Что в нашем городке работает как часы, так это ритуальная служба. Трёх дней не прошло, как бабушку похоронили. Само событие у меня в памяти не отложилось, а значит, всё прошло без эксцессов.
После похорон, наша жизнь пошла своим чередом. Я вернулся в школу. Мама, бросившая дымить после переезда к бабушке, снова курила по пачке в день. Тедди окончательно переселился к нам в дом, и ничего хорошего в этом не было. Их отношения с мамой и раньше носили бурный характер. Но на съемных квартирах накал эмоций сдерживали соседи и приезжающая на шум полиция. При ба мама сама спускала скандалы на тормозах. Сейчас утихомирить их было некому. Мама, как единственная прямая наследница, получила бабушкин дом и теперь плевать хотела и на соседей, и на полицейских.
Главным образом, скандалили из-за денег. Тедди требовал, чтобы мама продала дом, а деньги вложила в автомастерскую, которую он собирался открыть на паях с другом. Мама пока сопротивлялась, но я боялся, что рано или поздно он своего добьётся. В отличие от прежних дружков, Тедди мама увлеклась не на шутку. Её всегда тянуло на плохих парней, но обычно она быстро перегорала. Несколько драк, пара измен, месяц безденежья, и очередной кавалер посылался в закат. С Тедди привычная схема дала сбой. Не знаю, что она в нём нашла. Может, её так вдохновляло его армейское прошлое? Неукротимый темперамент ужаленного в зад скунса? Разница в возрасте? Всё-таки, он был на десять лет её младше..
Работа барменом также давно ей осточертела. Как говорила бабушка, что легко в юности, к зрелым годам даётся с трудом. Раньше ма, чтобы прийти в себя после смены, хватало пары-тройки часов крепкого сна. Сейчас она выходила из спальни ближе к вечеру. Я видел, ей хочется перемен.
До поры до времени я в эти скандалы не лез. Понимал, себе дороже выйдет. Для мамы я всегда был на втором плане. Заботилась обо мне бабушка. С мамой я жил периодами, по большей части, в перерывах между её романами. Иногда они были светлыми, и тогда она очень старалась быть идеальной матерью. Мы ходили гулять, в кино и на аттракционы. Она покупала мне кучу игрушек и одежды. Читала книжки и укладывала спать. Но по большей части, я попадал в полосы черной меланхолии, и тут уже заботливой мамочкой приходилось быть мне. Обычно в такие периоды мама не работала. Просто не могла заставить себя встать и выйти из дома, даже в магазин. Если она успевала оформить пособие, всё бывало не так уж плохо. Во всяком случае, мне не приходилось собирать и сдавать бутылки и бегать к маминым знакомым с запиской чтобы занять денег. Я не был против работы, но занимать ужасно не любил. Хуже этого было только посещение благотворительных организаций. К девяти годам, я уже неплохо умел планировать бюджет, и мне это льстило .
За периодом апатии, обычно следовала лихорадочная активность с резкими перепадами настроения. Мама становилась непредсказуема, как ирландская погода. Смех через пять минут мог смениться слезами или гневом, и невозможно было предугадать, какую реакцию вызовут твои слова или поступок. За одно и то же тебя могли обнять и надавать пощечин. Купить игрушку и сломать на твоих глазах. Наорать, а потом объясняться в любви. Именно тогда я бывал «главным сокровищем её жизни» и «чертовым уродищем». Просто Теория Относительности в действии.
Все вместе, с бабушкой, мы жили редко и недолго. Маме было там душно. Она говорила, что ба – лицемерка, и ей главное, чтоб всё было, как положено, по правилам, люди жили в рамочках, держали лицо и спину. Что там, у тебя на душе, пусть знает только подушка.
Надо сказать, доля правды в этих её словах была. Ба придерживалась шаблонов и не приветствовала словоизлияния. Объятия, поцелуи без причины, подарки с ровного места - это было не к ней. Как и истерика из-за разбитой чашки или жалоб соседа. Руку же она вовсе никогда на меня не поднимала. Я всегда знал, чего от неё ждать, и мне это нравилось. Её любовь не била наотмашь, как мамина, она существовала как воздух, которым дышишь.
