Regent1

Удивительно, как время всё меняет и расставляет всё на свои места. То, что казалось тебе очень важным и очень нужным когда-то, тускнеет и превращается в пыль воспоминаний, а, казалось бы, совсем незначительное, простое , которое можно забыть и не вспоминать о нём никогда, вдруг становится одним из самых хороших событий твоей жизни.

Лет шестнадцать уже этой истории, я и забыла о ней, а вчера, вдруг вспомнилось. Расскажу.

Я была ещё в декрете, Илье было года полтора и такой уж он у меня был болезный, что как ни пыталась я совместить счастье материнства с трудовыми подвигами, ничего не получалось. Нет, мальчик он был и чрезмерно шустрым, и сообразительным, но стоило только ветру на него дунуть, как тут же он простывал и мы почти сразу отъезжали в больницу с ложным крупом. Мамы знают, что это за беда, поймут. Пренеприятная болячка и опасная, если вовремя не спохватиться.

А кому и где нужна такая работница, которая раз в месяц стабильно будет уходить на больничный и неизвестно сколько времени на нём проведёт? Правильный ответ – никому и нигде.

Поэтому я только из энтузиазма, в коротких перерывах между его ветрянкой, ларингитами и трахеитами, сбегала попеть на клирос в наш Покровский собор. Благо, легендарная наша псаломщица тётя Люся была жива и здорова и всегда была меня рада видеть в своих рядах. Не знаю даже какими путями ей удалось включить меня в певческий табель, учитывая мою нестабильную посещаемость, но удалось и какие-то копеечки мне платили.

За пару месяцев до Пасхи Людмила Львовна взяла меня аккуратно под локоток и привела в воскресную школу.

- Тут такое дело… Владыка благословил, чтобы дети участвовали в пасхальной службе. Пели. Они поют и неплохо поют для своего возраста. Но на службе, боюсь, испугаются. Ты давай-ка, помоги нам их отдрессировать, чтоб от зубов всё отскакивало. Я ж знаю, ты умеешь это делать.

- Людмила Львовна, так у вас же есть регент детского хора, хорошая девочка, музыкальная, я её видела на Рождественском концерте.

- Хорошая девочка-это не квалификация. Я и не говорю, что она плохая. Молодая совсем, опыта ещё нет и характера не хватает. Заодно и её подучишь.

Ну как ей откажешь? Никак. Взялась. Об оплате, конечно же, речи и не шло. Духовный энтузиазм – наше всё. Мне он, правда, тогда тяжело давался. Добираться до храма нужно было на двух видах транспорта и даже такой невеликий расход тогда был для меня серьёзным испытанием.

Дети, кстати, были великолепные. Ни одного «гудошника». Все с ушами и чистыми голосами. Занималась я не с малышами, а со средней и старшей группой. Руководитель их, Полина, разучила с ними все партии на отлично. Мне оставались чисто технические моменты – свести голоса, подчистить интонационно и вокально, выстроить чётко все интервалы и поработать над артикуляцией и нюансами. И всё получилось. К Пасхе нужную программу мы отштудировали и не сыдно было с таким ансамблем и Богу послужить и на людях показаться.

К празднику ребятишкам пошили очень красивые наряды и на службу явилась уже не просто разноцветная толпа, а очень приличный коллектив в небесно-голубых платочках, белых блузках и юбочках-штанишках ярко-синего цвета. Всё по заветам великого нашего Антона Павловича, утверждавшего, что в человеке всё должно быть прекрасно вплоть до костюма.

Меня, как лицо «неблагословлённое» (а в храме всё и всегда регламентируется благословением священства, а в нашем случае – епископа, храм-то соборный), деятельность моя была подпольной, поставили в хор под видом особо активной родительницы, чтобы дети не растерялись.

Боже… Как у меня после этой службы болела шея и вообще всё, кто бы знал!)) Дирижёр же должен руками хор направлять. А я не могу. Перед хором стоит другой человек. И хотя мы и с регентом тоже занимались на всех репетициях –дирижёрская манера всё равно разная. Да и не только в манере дело. Хоровой дирижёр это не только руки и рот. Это, прежде всего – посыл, энергия, которой ты наполнен сам и которую ты отдаёшь поющим. Вот я всем телом и работала в тот момент. И для регента и для юных певцов, которые, как настоящие клиросные бойцы в ту ночь овладели одним из самых главных певческих приёмов – расходящимся косоглазием. Одним глазом на регента, одним на меня.К концу службы стояла вся мокрая, как мышь под метлой. Но оно того стоило. Спели просто отлично. И людей порадовали и Богу послужили.

Заканчивается служба. Все христосуются, радуются, обнимаются. Людмиле Львовне и официальному регенту какие-то подарочки несут, благодарят. Детей, уже обессилевших (а для них это было очень большое испытание. Ни стульчика, ни лавочки, все, как свечки всю службу простояли, да не просто простояли – пели, трудились, почище многих взрослых), разобрали родители.

И то ли от волнения, все тогда переволновались сильно, то ли просто в праздничной суматохе, обо мне забыли. Предполагалась праздничная трапеза, но мне не сказали, где она будет проходить. Сходила в класс, где мы занимались – нет никого. Взяла пальто и вышла со двора. Одинокая, несчастная и никем не похристосованная и никем не отблагодарённая:) Чистейший образ профессиональной сироты!

На улице четвёртый час утра. Трамваи ещё не ходят, автобусы тоже. На такси денег нет. Да тогда и столько сервисов не было. Куда идти брошенной всеми бедоське?

А идти, меж тем, было куда.

Там же, на улице Никитина, где стоит собор и где я провела своё детство, есть поликлиника, в которой на тот момент мой папа подрабатывал сторожем. Он рано получил инвалидность и по специальности уже работать не мог, а вот сторожем мог. И на моё счастье именно в эту ночь он дежурил.

Идти от собора до поликлиники минуты три, не больше. Отец, как ждал. Вышел во двор покурить, а тут и я стою, калитку дёргаю. И хотя мы с утра с ним виделись, обрадовался он мне так, как будто мы расставались на год, как минимум.

