Regent1

Живёшь. Идёшь , пусть и ухабистой, но относительно предсказуемой дорогой. Тут из-за поворота, - хлоп! Грабельное поле. Густое такое, непролазное. А на линии горизонта, в самой пуще грабельной - огонек болотный мерцает.

А ты уже этих грабель видела-перевидела, вся башка в шрамах, глаза одного нет, второй еле видит. Зубы по третьему разу вставлены. Губа через край зашита.

Прищуриваешься оставшимся глазом, через щербину в двойке сплевываешь и такая: "Да я, буквально, только посмотрю, че там блестит ..."

Через пол года, в изодранном платье, без правого чулка , без половины волос, с чудом уцелевшим глазом в руке, выползаешь к дороге. Трясёшь золотушными ушами и у проезжих румын спрашиваешь:"Касатики, а какой нонче год?".

Сорокет с лихуем, вообще-то на дворе. А румыны все те же...

Как мой друг крестьянин-Юра из Новичихи в краевой столице медицинскую помощь получал.

В многострадальной нашей русской деревне не осталось практически ничего, что принесла туда с собой безбожная власть большевиков - школ, больниц, домов культуры, библиотек. Божная же власть, цепко удерживаемая ручонками внуков строителей коммунизма, извела на нет все достижения века двадцатого и смачным пинком выкинула селянина туда, где ему и положено быть - в век девятнадцатый, а скоро, их мощными стараниями, несчастный труженик-кормилец и вообще сгинет, немного ему осталось.

Где-то с месяц назад Юру крепко прихватило. Согнулся, а разогнуться уже не смог. В спину и ногу вступило так, что по дому пришлось ползком передвигаться. Да и не мудрено. Уж пятьдесят, а вкалывает Юра с детства и не по детски. Тут коровы, там свиньи, там огород, там сарай новый сколоти, там баню перестрой, вскопай, вспаши, накоси, накошенное скопни и домой вывези, сына жени. дочь выучи. А на что? На работе зарплата смешнее смешного, вот и держит скотины полон двор, чтобы женить-учить, самим как-то жить.

А организм не железный, конечно же. Он рано или поздно говорит - стоп, хозяин, я больше не могу. И хозяин везёт свой организм в больницу, в надежде, что ему там помогут. В свою, сельскую больницу, которую дооптимизировали до такой степени, что получить приличную медицинскую помощь там стало невозможно. Ну что-то там покапали, ну покололи. Нет толку. Обследовать Юру нашего надо, да не на чем. На триста вёрст земля выжженная, а не медицина. На тебе, мил человек, талон в краевую столицу, орденоносный город Барнаул, может там тебе чем-то и помогут. А у нас нечем. У нас тут и отопления нет пол октября, не смотри, что своя котельная есть. Как тебе ехать, когда тебя крючком загнуло? Извини, не наши проблемы. Скушай "пенталгина" и поезжай с Богом. Именно с Богом, потому, что нам ты никому не нужен.

И Юра едет в Барнаул за 250 километров. В краевую поликлинику, куда со всего нашего края,(а край у нас бооооольшой -600 километров в длину и 400 в ширину, или наоборот) съезжаются страдальцы, которых некому и негде больше обследовать и лечить ни в городах края, ни в райцентрах.

А жена с ним не может поехать. Работа и хозяйство нужно кормить дважды в день. Пачку обезболивающих выпил и поехал Юра за медицинской помощью.

Приехал, к врачу пропал, а тот ему и говорит.
-Я, Юра, не волшебник, на глаз не определяю, что там у вас внутри происходит. На тебе направление на МРТ, пусть они тебя там внимательно изучат, а с результатом ты уже ко мне придёшь. Нет, у нас в нашей замечательной краевой поликлинике, в которую несчастные больные люди едут за сотни вёрст МРТ давно не работает, что ты. Надо ехать. Или идти, если найдёшь.

Адрес сказал и даже ткнул пальцем в сторону, где стоит тот МРТ. А Юра города вообще не знает. И ещё у него инвалидность по зрению. Трудно сориентироваться.

Но, слава Богу, есть друзья (с). Друзья сказали Юре :"Юра, не ссы! Мы сейчас вызовем тебе такси, ты всё сделаешь и на такси же обратно вернёшься к своему доктору".

