Всю ночь не стихал дождь, но людям надо было все же идти и идти или хотя бы двигаться ползком. Теперь у них был только один путь - вперед, к тому пригорку и селу за ним, где сходятся и скрещиваются все дороги. Мир, лежавший за гранью этой цели, как бы исчез и растворился во тьме. Все устремления туда - к двум пыльным большакам, которые батальон Сергея Ковалева должен был оседлать и тем самым закрыть врагам еще один выход.
С того вечера, когда на узкой полосе курской земли, истерзанной, израненной, но не отданной врагу, наступила необычайная тишина, и Ковалев не только понял, но и всем сердцем ощутил, что фашисты остановлены, а их железная сила уже надломилась, - с того вечера он находился в возбужденном состоянии. И не только он, коммунист, капитан Ковалев, но и его люди теперь до нерасторжимости близкие ему, потому что прошли с ним путь испытаний и жертв во имя того клочка земли, который все называли пригорком.
Люди не могли, а порой и не хотели отдыхать. Оказалось, что можно три ночи не спать, готовиться к атакам, а потом день за днем наступать, не ощущая усталости. Должно быть, сила нервного напряжения не знает пределов. Люди в эти дни обрели как бы второе сердце, или же их обычные человеческие сердца оказывались сильнее и выносливее, чем можно было предполагать, - высокий накал их жизни не утомлял, не порождал в них уныния, а возвеличивал их упрямый и крепкий дух.
Сергей Ковалев знал все, что таилось в душе людей, которые доверили ему свои жизни и свои судьбы. Он был убежден, что ночью ему удастся проползти - пусть под смертельным огнем - к пригорку, там закрепиться, а на рассвете - штурмом при поддержке танков, занять село и перекресток дорог, захлопнуть еще одну дверь перед отступающим врагом.
Это убеждение складывалось у Ковалева не только потому, что он видел орудия и пушки, танки и автоматы, грузовики с минами и снарядами, в невиданном обилии сопровождавшие его батальон. Конечно, технический арсенал наступательной битвы велик, но над ним возвышался, господствовал человек, простой советский солдат.
Этой ночью, дождливой и ветреной, Ковалев должен был переползти со своим батальоном к пригорку, отсюда - рукой подать - один километр, на карте уже вычерчен их путь. Туда еще перед вечером ходили минеры. Ковалев упоминает об этом вскользь, как о деле обычном. Как же они шли? Капитан на мгновение задумывается, озадаченный тем, что кто-то еще не знает всех мелочей их быта.
Молодой минер Трофим Касаткин тоже не видит ничего особенного в том, что три воина проникли под ураганным артиллерийским и минометным обстрелом к минным полям, оставленным врагами, обнаружили и обезвредили сорок очагов смерти, проложили тропу к пригорку, путь для артиллерии, танков и обозов.
Вот и все, больше ничего не сделали, но им пришлось ползти по грязной промокшей земле - они уже не ощущали проливного дождя, потому что грязь толстым слоем прилипла к плащ-палатке, к пятнистому маскировочному комбинезону, к лицу, каске, ботинкам. Вот только руки - их минеры оберегали, они нащупывали тот мокрый клок земли, над которым задерживал их миноискатель, осторожно, вкладывая в эту критическую секунду все, что приобретено опытом, напрягая до пределов свое внимание, как бы отрешаясь от всего окружающего.
Рука ищет провод, взрыватель - он спрятан внизу или с боков, потом «мертвая мина» извлекается, и надо ползти дальше, измеряя путь уже не метрами, а сантиметрами, не задерживаясь, но и не торопясь, с величайшей осмотрительностью, не допустив ни одного непродуманного или нерассчитанного жеста, поворота тела, движения ноги, вязнущей в грязи.
Три человека - Трофим Касаткин, Александр Лычков и Петр Гончаренко - вернулись и доложили - можно идти. Да, больше ничего, и никто этому не удивился - то была их жизнь, война. Грязь сползала с их касок и лиц, широкие комбинезоны отяжелели от воды, и они двигались, как водолазы в скафандрах.
«Можно идти» - и к пригорку поползли семь разведчиков. Их вел сержант Николай Майборода, они пролежали весь вечер в наспех вырытом окопчике и определяли и наносили на карту гнезда врага. Майборода даже спустился с пригорка к селу. Взрывы снарядов, ракеты и осветительные бомбы прорезали завесу дождя и ночи, но Майборода полз, прижимаясь к грязи, вдавливая свое тело в холодную черную жижу.