Я очень по ней тосковал. На самом деле, ещё до того, как она умерла. Болезнь слишком сильно её изменила. Не внешне, это бы я перетерпел. Внутри она тоже стала другой, будто в детство вернулась. Она стала мягкой и слабой, а значит, мне пришлось быть твёрдым. Но она все равно ушла, изменить этого я не смог. Умом я понимал, что надо радоваться за неё, ведь мёртвым не больно. Только я–то был живой, и получалось это у меня плохо.
Дом был главным напоминанием о ней и наших хороших временах. И больше всего на свете я не хотел, чтоб его продавали. Будь я прежним Билли, мыслями всё и ограничилось бы. Но болезнь, а ещё больше, смерть ба, меня изменили. Я узнал вкус борьбы и понял, что сильнее, чем думал. Сдаваться так просто я не собирался. Я решил убить Тедди.
Впервые эта мысль зародилась, когда он начал воровать у ба обезболивающие. Мама отмахивалась, мол, всё равно бабушка ненавидит лекарства и отказывается их пить. Что плохого, если Тедди возьмёт их себе?
Плохо было всё, но она не хотела в это вникать. Она думала, если ба не стонет и не мечется, ей не больно. А я видел, что, пока Тедди кайфует, ба мучается! Во время приступов она бледнела, и холодный пот выступал у неё на лбу. И есть она почти перестала, даже водой её напоить удавалось с трудом. А отказывалась она от таблеток, настойку же я в неё все-таки иногда вливал, да и укол мог поставить и без согласия, особенно во время приступа.
Я пытался прятать лекарства, но он всегда их находил. А когда однажды я хотел порвать рецепт, так вывернул мне руку, что сломал запястье. Я никому об этом не рассказал тогда. Испугался, что она опять найдёт для него оправдание, или не поверит мне. Если бы это произошло, наверное, я бы сломался. Не смог бы её простить. Вот и умолчал. Может, зря. Мама решила, что я просто неудачно упал.
Когда Тедди совсем переселился к нам, я стал думать о его убийстве чаще. Мне тошнило от его запаха, голоса, от звуков, доносившихся из маминой спальни. От того, как он ел. Просто трясло. В четырнадцать лет из дома уйти я мог только на улицу. Но если я уйду, кто тогда защитит маму? Может, она и не самая лучшая мать на свете, но другой у меня нет. И дома другого нет тоже. Если бы я был сильнее… здоровенным качком, или мастером по единоборствам, как герои моих любимых боевиков. Или владел гипнозом или там, телекинезом. Но я был обычным подростком, тощим и нескладным, и ничего кроме ненависти, за душой у меня не было. Хотя, вру - было. Старый дедушкин Ремингтон. Слишком дешёвый и старый, чтоб его продать или заложить, но вполне годный для выстрела. Он висел на стене гостиной, сколько я себя помнил. Ба называла его «привет для нежданных гостей». Иногда, из уважения к старикану, я его снимал и чистил. Деда я в живых не застал - он умер от саркомы, когда мама была подростком. Знал о нём только из рассказов, да старых фотографий. Мама, если бывала в хорошем настроении, говорила, я на него похож. Она его сильно любила, я иногда завидовал. Ба рассказывала, они и уехали оттуда поэтому. Не смогли жить в месте, где всё напоминало счастливые времена. Маме после похорон всё время снились кошмары, и она постоянно плакала.
Когда чистил ружьё, я будто принимал у деда эстафету. Показывал, что тоже готов, в случае чего, защитить своих. Хотя, всерьёз об этом не думал. Ба была вечной, как дуб во дворе. А мама, ну… вроде погоды. Её переживания существовали, вроде, как сами по себе. Независимо от людей вокруг. Когда у неё было легко на душе, мир вокруг улыбался. Самый противный чиновник без спора принимал наши документы. Самый задиристый выпивоха смущался под маминым взглядом. Но если её солнце закрывали тучи, всё шло враздрызг.
