Не забывать.
Ночью бывало особенно страшно. Усмань, как железнодорожный узел, стратегически важный для перевозки грузов, немцы особенно упорно пытались утюжить снарядами. Сначала пролетали, быстро и зло наседая звуками двигателей, истребители – это прикрытие. Затем появлялись самые жуткие для людей создания – бомбардировщики. Гул, страшный, расползающийся по небу, гул от нагруженных до предела самолётов, когда и двигателям тяжело и скорость у них не высокая. Гуууууу….., вплоть до закладывания ушей, даже сквозь стены школы.
Школы в которой Лида как и остальные дети, пряталась по ночам и под дням – от холода, бомбёжек и просто от опасностей города, в котором советский закон зачастую отодвигался волчьими законами. Она не просто боялась. В одну из ночей, дети, находясь в школе, слышали, как бомбардировщик делает круг, ещё круг над школой и вообще над близлежащими кварталами. И дети без подсказок поняли – немец думает, бомбить или нет, пластануть ли бомбами школу, которую можно всегда будет списать на склад, за который её принял в темноте.
Он гудел и гудел, а Лида понимала что по сути всё, если некто нажмёт кнопку сброса, им не выжить никогда. Выдумать тот ход мыслей, который у неё шёл в голове, невозможно. Матери уже не было, отец был на фронте. Их трое – ещё старшая сестра и младший брат. То напластование холодной жути, которую успел пережить ребёнок, всё равно не описать.
Немец оказался честен сам с собой. Целей не было, он не отбомбился по простым строениям. Лида дожила до современных дней. Она всегда это помнила потом. Не то что бы уж сильно благодарила того немца, но признавала – он явно был офицером честным.
А само детство шло тяжело. Для брата младшего от государства шло питание с молочной кухни. Каждый день надо бегать и забирать. А ещё иногда, летом, ходила в лес за чем угодно. Правда не одна Лида, а ещё сотни и тысячи всех, кто мог передвигаться. Все ягоды, грибы, любое животное стало лакомой поживой. Всё это столь же быстро и кончилось, и горсткам лишних калорий и то были рады. За те походы в лес Лида выучила правила, спасшее её и жизнь и вообще всё на свете, всё её будущее. Если видно силуэт мужика, надо спрятаться сразу, не рассуждая. Не девочки и мальчишки, которые вовремя это не научились делать, те кто пытался «не становится параноиком» - они не встретили победу. Война не простила любые попытки сохранить мирные привычки, насилие было будничным, убийства за хлеб – базовым. Могли убить просто так, от злости.
Да, власти следили. Но как то порой странно. Однажды в очереди, ещё живая мать и её знакомая, возмутились вслух, что мужики, относительно мордастые, по каким то причинам на фронт не попавшие, просто растолкали всех от муки и стали первыми грести, причём вновь и вновь проталкивая своих знакомцев. А милиционер стоявший на охране порядка, схватил за руку мать и повёл. Да, он отпустил её, но вроде как из милости, иди мол баба глупая. Мужик же тем, нахальным, он не сказал ни слова.
Научилась Лида, стала осторожной и умной, любознательной, но умела вовремя убежать или затаиться. А как ей было тяжело хлеб таскать, тот самый, который выдавали нормой. Она ни разу не взяла ни крошки, всё отдавала старшей сестре – Зине. А та сурово и честно делила на троих – ещё ведь младший – Юра, он больше всего страдал. Сразу хлеб он не съедал, прятал куда ни будь и бегал, отщипывал по кусочку, и снова бегал. А когда доедал, не улавливал этот момент и ему казалось, что хлеб кто то украл. Голод цинично обманывал молодую голову и ребёнок рыдал, искренне, без какой либо ехидности. Он просто голодно жил.
Зина следила за всем одновременно, забывая порой про себя. Она стала за мать. Лида, как самая бойкая, добывала крохи, которые можно и законно было приносить. Прожили. Она даже сама порой не верила, как смогли не умереть, не погибнуть. Мать вот войну не вынесла, сначала голод, а затем болезнь, лёгкие. Когда умерла, по сути это был приговор детям, то время не прощало слабости. Дети приспособились, успели. Когда вернулся живой отец, хоть и сильно истрёпанный войной, дом был почти целым, дети почти здоровыми. Правда Юрий в итоге вырос совсем не высоким, Зина навсегда получила больные от плохой и мокнувшей обуви, ноги а Лида ослабленное сердце, которое потом постоянно давало о себе знать болями. Спасали улучшавшиеся лекарства.