- Доча, какими судьбами?!

- Христос Воскресе, пап…

- Воистину, воистину! Проходи! Я уж думал вы там с Львовной все куличи в Церкви съели и весь кагор выпили! Как спели?

- Хорошо, пап. Хорошо мы спели.

- Тааааак… Чего глаза на мокром месте?! Кто мою дочь обидел?!

Обнял меня, по голове гладит, а я, тётища здоровенная, стою реву, слёзы с кулак, носом шмыгаю, слова сказать не могу.

- Да что ж это такое? Да где это видано, чтобы ребёнок с Пасхи приходил, как с похорон! (И тут звучит папина коронная фраза) А я всегда твоей матери говорил, что ваши попы вас до добра не доведут! Пойдем в сторожку. Не реви. Пойдем, дочь, у меня там такой чай… Такой…

- Как в экспедиции? (Однажды папа меня брал с собой в самую настоящую гелого-разведочную экспедицию в Горном Алтае, но об этом когда-нибудь расскажу,не сегодня. И там был такой чай! Плиточный, трёх видов – чёрный, зелёный и травяной, который заваривали в большущем, литров на пятнадцать, чайнике. И это был не чай, это была амброзия)

- Да что ты! В тысячу раз лучше! В миллион! Пойдем. На платок, высморкайся. Вот вся в мать, никогда платка носового с собой нет. Учу тебя всю жизнь, учу, всё без толку.

Пошли в сторожку. На чистейшем столе (а папа всегда был страшным аккуратистом, пока болезнь не сломила) старая, местами уже порепанная клеёнка, маленькая плитка с чайником, пакет с пряниками. Один пряник лежит на блюдце, в него воткнута маленькая красная свечка, а за блюдцем, прислонённая к большому чайному бокалу стоит небольшая бумажная икона Николая Чудотворца, вся в каких-то жирных пятнах, потрёпанная.

- Пап, откуда у тебя этот…алтарь? Где ты эту икону взял? Вид у неё…

- Да на растопку кто-то принёс газеты и журналы, я сегодня печь с вечера топил, да в газетах и нашёл её. Лежала меж листов. И свечка к ней прилипла. Ну не в печь же икону бросать. Жалко стало. Вот поставил. Пусть охраняет вместе со мной истории болезней жителей Центрального района.

Вскипятили чайник, напились ароматнейшего чая, какой умел заваривать только мой Владимир Андреевич. Поели пряников.

- Ну рассказывай, что там случилось у вас? Платок только сразу достань, если реветь надумаешь.

Конечно же я надумала. Причём сразу. Обида накатила с новой силой такая, что я кое-как взяла себя в руки, втянула слёзы и рассказала, как два месяца я совершенно бесплатно моталась на репетиции. Как старалась, как на службе волновалась и изо всех помогала и регенту и деткам, а меня даже не поблагодарили и за праздничный стол не позвали, яичка крашенного не дали! И это в Пасху! Да и вообще это уже не в первый раз, когда заботливая рука судьбы за шкирку оттаскивает меня от лавки с лавровыми венками и результат моих трудов достаётся вовсе не мне. А уж про деньги вообще молчу. Мне их в Церкви категорически платить не хотели. Всё смиряли.

- Доча… Ты у меня с детства рассказчица такая, что всю душу вывернешь… Хорош плакать. Понял я всё. Давай-ка успокаивайся и пойдём до нашего старого дома сходим. Я всё собирался, да не собрался. Пойдём-пойдём. Время хорошее, пять утра. Воры все спят, оставлю пост на пол часа, прогуляемся.

От поликлиники до нашего дома только трамвайную линию перейти. Метров триста, не больше. Но что это были за триста метров в то пасхальное утро! Мы шли с папой по улице моего детства и его молодости, по нашей деревянной улице имени русского поэта Ивана Сергеевича Никитина и вслух читали его стихотворение, которое родители выучили со мной давным-давно.

Тогда, когда в каждом книжном магазине, за копейки, можно было купить тоненькие, в бумажной обложке сборники стихов всех великих и просто хороших русских поэтов. Обложки были нежных пастельных цветов с акварельными иллюстрациями. И мама, помню, принесла несколько таких книжек – Фет, Тютчев, Кольцов и Никитин, именем которого была названа наша улица. И родители взялись учить со мной эти стихи.( В этом они были неутомимы, что и говорить, спасибо им большое).

Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака.

Белый пар по лугам расстилается.

По зеркальной воде, по кудрям лозняка

От зари алый свет разливается.

Дремлет чуткий камыш.

Тишь — безлюдье вокруг.

Чуть приметна тропинка росистая.

Куст заденешь плечом — на лицо тебе вдруг

С листьев брызнет роса серебристая.

Потянул ветерок, воду морщит-рябит.

Пронеслись утки с шумом и скрылися.

Далеко-далеко колокольчик звенит.

Рыбаки в шалаше пробудилися,

Сняли сети с шестов, вёсла к лодкам несут…

А восток всё горит-разгорается.

Птички солнышка ждут, птички песни поют,

И стоит себе лес, улыбается.

Вот и солнце встаёт, из-за пашен блестит,

За морями ночлег свой покинуло,

На поля, на луга, на макушки ракит

Золотыми потоками хлынуло.

Едет пахарь с сохой, едет — песню поёт;

По плечу молодцу всё тяжёлое…

Не боли ты, душа! отдохни от забот!

Здравствуй, солнце да утро весёлое!

У нас была такая игра с родителями, потом я научила ей Илью: чтобы не скучно было запоминать стихи одному, мы читали их дуэтом, с мамой или папой. Сначала кто-то из них произносил первую строку, я вторую и так чередовались. А потом наоборот, я первую – а родители вторую. И весело и командный дух воспитывался и память тренировалась так, что в любой момент с любой строки ты можешь подхватить любое стихотворение.

Вот так мы и шли в то утро с папкой и читали стихотворение. Его любимое. Он начал, а я продолжила.

«Не боли ты, душа! отдохни от забот!

Здравствуй, солнце да утро весёлое!»

