу свет?»

В. Н.: Затем, что, идя на свет, ты убьешь человека.

С.: «Мне всё равно. Я не человек, и мне наплевать. Мне больно находится в одном теле с кем-то еще».

В. Н.: Если ты не человек, то кто же?

С.:

Голос немного меняется, становится ниже* «Я не знаю. *Молчание* А если бы знал, все равно бы не сказал».

В. Н.: Но ты хотел бы покинуть Степана, не причинив ему боль?

С.: «Хотел бы. Но путь всего один».

В. Н.: Ты сказал, что ты как будто в тоннеле и видишь свет. А что будет, если развернуться и двигаться в другую сторону?

С.:

Голос начинает дрожать* «Я не могу… не могу… развернуться. Темно».

В. Н.: А вдруг там другой выход?

С.: «Я не буду… проверять…» *Дрожит*

Молчание*

В. Н.: Хорошо, Кор. На сегодня мы с тобой прощаемся. *Молчание* Степан. Возвращайся.

С.:

Дрожь немного спадает, но не проходит*

В. Н.: Возвращайся, Степан.

С.: Я тут, тут. *Успокаивается* Я никуда не уходил.

В. Н.: Что с тобой сейчас происходило?

С.: Мне было очень больно, когда я говорил все это от лица Кора. *Горестно вздыхает* Что же вы со мной делаете?

В. Н.: Мы с тобой работаем над твоей проблемой.

С.: Вы точно знаете, что делаете?

В. Н.: Можешь мне поверить, знаю.

С.: Что же. Я до сих пор не верю в то, что Вы понимаете меня. Так же, как и не верю в то, что не все потеряно. Но я решил попробовать. *Молчание* Да. Я попробую. Буду делать то, что Вы говорите. И еще. Знаете, что я думаю сейчас?

В. Н.: Что?

С.: Лекарство все-таки дает какой-то эффект. Оно придает мне уверенности. Появилось чуть больше сил.

В. Н.:

Одобрительно* Стёпа! Это очень хорошо. Вот видишь, скоро все будет здорово. Но мы все равно еще будем видеться. Следующий раз – в понедельник, после обеда.

С.: Ага. Вы правы. Скоро все будет хорошо. *Молчание*

В. Н.: Скоро будем вспоминать об этом. Как в прошлый раз сидели у стены. Мы тогда хорошо поговорили.

С.: Я тоже так думаю. Я даже немного отвлекся.

В. Н.: Мы еще поговорим с тобой. *Молчание* Чего бы ты хотел?

С.: Избавиться от одержимости.

В. Н.: Я имею в виду, чего бы ты еще хотел?

С.: Даже не знаю. *Молчание* Наверное, почитать что-нибудь. *Молчание* Но у меня ничего нет.

В. Н.: Я тебе что-нибудь дам. *Встает, листание книг* Вот. Я думаю, это подойдет. То, что нужно.

С.: «Вино из одуванчиков?»

В. Н.: Читал?

С.: Нет. Я почитаю. Спасибо.

В. Н.: Можно тебя еще кое о чем спросить?

С.: Спрашивайте.

В. Н.: Это не сложный вопрос. Помнишь, в прошлый раз, когда я тебя спросил «что эта одержимость значит лично для тебя?» Тебя этот вопрос расстроил. Почему?

С.: Потому что мне показалось, что Вы играетесь. Несерьезно относитесь ко мне. Показалось, что этим вопросом Вы надо мной издеваетесь.

В. Н.: Сейчас, когда мы уже помирились, и все прошло, хочу немного поговорить об этом. Что особенного в этом вопросе?

С.: Сама постановка вопроса. Что это может значить? Чушь.

В. Н.: А если это чушь, то почему ты так отреагировал?

С.: Потому что я Вам рассказываю, что мне больно как раз от смыслов и значений, а Вы «что это означает».

В. Н.: Я сделал тебе больно этим вопросом?

С.: Да. *Молчание* Но ничего. Уже все в порядке. Или Вы хотите услышать ответ на этот нелепый вопрос?

В. Н.: Разве ты не ответил на него?

С.: Ответил.

В. Н.: Значит, ответил. *Молчание* Кстати, когда ты был возмущен, ты произнес такую фразу: «Вы все просто чертовы убийцы…»

С.: Да, наверное, я сказал это. Извините.

В. Н.: Я хочу задать вопрос, который может показаться тебе глупым. Так что ответь на него так, как сочтешь нужным.

С.: Хорошо.

В. Н.: Что ты хотел этим сказать? *Молчание*

С.: А что, не убийцы?

В. Н.: Почему убийцы?

С.:

Молчание* Потому что Вы убиваете меня своей терапией. Во всяком случае, тогда я хотел так сказать.

В. Н.:

Осторожно* Разве ты здесь не после попытки ухода?

С.: Да, но это убийства разного рода. Одно дело, когда мне нужно, и я делаю это по своей воле. И совсем другое, когда убивают мою душу, насильно, или же когда что-то гибнет, и я не могу на это повлиять. Это смерть не настоящая, но она мучительнее. Поэтому я и назвал вас убийцами.

Молчание*

В. Н.: Стёпа, иногда нужно, чтобы душа прошла через боль. Ты же понимаешь?

С.: Какая разница, если это не поможет?

В. Н.:

Вздох* *Усталым голосом* Ладно, Стёпа. Иди, отдыхай. На сегодня пока всё. Заходи, когда тебе нужно. В любой момент.

С.: До свидания.

В. Н.: До понедельника, не забывай.

