Как время лечит
Удивительно, как время всё меняет и расставляет всё на свои места. То, что казалось тебе очень важным и очень нужным когда-то, тускнеет и превращается в пыль воспоминаний, а, казалось бы, совсем незначительное, простое , которое можно забыть и не вспоминать о нём никогда, вдруг становится одним из самых хороших событий твоей жизни.
Лет шестнадцать уже этой истории, я и забыла о ней, а вчера, вдруг вспомнилось. Расскажу.
Я была ещё в декрете, Илье было года полтора и такой уж он у меня был болезный, что как ни пыталась я совместить счастье материнства с трудовыми подвигами, ничего не получалось. Нет, мальчик он был и чрезмерно шустрым, и сообразительным, но стоило только ветру на него дунуть, как тут же он простывал и мы почти сразу отъезжали в больницу с ложным крупом. Мамы знают, что это за беда, поймут. Пренеприятная болячка и опасная, если вовремя не спохватиться.
А кому и где нужна такая работница, которая раз в месяц стабильно будет уходить на больничный и неизвестно сколько времени на нём проведёт? Правильный ответ – никому и нигде.
Поэтому я только из энтузиазма, в коротких перерывах между его ветрянкой, ларингитами и трахеитами, сбегала попеть на клирос в наш Покровский собор. Благо, легендарная наша псаломщица тётя Люся была жива и здорова и всегда была меня рада видеть в своих рядах. Не знаю даже какими путями ей удалось включить меня в певческий табель, учитывая мою нестабильную посещаемость, но удалось и какие-то копеечки мне платили.
За пару месяцев до Пасхи Людмила Львовна взяла меня аккуратно под локоток и привела в воскресную школу.
- Тут такое дело… Владыка благословил, чтобы дети участвовали в пасхальной службе. Пели. Они поют и неплохо поют для своего возраста. Но на службе, боюсь, испугаются. Ты давай-ка, помоги нам их отдрессировать, чтоб от зубов всё отскакивало. Я ж знаю, ты умеешь это делать.
- Людмила Львовна, так у вас же есть регент детского хора, хорошая девочка, музыкальная, я её видела на Рождественском концерте.
- Хорошая девочка-это не квалификация. Я и не говорю, что она плохая. Молодая совсем, опыта ещё нет и характера не хватает. Заодно и её подучишь.
Ну как ей откажешь? Никак. Взялась. Об оплате, конечно же, речи и не шло. Духовный энтузиазм – наше всё. Мне он, правда, тогда тяжело давался. Добираться до храма нужно было на двух видах транспорта и даже такой невеликий расход тогда был для меня серьёзным испытанием.
Дети, кстати, были великолепные. Ни одного «гудошника». Все с ушами и чистыми голосами. Занималась я не с малышами, а со средней и старшей группой. Руководитель их, Полина, разучила с ними все партии на отлично. Мне оставались чисто технические моменты – свести голоса, подчистить интонационно и вокально, выстроить чётко все интервалы и поработать над артикуляцией и нюансами. И всё получилось. К Пасхе нужную программу мы отштудировали и не сыдно было с таким ансамблем и Богу послужить и на людях показаться.
К празднику ребятишкам пошили очень красивые наряды и на службу явилась уже не просто разноцветная толпа, а очень приличный коллектив в небесно-голубых платочках, белых блузках и юбочках-штанишках ярко-синего цвета. Всё по заветам великого нашего Антона Павловича, утверждавшего, что в человеке всё должно быть прекрасно вплоть до костюма.
Меня, как лицо «неблагословлённое» (а в храме всё и всегда регламентируется благословением священства, а в нашем случае – епископа, храм-то соборный), деятельность моя была подпольной, поставили в хор под видом особо активной родительницы, чтобы дети не растерялись.
Боже… Как у меня после этой службы болела шея и вообще всё, кто бы знал!)) Дирижёр же должен руками хор направлять. А я не могу. Перед хором стоит другой человек. И хотя мы и с регентом тоже занимались на всех репетициях –дирижёрская манера всё равно разная. Да и не только в манере дело. Хоровой дирижёр это не только руки и рот. Это, прежде всего – посыл, энергия, которой ты наполнен сам и которую ты отдаёшь поющим. Вот я всем телом и работала в тот момент. И для регента и для юных певцов, которые, как настоящие клиросные бойцы в ту ночь овладели одним из самых главных певческих приёмов – расходящимся косоглазием. Одним глазом на регента, одним на меня.К концу службы стояла вся мокрая, как мышь под метлой. Но оно того стоило. Спели просто отлично. И людей порадовали и Богу послужили.