Это мы уже с ним хором произносили. С чувством и выражением.

Дошли до дома. До того, что от него осталось. Место в старом центре старого города, кусок лакомый - дом снесли, чтобы на его месте что-то построить, да так и не построили, застопорилось что-то. Вместо забора поставили уродливые бетонные плиты и на руинах за несколько лет выросло такое количество клёнов, что уже и старого фундамента не было видно. Хорошо ещё, что плиты поставили неплотно и мы в щели между ними долго рассматривали то, что когда-то было нашим двором. Соседний дом тоже снесли и на его месте построили небольшой коттедж, обнесённый таким заломным забором и увешанный камерами, что пройти через двор, как раньше, конечно же уже было нельзя.

По несчастью или к счастью,

Истина проста:

Никогда не возвращайся

В прежние места…

Но мы с папой тогда не горевали о старом пепелище,а были рады просто тому, что могли, как много лет назад, просто пройтись ранним утром по нашей улице вместе. Читая стихи. Как тогда, когда деревья были большими:)

Вернувшись в сторожку мы ещё пару раз попили чая, доели все пряники, дождались папиного сменщика и вместе поехали домой.

И спроси меня сейчас, по прошествии лет, где бы я хотела оказаться в ту пасхальную ночь – на праздничной соборной трапезе или в той старой деревянной сторожке, где в пряник воткнут огарок красной свечки у бумажного потёртого образка со святителем Николаем и где мой папа заваривает «самый луччий в мире чай», то без всяких сомнений я выберу сторожку.

Время всегда всё расставит на свои места. Смоет всё, что казалось и очень важным, и нужным и оставит только то, что важным и нужным было, а не казалось.

Хотя то, что потрудившийся достоин и благодарности и мзды, никто не отменяет)

Время сейчас сложное. Полное различных искушений.Поэтому хочу пожелать этих искушений избежать, а если уж и случатся, то в тот момент, когда этот вихрь затягивает, остановиться и подумать – а так ли будет и страшно и важно для меня всё то, что происходит сейчас через месяц или через год? Скорее всего нет.

Как этот весь коллективный Запад до сих пор не понял, что русского оскорблять и щемить - себе дороже? Ну другая мы нация, совсем другая. Нас чем больше оскорбляют и пугают, тем нам смешнее и тем сплочённее мы становимся.

Думали, что напоили Кока-колой, в зубы сунули куриную ногу из KFC, да непроваренным рисом в суши с сырой рыбой накормили и всё, вот мы все дружно бежим в кружевных трусах на митинги с проклятиями в адрес своей Родины? Да нет же.

У нас почти у всех на случаи всех этих желудочных блокад есть волшебные шесть соток, с которых мы на время уберем бассейны и насажаем там картошки с капустой, на том и продержимся, чай не впервой. Особенно нашему поколению, которое пережило уж четыре кризиса:)

Я эту историю еще ни разу не выкладывала нигде, да и не записывала. Но кто меня знает лично не раз её слышал. Сейчас расскажу, как меня в Израиле "научили" страну свою любить и защищать.

В 2014 году летом, в аккукрат, когда на Земле Обетованной разразился очередной военный конфликт под кодовым названием "Железная скала" мы с моим, тогда еще совсем небольшим сыном, умудрились прилеть туда на отдых. Друзья уверили нас, что, мол, ничего страшного, граница на замке, "Железный купол" работает исправно и опасаться нам в Тель-Авиве совершенно нечего.

Но...Сразу же по прилёту начали эвакуировать аэропорт под звуки противовоздушной сирены. Одна из ракет, пущенных с территории Сектора Газа разорвалась недалеко от Бен-Гуриона. И нас без обычного досмотра быстренько оттуда выставили.

Мы без приключений на такси быстренько добрались до Бат-Яма и за ночь еще пару раз выбегали в убежище (которые имеются в каждом доме), но слава Богу всё обошлось, "Железный купол" не дал ракетам приземляться на мирные дома.

Надо сказать, что израильтяне народ смелый и в военных заварушках очень закалённый. Не смотря ни на что жизнь в городах продолжалась. Исправно ходил транспорт, магазины работали, пляжи были наводнены бесстрашными туристами и храбрыми местными жителями.

Нас с сыном пригласили на детский праздник и мы на автобусе отправились в один из торговых центров. Пока мы ехали, Илья безостановочно болтал со мной о том о сём, как вдруг всего в паре остановок от "каньон" (торговый центр на иврите) раздался звук сирены, автобус остановился и мы все вышли на улицу.

Водитель показал нам вход в здание, рядом с которым мы остановились, но добежать туда мы не успели и просто упали на землю под большим раскидистым деревом. Я прикрыла собой Илью, где-то высоко в небе крепко бабахнуло. Не успели мы испугаться, как над моим ухом раздалось : "А ваш Путин - .... !!!(лицо нетрадиционной сексуальной ориентации).

Поворачиваюсь на голос - рядом с нами в полуприсяде замерла женщина лет шестидесяти с угрожающим макияжем и угрожающе-пышным телосложением. Уж на что я пышна, но тут явно была другая весовая категория:) Монумент, а не дама.

-Что?! - спрашиваю.

-Путин ваш -... !!!(лицо нетрадиционной сексуальной ориентации).

Да с таким запалом, да с такой яростью, чуть пена изо рта не лезет.

- Ребёнка -, говорю,- постыдитесь, сумасшедшая, что ли? Вас арабы бомбят, а Путин виноват? (Нормальная такая беседа под израильскими деревами)

Тут водитель нас позвал обратно в автобус. Я попыталась отвязаться от этой оголтелой дурищи, но нет. На нечистом русском и мове пришлось выслушать политинформацию о том, какие россияне все дрянные, мерзкие людишки, как нас всех развесят по гилякам и как мы смеем бомбить её ридну Нэньку. В 2014 году, замечу.

Я промолчала тогда. Из-за Ильи. И весь автобус промолчал, видя и слыша визги этой патриотичной женщины.

