aDani.love

А вот это было по-настоящему страшно. Резкой двойкой - правый в корпус (печень ойкнула), чугунный левый хук в челюсть - он вырубил меня. Боксёрскими намотками прикрутил руки распятием к батарее. Я очнулся, он стоял на расстоянии руки в тёртом резиновом фартуке, толстых перчатках с жестяной банкой и кистью в руках. Челюсть больно занемела, налилась свинцом, рот до краев в слюне и крови. Я сплюнул. Он улыбнулся. Мне показалось беззлобно, даже по-доброму. Надежда затеплилась. Пот тёк по его лбу, вискам, сухим морщинам рта, жилистой шее.

- Тебе лучше - нейтрально сказал он меж вопросом и утверждением.

Я поворочал языком, зубы на месте.

- У тебя интересное лицо - он принял позу оценивающего художника и покивал сам себе. Медленно с раздумчивыми паузами добавил - где же я тебя видел...

- Что дальше? - бесцветно спросил я, силясь вспомнить, что тут вообще произошло. Голова гудела, выкручивало виски, тяжело схлопывались веки.

- Интересное лицо...да-а - протянул он, приподнял кисть с бесцветной желеобразной жижей над банкой и плюхнул обратно. - Это заливное мы зовём "сопрано". Самые густые мужские басы с этим студнем великолепно выпевают партии сопрано. И ты споёшь. Давай так, - он говорил медленно, с растяжкой - я не-ежно мажу тебе лицо, а ты начнёшь с арии «Casta diva». Норма Беллини. Какая вещь!

Он томно прикрыл глаза и носом довольно точно проныл кусок из оперы.

- Сопрано! - манерно выдохнул он.- Чудо-крем, он ласково растворяет эпидермис, волокна мяса. Нет-нет! Не трогая сосудов, нервных окончаний. Медленно слезает старая кожа, уходит лишнее прошлое. Мы видим всю твою анатомию. А ты... - он вдохновенно подвесил паузу и элегантно филигранно запел: Casta Diva che inargenti queste sacre antiche piante...

Он подступил вплотную ко мне жадно шаря глазами по лицу и, продолжая петь, стал укрывать липкой жижей лоб. Я мотал головой пытаясь стряхнуть его, но лишь больше вводил в раж. Он макал и мазал, макал и мазал...

Всё стихло, свет погас. Я открыл глаза, наш Тяпа стоял на подушке и бешено нализывал лицо. Меня всё ещё колотило от кошмара сна, я блаженно застыл, боясь дышать, спугнуть пробуждение.

Какое счастье так проснуться, ребята!

Не мог себе вообразить, что когда-нибудь стану есть шишки, еловые и сосновые ветки с иголками. Люди добрые прислали посылку с юга, а это вкусно и ооочень полезно. Спасибо, Галина Яровая!

Пару дней мы всем семейством наперегонки трескаем это диво, всем рассказываем взахлёб. Не подозревая вот о чём. На участке детсада, куда ходит Гриша растёт ёлочка, а под ней, как Вы сами понимаете, шишечки. Прихожу вчера вечером за ним, а воспитательница странно так мне улыбается. Взяла под локоток и в сторонку.

- Ваш мальчик - ба-альшой оригинал! Тайно науськивает детей грызть шишки, жевать иголки с нашей ели. Говорит, от всех болезней. И какой изобретательный! Принёс из дома засахаренные образцы и сахар в кармане. Девочки под его началом артель развернули, обдирают ель, сластят, кормят детей.

Главное, рассказывает это мне, а сама смеётся. Я говорю, а что смешного-то, я в шоке, дети-то целы?

Целы-целы - еле держится она, - ко мне Ксюша подходит с кривым лицом, сплёвывает, и говорит: тьфу, они горькие всё равно! Тут и открылось. Я, главное, Гришу спрашиваю потом, ты сам-то ел? А он: я дома наелся, много пользы - вред!

Нелепая какая-то история. Фиг бы признался , если б не это шедевральное фото Игнатовича. Навеяло. Лет пятнадцать назад бес дёрнул нас с женой затеять дома вечеринку. Вот правильно ж говорят: не умеешь, лучше и не начинать. Нашпиговали буженины шмат, сыров небанальных припасли, фрукты, торт, винище. Всё как полагается. Я обычно стараюсь слиться с таких мероприятий, но тут формальный повод мой ДР, не отмазаться. Гости собрались, я оправдано задерживаюсь (сдача номера в печать), мчу домой через магазины. Жена мурлычит в трубку: "чёрного свеженького две буханки и маслины не забудь, лук-укропчик приличные - тож бери. Мы заждались, уже три раза за здоровье чокнулись, икается тебе хоть?"