Заканчивается служба. Все христосуются, радуются, обнимаются. Людмиле Львовне и официальному регенту какие-то подарочки несут, благодарят. Детей, уже обессилевших (а для них это было очень большое испытание. Ни стульчика, ни лавочки, все, как свечки всю службу простояли, да не просто простояли – пели, трудились, почище многих взрослых), разобрали родители.
И то ли от волнения, все тогда переволновались сильно, то ли просто в праздничной суматохе, обо мне забыли. Предполагалась праздничная трапеза, но мне не сказали, где она будет проходить. Сходила в класс, где мы занимались – нет никого. Взяла пальто и вышла со двора. Одинокая, несчастная и никем не похристосованная и никем не отблагодарённая:) Чистейший образ профессиональной сироты!
На улице четвёртый час утра. Трамваи ещё не ходят, автобусы тоже. На такси денег нет. Да тогда и столько сервисов не было. Куда идти брошенной всеми бедоське?
А идти, меж тем, было куда.
Там же, на улице Никитина, где стоит собор и где я провела своё детство, есть поликлиника, в которой на тот момент мой папа подрабатывал сторожем. Он рано получил инвалидность и по специальности уже работать не мог, а вот сторожем мог. И на моё счастье именно в эту ночь он дежурил.
Идти от собора до поликлиники минуты три, не больше. Отец, как ждал. Вышел во двор покурить, а тут и я стою, калитку дёргаю. И хотя мы с утра с ним виделись, обрадовался он мне так, как будто мы расставались на год, как минимум.
- Доча, какими судьбами?!
- Христос Воскресе, пап…
- Воистину, воистину! Проходи! Я уж думал вы там с Львовной все куличи в Церкви съели и весь кагор выпили! Как спели?
- Хорошо, пап. Хорошо мы спели.
- Тааааак… Чего глаза на мокром месте?! Кто мою дочь обидел?!
Обнял меня, по голове гладит, а я, тётища здоровенная, стою реву, слёзы с кулак, носом шмыгаю, слова сказать не могу.
- Да что ж это такое? Да где это видано, чтобы ребёнок с Пасхи приходил, как с похорон! (И тут звучит папина коронная фраза) А я всегда твоей матери говорил, что ваши попы вас до добра не доведут! Пойдем в сторожку. Не реви. Пойдем, дочь, у меня там такой чай… Такой…
- Как в экспедиции? (Однажды папа меня брал с собой в самую настоящую гелого-разведочную экспедицию в Горном Алтае, но об этом когда-нибудь расскажу,не сегодня. И там был такой чай! Плиточный, трёх видов – чёрный, зелёный и травяной, который заваривали в большущем, литров на пятнадцать, чайнике. И это был не чай, это была амброзия)
- Да что ты! В тысячу раз лучше! В миллион! Пойдем. На платок, высморкайся. Вот вся в мать, никогда платка носового с собой нет. Учу тебя всю жизнь, учу, всё без толку.
Пошли в сторожку. На чистейшем столе (а папа всегда был страшным аккуратистом, пока болезнь не сломила) старая, местами уже порепанная клеёнка, маленькая плитка с чайником, пакет с пряниками. Один пряник лежит на блюдце, в него воткнута маленькая красная свечка, а за блюдцем, прислонённая к большому чайному бокалу стоит небольшая бумажная икона Николая Чудотворца, вся в каких-то жирных пятнах, потрёпанная.
- Пап, откуда у тебя этот…алтарь? Где ты эту икону взял? Вид у неё…
- Да на растопку кто-то принёс газеты и журналы, я сегодня печь с вечера топил, да в газетах и нашёл её. Лежала меж листов. И свечка к ней прилипла. Ну не в печь же икону бросать. Жалко стало. Вот поставил. Пусть охраняет вместе со мной истории болезней жителей Центрального района.
Вскипятили чайник, напились ароматнейшего чая, какой умел заваривать только мой Владимир Андреевич. Поели пряников.
- Ну рассказывай, что там случилось у вас? Платок только сразу достань, если реветь надумаешь.
Конечно же я надумала. Причём сразу. Обида накатила с новой силой такая, что я кое-как взяла себя в руки, втянула слёзы и рассказала, как два месяца я совершенно бесплатно моталась на репетиции. Как старалась, как на службе волновалась и изо всех помогала и регенту и деткам, а меня даже не поблагодарили и за праздничный стол не позвали, яичка крашенного не дали! И это в Пасху! Да и вообще это уже не в первый раз, когда заботливая рука судьбы за шкирку оттаскивает меня от лавки с лавровыми венками и результат моих трудов достаётся вовсе не мне. А уж про деньги вообще молчу. Мне их в Церкви категорически платить не хотели. Всё смиряли.