Сейчас моя реальность изменилась - ба нет, мама не выходит из чёрной полосы. Над домом нависла беда. Мне просто ничего другого не остаётся!
Приняв решение, я начал готовиться. Стрелять хоть из какого-то оружия мне до настоящего времени не доводилось. Меткость я тренировал, швыряя камешки в банки из-под пива. Палиться с ружьём раньше времени я не хотел. Всё должно было произойти случайно, в порядке самообороны. Я посмотрел немало детективов и знал, что оружие с места преступления могут отправить на экспертизу. Там сразу станет понятно - один раз из него стреляли или периодически. Единственное, что я мог себе позволить - пару раз сходить в тир, типа, в порядке развлечения.
Понятно, что банка или мишень, не человек. Но оружие и отдача вполне приближены к оригиналу.
Вторым этапом было продумать убедительную мизансцену. Как и когда это произойдёт. Внимательно наблюдая за Тедди, я почти не сомневался, что у него есть оружие. Нож точно и, возможно, пистолет. Значит, стрелять мне придётся в спину, очень быстро, или из укрытия, чтоб он не сразу понял мои намерения. Обычно особого внимания Тедди на меня не обращал, но на ружьё в руках по-любому бы среагировал. Стрелять в спину я не хотел, ведь тогда намеренность моих действий сразу бы разоблачили. Сравниться в быстроте с ветераном боевых действий мне тоже пока не светило. Оставалась внезапность. Но как подловить нужный момент? На помощь снова пришёл телевизор. За просмотром очередного триллера я понял, как стоит действовать.
Люди,по большей части, достаточно предсказуемые существа. Даже такие, как Тедди. Всего и надо было дождаться, когда день зарплаты выпадет на мамину смену. Тедди обязательно припрется в бар! Там он слегка нагрузится, потом, скорей всего, устроит скандал с мамой или одним из посетителей. Выпрут его быстро - у Энни не любят шума, и вышибалы там - парни серьёзные. Погода - уже не летная, значит, и по окрестностям долго колобродить Тедди не станет. Притащится домой. Злой, пьяный, буйный.
В таких случаях, я обычно из своей комнаты носа не высовываю. Разве что под утро, когда приходит мама. Бывает, что к этому времени Тедди уже перегорает, успокаивается, и они мирно идут спать. Но чаще происходило наоборот - или мама возвращалась вся на нервах, или Тедди заводился по новой. В таких случаях, я всегда отираюсь где-то поблизости, чтоб вмешаться, если дело дойдёт до горячего. Мама всегда плохо контролировала себя в гневе и нередко доводила Тедди до трясучки своими колкостями. А на его претензии могла и пощечиной ответить. Правда, хорошо бегала и тяжёлые предметы метала ловко. Но я всё равно боялся, что когда-нибудь, в запале, он её прибьет.
Сегодня всё будет по-другому. Маминого прихода я ждать не стану. Дождусь Тедди и сделаю, что надо. И, может, мне станет легче, и чувство вины, наконец, перестанет меня мучить.
Как в большинстве домов в городе, гостиная у нас в доме занимала треть первого этажа. Из неё выходили два узких коридора. В конце левого располагалась кухня и лестница на второй этаж. Правый, проходя мимо ванной комнаты, упирался в мамину спальню. Левый коридор от гостиной отделяла дверь. Правый - занавеска из бус. Она была удобнее для моих целей, отлично меня маскировала и не мешала обзору. Зато на кухне была дверь на веранду, что давало лишний шанс покинуть дом, если что-то пойдёт не так. Прикинув оба варианта, остановился я, всё-таки, на правом.