Надо сказать, у жены по телефону есть одна невольная особенность. Первой её заметила редакционный секретарь еженедельника "Будни" Люба Егорова.

- Когда звонит твоя жена - призналась она как-то - я невольно млею. Это какой-то секс по телефону просто!

С тех пор и я стал это замечать. Грудной медовый тембр с игривыми модуляциями, мелодичными филигранными гласными, деликатесом безупречных согласных, многозначительные волнующие паузы завораживают даже диспетчеров такси.

У кого есть номер, можете убедиться.

Так вот, несусь домой с сумками в зубах весь в мыле. Влетаю в дом с репликой: не жду пощады, отныне ваш... А тут уже душевный полумрак, лёгкий коктейль гостевого парфюма, идеальные сорочки и шикарные декольте, светский бубнёж, Стинг ненавязчивым фоном. Атомосфэра. Вера уже заготовила вешалку с непогрешимыми брюками и рубашкой: "Давай мухой в душ и к нам скорее, истомились все. Полотенце оставила на кухне".

Бегу на кухню. И тут звонит телефон. Вы замечали, если какая-то неприятность, он звонит особенно мерзко и тревожно? Высвечивается номер редакции.

- У вас там уже, наверное, мазурку дают? - издевательски говорит верстальщик.

- Давай без убогих преамбул - мрачнею я. - Коротко и ясно.

- Всё путём, номер отправил, но чёрт меня дёрнул глянуть передовицу, там в подзаге мы замглаву Сергея Бразера - Браузером зовём...

Тяжёлая пауза.

- Оставляем, а? Слово-то нормативное модное, не маузер же.

- Ага, очень смешно. Я сейчас типографию тормозну, правь, крути, отправляй заново!

Звоню, клянчу, "по гроб жизни, Мариночка...", улаживаю и несусь в душ.

Страшно довольный собой резво намыливаюсь, звучно распевая остапбендеровское: белеет мой парус такой одинокий... И тут понимаю, что полотенце, брюки и телефон забыл на кухне. Орать жену из ванной - моветон анекдотичный. Смех и грех. Отваживаюсь пока все в гостиной нырнуть голышом на кухню и мигом вернуться с трофеем. Просовываю голову в дверь, вслушиваюсь. Ровный гул вечеринки. План идеальный. Парой сумасшедших гепардовских прыжков достигаю центра кухни жадно следя добычу, и тут, как в мультике, мыльные пятки зачем-то взмывают под потолок, и я с высоты полуметра, спасительно уцепившись за поднос с хрусталём с жутким грохотом и звоном опадаю на пол. Острая боль в голеностопе и плече. Квартира стихает, Стинг умолк, не могу пошевелиться, лежу голый в центре столовой среди художественной разрухи посуды. Слышу близящийся топот заинтригованной толпы гостей и начинаю истерично хохотать.

Занавес.

Фото: Борис Игнатович, «Душ» (1935 год).

2009-й. Впятером впритык в съёмной двухкомнатной. Двое погодок, старший в расцвете бурлящего пубертата. Кризис буйным цветом на дворе. Приятель предлагает торговать цистернами красной ртути, я чуть было не ведусь. Снизу мятежная пенсионерка долбит молотком по батарее, если мы роняем погремушку на пол, зовёт ювеналов - "дети орут страшно, их бьют, насилуют, особенно этот в очках", и к нам ещё долго заходят с кучей бессмысленных протоколов сочувствующие нам инспекторы. С очень симпатичными коленками, между прочим. Слева за стеной армяне - средних лет дочь и древняя подвижная мама с неправдоподобной монобровью, в вечной широкополой шляпе. Тишайшие интеллигентнейшие фарфоровой обходительности люди. По ночам за стеной диалоги: царапающий визг дочери и монструозный хрип мамы, сочные армянские ругательства, мебель всмятку, посуда вдребезги. После первой такой ночи готовлюсь наутро пойти свидетелем по мокрому делу соседей. Но днём встречаю их обеих улыбчивых целёхоньких в подъезде, они деликатнейше молят посмотреть их замок в ванной. В квартире бесследный порядок и чистота. Потом я ещё не раз приду что-то чинить после таких ночей. А внизу жил один тихий городской сумасшедший. Говорили, был приличный художник, интеллектуал, тяготеющий к авангардизму, бунтующий против формализма и советской конъюнктуры, его съели и сгноили в психушке весомые завистливые товарищи по цеху. Он мог часами стоять в любую погоду посреди улицы, всматриваясь, будто заучивая наизусть лица прохожих.