- Доча… Ты у меня с детства рассказчица такая, что всю душу вывернешь… Хорош плакать. Понял я всё. Давай-ка успокаивайся и пойдём до нашего старого дома сходим. Я всё собирался, да не собрался. Пойдём-пойдём. Время хорошее, пять утра. Воры все спят, оставлю пост на пол часа, прогуляемся.
От поликлиники до нашего дома только трамвайную линию перейти. Метров триста, не больше. Но что это были за триста метров в то пасхальное утро! Мы шли с папой по улице моего детства и его молодости, по нашей деревянной улице имени русского поэта Ивана Сергеевича Никитина и вслух читали его стихотворение, которое родители выучили со мной давным-давно.
Тогда, когда в каждом книжном магазине, за копейки, можно было купить тоненькие, в бумажной обложке сборники стихов всех великих и просто хороших русских поэтов. Обложки были нежных пастельных цветов с акварельными иллюстрациями. И мама, помню, принесла несколько таких книжек – Фет, Тютчев, Кольцов и Никитин, именем которого была названа наша улица. И родители взялись учить со мной эти стихи.( В этом они были неутомимы, что и говорить, спасибо им большое).
Звёзды меркнут и гаснут. В огне облака.
Белый пар по лугам расстилается.
По зеркальной воде, по кудрям лозняка
От зари алый свет разливается.
Дремлет чуткий камыш.
Тишь — безлюдье вокруг.
Чуть приметна тропинка росистая.
Куст заденешь плечом — на лицо тебе вдруг
С листьев брызнет роса серебристая.
Потянул ветерок, воду морщит-рябит.
Пронеслись утки с шумом и скрылися.
Далеко-далеко колокольчик звенит.
Рыбаки в шалаше пробудилися,
Сняли сети с шестов, вёсла к лодкам несут…
А восток всё горит-разгорается.
Птички солнышка ждут, птички песни поют,
И стоит себе лес, улыбается.
Вот и солнце встаёт, из-за пашен блестит,
За морями ночлег свой покинуло,
На поля, на луга, на макушки ракит
Золотыми потоками хлынуло.
Едет пахарь с сохой, едет — песню поёт;
По плечу молодцу всё тяжёлое…
Не боли ты, душа! отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро весёлое!
У нас была такая игра с родителями, потом я научила ей Илью: чтобы не скучно было запоминать стихи одному, мы читали их дуэтом, с мамой или папой. Сначала кто-то из них произносил первую строку, я вторую и так чередовались. А потом наоборот, я первую – а родители вторую. И весело и командный дух воспитывался и память тренировалась так, что в любой момент с любой строки ты можешь подхватить любое стихотворение.
Вот так мы и шли в то утро с папкой и читали стихотворение. Его любимое. Он начал, а я продолжила.
«Не боли ты, душа! отдохни от забот!
Здравствуй, солнце да утро весёлое!»
Это мы уже с ним хором произносили. С чувством и выражением.
Дошли до дома. До того, что от него осталось. Место в старом центре старого города, кусок лакомый - дом снесли, чтобы на его месте что-то построить, да так и не построили, застопорилось что-то. Вместо забора поставили уродливые бетонные плиты и на руинах за несколько лет выросло такое количество клёнов, что уже и старого фундамента не было видно. Хорошо ещё, что плиты поставили неплотно и мы в щели между ними долго рассматривали то, что когда-то было нашим двором. Соседний дом тоже снесли и на его месте построили небольшой коттедж, обнесённый таким заломным забором и увешанный камерами, что пройти через двор, как раньше, конечно же уже было нельзя.
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места…
Но мы с папой тогда не горевали о старом пепелище,а были рады просто тому, что могли, как много лет назад, просто пройтись ранним утром по нашей улице вместе. Читая стихи. Как тогда, когда деревья были большими:)
Вернувшись в сторожку мы ещё пару раз попили чая, доели все пряники, дождались папиного сменщика и вместе поехали домой.
И спроси меня сейчас, по прошествии лет, где бы я хотела оказаться в ту пасхальную ночь – на праздничной соборной трапезе или в той старой деревянной сторожке, где в пряник воткнут огарок красной свечки у бумажного потёртого образка со святителем Николаем и где мой папа заваривает «самый луччий в мире чай», то без всяких сомнений я выберу сторожку.
Время всегда всё расставит на свои места. Смоет всё, что казалось и очень важным, и нужным и оставит только то, что важным и нужным было, а не казалось.
Хотя то, что потрудившийся достоин и благодарности и мзды, никто не отменяет)
Время сейчас сложное. Полное различных искушений.Поэтому хочу пожелать этих искушений избежать, а если уж и случатся, то в тот момент, когда этот вихрь затягивает, остановиться и подумать – а так ли будет и страшно и важно для меня всё то, что происходит сейчас через месяц или через год? Скорее всего нет.