В селе послышался шум мотора. Майборода затих, но вскоре он убедился, что это грузовик, а не танк. В душе Майбороды уже проснулась пытливость разведчика. Он пополз к селу, каким-то неосторожным шорохом он обнаружил себя - ведь фашисты с таким упорством вытесняли ночь со своих позиций, освещая их ракетами. Майборода возвращался уже под минометным обстрелом. Ни в окопчике, ни в пути к блиндажу Ковалева он не ощущал боли. Лишь передав капитану промокшую карту с нанесенными на ней крестиками и как бы освободившись от того, что было центром его напряжения, Майборода застонал.
В плече у него оказалось два осколка, кровь, смешанная с грязью, стекала по его телу. «Я думал все, что это дождь такой горячий», - сказал он. А разведчики ушли в траншею, где можно было постоять под плащ-палаткой и отдохнуть, - им предстояла еще трудная ночь. Пока же они не совершили ничего особенного, они просто делали свое дело на войне с присущим им умением, а это был их долг.
Так по крайней мере казалось им и капитану Ковалеву. Он был теперь поглощен только одной мыслью - надо двигаться. Его уже поторапливает подполковник по телефону: «Не тяни, Ковалев, не тяни». Но он и не собирается затягивать эту операцию.
В два ноль-ноль Ковалев поднял людей и повел их к пригорку. Они должны были ползти по грязи и тащить за собой орудия. Он хотел без шума подобраться туда, и поэтому людям пришлось заменить машины, тягачи и коней. Это не так-то просто - тащить на руках артиллерию и снаряды, но таков замысел Ковалева, и, не задумываясь, люди двигаются по разминированному проходу, продвигаясь метр за метром - всю ночь.
Да, в эту ночь люди ощущали, что даже банка с консервами или лишние сухари давят необычайной тяжестью. А дождь, оказывается, может через шинель, плащ-палатку и гимнастерку проникнуть во все поры тела настолько, что уже не чувствуешь ни холода, ни воды. Но все это привычное, все это надо…
Где-то позади застряла противотанковая пушка, и шепот по цепи вернул ушедших вперед. И опять надо было повторять путь, уже раз пройденный. Лишь к рассвету на холмике собрался и приготовился к атаке батальон Ковалева. Люди лежали на траве усталые и молчаливые. Дождь уже стих, будто он лил только для того, чтобы дать возможность Ковалеву с большей скрытностью выдвинуться к бугорку, по полю, которое называлось ничейным. А теперь оно было нашим, оставшимся позади.
На рассвете был осуществлен этот штурм. Он продолжался не больше получаса, но Ковалев помнил только две секунды - в них сконцентрировалось все, что он называл русской силой третьего года войны. Одна секунда - начальная. По замыслу в эту предрассветную секунду наши танки, самолеты, артиллерия и пехотинцы, то есть батальон Ковалева должны были одновременно обрушиться на врага.
Теперь вся стремительность и умение людей, их силы души и особенности характеров, вся их отвага и воинский дух должны были обрести математическую точность. В этом было то, что называют ударной мощью. Не успел умолкнуть оглушительный залп наших орудий, как Ковалев поднял свой батальон, и в ту секунду он увидел движущиеся по лощине к селу танки, а над головами пехотинцев, бежавших с пригорка, пронеслись наши бомбардировщики, штурмовики и истребители.
Будто невидимая рука сжимала в кулак всю эту силу и била по тому клочку земли, который назывался перекрестком двух дорог. В этой секунде была не только четкость грандиозной военной машины, но и чья-то властная воля. Лишь потом Ковалев узнал, что эта невидимая воля таилась здесь же на поле боя, в блиндаже, где сидел генерал и тот подполковник, который еще ночью поторапливал его.
Это они были теми людьми, которые сумели в грохоте битвы уложить в секундный расчет все мастерство и мужество тысяч людей - на земле, в танках, в воздухе, у орудий. Это они подбадривали штурмовиков по радио: «Задайте им еще, еще один заход, правее, по дороге», - направляли танки призывом: «Прорывайтесь, они хотят отрезать пехоту, но им не удастся».
Фашисты пытались отсечь артиллерийским огнем батальон Ковалева. И здесь наступила та, вторая, секунда боя. Враг поджег наш тяжелый танк - он был головным, - и наступила томительная и критическая заминка. Но тут выбежал начальник штаба батальона, старший лейтенант Андрей Седых. Он поднял окровавленную, простреленную руку и повел людей впереди танков.
«Разные годы», Оскар Иеремеевич Курганов, 1981г.