Ха-ха. Аппарат по адресу Змеиногорский тракт 110 корпус два тоже не работал и Юру выпнули по следующему адресу. Юрины друзья вызвали ещё одно такси и Юра поехал в район Вагоно-Ремонтного завада на бульвар 9-го января, где Макар телят не пас и там его приняли и даже сделали ему МРТ. (Сам бы он не нашел, да и искать не стал, махнул бы рукой и обратно уехал).

Ну а дальше экшн.

- Владимирна! Владимирна! У тебя деньги есть?!
- Юр, есть, что случилось?
- У меня деньги пропали, 15 тысяч. Лежали во внутреннем кармане, я оделся после МРТ, там тысяча лежит и всё... Займи мне денег МРТ оплатить.

Нормально полечился человек в городе Барнауле. Проехал под триста вёрст с больной спиной, намотался-наждался везде и денег у него в кармане не стало вдруг. Да не в привокзальной беляшной, а в приличном чистеньком медцентре.

- Юр, а кто там возле твоих вещей был? Поближе к ним подойди!
- Да, подошёл.

И начинаю в трубку орать.

- Стой возле них на месте и никуда не отходи ни на секунду! Ни на минуту! Я выезжаю, приеду уже с полицией! Смотри за ними в оба. Обокрали мужика! Видят, что деревенский и посмотри, что творят!

За пять минут до моего приезда деньги "чудесным образом" нашлись. Выпали деньги. Из застёгнутого кармана выпали, да так затейливо упали, что пятитысячные пропали, а тысячная бумажка осталась.

И нашлись тоже интересно. В маленьком предбанничке, где Юра раздевался, а потом на сто раз на коленях по полу прополз в поисках и нашлись. И слава богу. Это, чтобы Юра не скучал, я так полагаю, а не из-за злого умысла.

Когда Юра с результатом МРТ вернулся в поликлинику, предсказуемо выяснилось, что его доктор уже ушёл и прийти нужно будет завтра.

А завтра Юра сидел и ждал четыре часа и вот только что вышел из кабинета врача.

Через неделю ему нужно приехать на операцию.

"Хорошо. Удобно. Быстро". Один приём врача и одно исследование - полтора суток. В городе, где, слава Богу есть хоть кто-то, кто вызовет тебе такси и пустит переночевать.

Его дети уже выросли и уехали в город. Там есть больницы и школы, там есть кинотеатры (а в Новичихе кино крутили при большевиках, было дело) и им не нужно будет, скрючившись, ехать сотни километров, чтобы посмотреть из-за чего же так болит их натруженная спина.

А ведь была в райцентре Новичиха прекрасная больница и отличнейший роддом. И санавиацией в город отправляли только самых-самых тяжёлых больных, с остальными справлялись сами. А к Сергею Анатольевичу Зеленскому, акушеру-гинекологу по имени бог ездили обследоваться и рожать со всех окрестных районов. Теперь везут всех в Барнаул. А родить-то нельзя погодить, что за эти 250 км случится, Бог весть. Между Новичихой и Поспелихой, допустим, кусок дороги километров в сорок такой, что там родить можно даже будучи абсолютно не беременным.

Так что, Юрик, зашивай деньжата свои трудовые в трусы и не кашляй.

Хорошо иметь домик в деревне (с)

Однажды мы с сестрой поехали продавать родину. Как актёр Бурков из фильма «Гараж». Умерла бабушка, Клавдия моя Ивановна, какое-то время в доме пожили квартиранты, да съехали, купив собственное жилище. А бабулина хатка осталась пустой и потихоньку начала рушиться, как любое жилище, без человеческого присутствия.

Наследники — моя мама и её брат, решили, что лучше будет дом продать.

Ухаживать за ним в деревне было некому, от города больше двухсот пятидесяти километров — не наездишься. Меня, само-собой, никто и слушать не стал, когда я попыталась возразить и доказать как-то, что не нужно домик продавать, пусть стоит, это же наша жизнь, детство и прочая романтика. Потом, может быть, мы что-то и придумаем, пустим на несколько лет кого-нибудь бесплатно пожить, лишь бы стоял. Но… Продать и всё.

Я была в декретном, Илюше только год исполнился, я подрабатывала певчей в храме и могла в любой момент поехать куда угодно; у сестры был большой медицинский отпуск, лет нам было на тот момент уже по тридцать, не дети малые, вот нас и командировали родители продавать детство.