STOP*

В. Н.:

REC* Может быть, мой коллега был прав. Стоит подождать эффекта антидепрессантов. А пока нужно пригласить его родителей еще раз, поговорить с ними насчет того, каким был Степан в пять лет и раньше. Причину нужно найти. Также я начал сомневаться насчет диагноза, который я поставил в прошлый раз. *STOP/REC* Посоветоваться с коллегой, он утверждает, что шизоидность всего лишь возрастная, и что у Степана, скорее, депрессия, чем обсессия. Мой коллега – специалист по депрессии, поэтому так и говорит. Конечно, мне виднее, потому что я́ веду Степана, но в словах коллеги есть доля истины. Уверен я лишь в том, что шизоидность все-таки имеет место, и что она выступает у юноши как способ объяснять то, что с ним творится. И, поскольку объяснить более реалистично сам Степан не может, то в ход вступает мистификация, которая все же усложняет задачу. *STOP/REC* Прослушав еще раз записи со второй и третьей встреч, я обнаружил, что сначала Степан говорил о том, что ему самому нужно освободиться, что он сам себе шлёт смыслы, а позднее, уже на третьей встрече, стал приписывать посылы смыслов некоему чужеродному существу. То есть, за время терапии, оно как бы отпочковывалось от Степана, однако, он признает его как часть себя. Возможно, потому что, проговорив свои переживания, он стал лучше понимать себя. Рассматривать ли это как признак терапевтического прогресса? Или наоборот, ухудшения? *STOP/REC* Обычно отделение проблемы от себя не способствует терапии. То есть, если моя проблема – не часть меня, значит, я теряю над ней всякий контроль, и я становлюсь пассивным, подчиняющимся этому императиву. Но… с другой стороны, такое отделение может быть необходимым этапом осознания и преодоления, поскольку похоже, что до наших встреч Стёпа осознавал только сам факт наличия подобных мыслей. Дальше этого не заходил. Теперь же я начал разговаривать с его чужеродным существом – Кором. «Кор» – скорее всего наскоро собранный набор звуков, но Стёпа сказал, что его звучание отражает характер проблемы. Я все-таки помог его персонифицировать. На свой страх и риск, кстати. Это просто удивительно, что Стёпа так быстро встал на его место. Это может помочь.STOP/REC*

С.:

Вздох* *растягивая слова* Как же зря.Молчание*

В. Н.: Что ты чувствуешь сейчас?

С.: Чувствую огорчение. И со мной боль разделить не хочет, но и не хочет помочь мне избавиться от нее. Эгоистичный поступок слабого человека.

В. Н.: Она сделала то, что должна была.

С.: Зная все обстоятельства, она поступила опрометчиво. Ни себе, ни людям не дает ничего сделать. Всем угодить хочет, как всегда. А в итоге никому лучше не делает. Тогда, в больнице, когда я лежал после избиения, она поступила точно также. Пришла и дала мне надежду, а потом сказала «нет».

В. Н.: А как она оказалась в деревне?

С.: Мне кажется, она преследует меня. Может быть, ожидала, что я попытаюсь уйти.

В. Н.: Ты сказал, что смысловая боль дала о себе знать впервые, когда тебе было пять лет. Расскажи о себе в том возрасте.

С.: Что рассказать?

В. Н.: Где ты тогда жил? Кто твои друзья детства? Наверняка есть, что вспомнить из детства.

С.: Мы жили здесь всю жизнь. Два моих друга детства учились потом со мной в одной школе, в сто двадцать шестой. Один из них до сих пор учится в колледже, в котором учился я. Мы с ним не особо общались в последнее время. Просто с определенного времени наши интересы разошлись. А другой друг после школы уехал поступать в институт. С ним мы тоже не общались. *Молчание* В пять лет мы с ними днем гуляли на улице, а летними вечерами, когда темнело, сочиняли страшилки и рассказывали друг другу. Было очень страшно, но этот страх нас раззадоривал. Сами знаете, что это за чувство. Истории эти были сущими глупостями: про черную руку, про людей, живущих на крышах и ворующих детей. Сейчас я думаю, что эти истории были собраны из сказок, которые нам рассказывали родители и из того, что мы видели по телевизору. *Молчание* Еще мы играли в прятки, в догонялки всем двором. Да всё, как обычно, доктор. *Молчание, вздох* Вы, наверное, хотите найти причину появления одержимости?

В. Н.: А ты хочешь?

С.: Я искал. Но все безуспешно. Она сначала была почти незаметна, как будто фон, но потом стала все чаще о себе напоминать. Сам момент ее появления трудно уловить. Поначалу это были просто мысли о том, что я другой. Не такой, как все. И что мне здесь не место. Потом я начинал чувствовать, что внутри меня есть нечто, вроде души, но не душа, а что-то еще, инородное и чужое, что оно заперто в теле, и что мне нужно его освободить. Ну а потом это чувство становилось более отчетливым, обретало смыслы, которые стали давить изнутри меня где-то годам к четырнадцати. Я понимаю, что эта часть – тоже я, но это ничего не меняет. Его желание и намерение покинуть мое тело, мое сознание, мою душу, все крепнет.

В. Н.: На что похоже это чувство?

С.: Я же Вам говорил.

В. Н.: Я имею в виду, на какое телесное ощущение или на какую эмоцию?

С.: Наверное, оно похоже на изжогу.

В. Н.: На изжогу?

С.: Да. *Молчание* Или на сломанное ребро. Если говорить об эмоциях, то это, скорее всего, отвращение.

В. Н.: Твое отвращение к себе?

С.: Отвращение этой части меня ко мне же, отчего оно посылает мне сигнал вытащить его любым способом. Но я не могу. Вот, в чем одержимость.

В. Н.: Ты помнишь, в каких отношениях были твои родители, когда тебе было пять.

С.: В хороших, наверное. В таких же, как и сейчас. Я не вижу особой разницы. Если она и есть, то для меня она сгладилась моим взрослением, и я не заметил ее.

В. Н.: То есть, ничего особенного ты отметить не можешь?

С.: Что Вы хотите услышать? Они ссорились, конечно. И даже был период, когда они хотели развестись, но это было несерьезно, и когда мне было лет десять. Думаю, тогда они пережили этот кризис. Ничего особенного в том не было. Просто они очень долго вместе.

В. Н.: Отчего они хотели развестись?

С.: Папа подозревал, что мама ему изменяет, но тогда не нашел никаких доказательств. И со временем успокоился.

В. Н.: Тогда они сильно ругались?

С.: Они никогда не ругались сильно. То был скорее период охлаждения отношений, чем их выяснений. Перебесились и успокоились. Тот период ничем для меня не примечателен. *Молчание* А, да. Тогда я впервые влюбился. И поцеловался. *Улыбается* Мы дружили целый месяц.

В. Н.: Чувство, что ты другой – совершенно естественное в возрасте пяти лет. Все это испытывали.

С.: Да, я узнавал. Это так. Но у меня оно пошло дальше. Не думаю, что это естественно.

В. Н.: Ты кому-нибудь рассказывал о своих чувствах и мыслях?