Через пару дней мы с моей израильской подругой отправились на педикюр к женщине-репатриантке из Днепропетровска. Лиля ли, Лара... Не помню уже. Помню, что она закончила музучилище, пол жизни работала в детском саду на родине. В Израиле стала маникюршей.

И вот сидит эта Лиля-Лара, чистит мою пятку и поливает и страну мою и президента такими словами, что хоть святых выноси.

А я сижу, слушаю её и прям чувствую, как душа патриотизмом наполняется. Наливается просто. И переливается уже через край. Еле ногу руками удержала, чтобы по голове ей не дать.

Встала и с одной отпедикюренной ногой пошла вон. Деньги кинула на пол, чтобы не орала потом на весь Израиль, что русские не рассчитываются за услуги. Бежит за мной следом, лопочет.

- Ой, ну шо вы так близко к сердцу всё воспринимаете. Это же всё правда!

- Правда - отвечаю- в том, что ты родила детей в одной стране, а привезла их умирать и воевать за другую. И за обе страны ты мне тут политинформацию такую загнула, что ой люли. А мою в грязь втаптываешь, вертушка ты смешная. И хочешь, чтобы я тебе свою ногу доверяла? Иди ты в пень. Мы с тобой из одной страны родом, из СССР, если ты забыла. Где тебя выучили, выкормили и квартиру дали. А коль забыла - сиди и пили чужие ногти молча, я свои деньги тебе принесла не мерзости о Родине выслушивать.

А третий случай, окончательно и бесповоротно укрепивший мой посконный квасной патриотизм случился на пляже в Бат-яме. Всё с теми же шокающими гражданочками.

К этому времени я уже ознакомилась с политической обстановочкой на пять с плюсом. И про Майдан и про Одессу и про сепаров и гиляки в свободном на тот момент интернете было всего столько, что ого. А уж мемов про Путина и войну с Россией было вообще не счесть. А вдали от Родины это все воспринимается поострее, поверьте.

Так вот про пляж. Мы с моей суровой Челябинской подругой отправились к морю практически в ночи. Поздним-поздним вечером. Взяли бутылочку португальского портвейна, пару бутербродов и пошли релаксировать на берег.

Вокруг красота. Небо звездное-презвездное, штиль на море. Вода, как уха - горячая и рыбой пахнет. На пляже мы, да ещё несколько любителей ночных купаний. Мы на бережке минут пять посидели, вина из пластиковых стаканчиков глотнули и в воду. Плывем, лениво болтаем о своём, о девичьем.

Подплывает к нам женская голова в банной шапочке из полиэтилена. Носик вверх, шшочки вниз, не из молодух.

- Девочки, вы из России?

- Из... Что нужно?

И понеслось... Ну вы поняли. Очередная политинформация с антироссийским уклоном.

А мой патриотизм уже отрос вообще до размеров Алтайских наших гор к этому моменту. Но в полемику я уже не вступала, поняла, что дело это гиблое. Взяла эту тётку за шапку с воланами и пару раз макнула с головой в горячее Средиземное море. Мой русский дух этой гнили уже не выдерживал. Дала ей три минуты на убраться из моих нейтральных вод. Она что-то там орала с безопасного расстояния, но не гоняться же, ей-Богу за ней по всему берегу. Хотя... Может и надо было) Но в мои планы отсидка в кутузке не входила. Не одна же, с ребёнком приехала.

Так вот о чем я? Да о том, что чем больше нас поносить, чем больше угрожать, тем больше у нас сила сопротивления. Это аксиома. Закон противодействия.Так было, так есть и так будет.

Большй прокол у инструкторов антипропаганды, хотя и предсказуемый. Именно на этом всегда их зубы и ломаются.

У нас немало проблем. Но это НАШИ проблемы. И решать мы их будем сами внутри своей страны, а не под чьи-то дудки за печеньки. С умным,трезвым, чисто выбритым, легитимно избранным президентом. Других у нас, хлопцы, нет.

В одном МСО нашего края в конце восьмидесятых работал очень колоритный мужской коллектив. В какого пальцем не ткни – хоть в водителя, хоть в крановщика, хоть в штукатура или аккумуляторщика, ни одного простеца, все с харизмой такой, что шире горизонта и выше небес. По имени-отчеству там друг-друга никто не навеличивал у всех сплошь были только прозвища. Потому, что Иван, ну что Иван, он везде Иван и пол-деревни Иванов.

А сказали, допустим – Кружка, который кран сжёг, и всем сразу ясно кто это. Или Баба-яга. Мужчина, кстати. Не Кощей, ни Леший, а именно Баба-яга. Спроси кого, почему – Баба-яга, никто уже и не скажет. Прилепилась кличка и всё, с концами.

Творили, конечно, много всякого. И на трезвую и на пьяную голову. Да такого, что деревня потом годами вспоминала.

Аккумуляторщиком в том славном коллективе работал Чёрт Иванович. В миру-то по паспорту он был, конечно, Анатолий, но вся деревня навеличивала исключительно Чёртом Ивановичем. Кличка являлась продолжением незаурядных внешних данных мужчины. Чёрт Иваныч был худ, сух и костист просто до безобразия. Черты лица все были заострены до предела, как у человека, который не сегодня-завтра Богу душу отдаст от истощения, хребёт, как динозаврий гребень торчал даже из-под самой плотной фуфайки.

Помимо аккумуляторов и регулярного употребления крепких спиртных напитков Чёрт Иванович имел ещё одно хобби-йогу. Выписывал журнал «Физкультура и спорт» и газету «ЗОЖ», где регулярно черпал новые знания и асаны. Расстелит фуфайку возле аакумуляторной в обеденный перерыв и давай на ней изгаляться. То в капотасане замрёт, то в мандукасану завернётся, то в маюрасане над землёй висит.

Казалось бы – прекрасное увлечение. Растягивайся и здоровей, сколько сил хватит. Но нет. Чуть не отправился к праотцам Чёрт Иваныч, благодаря ЗОЖу.

А дело было так: натопил Иваныч баню, да так натопил, что труба над крышей подпрыгивала от жара и отправился в первый мужицкий пар. Да перед тем, как зайти в парилку, ещё охапку дров в печь подкинул. Но с таким прозвищем и понятно, что чем страшней кипит котёл, тем Чёрту Ивановичу в бане веселей.