Варе три года, мы вышли на прогулку. Фима безмятежно дрыхнет в коляске, мы с дочерью (она в белом, разумеется) ковыряем грязь осенней стылой лужи. Мимо проходит рыжая молодая женщина, ведёт за руку веснушчатых дочек-близнецов. Под копирку, без отличий. У Вари отвисает челюсть, она переводит взгляд с одной на другую, долго насуплено молчит вперившись им в уходящие спины. Потом поворачивается ко мне и возмущённо спрашивает: а где моя...такая?!!

***

Фото: полтора года Фиме, три - Варе, я на десять лет моложе, на тридцать кг тяжелее. Хорошее время.

Началось с того, что Фима вынес во двор спортивный лук со стрелами липучками, подаренный ему на недавний ДР. Вообще, если бы не родительская таможня, он бы давно вынес во двор всю квартиру. Признаться, это у него наследственное. Я тоже, приходя на новое место работы начинаю обживать его домашними предметами быта. И дело может касаться не только бабушкиного пледа, серебряного ситечка и стула из гарнитура генеральши. Иногда из фанатичного желания создать на работе домашнюю атмосферу, я могу со вкусом меблировать скучноватый офис. Нельзя сказать, что жена относится к этому с пониманием. Так вот, Фима вынес лук. Правда, до этого он бодро вынес из нашего подвала доски от пяти разобранных мной шкафов, которые я собирался осваивать на пенсии. Из самых буйных дворовых пацанов он наскоро сколотил строй бригаду, они шесть дней с утра до ночи коцали на весь двор молотками (впервые порадовался, что наши окна выходят не во двор). Я был буднично приглашён на перерезание ленточки и с удивлением обнаружил дерзкого дизайна хижину в три этажа с верандой, мезонином и пентхаусом. Начальник нашего ТСЖ, неожиданно интересная женщина, встретив меня строго сказала, что ожидает повышенный интерес к этому объекту недвижимости со сторону городских клошаров. И что бесстыжие юные зодчие на её требования немедленно снести его, уточняли - а в какие сроки можно провести сюда электричество, водопровод, интернет. Кроме прочего, Фима наладил аренду игрового инвентаря, вытащив во двор бадминтон, мячи, мелки, скакалки, настольные игры, мамин хулахуп, мои старые гантели и дырявые боксерские перчатки. Судя по его вечно сытому и довольному лицу, бизнес продвигается бойко. В один прекрасный момент принцесса двора акробатка Кэт смачно запинывает мяч на древний могучий тополь. Рыцарь Фима многообещающе достаёт лук и пять стрел будь-нате в течение минуты теряются в ветвях. Скоро туда же уходят бадминтонные ракетки, мяч и хулахуп. Каждый новый жертвенный предмет сопровождается усиливающимся раскатом хохота и пребывающей поглазеть публикой. Кэт решает спасти ситуацию, и двое её фирменных босоножек остаются в кроне дерева. Тогда Фима ставит к дереву крепыша Мишу, ему на плечи залезает Давид. Фима карабкается по ним, одна ветка, другая, третья, и он совсем пропадает из виду в густой листве.

Сверху слышатся междометия, треск сучьев, на землю падает пенопластовый самолётик. Судя по всему, прошлогодний.

- Фима, тряси дерево! - начальственно орёт трёхлетний Гриша.- Тряси, тебе говорят, дерево сильнее!

- Да трясу я, дураки! - обиженно воет Фима, - хренте-с два!

На этих словах к дереву подходит, заинтересованная несанкционированным митингом начальник тсж.

Сверху доносится: Не кидайте только ничего, идиоты, меня собьёте! Я не спущусь отсюда, зовите папу!