С.: Да. И родителям, и друзьям. Эта тема была чем-то, вроде «я боюсь темноты» или «обычно, я более печален, чем другие». Наверное, не мог выразить, как следует. Все заинтересовались, только когда я вскрыл вены. Но родители до сих пор думают, что я сделал это из-за расставания со Светой и прочего груза. Теперь Вы понимаете, что расставание со Светой, то, что меня избили, и прочее… на самом деле просто звонки, что пора кончать с такой жизнью.

В. Н.: Нет, Степан, это не звонки, и даже не симптомы, а просто отражение твоих переживаний. Отражение того, что ты называешь одержимостью собой.

Молчание*

С.: Может быть. А может, и нет.

В. Н.: Наше время на сегодня подходит к концу. Я хочу спросить тебя еще вот о чем. *Молчание* Как ты сам объясняешь эту одержимость? Что это такое лично для тебя?

Молчание*

С.: Наверное, это не поддается объяснению. Как я не пытался, я не понял, и не объяснил. Думаете, мне легче от того, что я сам ничего не понимаю? Что это для меня? *Начиная злиться* Что это для меня?! Это тяжесть, взявшаяся, не понятно откуда! Которая всю жизнь со мной, которая грызет меня, и которую у меня нет возможности выдавить из себя, как ты ни бейся! А Вы садите меня в кресло и «давай с тобой разговаривать», думая, что от вашего вялого мычания из меня вылетит то, что годами мучало меня изнутри, раздирая и убивая меня! Я Вам говорил, что Вы ни черта не поймете. Говорил, чтобы Вы оставили меня! Знаете что? Да Вы просто никчемный, стареющий и лысеющий хрен, которому насрать на всех, кроме самого себя! Что это у Вас на полках? Книги?! Вы все эти свои слова отсюда повычитывали?! *Звуки листания и падения книг* Да они же ничего не сто́ят! Это просто набор букв, которые придуманы слабаками, вроде Вас, уродами, которые только осложняют людям жизнь всяческими размышлениями. «Тебе может становиться очень больно, но, поверь моей практике…» *Рыдая и крича, местами – перегруз микрофона* ЧЕРТ БЫ ТЕБЯ ПОБРАЛ! *Падение книжного шкафа на пол*

В. Н.:

Громко, но спокойно* Степан, давай успокоимся!..

С.:

Не слушая* Вы все просто чертовы убийцы и засранцы. ДАЙТЕ МНЕ ПРОСТО СДОХНУТЬ НАКОНЕЦ! «Приходили ли к тебе родители? Что ты чувствуешь? ТВОЮ МАТЬ! Еще этот Ваш диктофон! МНОГО ЗАПИСАЛИ! ВСЕ УЗНАЛИ! ПОМОГЛО ВАМ, УДОВЛЕТВОРИЛИ СВОЕ ЧЕРТОВО ЛЮБОПЫТСТВО! Вы просто слабак, который и живет только тем, что питается чужой болью!» *Молчание. Падение на пол, плач, распахивание двери*

В. Н.: Нет, сестра! Все под контролем! Нет!

Скрип двери, плач*

С.:

Отдаленно плача, тихо растягивая* уроды. *Плач* Почему Вы со мной сидите? *Долгий плач. Молчание*

В. Н.: Ты прав. Здесь, у стены, даже удобнее. Может, и шкаф тут тоже ни к чему. Только пыль от него.

С.:

Тихий смех*

В. Н.: Если хочешь, я сейчас выключу диктофон.

С.: Выключите.

В. Н.:

Вздох*STOP*

В. Н.:

REC*

Мы со Степаном поговорили, и он только что ушел. Похоже, эта навязчивая идея о некоем существе действительно терзает его. Если мы будем все мистифицировать, мы ни к чему не придем. Когда я вижусь со Степаном, он заражает таинственностью своего недуга. Но я, кажется, начинаю понимать, что у него обсессивное расстройство, отягченное шизоидностью, прогрессивного характера. Думаю, это и есть диагноз. *STOP/REC* Светлана попала в созависимость от этого расстройства. *STOP/REC* Идеи, лежащая в основе его обсессии – это чужеродное нечто, сидящее в нем и грызущее его, просящее свободы. Смысловое нарушение. Пропишу ему антидепрессанты. Флуоксетин. *STOP/REC* Лучше, конечно, сертралин, он же – золофт. Это если родители будут покупать. *STOP/REC* Родители согласны, пишу золофт. *STOP/REC* Эффект должен снизиться, и тогда мы найдем причину и поработаем с ней. Налет шизоидности тоже должен сойти, потому что он, я полагаю, происходит от мистификации навязчивых идей. *STOP/REC* Степан довольно умный парень. Кстати, его две истерики заставляют меня думать о высокой демонстративности в жизни. А если это так, то вся идея с одержимостью собой может оказаться показухой. *STOP/REC* Прослушал последнюю беседу. Нет. Скорее всего, его переживания – настоящие. Так искренне врать невозможно. Тем более, что его возмущение больше похоже на сопротивление, а не на истерику. Истерики совсем другие, и так быстро не проходят. *STOP/REC* Когда он рыдал, он выкрикнул, что мы все убийцы. Есть ли в этом для нас какой-то смысл? *STOP/REC* Но одно то, что пошло сопротивление – очень хорошо. Значит, мы дошли до болезненной точки, когда я спросил «что это такое лично для тебя?» *STOP/REC* Завтра видимся со Степаном. Коллега сказал мне, что не стоит говорить ни о чем из того, что может задеть юношу. Говорит, что стоит подождать, пока таблетки дадут результат. Но мне кажется, что дожидаться этого, без обсуждения его случая, бессмысленно.

STOP/REC*

Эта история была написана для радиопостановки. Всё действие "воспроизводится" с плёнки диктофона. Это 6 встреч врача-психотерапевта и пациента 19-ти лет. Основано на реальных событиях.

Действующие лица

Доктор: Вершков Владислав Никитич, психотерапевт – 46 лет, говорит размеренно, взвешивая каждое слово, голос мягкий, низкий;

Пациент: Федоров Степан Геннадьевич, Стёпа, бывший студент колледжа геодезии – 19 лет, голос среднего диапазона, неровный;

Отец пациента: Владимир, 48 лет – голос чаще раздраженный, но иногда проскальзывают ноты сожаления;

Мать пациента: Марина, 44 года, – голос чаще обеспокоенный, иногда проскальзывают ноты страдания.

Новая пациентка: 20 лет, – голос подавленный, слабый.