И что там в его сухую голову ударило, непонятно. Но решил он именно в бане помедитировать и сотворить сложнейшую асану-йоганидрасану. Уж лучше б стакан самогона хватанул, вот ей-Богу. Меньшими потерями бы для организма обошлось.

Суть в том, что обе ноги нужно закинуть за голову. В лежачем положении. Но это же Чёрт Иваныч, не какой-то там хлипкий индиец. Ложиться он не стал. Сел на полок, распарился хорошенько и начал тянуть свою горячую ногу за шею. Дотянул. Потом взялся за вторую. И вторую закинул без труда. Сидит на полке, пятками в потолок банный упирается. Хорошо.

Котёл кипит, железо краснючее от жара. Здоровье в Чёрта Иваныча вливается мощными потоками. Медитация идёт такая, что в Гималайских монастырях колокольцы звенят.

Чует Иваныч, что жарковато стало даже ему. Хотел встать, да дверь приоткрыть, чтобы живого воздуха из предбанника впустить, но не тут-то было. В спине что-то звонко хрустнуло, ноги потянуло судорогой и острые его пятки плотно воткнулись в банный потолок. И ни туда и ни сюда.

А котёл жарит. А вода кипит. А самые нежные части тела как раз напротив котла врастопырку торчат. Кричать смысла нет. Баня в конце огорода тридцатисоточного, хоть закричись, никто не услышит.

Хорошо, что через час с небольшим жена хватилась своего мужа-йога. Пришла в баню, дверь открыла : «Толя, Толя, ты живой?». А у Толи уже и глаза повысохли, слюны во рту не осталось. Крякнул что-то в ответ из парилки. Жена заходит и видит бордового, как буряк мужа в жуткой позе, со согревшей до пузырей попой и прочими мягкими местами.

Давай ему ногу с головы снимать, а она не снимается, он мычит от боли так, что кровь сворачивается. Кое-как стащила его с полка и волоком поволокла до дома. А на улице февраль, а снег спрессовался не хуже асфальта, поверху наст сплошной. Докатила его до дома, врачей вызвала.

Те приехали, кое-как разогнули Иваныча под дружный гогот. А он мало того, что в закорючку согнут, так у него со стороны живота ожог, а спина и весь филей как бритвой срезаны. Пока по снегу жена его волочила через огород в панике, всю шкуру с его динозаврового хребта сняла. А там ещё бычок на выгуле стоял, навоз тоже кое-где попадался и в нём Чёрта Иваныча изваляло прилично. Оздоровился на славу.

Хорошо, что всё хорошо закончилось. Жив остался и ладно. Всё зажило, как на собаке, быстро.

Уж сорок лет почти этой истории, а деревня всё помнит и передаёт из уст в уста.

Берегите себя, мужики:) Поменьше фанатизма во всем. С прааздником!

Как человек, которого в соцсетях почитывают пусть не миллионы, но многие и многие, вот уже несколько лет наблюдаю за всякого рода стукачками и стукачками.

Во времена моей молодости за это давали в нос и просто обливали презрением, сейчас же эти гнилушки идут в фарватере и считают себя чуть ли не солью земли.

В ФБ мой комментарий не понравился одной особе. Причём комментарий адресован был не ей. Меня тут же обозвали пожилой тёткой с толстым лицом, которая в виду своей некрасивости не имеет права выражать свои мысли прилюдно.

Я, конечно, сходила на страницу изысканной дамы и обнаружила там фото Весельчака У из "Гостьи из будущего". Натурально большое некрасивое гипсовое лицо на большом же теле с тонкими ножкаме. Милейшая, говорю, ваше лицо шире моей попы в четыре раза, постыдились бы пенять кому-то на возраст и внешность. Смешно-с.

Тут же меня банят на месяц за травлю. Меня. Ну ок.

Захожу сюда. Публикую свой рассказ про утренник в школе. Пикабу всё внимательно проверяет и говорит - похожих постов не найдено. Ок. Значит я его здесь не публиковала. Запамятовала.

Пост появляется в ленте. Выносит его в горячее. Тут же налетают мужики с жалобами модератору - один вопит, что текст не мой и я его украла, второй нашёл его в прошлогодней ленте. Ну хорошо, вы всё такие бдительные и молодцы. А в чем беда-то? Я сама всё пишу, ни у кого не тырю буковки. Сама своё опубликовала, Пикабу и тот забыл, что этот текст уже был, хотя тут всё проверяют. Вам то чего не сидится, не живётся?

Что за радость стучать, обвинять, комиссии какие-то собирать?

Измельчали люди, совсем измельчали. Какой-то детсад кругом. Пора отсюда валить в даль светлую. Пишите друг на друга доносы, да как в магазине вас обвесили, а вы всех кассирш победили. На том и будут стоять соцсети. Для того их и создали, видимо.

Самый запоминающийся новогодний корпоратив случился у меня в первом классе. Девой на тот момент я была невероятно самостоятельной, в родительской опеке не нуждалась совершенно, и преспокойно зашнуривала по городу между музыкалкой, школой и библиотекой имени Крупской без мамок и нянек. В жизни я тоже уже разбиралась достаточно хорошо и не смела обязывать своих не в меру работящих родителей походами на ёлки, концерты и в цирк.

Нет, мама, конечно же предполагала, что перед Новым годом у ребенка должна случиться школьная ёлка и даже приготовила мне по этому случаю свежее платье снежинки. Ну как приготовила… сшила из новой простыни симпатичное платьице с рукавами-фонариками и марлевым подъюбником, а расшить его стеклярусом и дождем не успела. Что-то напутала с датами, или я напутала, не суть. Суть в том, что на последнем уроке нам напомнили, что после обеда школьная елка и на ней нужно быть всенепременно. Стишки какие-то, помнится, учили и вроде бы даже был сценарий, где я была задействована. Нужно было спеть песню про Новый год (убей не помню, что за песня, кажется там были слова «мы кружимся-кружимся», что дает основание предполагать, что я все-таки была снежинкой).