- Я случайно запнула на дерево мячик - начинает взрослым маминым тоном объяснять Кэт, - Он застрял, мы пытались сбить. Ракетки кидали, обруч, обувь, всё там. И теперь вот Фима...

- Тот самый Фима? - потирая руки уточняет начальник - прораб шалаша?

- Зовите папу! - кричит Фима.

- Может тебе там обжиться?! - шутит директриса, набирая номер на телефоне. - Недостающие вещи мы тебе закинем... Алё, Вить, вынеси большую лестницу во двор, тут с дерева кой-кого снять нужно.

Приходит мрачный с лицом древнегреческого философа Витя с раздвижной лестницей. Катя цепко берёт его за локоть, пристально смотрит в глаза и по-киношному мистически говорит, округляя глаза: Оттуда... ещё никто... не возвращался!

Через пару минут под аплодисменты и громкие восторги Витя спускает по лестнице Фиму и лезет снова.

Мне позвонили, я стою под деревом и наблюдаю, как Витя скидывает вещи с дерева. Прям как в мультике про крокодила, у которого заболели зубки. Я вспоминаю, как детстве снимал с дерева толстого кота Митьку. Пацаны держали на ладан дышащую лестницу, а я пытался отодрать кота от дерева. Он надсадно орал, срастаясь когтями с деревом. Со мной ему было жутче, чем голодать тут вторые сутки. В финале я с расцарапанным носом принес запелёнутого в смирительное пальто охрипше орущего кота и был, как сейчас помню, вознаграждён коробкой небывалых немецких конфет.

- Ваш Фима обещал нам за спасение убрать третий этаж шалаша, там же опасно - обрывает моё воспоминание улыбчивая директриса и кокетливо поправляет локон.

- Это пентхаус - обиженно еле слышно гундит Фима. - Главный элемент против осады!

Передо мной на землю с дерева падает хулахуп жены и я ловлю себя на мысли, что уже давно, как заевшая пластинка гоняю в голове Чуковского:

"Мама по саду пойдёт,

Мама с дерева сорвёт

Туфельки, сапожки.

Новые калошки.

Папа по саду пойдёт,

Папа с дерева сорвёт

Маше - гамаши,

Зинке - ботинки,

Нинке - чулки,

А для Мурочки такие

Крохотные голубые

Вязаные башмачки

С помпончиками!"

Фото: Антанас Суткус

Разбирали домашний хлам и нашли эту брошь. А я ведь помню её. Бабушке Елизавете она досталась от её мачехи, строгой учительницы начальных классов бескомпромиссно иудейских кровей. Если посмотреть на свет, говорила бабушка, видно ножку жучью. Мне не нравилось слово "жучью", потому что в соседнем подъезде жил милейший пегий сеттер с грустными глазами по имени Жуча. А вот просвечивать янтарь я обожал. Там и правда была образцовая нога жука. Сам янтарь был, как маленькое солнце, тёплый и матово гладкий. Его можно было носить в ладошке и греть руку. Я долго хранил его в какой-то своей детской норе. А потом бабушка рассказала историю с ним связанную.

Во время войны она училась в мединституте и работала в госпитале, устроенным в ее 32-й школе-птице. Это её фото (она справа) рядом со школой ближе всего к той истории. Однажды в Иваново приехал с концертом психологических опытов великий Вольф Мессинг. Слава о нём гремела на весь Союз: всемогущий ведун, человек-рентген, личный советник Сталина... Моя Елизавета с закадычной подруженцией, разумеется, не могли пропустить. К тому же, они обе мечтали учиться на психиатрии, все эти феномены были им дико интересны. Они знали, что Вольф Григорьевич в череде своих опытов показывал следующее. Он просил людей из зала спрятать какие-то мелкие вещи, сам на это время выходил, а потом возвращался и безошибочно называл места с точностью до миллиметра. Наши подружки задумали провести великого телепата или провести опыт над ним. У них были похожие янтарные броши, по сути это просто шлифованный кусочек янтарь с впаянной булавкой. Идея была такая: та, которая вызовется прятать незаметно отдаст свой янтарь подруге, та открыто наденет его на кофточку, обменяв на свой янтарь, который вызвавшаяся подруга спрячет в голенище сапога. Они хотели запутать мысли и предметы.