*Запись с магнитофонной плёнки*

Встреча первая

В. Н.: Итак, Степан, расскажи, пожалуйста, как ты здесь оказался.

С.: Я пытался уйти.

Молчание, шум пленки.*

В. Н.: Куда уйти? Как уйти? Расскажи так, как ты только что говорил, до того, как мы с тобой договорились записывать сеансы.

С.: Мне все заново повторять? Год рождения? Вот это́ всё?

В. Н.: Ну что ты? Нет, конечно. Только с момента про попытку ухода. Стёпа. Можно я буду тебя так называть? Я повторю. Стёпа, расскажи, как ты здесь оказался.

С.: Мне нужно было уйти. Я и сейчас чувствую, что мне здесь не место. Тем более, когда все узнали.

Молчание* Накануне у меня уже был план. Никто не должен был узнать. Я сел в машину и поехал в свою деревню, в наш старый дом, где уже давно не бывали ни мои родители, ни я сам. Там, в магазине я купил два литра вина. Дешевого такого, в пакете. *Молчание* Придя в дом, я приготовил два таза, поставил их по обе стороны от кресла, растопил печь-буржуйку, сел и стал пить. Насколько я помню, я выпил всё, но голова нисколько не затуманилась, даже наоборот. Меня это ужасно разозлило, потому что в план входило, что я буду сильно пьян. Во всяком случае, достаточно, чтобы решиться. Проклиная все на свете, я взял нож. Помню, долго смотрел на то, как в лезвии отражается свет из-за дверцы печи. Когда мысли выветрились, я уже был в каком-то забытьи. Этим ножом я вскрыл себе вены и стал слушать, как кровь капля за каплей гулко падает в тазы. Потом появилась легкость. Последнее, что я помню – как меня начало мутить.Молчание*

В. Н.: Это было шесть дней назад. Ты потерял больше литра крови.

С.: Мне сказали, что кто-то увидел меня в окно и вызвал скорую. Кто это был?

В. Н.: Я не думаю, что сейчас тебе необходимо это знать. Что тебе это даст?

С.: Вы правы. Наверное, ничего. Все равно я там, в деревне, никого почти не знаю. Все, кто был там раньше, в моем детстве, разъехались. И правильно сделали.

В. Н.: Я хочу спросить тебя еще кое о чем. Что тебя толкнуло на это?

С.:

Молчание* Что меня толкнуло? Много чего.

В. Н.: Ты можешь перечислить все причины, не спеши.

С.: Во-первых, меня выгнали из колледжа. Я перестал туда ходить полгода назад.

Молчание*

В. Н.: Так…

С.: А в армию я не годен, потому что в сердце пролапс чуть больше, чем надо. Мамка зудела, чтобы я что-нибудь делал: пошел бы работать или учиться. А у меня ни на то, ни на другое не было желания. Да и сил тоже. Я бомбил иногда по ночам. На карманные расходы хватало, да и ладно.

В. Н.: Это всё, Степан?

С.: Нет, не все. *Молчание* Я расстался с девушкой.

В. Н.: Как ее звали? Как это произошло?

С.: Она меня бросила. Взяла, и ушла.

В. Н.: Как она объяснила, что уходит?

С.: Мы встречались с ней полгода. Все было здорово. Но хорошее обычно плохо кончается. Все итак было понятно. Наши отношения катились к чертям. И она сказала, что мы никогда не подходили друг другу. Я был в отчаянии, ползал за ней на коленях. Она хотя и плакала, но я не услышал в ее голосе и нотки сомнения. Я ей был не нужен. А плакала она просто из одной жалости. *Молчание* Именно в тот момент, стоя на коленях и рыдая, я осознал всю свою ничтожность, всю нелепость своего существования. Я увидел себя пятном на чистой ткани. Грязным, вонючим, жалким и смешным пятном. Меня просто необходимо было вывести. *Молчание, тяжелый вздох* Я никому не звонил, ни с кем не виделся. Просто бродил весь день и всю ночь по городу без денег и сквозь чертову пелену слез, от которой я никак не мог избавиться, смотрел на мир. Пару раз меня спрашивали прохожие, что со мной случилось. И от этого я ненавидел себя еще больше, а потом как-то сразу ненависть сменялась жалостью, а затем – отвращением к себе. Где-то в пять я уже был истощен и подходил к дому. У торца сидели какие-то ребята, пили пиво. Один обратился ко мне. Мне было настолько все равно, что со мной будет, что я ему не ответил, и даже шагу не прибавил. Просто тащился, уставший, изможденный. Слезы уже не лились, а нос не дышал. Парень остановил меня, вгляделся в мое лицо сквозь темноту и сказал: «отдай телефон по-хорошему». Я вытащил из кармана телефон и протянул ему. Он взял, сказал «спасибо» и, озираясь на меня, вернулся к своим.

На тот момент я уже ни о чем не думал. Просто наблюдал, как человек уходит с моим телефоном. Но когда я услышал за спиной смех, что-то внутри меня вдруг забурлило лютой ненавистью. Этот парень мгновенно сделался причиной всех моих бед. Кулаки нервно сжались, я схватил какой-то грязный кирпич из клумбы, и стал медленно возвращаться, пряча кирпич за спиной. Парни сидели на спинке сломанной скамейки и разливали пиво по пластиковым стаканам. Нет, я не хотел вернуть телефон. Это было какое-то саморазрушительное отчаяние. В итоге, в общем, я получил то, зачем вернулся. «О, обдолбанный воротился», – сказал кто-то из них и все засмеялись. Воспользовавшись моментом, я ускорился, замахнулся кирпичом и врезал, что было сил (а их откуда-то взялось просто немеряно), крайнему в переносицу. Послышался глухой звук, какой-то хруст, парень перекинулся через спинку и упал навзничь. Я уже замахнулся кирпичом в другую сторону, как мне ударили в живот с такой силой, что боль, которая мучила меня, вырвалась наружу и заполонила весь мир. Поэтому наступило даже какое-то облегчение. Кирпич упал из моих рук, а сам я сжался на земле и меня стали бить ногами. Может быть, мне показалось, но это длилось неимоверно долго. Меня молча и отчаянно били. Я закрывал голову и почки, как мог, но все было бесполезно. Отделали до полусмерти. Если бы их друг, которому я вмял кирпичом, не застонал, они бы меня просто убили. В этих двух ватниках проснулась человечность, они отстали от меня, и стали интересоваться товарищем. Он был жив, но явно контужен. Они что-то кричали друг другу, мне, товарищу, но в итоге один из них пнул меня на прощание как-то вяло… или я уже перестал ощущать что-либо? Затем, судя по звукам, они взяли его подмышки и уволокли куда-то.