Я читал, опытный охотник может караулить дичь сутками, не отрываясь. Входя в особое состояние полной концентрации, он не замечает хода времени. Становится как бы частью окружающего пространства, такой же, как дерево или скала, за которыми он таится. Когда я пытался для тренировки так караулить мамину машину, у меня не очень выходило. Затекала нога, резко начинал чесаться нос, напоминал о себе пустой желудок. С ружьём в руках всё оказалось по-другому. Оружие вселяло уверенность. Я слушал, как затихал шум на улице. Видел, как ложились на пол гостиной тени от фонарей. Вот простучали чьи-то торопливые каблуки. Прошаркал бродяга. Зашуршал гравий под колесами машины. Уже? Я украдкой глянул на часы в гостиной. Два часа. Вполне вероятно. По крыльцу затопали шаги, скрипнула дверь, звякнуло, забренчало, что-то тяжелое ударилось об пол. Раздалась ругань, и зажегся свет. В первую секунду я даже зажмурился, хотя здесь, в коридоре, было темно. По телу пробежала дрожь. Куда он пойдёт - на кухню или в ванную? Направо или налево? Тедди помешкал. Посвистывая, прошелся по комнате, включил телевизор. Вышел, вернулся с ящиком пива, плюхнул его на диван, следом плюхнулся сам. Я медленно выпустил скопившийся в легких воздух. Сделал шаг назад, так, чтоб видеть всю
комнату целиком и прицелился. Как удобно он сидит. Стреляй, не хочу. Нет, рано. Пива ещё полный ящик, мама не поверит, что он впал в буйство, не прикончив хотя бы бутылок пять. Да и стрелять в сидячего - плохая идея. Сразу будет понятно, что это не самооборона, а убийство. Значит, надо ждать.
И я ждал. Ящик потихоньку пустел, взгляд Тедди мутнел. Значит, скоро начнёт общаться с телевизором и крушить всё вокруг.. Пусть, сегодня мне это только на руку. Очевидно, выпитое пиво дало о себе знать. Тедди тяжело поднялся, рыгнул, постоял, покачиваясь. Я вскинул ружьё. К чёрту! Разнести гостиную я могу и сам! Всё равно здесь полно отпечатков!
Медленно и плавно я нажал на курок. Раздался сухой щелчок. Осечка! Тедди вздрогнул, глянул прямо на меня. Услышал? Не может быть, телевизор орёт на полную! Торопливо передернув затвор, я выстрелил снова. Щелчок. Мгновенно перейдя из состояния пьяной апатии к бешенной активности, Тедди кинулся вперёд, прямо на меня! Вырвал из моих рук ружьё и швырнул его на пол. Раздался грохот, коридор заволокло дымом. Я и опомнится не успел, как оказался на полу. Тедди навалился сверху, подмял, не давая встать. Грохнуло снова. Вжавшись в пол, я зажмурился. Но новых выстрелов не последовало. Через некоторое время я почувствовал, что тяжесть, давившая на меня, исчезла. Я поднялся и, покачнувшись, ухватился за стену. Ноги слегка дрожали, в ушах звенело. Произошедшее не укладывалось у меня в голове. Он что, и впрямь пытался меня защитить?
- Ты что, убить меня хотел? – Тедди спросил скорее с интересом, чем с возмущением, и я снова психанул. Вот ведь отморозок, ничто его не берёт!
- А что, не похоже?- пересилив себя, глянул я ему прямо в глаза, пытаясь взглядом выразить всю ненависть и презрение, которые к нему испытывал.
- Не особо.- спокойно ответил он. – Хоть бы ружьё пристрелял. Думаешь, убивать так просто?
- Ты же как-то справлялся.
Тедди криво усмехнулся. – Ну да, справлялся… Хочешь знать, как?
Я покачал головой.
- Ты мне должен. Ты хотел меня убить, а я прикрыл тебя своим телом. А мог шею свернуть. Мне... надо выговориться.
- Почему я? Иди в бар, там любят рассказы о войне..
-Они любят враньё! То, чем досыта кормили в своё время меня. Как дела обстояли на самом деле, слышать никто не хочет. А я хочу рассказать правду. Но едва завожу речь, они затыкают мне рот. Ты сегодня причастился к убийству, пацан. Два раза стрелял в живого человека. Значит, заслужил немного страшных сказок на ночь.