На тот момент я крепко дружила с Танькой Котовой, которая была всамделишной двоечницей и круглой сиротой. Таньку воспитывала бабушка. Отличная, кстати, бабушка, парторг большого завода и общественница, каких поискать. Таньку она любила беззаветно и прощала ей и двойки и неуды за поведение.

По скорбному стечению обстоятельств Танькина бабушка тоже была не в курсе на счёт ёлки и нам, давно самостоятельным девам, пришлось наряжаться самим.

Если бы на тот момент в городе лютовала ювенальная полиция, не видать бы нашим родным своих детушек. Самостоятельность в семь лет страшная вещь. Представление о прекрасном тоже довольно своеобразное. И ладно бы нечего было надеть, было и еще как было. Но… Что уж вышло. Зачем снежинке белые колготки, привезенные мамой из самой Риги? Сойдут темно-коричневые «гармошкой», подтянем, не впервой. Белые сандалии? Еще не хватало. Папка купил мне прекрасные мальчиковые чёрные боты на шнурках, в них и пойдем. О! Платье! Как же его правильно надеть? Не, марлевая юбка гораздо лучше смотрится, если её натянуть поверх платья. Очень красиво, очень. Волосы… Так, а где корона, которую откуда-то приволок папа и из-за которой они с мамой поругались в пух и перья? Шикарная, просто шикарная вещь! Чего она маме не понравилась, странная она, мама… Вот у папы вкус, я понимаю!

Корона, вернее кокошник был прекрасен в каждой своей детали. Добротнейшая вещь, это вам не китайские поделки, ломающиеся на голове в первый же вечер. Он прожил в нашем доме лет тридцать, не меньше, потом сгинул где-то на антресолях, но, надеюсь, еще найдется. Пять слоев картона были навеки склеены конторским клеем, этим же клеем к лицевой стороне была намертво присобачена клокастая вата, прошитая, для надежности толстенной ниткой. На нитки, для маскировки были приклеены стеклянные палочки от гирлянд (были такие раньше, напоминали длинные-длинные бусы), маленькие шарики от той-же гирлянды, а свободное пространство было сплошь усыпано битыми игрушками. Шик-модерн, хэнд-мэйд, раритет! Короне этой на тот момент было уже лет сорок, не меньше, судя по составу картона и ваты. Папины вкусы я всегда разделяла полностью.

Когда я была уже практически готова к выходу в свет, явилась Танька и сообщила, что на елку она не идет, так -как бабушка на работе, а где костюм снежинки она не знает.

На ту беду в общем коммунальном коридоре прогуливался мой сосед и дружок Димка Дорофеев. Мы, правда, уже неделю, как не дружили с ним, потому, что опыты с огнём мы ставили с ним вместе, а всыпали за поджог дома только Димке, потому, что девочек в нашем доме не лупили. Дмитрий был оскорблен этой несправедливостью и со мной не разговаривал. Но он был уже «пионер всем ребятам пример», а мы сопливые октябрята. Сердце пионера Дорофеева откликнулось на нашу беду и он приволок Таньке свой костюм серого волка, который своими руками пошила его, Димкина мать — теть Нина.

Надо сказать, что костюм был, в целом, не плох. Теть Нина работала воспитателем в детском саду и рука у нее была здорово набита. На серый лыжный костюмчик были пришиты манжеты и воротник из старой собачьей шапки Димкиного отца, на штанишках, сзади, красовался отличный хвост из поношенного чернобурочного воротника самой теть Нины. Для головы же, без изысков, предлагалась волчья маска из папье-маше, купленная за тридцать копеек в «детском мире», чтобы ни у кого не было сомнений, что это костюм волка, а не не понять кого.

Хитрая Танька попыталась поменяться со мной маскарадным одеянием, но я была непреклонна. Корону я не отдала бы никому ни за какие шанежки это раз и по размеру костюм волка был аккурат на Таньку, а мне велик, это два.

С короной была одна беда. Мастерили её для взрослой головы и она постоянно с меня сваливалась ватой вперед. Для крепости пришлось обмотать резинку, на которой держалась эта великолепная конструкция, дважды вокруг шеи.

Выражение лица «учительницы первой моей», Валентины Ивановны я помню до сих пор. В класс, где приличные родители и бабушки наряжали в красивые карнавальные костюмы приличных детей, ввалились два страшных и лохматых существа из «Республики Шкид», которым самое место было в теплотрассе, но никак не на школьном празднике. Мы с Танькой, как истинные леди, для сохранности прически не надели шапки, а приперлись сразу же в короне и маске, из-под которых вихрями враждебными во все стороны торчали патлы.

Сцена была почище ревизоровской. К недоуменному лицу педагога присоединились удивленные лица родителей и брезгливые — бабушек. По всему было видно, что дети нас боятся.

Мы с Танькой скинули пальтишки, представ во всей красе пред судилищем. Резинка от короны, которая массивным козырьком нависала над моим, тогда еще небольшим лицом, врезалась в мою тощую шею, почти полностью перекрыв доступ кислорода, но я держалась.

— Где. Ваши. Родители?
— На работе Валетинванна, — задыхаясь, прошипела я.
— Что у тебя на голове?!
— Корона, Валентинванна, папа принес для праздника.

Валентина Ивановна на минуту отвернулась к окну, у нее затряслись плечи.

— Валентинванна, не плачьте! , — ору я и грохаюсь в обморок. Проклятая резинка додушила меня.

Это не конец. На праздник мы с Танькой попали-таки. Бабуля одного из одноклассников, врач на пенсии, быстро привела меня в чувство (времена были попроще) и до праздника нас из жалости допустили. Правда не дали поучаствовать (завистники!), но и в качестве зрителей мы привлекали не меньше внимания, чем очаровательные снежинки и лисички. Корона моя была достойно выгуляна и оценена всеми, кто смог ее увидеть. Если бы у нас с Танькой была коробка для подаяний, мы сорвали бы отличную кассу, потому что более экстравагантных нарядов в стиле парижских клошаров ни у кого из начальной школы не случилось в тот день.