Я лежал и корчился от нестерпимой боли. Помню, как пели утренние птицы. Их щебетание доносилось до меня рвано и глухо, словно из колодца. Кровь текла из брови и из носа рекой, а внутри меня, казалось, не осталось ни одного целого органа. Я потерял сознание, а очнулся уже в больнице.

В. Н.:

Осторожным голосом* Что же, Степан, я тебе сочувствую. Эта история очень печальна. И любой бы переживал на твоем месте. Ты не думаешь, что большинство из нас, так или иначе, переживали то же, что и ты? И что твоя история уникальна, но ты не одинок в своих переживаниях?

С.: Возможно. *Задумчивое молчание* Но что мне до этого? Я́ же это ощущал. Я́ же не смог с собой справиться. Не смог выбросить из головы все эти переживания. Всё слишком давит. Не могу. *Молчание* Через неделю пришла Света…

В. Н.: Это и есть твоя девушка?

С.: Да, это она. *Долгое молчание*

В. Н.: Как вы общались с ней?

С.: Она выглядела обеспокоенной, сказала, что узнала еще пять дней назад, но не решалась прийти. «Ты будешь со мной?» – спросил я ее. *Молчание* Она мешкала, хотела перевести тему, я спросил ее еще раз, и она сказала, что нет. «Тогда зачем пришла?» – Я помню, как я отвернулся от нее, чтобы ее не видеть, потому что у меня начали наворачиваться слезы. Я сдержался. «Понимаешь, – начала она, – я еще не могу вот так сразу тебя забыть, хотела тебя проведать. Мне сказали, что тебя избили, а до этого ты кому-то проломил нос». «Значит, все-таки, проломил», – попытался улыбнуться я. «Да. Знаешь, Стёпа, и мне стало так больно за тебя, я пришла убедиться, что ты выздоравливаешь» – объяснила она. «Но ты со мной не будешь?» – спросил я снова. «Прости меня, – ответила она, – но нет». Во мне вдруг все настолько похолодело, что мои губы как-то сами произнесли: «тогда нам не о чем разговаривать». Она посидела немного, пытаясь что-то сказать. Наверное, в этот момент она раздумывала, вернуться ко мне или нет, но потом встала и тихонько ушла. Я так и не посмотрел больше на нее. Бил подушку и сдерживал слезы, чтобы не выглядеть слюнтяем перед соседом по палате. Потом я пролежал еще неделю, после чего родители забрали меня домой долечиваться. Тогда уже я решил, что единственный выход – уйти самому. «По-хорошему», как сказал тот человек в темноте. И еще неделю бессмысленной жизни спустя я сказал родителям, что поеду поживу в деревню, чтобы прийти в себя. И поехал.

Молчание*

В. Н.:

Задумчивый вздох* Хорошо, Стёпа. Картина становится все более ясной. Знай, что тебя никто здесь не осуждает. Просто постарайся отдохнуть. Если будут какие-то вопросы, заходи. Мы встретимся с тобой здесь, у меня в кабинете послезавтра. *Бормотание: так, завтра четырнадцатое, потом у нас консилиум…* Нет, давай лучше через два дня. Послезавтра не получится. Договорились? Через два дня, в пятницу, приходи сюда сразу после обеда.

С.: Когда Вы меня выпишите?

В. Н.: Не волнуйся, выпишем. Выйдешь радостным и полным сил. Только нужно чуть-чуть подождать. Мы же с тобой еще не закончили разговор?

С.: Не знаю, Вам же виднее.

В. Н.: Не закончили. Все. Иди пей то, что тебе дают на посту, отдыхай. Я тебя буду ждать в пятницу.

С.: До свидания.

Скрип двери*

В. Н.: До пятницы!

Дверь захлопывается. Звук остановки записи*Звук начала записи*

В. Н.: Прослушал несколько раз беседу. Особенно те места, где Степан говорит «…когда все узнали» и «…наши отношения катились к чертям». Что-то здесь он недоговаривает. Мало информации. «Все узнали» о самоубийстве или о чем-то еще. И отчего испортились отношения? Молодые люди сходятся и расходятся каждые полгода, если не чаще, но мало кто пытается каждый раз покончить собой. Нужны подробности. *Звук остановки записи, звук начала записи (далее – «STOP/REC»)* Примечательно, что человеком, который был в деревне и вызвал скорую, была именно Светлана. Так сказали родители Стёпы, когда он только поступил к нам. Они не упоминали, как она там оказалась. Возможно, ему не надо пока об этом знать.

STOP/REC*

Встреча вторая

В. Н.: …ну так что там? Зовите его. Чего он убегает?

Голос медсестры: *глухо, в глубине коридора* Степан! Ты же взрослый. Нужно разговаривать с доктором. Как еще он поймет, что тебе можно вернуться к обычной жизни?

С.:

Жалобно и звонко*

Он все равно не поймет. Никто из вас не поймет!

STOP/REC*

В. Н.:

В кабинете* Степан, иногда, в процессе нашего разговора тебе может становиться очень и очень больно, но, поверь моей практике, часто проживание этой боли здесь, в кабинете, помогает реабилитации. И часто эта боль полезна. Она означает, что мы обнаруживаем те точки, с которыми и нужно работать. И без твоего участия эта работа может не состояться. Итак, мы остановились на причинах вашего расставания со Светланой.

С.:

Истощенным голосом* Зачем Вы меня мучаете?

В. Н.:

Улыбаясь* Потому что через эту муку пройти нужно. Сам убедишься.Долгое молчание*

С.: Хорошо. *Молчание* Хорошо. Как я говорил, мы встречались всего полгода. До этого у меня не было серьезных отношений. Я гулял. Как и все на первом-втором курсах колледжа. Прыгал из одной постели в общаге в другую. Это было забавное время. Я ни о чем не заботился, жил одним днем. Мир был легким и ясным. Я был непосредственным и не думал, наверное, ни о чем, кроме планов на вечер. Оди́н… я мог справляться со своей проблемой, когда о ней никто еще не знал. Так что, ни у кого из девчонок не было возможности узнать меня настолько, чтобы столкнуться с тем, с чем столкнулась Светлана.