- Ты сам виноват!
Он засмеялся странным, больным смехом. – Мы тоже так говорили. И, что хуже, так думали. «Они сами виноваты!» Но знаешь, - Тедди заговорщицки наклонился ко мне, и я понял, что он не просто сильно выпил, а пьян до изумления,- они не делали с нами ничего такого, что бы мы с ними не делали..
Больше всего в тот момент мне хотелось, чтоб ружьё выстрелило, как надо. Или бы он и впрямь свернул мне шею. Всё лучше, чем выслушивать пьяный бред. Или, что хуже, не бред.
- Ну, расскажешь ты мне, а дальше? – безнадежно спросил я, уже понимая, что слушать, придётся. – Что изменится-то?
Он улыбнулся, как-то растерянно, совсем по-детски. – Может, мне станет легче?
Я вздрогнул, как от пощечины. Мне что, действительно его жалко? Слабак, безвольная тряпка! Предатель! А как же бабушка?
Каждое слово давалось мне с трудом, но я заставил себя говорить.
- Она мучилась из-за тебя. Из-за того, что ты забирал лекарства. Какого дьявола я должен тебе помогать? Я тебя ненавижу! Я пристрелить тебя хотел! Чтоб ты сдох, чтоб рожу твою не видеть!
Некоторое время мы молчали. Я смотрел на искореженное ружьё на полу, пока туман, так не вовремя застивший глаза, не рассеялся.
-Ты не переживай. – нарушил Тедди наконец тишину. -Я ведь тоже могу того, в любой момент... - он снова как-то жалко улыбнулся. – Док сказал, аневризма у меня в мозгу. Хитровыделанный вид. Оперировать смысла нет, риск слишком велик.
Я посмотрел ему в лицо. Врёт? Или правда?
- Да не смотри ты так. Правда это. Я сам только сегодня узнал.- сунув руку за пояс джинс, он достал пистолет и усмехнулся. – Вот, эвтаназию себе приготовил. Ну, чтоб не ждать. Дня через три свалю. Может, раньше, как дела улажу.
- Мама, знает?
Тедди покачал головой. – Нет. Пусть думает, я просто уехал.
На миг мне стало тошно. Неужели, умереть по-человечески важнее, чем по-человечески жить?
- Так что, послушаешь сказочку?
Я кивнул. Он подобрал ружьё (чтобы не беспокоить маму), и мы вернулись в гостиную. Разговор затянулся до рассвета. Он почти не пил, только курил одну за одной сигареты. Я старался пропускать его рассказы мимо ушей, но выходило плохо. Даже пиво, которое Тедди мне открыл, не помогало, наоборот, только добавляло тошноты. Один раз я не выдержал и кинулся в туалет. Тедди терпеливо ждал. И продолжил историю ровно с того момента, на котором остановился. Не думаю, чтобы это был садизм. Он рассказывал буднично, монотонно, без эмоций, как о самом обычном деле и на меня почти не смотрел. А я слушал и не мог осознать, что так бывает. Нет, я знал, что во Вторую Мировую наци творили всякое. Но это было давно, не у нас, и они были отмороженные гады. А мы всегда были, ну, вроде героев. Всегда за правое дело. Герои не могут убивать мирных жителей! Не могут убивать просто так! А если что-то такое случается, только в виде ошибки, сбоя или диверсии.. Из слов Тедди картинка складывалась совсем другая..