Зина выучилась на агронома, Лида на врача, детского. Юрий как то не стал в высшее образование углубляться, хоть и получил – тоже связанное с агрономией, но в итоге перешёл в сварщики, хотя успешно работал и по специальности.
Уже не Лида, а Лидия, училась в Воронеже, в медицинском вузе. Познакомилась вне учёбы с будущим мужем. У них вообще дивное везение у обоих было. Иван, её муж, попал в плен с самого начала войны, в 17 лет, угнали в город Ландау. И всю войну прожил на побоях, брюкве и тяжёлых работах. Несколько раз партии из из концлагеря угоняли на уничтожение. А он выжил, потому что сумел почти сразу, благодаря пытливости и светлой голове, выучить немецкий, по сути на слух. И постоянно давал знать, что понимает немцев, старался с ними разговаривать. Те уже принимали его за более культурного и раз за разом оставляли на простых работах.
Война кончалась. Концлагерь освобождали американцы. Когда они пёрли, это было и весело и страшно. У них было много артиллерии и авиации, по сравнению даже с нами. Они атаковали периметр и получился ряд прорывов, в один из них, с другими, бросился бежать Иван. Спрятались в лесу, а после стали свидетелями, как ёмко и качественно работают артиллеристы США. Иван потом объяснял – Я думал они каждую грядку перепашут…. И ведь клали снаряды строго на открытые участки, где пробовали разбегаться на технике и бёгом, немцы. Мало их сумело убежать, так надо полагать.
Пришли в итоге к американцам – те накормили, переодели. После они вернулись на сторону, контролируемую СССР. Ивана, потому что знал немецкий уже почти идеально, взяли работать военным переводчиком в Дрезден, в военную комендатуру, затем повысили до Особо отдела. И после он ушёл, после объяснил - Пока просто переводил допросы с листа или непосредственно от обвиняемых, это ничего. А после сказали – Бей… Это враги, а тебе негоже чистым быть, мы беленьких не любим, работай как все, они заслужили. Иван не смог. Тогда – на выход.
Голодное время настало. От костюмчика на плечах, перешёл к комбайнёрской робе, замасленной. Всё равно голодно. Уехал в Воронеж, учился. Что бы выдержать голодуху – покупал самую дешёвую то ли приму, то ли беломор. Без фильтра. Курил, курил и читал, читал. Родня с Украины, с Луганской области, отказалась помогать, посчитала что мог и бы и дальше ишачить, пусть за долю малую, но на комбайне и не озадачиваться этой учёбой, от которой не пойми когда доход. Иван так не решил и учился. В итоге жизнь свела с Лидией. С которой всю жизнь и прожил. Сумел успешно закончить вуз, был преподавателем. Лидия – детским врачом, затем заведующим отделения, затем главным врачом и плюс за целый областной район отвечала и плюс один в довесок, как куратор.
А свой высочайший уровень обучения, когда на него прямо указывали, объясняла просто – Я застала уникальный преподавательский состав в Воронежском медвузе – это были ещё, можно сказать, царского склада преподаватели, остатки немецкой медицинской школы, настоящие гении педагогики. Люди одинаково хорошо умевшие ценить классическую литературу, музыку и новейшие изыскания в медицине. Их уровень преподавания был запредельным. Ей заодно, как молодому специалисту, коммунистке, довелось побывать в Казахстане. Она, как и другие поехавшие, с нуля организовывала медицину, в том числе детскую. Гигиену, которую тогда там вообще не знали и разумели. Насмотрелась на случаи чумы, оспы, холеры, как будто в Средние века на время окунулась, пока они, молодые врачи, этот страх не истоптали современными знаниями.