В. Н.: Что это за проблема, Стёпа?

С.: Вы не поймете.

В. Н.: Ты должен знать, что я здесь затем и сижу, чтобы понимать.

С.: Да, но эта вещь не из разряда тех, что обычно понимают люди. И если я Вам даже и сформулирую эту проблему, она будет звучать как набор слов.

В. Н.: Так. *Задумчиво мыча* Так. Тогда какова природа этой проблемы? Она финансовая, творческая, проблема твоей активности или что?

С.: Это проблема нечеловеческая. Мне не надо было начинать встречаться со Светой. Она погрязла в этой проблеме, тем самым разделив ее со мной настолько, что я уже не мог справляться с ней в одиночку. Проблема усилилась. Она как бы стала проблемой в квадрате. Поэтому она ушла от меня. Именно поэтому.

В. Н.: Послушай, Степан. У всякой проблемы, какой бы трудной она не казалось, есть название. Давай сейчас назовем ее и на сегодня оставим. Будем говорить о другом. Хорошо?

С.: Это странно. Я никогда не называл ее. Я вообще не уверен, что нужно давать ему название. Боюсь, если я ее назову, я придам ей еще больше сил. Она итак убивает меня все сильнее с каждым днем, и я предпринял единственно верную попытку выхода из этой ситуации, но мне кто-то помешал. Кто это был? Вы знаете?

В. Н.: Не будем менять тему, Степан. Давай все-таки сначала назовем проблему. Поверь мне, это поможет.

С.: Это проблема *задумчивое молчание* одержимости.

В. Н.: Это ведь не полное название? Одержимости чем? Есть одержимость наркотиками, есть одержимость демонами.

С.: Я никогда не принимал наркотики. И это одержимость не демонами. Это смешно.

В. Н.: Но ты не смеешься. Чем тогда?

С.:

Молчание* Собой.

В. Н.:

Одобрительно* Ага… То есть это одержимость собой?

С.: Вам же нужно было как-то ее назвать. Это название слишком приблизительное, но оно больше подходит.

В. Н.: Я могу еще раз поиграть в «угадайку»? И, обещаю, если не получится, то мы пока оставим эту тему?

С.:

Неуверенно* Давайте.

В. Н.:

Осторожно* Под одержимостью собой ты подразумеваешь какое-то… любование собой?

С.: Нет, доктор. Это не любование собой. *Молчание* То есть, Вы не угадали.

Молчание*

В. Н.: Что же… Как договаривались, мы пока оставим… Но обязательно в следующий раз вернемся к этому.

С.: Ладно.

В. Н.: Как отнеслись родители к твоей попытке?

С.: По их воле я оказался здесь. Как они еще могли относиться к этому? Они хотят, чтобы я жил. Говорят, что я еще маленький и глупый, и что пока не знаю, как жить, но обязательно научусь, и прочая подобная ерунда. Говорят, что помогут мне научиться жить. Когда я оклемался, я был в еще большем отчаянии оттого, что ничего не получилось, но внешне подать вид не смог, потому что был слишком слаб и отрубался каждые десять минут. Отец был зол, ходил по палате взад вперед, ругался. Ну, Вы помните. Мать же сидела у моей кровати и плакала, бормоча то «кто же тебя надоумил», то «сынок мой, милый сынок», то «как же ты так? За что нам это?».

В. Н.: Они сегодня приходили?

С.: Да. Принесли гранатовый сок. Но я не люблю гранатовый сок. От него сводит скулы.

В. Н.: Его можно развести водой.

С.: Тогда он превратиться просто в кислятину. Я сказал им, что не люблю его, а отец прочитал тираду: «замолчи! Как ты видишь, ты еще не знаешь, что ты любишь, а что нет… Рано тебе еще, видимо … Мы тебе жизнь дали, а ты ею бросаешься, мелкий гаденыш!» Потом у него прихватило сердце, а мать его успокаивала.

В. Н.: Тебе было обидно?

С.: Нет. Мне было их жалко.

В. Н.: Ты же понимаешь, что они просто беспокоятся за тебя? Они же чуть не лишились тебя, самого важного, что есть в их жизни.

С.: Я понимаю. Поэтому мне их жалко. Потому что они не поняли, что у меня только один выход.

В. Н.: У всех нас один выход. И этот выход у кого-то ближе, у кого-то дальше. Перед этим выходом у тебя еще долгая жизнь, полная интересных событий, и не только горьких потерь, но и радостных приобретений. Ты узнаешь еще. И твои родители это видят. И все здесь это видят. Выход один, и он еще впереди, он обязательно будет. Не нужно его ускорять. Жизнь слишком коротка, чтобы срезать её углы. Можно наслаждаться всеми поворотами, поверь. Ты еще поймешь.

С.:

Молчание* Может быть…

В. Н.: Ну вот, теперь ты видишь?

С.:

Еле слышно* Может быть, для кого-то это и так, но для меня все предопределено. Я больше так не могу.

В. Н.: Стёпа, Стёпа… Все будет, но не сразу. Почему ты выделяешь себя из всех остальных? Я тебе кое-что расскажу. Когда мы все еще маленькие, и у нас только просыпается потребность все сделать самим: самостоятельно есть, самостоятельно одеваться, самостоятельно стелить себе постель, у нас рождается ощущение своей исключительности. Это совершенно нормально. Мы все исключительны. Я исключителен, ты исключителен. Потому что ты такой один. Но со временем мы уже больше не можем жить этой своей исключительностью. Наступает время, когда нам нужно делать выбор между двумя дорогами. Что это за дороги, как ты думаешь?

С.: Я не знаю.

В. Н.: Ну, подумай.

Молчание*

С.: Не знаю. Много может быть вариантов. Темная и светлая?

В. Н.: Ты почти угадал. Путь исключительности разветвляется на дорогу, идя по которой ты живешь своей уникальностью, феноменальностью, лучшестью, что приводит к эгоизму, который мешает всем, не только другим, но и тебе самому, в первую очередь. По этой дороге неимоверно трудно идти, она лишает тебя возможности чувствовать что-либо, кроме самого себя, ты заперт в самом себе. Но есть и вторая дорога, идя по которой ты ощущаешь, что ты не исключительный, не феноменальный, а просто другой, отличающийся от меня так же, как я отличаюсь от тебя. И эта дорога дается легче за счет того, что ты начинаешь видеть мир вокруг себя. Но знаешь, что в этом всем самое замечательное? *Молчание* Что между этими двумя дорогами существует связь, и никогда не поздно пойти по другой. *Молчание* Подумаешь над этим до следующего раза?