Началось выступление. Мессинг читал мысли, гипнотизировал людей, заставлял их махать руками, плакать, смеяться. Дошла очередь до опытов с вещами. Девушки сделали всё по плану. Мессинг вошёл в зал и сразу стал хихикать и хитро поглядывать на них. Сначала он нашёл все предметы других зрителей и наконец добрался до янтарной броши. Он близко подошёл к бабушкиной подруге и сказал, что брошь в левом сапоге. Так? - спросил он пронзительно глядя ей в глаза. - Да, почему-то не по-сценарию ответила подруга. Зал радостно захлопал, Мессинг не спеша пошёл к сцене. И тут моя бабушка крикнула - Нет!! Зал притих, Мессинг остановился не оборачиваясь. И вдруг стал смеяться, плечи его тряслись, он повернулся, решительно направился к моей Лизе и протянул руку к броши. - Тут спрятано! Шутницы какие! - хохотал Мессинг и быстро отстегнул брошь. И тут он ойкнул, отдернул руку, замер и облизнул подушечку большого пальца.

- Ооо...Вы пролили кровь Вольфа Мессинга - таинственно и плавно пропел он. У Лизы захолодело внутри. - Теперь это волшебный камень. Вы стали учиться на врача. Прекрасно. Отныне у вас будет только "отлично". Но не забывайте носить его с собой.

И моя бабушка носила его всю учебу под халатом и закончила институт с красным дипломом. Правда, учила я всё сама - призналась она. - Он же не сказал мне, что можно не учить)

***

Фото Вольфа Мессинга сделал наш легендарный ивановский фотограф Николай Иванович Невский во время визита магистра.

Фото броши.

Фото моей бабушки в юности, она справа.

Вчера разбередили свадебную тему дома, стали припоминать байки, ворошить альбомы. Нашёл фотографию своих родителей. Юрий и Татьяна. Тоже скороспелая свадьба, сватовство родителей: деды сослуживцы, кореша, оба замкомдивы, вот и решили породниться... Папка мой - молодой доктор, сногсшибательный шарм, гусар, краснобай, интеллектуал, мот, ба-альшой артист. Маме девятнадцать, халтурит чертежницей в БТИ, поступает на зубоврачебный. Она наивная, ищущая приключений, инфантильная, смешливая, бескожно открытая миру. Вглядываюсь в их лица, пытаюсь что-то прочитать. И вижу. Как они говорили за завтраком, сплетаясь взглядами. Как озорничая покупали ей платье и босоножки, он внезапно подсматривал за занавесь примерочной и строил тут же куры зардевшейся продавщице. Как внезапно отвёз её в белые ночи Ленинграда, просто погулять и утром - на обратный поезд. Как она заглядывала в его прячущиеся глаза, изо всех сил старалась верить завиральным историям про задержавшееся на двое-трое суток дежурство на скорой. Как он спас её от хмельной компании гопоты, со сломанной рукой, разбитым лицом, поломал главарей, и они долго, спасаясь бежали разными закоулками, а потом истово любили друг друга прямо в ночном сквере. Как она уютно ложилась рядом на диван, голову на колени, а он читал ей Платонова вслух.

Вижу, как он перед работой сладко целовал её в губы, придерживая за талию, как постепенно день за днём этот поцелуй перекочевал к щеке, а потом и вовсе растаял небрежным причмоком над ухом. Вижу, их очередную с привычными ядовитыми словами ссору и разбитый ей в сердцах свадебный китайский сервиз. И в этом замесе отношений, где людям нестерпимо тесно, не раздышаться и хочется скорее сойти, зачем-то рождаюсь я, в сущности ненужный ни ей, ни ему. Ребёнок ничего не изменил, они грубовато развелись, стараясь потом ластиком всю жизнь стирать этот этап. Как часто раньше задавал себе этот вопрос, зачем, ну зачем эти встретившиеся на беду люди оставили меня в живых. И в ушах застряли многократно повторённые мамой слова отца: "я-то себе новую жизнь сделаю, а вот куда ты с щенком денешься". Да, может и не говорил он ничего такого, но так проще было ей его вычеркнуть. Две нелепых несчастливых жизни, стукнувшись породили новую жизнь. Я был зол и обижен. А теперь смотрю на всех своих детей и понимаю - зачем это всё.

Спасибо, мама и отец. Простите меня.