Но думается не только в этом дело. Она ещё и из особой линии была родом, как и брат и сестра. Их бабушка Елизавета родом с Варшавы, переехала в ещё Санкт Петербург и закончила высшие женские медицинские курсы. Что по тем временам вообще было фантастикой. При этом семья отказала в поддержке – Не за того вышла, не так живёшь. Эдакие польские националисты. Не переносили слова щи, называя их грязной едой, любили супчики. Не хотели русского мужа, а желали любого шляхтича.
Ничего, ей хватило своего ума и чести, что бы жить человеком. Что бы в Усмани основать по сути литературный клуб, куда приезжали из других городов поэты и писатели, ради общения. И тоже застала что можно – Гражданскую, голод. Из Петербурга пришлось вообще бежать, не спасло даже то, что её муж был сначала рабочим, а затем бухгалтером и активистом большевиков на заводе. Тогда валёк и политическая коса ,даже за лишние полслова, могла снести целую семью. А муж был мужик говорливый, оно и понятно – активист как никак и смелым он тоже был.
В Усмани, в период голода, ходила от лавочки к лавочке. Посидит и дальше, потому что идти без передышек не было сил.
Зинаида стала преподавателем. В том числе и органической химии. Вышла замуж за мужа Евгения, он впоследствии стал директором техникума. Был настоящим советским служащим, тем, за которым безуспешно гонялась бы одна туповата героиня из «Москва слезам не верит». Дом у них был завален книгами, целые массивы, полные сборники военных энциклопедий, большой советской энциклопедии, бесчисленно технической и художественной литературы. А тоже начинал всё с голода, учёбы через слабость. Его дед – стал героем советского союза, но дорогой ценой. При наведении моста через Днепр, по которому шла бронетехника, ему выбило глаз. По мосту прошли в итоге те танки, за передвижением которых следил лично Жуков. Вместе со звездой, он по сути спас Павла Никитовича от неминуемой смерти. Вывез его военным бортом в Москву, потому и сумели спасти и человек прожил до 70-х.
Зинаида до конца жизни со слезами рассказывала про войну. Она её никогда не забывала и не распространялась излишне. С трудом, с трудом вытянешь бывало пару предложений и она всё, в слёзы. Павел Никитович вообще почти молчал, когда про войну речь шла. Ни полслова лишнего. Ему дали огромный, готовый дом, двойной участок в лучшем месте города. Но вот память прошлого его не ослабла и ужас пережитого тоже. Никаких мемуаров от него никто не добился, а ему было что поведать. Каково это под бомбами, три раза к ряду, мост ставить. И Зинаида могла бы многое объяснить про способы выживания в городской среде, больше напоминавшей постапокалипсис, если говорить о ночах. Но они молчали. Словно набросили чёрную намётку из толстой ткани на прошлое.
Лидия сохранила больше дерзновения и иной раз сама говорила. Юрий почти ничего не запомнил. Только эхом его война щёлкнула, в его памяти. Он не помнил как рыдал над кончившимся хлебом, про это ему уже Лидия рассказала. Зато навсегда упомнил – Отказали мне в службе в армии. Ну точнее как, взяли, нов кавалерию, которую в тот период по сути расформировали. Причина – Усманские мы, голодные были всю войну, худющие и малорослые, всех хотели списать за спасибо. Но мы требовали службы. Ну и дали – по сути просто военный санаторий.
Когда уже выросши, я узнавал по крохам, то как выжили мои дедушки да бабушки, стал понимать – Жизнь имеет ценность высшую, но разбивается словно тонкий фарфор. Каждое предложение из них давалось с болью, понимал это. Но всё равно нет - нет, да расспрашивал и Зинаиду и Юрия. Ради живых и будущих живых. Уж не знаю, как всё в итоге столь удачно сложилось, что они все сумели прожить войну. Каждый день. Но факт. Особенно страшно было Ивану, когда каждый день его могли и к стенке и прикладом и в газовую. И он не сошёл с ума, как малосильные духом. Не стал нытиком и истериком. А наоборот, был одним из лучших преподавателей в области.
Не могу не гордится такими людьми. И понимаю при этом – мал я в сравнении с такими. То и как они пробивались через жизнь к жизни, мне, думаю, не по силам. Просто стараюсь помнить. Помнить и иногда рассказывать.