Потом, конечно, мы получили отличный выговор от родителей и Танькиной бабушки, но это мелочи. Ведь девочек в нашем доме никогда не лупили;)

Наша легендарная барнаульская коммуналка на улице Никитина была населена совершенно потрясающими людьми. Кого ни возьми, всяк по своему прекрасен. Не было тусклых и пыльных. Все, как на подбор были людьми яркими, с потрясающе нелёгкими судьбами, как, впрочем почти у всех, кто родился в начале двадцатого века.

Но эта нелёгкость бытия ни из кого, странным образом, не сделала стонущих и вопиющих на судьбу злыдней. Напротив, это были невероятно жизнелюбивые стариканы и... нет, не старухи - дамы потрясающей бодрости. Причём бодрость их была не только состоянием души, но и тела.

И сейчас, я, ещё даже не пятидесятилетняя, но уже уставшая во всех смыслах, вспоминая их всех, думаю - откуда они черпали такие силы? Как их на всё хватало? Никого не помню лежащими, обсуждающими болезни или слоняющимися растрепами без дела.

Вот взять, хотя бы, Вассу Прокопьевну, одну из наших соседок, которая самозабвенно со мной дружила, не смотря на колоссальную разницу в возрасте. И это была именно дружба, а не "поводиться с дитём".

Мне было пять, а Вассе семьдесят четыре. Было велено называть её только по имени и никак иначе. Вассу я обожала и было за что.

Она не была бабкой, Боже упаси. Это была пылающая Жар-птица. У неё всему было два определения - шик или не шик. И, само-собой, всё, что делала сама Васса, было - шик, а все прочие - так себе. До шика не дотягивали.

Такой потрясающей природной самоуверенности и абсолютной любви к себе я в жизни больше так и не встретила, но рада, что была свидетелем такого яркого явления.

Не смотря на активно разменяный восьмой десяток Васса дома не сидела и по поликлиникам не моталась. Она работала. Естественно в театре. Оперетты. Смотрителем зала. Где ещё сыщешь столько шика, сколько требовалось моей роскошной подруге? Только там. Среди Мариц, Сильв, Баядер и цыганских баронов. Не среди же плебеев, в очереди в Собес, разменивать жизнь?

Как она готовилась к спектаклям, оооо... Если не знать кем Васса числилась в Музкомедии, можно было бы подумать, что это прима отправляется из дома в полном гриме.

Мне дозволялось присутствовать при сборах. Времена тогда были попроще и Васса частенько брала меня с собой на спектакли, проводя "зайцем" в зал, "чтобы девочка понимала настоящее искусство".

Да что там театр, она на общую кухню выходила уже в образе.

Утренний образ включал в себя трофейный шёлковый халат огненно-алого цвета в огромных георгинах цвета бордо, малиновых бархатных туфлях на каблуке-рюмочке и лиловой газовой косынке с тонкими нитками люрекса , какие в то время носили цыганки, а позже женщины-баптистки.

Под платком, на всех десяти вассиных волосинах тщательнейшим образом были накручены самодельные папильотки.

Причёска моей роскошной соседки, это, конечно, тема для отдельного повествования, но постараюсь изложить кратко.

Васса Прокопьевна страдала алопецией. А говоря попросту она была практически лысой. Что-то там пухообразное колосилось, конечно, но назвать это волосом не поворачивался язык. Скорее это был эфирный такой нимб. И, да, я совершенно неправильно выразила мысль об алопеции Вассы. Она от неё не страдала. Совсем. Ни минуты, ни секунды, ни капельки.

Она не носила париков и никак не старалась прикрыть этот свой изъян. Напротив. Она, в силу своих представлений о настоящей красоте и шике с блеском, накудоливала из этого волосяного пуха космические причёски.

Но причёски это ещё пол беды. К ним можно было привыкнуть почти сразу. А вот с закрашиванием седины были проблемы. Опять же у окружающих, не у Вассы Прокопьевны.

Ассортимент красок для волос в те времена разнообразием не отличался, да и то, что было, можно было приобрести только "по случаю". На моей памяти это были бутыли либо с жидкой краской " Рубин", дающей всё оттенки красного и "Ирида", окрашивающая всё в радикальный сиреневый цвет.

Васса щедро смазывала главу одной из имеющихся на тот момент субстанций, утепляла всё сначала целлофановым мешком, а поверх него надевала шерстяной платок, чтобы реакция была более термоядерной.

Ну вы понимаете, что там из под этого мешка в результате появлялось. Идеально окрашенный череп. И, что характерно, каждый раз он имел совершенно разные оттенки. От трагически красного до великопостного фиолетового.

Причём волос окрашивался гораздо хуже кожи и в первые дни, после наведения красоты, создавалось впечатление, что на голове у бесподобной нашей Вассы была постоянно надета яркая резиновая шапочка для купания с бледным пуховым начёсом поверху.

Мы все как-то попривыкли, а кто видел впервые результат цирюльнических потуг, был несколько фраппирован, конечно. Но абсолютная невозмутимость и вообще общий вид Вассы, несущей себя с безграничной любовью к себе, быстро приводил фраппированных в чувства и ситуация не накалялась.

К концу дня наша богиня преображалась ещё больше. Для вечернего выхода на кухню полагался тёплый велюровый халат цвета электрик, отороченный скатертной золотой бахромой, чёрные с золотой пряжкой туфли, всё на том же каблучке - рюмочке. Пух на голове взбивался в полупрозрачное безе и фиксировался насмерть лаком "Прелесть". Кожа на голове, соответственно тоже залачивалась полностью и всё это сияло и сверкало, как самое дорогое яйцо Фаберже.

Лицо, в противовес сияющей главе, посыпалось неимоверным количеством то розовой, то желтоватого оттенка " рашель " рассыпчатой пудрой, карандашные брови летели тонкими нитями от переносицы прямо в безе на висках. Причём, к каждому новому цвету головы полагался свой цвет бровей. От антрацита до молочного шоколада.