Подъехав к дому, чуть на зарыдали с Олеськой. Всё выглядело так, будто из калитки сейчас выйдет бабушка и всё будет, как прежде. Но, никто, конечно же, не вышел. Мы долго провозились с замком, который немного заржавел от длительного безделья и вошли в дом. Дом, в котором уже не пахло сушёной черёмухой, хмелем, хлебом и воском Пусто. Гулко. И непривычно совсем.

В этом доме всегда было движение, здесь никогда никто не был без дела, в нём всё было наполнено запахами, звуками, снующими туда-сюда из подпола в двери котами. Тихо. Пыльно. И совсем мало воздуха, потому, что весной некому было выставить «вторые», зимние рамы и они бережно хранили домовое тепло, цепляясь старой, годами копившейся и ссохшейся по всему периметру замазкой за прежнюю и уже никому не нужную жизнь.

Но, печаль печалью, а жизнь жизнью. Нашли вёдра, натаскали воды, принялись вытаскивать рамы, отмывать окна и пол. Пока бегали до колодца, перездоровались со всеми соседями и через час в доме уже было всё, что нужно для жизни. Кровать с шарами, перина, детская кроватка для маленького Ильи, пара матрасов, постельное бельё, полотенца, чашки-плошки. (Квартиранты, когда съезжали, по доброй традиции захватили с собой на новое место почти всё, что было в доме, включая вёдра и тяжеленные чугунные сковороды — мою самую большую потерю, такого комплекта нынче не укупишь). Горевать, правда, по этому поводу мы не стали, чай не чужая нам Новичиха, не пропадём. И не пропали, конечно. К вечеру даже печь подбелили, принесённой бабушкиной младшей сестрой известью, чтобы, как говорила бабуля: «Посвежее было дышать».

Ужин сварили, дитё накормили, спать уложили, сидим, все из себя хозяюшки, чай со смородиновым листом пьём и радуемся, что дом ожил, посветлел и задышал. Идиллия. Кто бы знал, что нам было уготовано в эту ночь и в последующую неделю …

Легли спать. Олеся на большой кровати, я на полу возле детской кроватки устроилась. Выключили свет и уснули за минуту, умаявшись за день до изнеможения.

Среди ночи просыпаюсь от ощущения, что кто-то пристально на меня смотрит. Прислушалась, все спят. Олеся Васильевна храпит, как хороший дядька, Илия Андреевич сопит на пиано. Ну, думаю, начинаются дедовы штучки-дрючки, приехали. Ходит, поди, тут, старый хрыч, проведывает «любимых» внучек. Только занесла руку для мощного крестного знамения и приоткрыла рот для «сгинь сила нечистая», как, ставший со страха видеть во тьме глаз, выхватил очертания чего-то или кого-то, сидящего в детской кроватке, прямо в ногах у спящего Илюшки.

«Кот? Нет, для кота маловат. Домовой?! Боже милостивый, оно же сейчас мне ребёнка придушит!». Я хватаюсь рукой за перекладину кроватки: «А ну пошло вон отсюда!» — кричу и пытаюсь встать. Но резкий подъём с низкого старта никогда не был моим коньком, да и недавние переломы ног тоже изрядно поубавили девичью прыть и я, запутавшись в собственных телесах повалилась обратно на пол, чуть не опрокинув кроватку с единственной кровинушкой. И тут же что-то с омерзительнейшим визгом вскочило мне на голову, пробежало по всему телу и вцепилось в безымянный палец на ноге. Ощущение, что палец отрезают бритвой и, возможно, сейчас я лишусь ноги и вообще жизни, подкинуло меня из положения лёжа сразу в боевую стойку. Я выхватила из кроватки ребёнка, который, от испуга сразу же начал кричать дурнинушкой. «Живой! Слава Богу, живой!» — проносится где-то по кромке сознания. Бросок к выключателю, включаю свет и вижу, как в кошачий лаз под печью ныряет чей-то серый шерстяной зад с длинющим хвостом.

— Олеся! Олеся вставай! — ору — Вставай у нас крыса!

Олеся Васильевна, которая до этой самой минуты преспокойно спала, будто у неё в ушах лежало по килограмму беруши, резво подскочила и тоже начала вопить, как скаженная и метаться из угла в угол.