С.:

Слабым голосом* Подумаю.

В. Н.: Если у тебя есть, что еще мне сказать, скажи лучше сейчас.

С.: Мне нечего сказать.

В. Н.: Тогда мы на сегодня закончим, если ты не против. Время ужина. Иди и хорошенько поешь. Я буду ждать тебя здесь в понедельник, в то же время. За выходные ты поймешь, что нам просто необходимо с тобой разговаривать.

С.: Может быть.

В. Н.: Вот и все. До встречи.

STOP/REC*

В. Н.: Я говорил, а он молчал и, понурив глаза, кивал. Я не уверен, что донес до него смысл того, что я пытался ему сказать. Обратной связи было мало, и она была не убедительная. *STOP/REC*Давать ему говорить. *STOP/REC* Из записи становится ясно, что надо переждать его молчание, чтобы он продолжил сам. *STOP/REC* Проблема, о которой он говорит, слишком мистифицирована им. Дать ему понять это. Я и сам вчера, признаться, поддался мистическому духу, созданному юношей. Одержимость собой. Что это такое? *STOP/REC* Не нашел у Юнга «одержимость собой», но уверен в том, что она тесно связана с архетипом тени. Что-то Степан отвергает в себе, делает это темной стороной, независимой от него самого, но в то же время это что-то дает о себе знать, давит и душит его. Да еще и с такой силой, изза чего уже другой человек, его девушка, в этом «погрязла», по словам юноши. Погрязла в его тени? Чем здесь является тень? Какое-то прошлое событие? Или Степан специально нагоняет на себя загадочность? Но если он хочет покинуть лечебницу, зачем усугублять? *STOP/REC* Нет, он искренен. В его голосе я фальши не услышал. Ему действительно трудно говорить об этой проблеме. Его слова носят шизоидный характер. Но он, несомненно, чувствует то, о чем говорит. За его одержимостью должно стоять какое-то событие. На грядущем сеансе вернемся к одержимости собой. Надо сделать так, чтобы он описал эту одержимость. Но событие, которое стоит за ней, пока трогать не надо.

STOP/REC*Встреча третья[править]

В. Н.: Как себя чувствуешь?

С.: Нормально.

В. Н.: Чем занимался на выходных?

С.: Мысли не отпускали. *Молчание* Думал все время. Бродил по коридорам. Ночью не мог уснуть, написал вот это. *Шелест бумаги*

В. Н.: Можно я вслух прочитаю, чтобы понятнее было?

Молчание*

С.: Читайте.

В. Н.: Так. *Молчание*

На дне морском сижу я, наблюдаю

За грациозным плаваньем медуз.

В тени их рваной я рыдаю,

Хочу я всплыть, но держит груз:

Стотонный блок из боли и сомнений.

И цепи в кровь запястья трут.

Лишь жалкие потуги пустых рвений

Мое марионеточное тело бьют.

А тени все мрачнее – смерть близка,

Ее я принимаю, точно очищение.

И покидает меня тоска,

Становится легко. Я слышу медуз пение…

Молчание*

В. Н.: Это очень интересно, Стёпа. Красиво. *Шелест бумаги* Тебе понравилось то, что ты написал?

С.: Не знаю. Я об этом не думал. Просто написал, потому что так нужно.

В. Н.: Но ведь тебе же нужно? Или кому-то еще?

С.: Я не знаю. Вы меня только больше запутываете. Кому это было нужно, я не имею ни малейшего понятия. Я выплеснул то, что накопилось, на бумагу. На всякий случай, дал прочитать Вам.

В. Н.: Это очень чувственное стихотворение. Я бы даже сказал, высокохудожественное. Ты оставишь мне его? Я хочу сделать копию, потом я его тебе верну.

С.: Пожалуйста.

В. Н.: К тебе сегодня приходили родители?

С.: Да. Они каждый день приходят. *Долгое молчание* Проверяют, на месте я, или уже нет. Как будто отсюда куда-нибудь денешься!

В. Н.: Это для общей безопасности, ты же знаешь. Для твоей, в частности. А родители тебя не проверяют, а просто навещают.

С.: Они сегодня были уже спокойнее. Это хорошо.

В. Н.: Потому что они верят, что тебе станет лучше.

С.: Я думал над тем, о чем мы говорили в пятницу. О дорогах, между которыми есть связь. Вы намекали на то, что я нахожусь на дороге эгоизма. Но я так не думаю. Наоборот, я хочу облегчить всем жизнь, совсем не думая при этом о себе. Я окончательно потерян, доктор. Не убеждайте меня в обратном. Не убеждайте.

В. Н.: Но ты сегодня сам пришел в мой кабинет, нам даже не пришлось тебя звать.

С.: Потому, что я понимаю, что только так смогу выйти отсюда.

В. Н.: Признайся себе: не только поэтому.

Молчание*

С.: Наверное. Потому что мне стало интересно, до чего Вы дойдете в своих размышлениях. Интересно, как Вы будете объяснять мои состояния, и, в особенности, мою потребность в смерти. Я даже готов потерпеть.

В. Н.:

Одобрительно улыбаясь* Уже хорошо.

С.: Вы не поймёте, потому что смотрите на проблему немного в другой плоскости. Знаю, что Вас учили быть материалистом. И только в этой системе координат Вы работаете. Но любая проблема ведь как холм в геодезии: сделав горизонтальный срез, Вы еще не узнаете, что в глубинах. Слишком у Вас все просто и поверхностно.

В. Н.: Степан, я слышу в твоем голосе заинтересованность в разрешении проблемы? Или я ошибаюсь?

С.: Я просто подумал: «Что же, если Вы хотите знать, я все расскажу Вам, а уйти я успею». Мне кажется, Вы первый, кто готов меня выслушать. Пусть даже Вы будете выслушивать меня через стетоскоп материализма. Проблему мы не решим, но Вы хотя бы будете знать, что сделали все возможное, и тут я поступаю совсем не эгоистично. Так ведь?