По будням ресницы красились тушью, в праздничные дни - наклеивались. Где-то в театре эта красота добывалась регулярно.

Губы были накрашены всегда.

Отдельным счастьем было попасть к Вассе в тот момент, когда она "создавала красоту". Когда доставались все картонные коробочки с пудрой, то " Красная Москва", то "Маскарад", то " Кармен", кажется ещё была пудра "Ландыш". "Ленинградская' тушь, бесконечные тюбики с помадой, ресфедер, лаки для ногтей.

А духи! Каких только не было. В коробках с шёлковой подкладкой покоились наборы, название которых я уже и не вспомню.

Один такой набор с тремя огранеными на манер драгоценных камней флаконами помню очень хорошо - темно-синяя коробка с золотой каймой, внутри светлый шёлк, на нём п три флакона - Алмаз, Аметист, а вот как назывался третий - запамятовала.

А ещё - духи ли, одеколон ли, точно не скажу - "Спутник", во флаконе в форме глобуса, парфюмерный набор "Самарканд" .... Сказка, чистая сказка и самый настоящий шик.

Васса любила богато миксовать запахи, нанося за мочки ушей один, на запястья другой, а на ключицы третий. Плюс лак "Прелесть". Но, странное дело, не смотря на тяжесть ароматов, на ней они не звучали вызывающе,а может быть у нас с ней просто совпадали вкусы, хотя, похоже, она мне их и сформировала в какой-то степени.

Для меня она не жалела своих богатств и щедро орошала всем тем, чем пользовалась сама. " Женщина должена источать флюиды беззаботности, а не пролетарской удали, детка!".

А ещё мы с ней пели. Она знала наизусть партии из всех оперетт, невероятное количество старинных романсов и распевала их везде. В своей комнате, на общей кухне, в туалете.

Голос у неё был не сильный, тремолирующий и очень-очень высокий. Спокойно брала всю вторую половину второй и первую - третьей октавы. Для меня это было невыносимо высоко и я ей подпевала всегда на октаву ниже.

Любимой нашей с ней арией была, конечно же, ария мистера Икс из "Принцессы цирка". Благо, выучить её не составляло никакого труда, потому, что Георг Отс звучал постоянно и на Всесоюзном радио и в " Музыкальном киоске" по воскресеньям и в театре, куда мы ходили с Вассой "зайцами по блату".

Для наилучшего звучания мы исполняли её в коридоре между кухней и туалетом, где на стенах висели цинковые ванны, тазы и стиральные доски и там был рЭзонанс. Старались это делать исключительно днём, пока большая часть обитателей коммунального дома была на работе, но угадывали не всегда и было дело, сосед Вася или его жена КлавдИя стучали шваброй в потолок с криком : "Васса! Хорош там выть, участкового вызовем!".

На что Васса стучала в ответ по полу каблуком рюмочкой, складывала руки у рта рупором и кричала им в ответ : " Когда вас всех уже пересажают за спекуляцию и пьянство, дегенератов?! Когда мне будет покой в этом аду?! ". Прения прекращались и мы продолжали петь про то, как трудно жить в маске, грусть свою затая...

Осень, прозрачное утро,
Небо, как будто в тумане,
Даль из тонов перламутра,
Солнце холодное, дальнее.
Где наша первая встреча,
Яркая, острая, тайная.
Тот летний памятный вечер,
Милая, словно случайная?
Не уходи, тебя я умоляю...

Это был первый мной выученный романс и первым же я его смогла сама подобрать на фортепиано под сильнейшим педагогическим нажимом Вассы. О, как она была счастлива, что с этого момента мы могли уже петь, пусть и с очень посредственным, но сопровождением, а не аккапелла.

А ещё у нашей Жар-птицы случались жгучие романы, но об этом, как-нибудь в другой раз.

Кстати, там у всех возрастных соседей личная жизнь бурлила, как на хорошем курорте. Умели люди жить, любить, петь, работать и наряжаться. И воевать умели.

Васса осталась без волос на войне, при каких обстоятельствах - не знаю. При детях об этом разговоров не вели. Знаю только, что родом Васса Прокопьев на была со Смоленщины, потеряла там всю семью во время войны, а в шестидесятых приехала на Алтай с целинным движением, да так и осталась у нас в Барнауле на улице Никитина. Насовсем.

Не так давно мой любимый орденоносный город Барнаул отчаянно тратил средства из казны на три важные вещи. На то, чтобы выиграть в конкурсе на звание "Город трудовой доблести".И чтобы поменять герб и флаг.

Чем-то там была недовольна геральдическая комиссия и с красивого нашего герба, на коем годы и годы красовались сереброплавильная печь и красиво летящий над ней белый коняга, конягу выкинули к чертям собачьим, потому, что он оказался томским и неча ему на барнаульском гербе копытами трясти и оставили только печь, которая в нынешнем исполнении дорогих (в денежном эквиваленте) художников-геральдистов откровенно смахивает на крематрий.

Что, несомненно, тоже очень символично и вполне отражает наши нынешние местные реалии.

Не жалела наша администрация сил и средств всё получилось! И доблесть трудовая увековечена и наконец-то герб с флагом отражают настоящее положение вещей. Иллюзий ни у кого не осталось.

К новому году наши доблестные власти приготовили особый подарок детям и их родителям. В Центральном парке города построена горка из дерева, которую по всем правилам залили водой из шланга. И всего за сто рублей любой сопливый детишка может целых пол часа кататься с этой горки. В самом сердце Сибири. Где снега и дерева - валом. Где эта горка десятилетиями была бесплатной для их пап и мам.

А вот во дворах горки сооружать, наоборот, запретили. Потому, что ковид и вообще никакой техники безопасности. По ГОСТу надо строить и всё, что выше сорока сантиметров в высоту, это уже аттракцион.

Так и хочется бежать, падать навзничь, обливать слезами ноги нашего мэра, потом волосами их вытирать и целовать, приговаривая : "Да когда же вы нажрётесь, благодетели вы наши?".

Я на этой горке с пяти лет летала на картонке и подумать не могла, что до такого доживу.

Не зря конь с герба убёг. Не зря.