— Где?! Где она?! Бежим! — схватила Илюхину шапочку, натянула её на голову и вылетела во двор. Я следом за ней. А куда бежать? На дворе темень непроглядная, тишина, даже собаки не брешут. Стоим. Молчим. Две тёти в ночных рубашках. У одной на голове детская шапочка, у второй на руках полуголый младенец, который от наших прыжков притих и спокойно сидел, не понимая, что за побудка и что это за странная прогулка среди ночи.

— Стой не стой, Олесь, а надо в дом идти.

— Там крыса. Она Илью сожрёт… А потом нас.

— Нас долго жрать, мы крупные. Меня эта тварь за ногу укусила, надо посмотреть что там. Ты медработник у нас? Вот и пойдём спасать мою жизнь. И Илью надо осмотреть, может она и его укусила.

На упоминании о профессии Олеська встрепенулась, нащупала у двери метлу и, выставив её на манер копья, со всей смелостью человека, который давал клятву самому Гиппократу, шагнула в сени.

Осмотрели ребёнка, никаких повреждений, слава Богу, на нём не нашли. Моя рана немного кровоточила и на вид не выглядела страшной.

— В больницу завтра надо. Наверняка крысятина эта бешеная. Без уколов не обойтись — резюмировала Олеся Васильевна.

— Да … Планида у меня такая. Не успею в Новичиху явиться, как надо в больницу идти.

— Зато встретят как родную. Соскучились, поди по тебе.

Уснули с рассветом. Илья решил, что, коль его подняли среди ночи, то нужно время нужно использовать по максимуму. Пять раз поесть, поиграть и даже погулять, чему мы поначалу воспротивились, но потом, когда небо уже посветлело, отправились с ним на двор, чтобы найти приспособу, при помощи которой мы забаррикадируем кошачий лаз, откуда к нам припожаловала непрошенная гостья.

На дворе нашли старую печную заслонку и три кирпича. Соорудив, на наш взгляд совершенно несокрушимую конструкцию, начали укладываться уже не каждый в свою постель, а вповалку, на полу, положив Илью посередине, на всякий случай.

Но не то место деревня, где тебе дадут всласть выспаться и вылежаться.

— Чё, всё спитя, городския? Осспади, вам чего на кроватях то не спится? И мальчишку на пол уторкали. Жарко вам, что-ли?

Приоткрываю глаз и упираюсь им в чью-то ногу, облачённую в сморщенный хлопчатобумажный чулок.

— Баб Клав (бабушкина сестра, живущая по соседству подъявилась), да мы всю ночь не спали, крыса к нам приходила, укусила меня, пару часов назад только легли.

— А я вам молока свежага принесла, ички тоже свежие, масла колобок, солёное правда, но ничего, дольше не пропадёт. Вставай, хозяйка… Какую крысу?

Я при помощи сложного акробатического этюда принимаю вертикальное положение.

— Привет, баб Клав. Пойдём чаю налью да расскажу.

Баб Клава выслушивает мою историю, ахает и охает, сверкая начищенными железными зубами.

— Так понятно, что она тут блыкает у вас. У соседей-то вон пять коров и свиней штук двадцать, а стайка впритирочку к вашему забору стоит, вот они и лезут оттуда. Кота-то нет в доме. А в ларях у вашей Клавки, поди, до сих пор ещё отруби да пшениця лежат. Вот они и благуют тут у вас, как на курорти Минводы. Так… Ты давай у больницу снаряжайси, а я пойду кота вам искать. Вы-то здоровенные тёти, а мальчонку если покусает, беда будет.

Через три часа у нас в доме поселились две кошки, одна краше другой. Трёхцветная, невозможно пёстрая, тощая, с верёвку толщиной Маруся и безымянная, которую мы тут же нарекли Зинаидой Гиппиус (не знаю зачем, первое что пришло в голову), пушистая и круглая, как мяч, с маленькой, почти лысой головой, цвета пыльного мешка.

— Вы их покормитя хорошенько и из хаты не выпускайтя пока. Пусть приживутся.

— Баб Клав, ты их где выхватила-то, хозяева не придут нас колотить за них?

— Та ни, кому они нужныя, Маруська моя, так у меня их четверо, обойдуся. А эта мелкоголовая прибилась к соседям недавно, так они её не особо жалуют, своих пОлно. Сегодня заслонку не открывайтя, чтоб не ушли. И завтра тоже. А на третий день не кормите их и подпол чтоб открытый стоял. Дом кошками запахнет и крыса сама не пойдёть. А там они её и споймают, если что.