В. Н.: Конечно, не эгоистично. Все равно это хорошо, Степан, что ты согласен работать. Вот только с чего ты взял, что я материалист?

С.: По Вам видно, что Вы всё, кроме уже известного Вам, назовете метафизикой, с гримасой отвращения на лице. Вы взрослый человек, состоявшийся специалист. Вам так удобнее. Удобнее делить людей на больных и здоровых, поэтому Вы не видите другого мира, как более тонкого, так и более опасного. Понимаете?

В. Н.: Я не стану с тобой спорить, Стёпа. Ты абсолютно прав, что мне по долгу службы приходится иногда делить людей на здоровых и на тех, которым требуется помощь. Ты ведь это хотел сказать?

С.: Вам виднее.

Молчание*

В. Н.: Итак, Стёпа, на прошлой встрече мы коснулись вопроса одержимости собой, и договорились сегодня к нему вернуться. Правда ведь?

С.: Да.

В. Н.: Мне бы хотелось знать, как ощущается эта одержимость. Расскажи, пожалуйста.

Молчание*

С.:

Вздох* Это очень больно. Когда легче, а когда и вовсе невозможно. Изнутри разрывает что-то холодное и чужое, хотя я понимаю, что оно моё. *Молчание* «Одержимость собой» – не самое лучшее название, но по-другому никак не назвать. Когда приступ подходит, сначала трясутся руки, потом становится трудно дышать, и вот тут, во лбу жжет что-то. Но это что-то как будто хвост существа, засевшего глубже. Само оно прячется где-то здесь, в груди. То есть, здесь его тело, а хвост идет вдоль позвоночника и упирается в лоб изнутри. На конце хвоста жало. Создается впечатление, что когда оно, это существо, шевелится, оно создает боль. Но это не просто боль. Вы должны понять, что никакого существа нет, я не сумасшедший, не подумайте. Вы попросили рассказать об ощущениях, я и рассказал, как могу.

В. Н.: Ты проверял здоровье? Может быть, это неврологические боли.

С.: Да, год назад Света настояла на том, чтобы я прошел обследование. *Молчание* И никто ничего не нашел.

В. Н.: Ты кому-нибудь еще рассказывал?

С.: Нет. Знала только Света. Теперь знаете Вы. *Молчание* Я хочу, чтобы Вы поняли, что это не физическая боль. Я не знаю, какая она. Смысловая, наверное. Вы не понимаете, о чем я?

Задумчивое молчание*

В. Н.: Ты можешь объяснить, что такое «смысловая боль»?

С.: Это когда море смыслов одолевает, и все они связаны со мной. Поэтому и «одержимость собой». Во время приступа, по моим ощущениям, я становлюсь центром всего сущего, и я понимаю, что меня заперли в теле, как в чужой и пустой комнате. Эта мысль очень ясная, и с каждым новым приступом фоновая боль накатывает еще сильнее. Я хочу освободиться от этого.

В. Н.: И поэтому ты… *Молчание*

С.: Да, поэтому я хочу уйти. После каждого раза все хуже. Все внутри меня трясет. Внешне – ничего не заметно. Но меня разрывает. «Освободиться! Освободиться от одержимости. Нужно освободиться!» Понимаете?

В. Н.:

Молчание* Думаю, что понимаю. Хочу много что спросить. Освободиться от одержимости – это освободиться от тела?

С.: Изначально – нет, но теперь способ только один. Один единственный.

В. Н.: Но могут быть и другие способы?

С.: Могут быть, но мне они не известны.

В. Н.: Когда все это началось?

С.: В пять лет примерно я впервые ощутил это. Гулял на улице, и тут – оно: замер на месте и понимаю, что мир как бы на мне сошелся, будто множество ниточек от каждого человека тянутся ко мне; одни из них стягивают меня, другие – разрывают. Тесно. Потом к этому смыслу добавлялись другие, причиняя все большую боль. Мне как бы кто-то намекает, что меня засунули не в то тело. И я должен покинуть это тело.

В. Н.:

Молчание* Можешь еще раз назвать меня материалистом, но тебе не кажется, что, покинув тело, ты ни в какое другое не вернешься? И что, вполне возможно, ты себя вообще не будешь ощущать в таком случае. Там еще никто не был. Оттуда еще никто не вернулся, а поэтому никто не знает, каково там.

С.: Не надо, не надо. Я понял. Я знаю, что все это неизвестно. Но от боли это знание меня не избавит.

В. Н.:

Молчание* Так… *задумчивый вздох* Еще ты говорил, что Светлана тоже погрязла в этом. *Молчание* Что это значит?

С.: Она переняла часть этой боли, но тут сработал принцип деления клеток, а не простого вычитания.

В. Н.: Она что-то специально делала, чтобы перенять?

С.: Нет, это произошло само по себе, потому что она стала ко мне ближе. Боль усилилась и во мне, и в ней. Она так больше не могла и бросила меня, после чего смыслы еще сильнее стали бить мне в голову этим жалом. Если раньше я мог перетерпеть приступ, то теперь боль постоянна, как некое гудение в мозгу и в груди. И постоянная пульсация. Это тяжело. Просто поверьте, что есть такое страдание, от которого только одно спасение.

В. Н.: Думаю, что настало время сказать тебе кое-что. Все равно ты узнаешь. И будет лучше, если ты узнаешь это здесь. *Молчание* Человеком, который вызвал скорую там, в деревне, была Светлана.

Ебется сантехник с бачком унитаза -

Вчера пополам раскололся, зараза,

Ебутся коты на диване под пледом,

Ебутся соседи с утра до обеда,

Ебутся собаки у мусорки утром,

У двух хомяков в колесе камасутра,

Ебутся на хате два вора в законе,

Ебутся бомжи у пивной на районе,

Ебется горилла с макаками в клетке,

Сношаются эмо, рыдая в жилетки,

Философы хором достали елды

И дрочат на римские книги-труды,

Ебется механик у автосалона,

И два воробья на перилах балкона,

Ебется водитель с поломанной тачкой,

Ебутся врачи с неизвестной болячкой,

Ебется кассирша с фальшивой купюрой,

Ебется художник, рисуя с натуры,

Ебется электрик с проводкой в стене,

Ебутся солдаты во рву на войне,

Ебется заказчик с заказом с Китая,

Ебется приемщик, товары считая,

Ебитесь, товарищи, добрый вам путь -

Но не перепутайте, что как воткнуть!