Я тогда только неделю как прибыл, ничего толком не соображал. Нас, новобранцев, раскидали по разным подразделениям, «для обкатки». Гордости было - до Луны. Ну и страха. Страх там был везде. Нам сразу сказали - мирных жителей тут нет. Они тут все тебя ненавидят, только и ждут шанса убить. Выстрелить может каждый куст. Тогда ЦРУ как раз запустили «Феникса» - программу противодействия партизанскому движению. Развязали нам руки. Ну, руководство и старалось использовать возможность по полной. Да и простые ребята тоже. Однажды патруль привел пленного. Он был ранен. Его бросили на землю, а солдаты стояли вокруг него. Сержант заорал: «Эй, кто хочет его убить?» Пленный не понимал ни слова по-английски, он мог только произнести слова «Женевская конвенция». Он без устали повторял их. Он был еще очень молод. Шестнадцать лет, не больше. Возможно, он был вьетконговцем. Кто-то вытолкнул меня вперёд. «Пусть гука убьёт салага!». Я думал, может, они шутят. Может, проверка такая. Он же пленный. Его полагается задержать и допросить. Может, отправить в тюрьму или лагерь для военнопленных. Но сержант приказал - «Стреляй!». Офицеры были тут же, неподалёку. Курили, смеялись, не обращая на нас ни малейшего внимания. Словно ничего особенного не происходило. И до меня дошло, что это всерьёз. Они на самом деле хотят его
убить. Хотят, чтобы это сделал я. До этого в людей я не стрелял. Только в мишени. Но парни у меня за спиной начали скандировать «Килл! Килл! Килл!» («Убей! Убей! Убей!»). И я понял, что выхода нет. Почувствовал, что если откажусь, мне самому не жить. Я был прав - позже, один из новобранцев отказался допрашивать кого-то из деревни. Его избили за палатками, а потом помочились на него. Жестокость была нормой. Если кто-то пытался протестовать, при первом же удобном случае его могли пристрелить. А если это был офицер, кинуть фраг в палатку.
Я выстрелил, но только ранил пленного. Он корчился на земле, и слезы текли у него по лицу, а парни смеялись. Я выстрелил снова. Меня так трясло, что смертельным оказался только третий выстрел. Потом это давалось мне проще. Когда постоянно сталкиваешься с жестокостью, сам постепенно становишься зверем.
Убийства и допросы пленных были цветочками. В сентябре мы получили донесение, что в одной деревне, к северу от наших позиций, появились вьетконговские солдаты. Нам поручили произвести разведку. Мы отправились в деревню и допросили старосту. Он симпатизировал вьетконговцам и предложил нам покинуть деревню. Мы ушли, но потом вернулись с подкреплением и сравняли деревню с землей. Напалм, обстрел из минометов и тяжелых орудий, танки — словом, тотальное наступление на маленькую деревушку. До нашего нападения там было приблизительно четыреста жителей. После - один.
- Кого-нибудь из вас судили?
Тедди покачал головой. – Нет. Это считалось нормальной тактикой ведения войны.
Я промолчал. За окнами окончательно рассвело, когда он снова заговорил.
- Тогда там всё это воспринималось совсем по-другому. Я надеялся, что после возвращения там это всё и останется. Но оно вернулось, вместе со мной. Сидит, вот здесь! – Тедди с силой ударил себя по голове. – И я не могу от этого избавиться!
- Думаешь, тогда тебе надо было отказаться, не стрелять? Ну, в того, первого парня?
- Не знаю.- он дернул уголком рта. – Я хотел жить. Я и сейчас хочу. Только что-то плохо получается. - Он встал и прошелся по комнате. – Кто знает, может, тогда с ним я и себя заодно пристрелил?
Вернулась мама, и я пошел к себе спать. Думал, проворочаюсь до будильника, но отрубился, едва коснувшись подушки, и в школу проспал.
Тедди уехал на следующий день, пока мама отсыпалась, а я был на занятиях. Маме он оставил кольцо. Толстое, золотое, похожее на обручальное. Этим же вечером она сдала его в ломбард и больше к этой теме не возвращалась.
Я, вернувшись из школы, нашёл на своём столе вырезанного из кости Будду. Сначала я хотел его выбросить, но потом передумал.
Некоторое время, я внимательно следил за криминальными сводками в новостях. Но никакой информации о белом молодом мужчине, покончившим с собой, там так и не появилось.