— Так, а в туалет им куда ходить? Они же в подпол привыкшие? — спрашиваю

— Пошли до меня, я тебе банку из-под иваси дам, песку туда насыпешь и дело с концом.

День прошёл напряжённо. Кошки рвались на волю неистово. Мы с помощью веника отгоняли их от дверей, проскакивая в щель, как те тараканы. В селёдочную банку они категорически отказывались ходить, а в доме справлять свои дела не могли, так как вам это не городские баловни. Селян за такое дело бьют вдоль хребтины всем, чем попадётся.

Измученные, мы с Олесей соорудили им подобие ширмы, чтобы стеснительные Маруся и Зинаида поняли, что их никто не увидит. Огоньку в эту историю добавлял Илья, который с блаженным видом носился за испуганными животными, хватал их за разные части организма и таскал вверх ногами с воплями: «Мама! Кыыыыся!». К вечеру измотаны были все, кроме младенца, который сохранял невероятную бодрость духа, грацию и пластику. Кошки с перепугу забились в банку с песком и от страха сделали все свои дела в непривычном для себя месте. Олеся Васильевна тоже не отставала от младенцев и котов, читая мне лекции, что уличные животные — это рассадник глистов, блох, токсоплазмоза и ещё неизвестно, что лучше, съест ли его крыса или погубят кошачьи паразиты.

— Васильевна, ну хоть ты заткнись, а… Выведем глистов и блох, невелика хитрость. Давайте спать уже. День длинный был и встали ни свет ни заря.

Свили в очередной раз гнездо из матрасов и перины, при помощи энергичной колыбельной «Там где клён шумит над речной волной» и некоторых насильственных действий усыпили младенца Илию и наконец-то завалились сами.

Не успев сомкнуть глаз, как мне показалось, просыпаюсь. Чу! В доме тихо. И вдруг из соседней комнаты доносится аккуратный такой, интеллигентный звук: шкряб-шкряб. Как будто ногтями по стеклу. Пауза. Опят — шкряб-шкряб. Я, насколько это возможно, тихо встаю и печальным слоником крадусь в кухню. Глаза от страха превращаются в прибор ночного видения. Никого. Шкряб-шкряб. Где кошки? Включаю свет. За ширмой, возле банки спят Зинаида с Марусей и ухом не ведут. Я затаилась. Через какое-то время опять слышу шкрябанье. Хватаю кочергу и крепко так бью ей по кирпичам, которые лежат на заслонке. Крыса пожаловала, здрасьте, давно не виделись. Выпнула кошек из-за ширмы и посадила их возле баррикад.

Зинаида с Марусей обречённо переглянулись и томно разошлись по разным углам.

— Ах вы заразы ленивые!

Укрепила кирпичи кастрюлей, оставила включённым свет на кухне и прилегла, примостив под бок кочергу на случай непредвиденной битвы, злобно завидуя богатырскому сну своей сестрицы, которая даже положения не поменяла, пока я проверяла блок-посты. Какое-то время я ещё прислушивалась, но сон победил.

— Миоооооооу

— Йааааааааааа

Вопли, которые я услышала сквозь сон, были воистину достойны Люцифера. Как мы с Васильевной оказались стоящими в детской кроватке, не помню. Я с кочергой и Ильёй под мышкой, она с метлой (когда успела запастись?). Слава труженикам села, кровать была исполнена местными умельцами из твёрдых пород дерева и рассчитана на тысячу младенцев, как минимум. Иначе бы мы переломали себе ноги, обрушив фабричную конструкцию из фанерок и тонких палочек.

Окончание истории по ссылке в комментарии, здесь весь текст, увы, не помещается.

Самый запоминающийся новогодний корпоратив случился у меня в первом классе. Девой на тот момент я была невероятно самостоятельной, в родительской опеке не нуждалась совершенно, и преспокойно «зашнуривала» по городу между музыкалкой, школой и библиотекой имени Крупской без мамок и нянек. В жизни я тоже уже разбиралась достаточно хорошо и не смела обязывать своих, не в меру работящих родителей походами на ёлки, концерты и в цирк.

Нет, мама, конечно же, предполагала, что перед Новым годом у ребёнка должна случиться школьная ёлка, и даже приготовила мне по этому случаю свежее платье снежинки. Ну как приготовила... сшила из новой простыни симпатичное платьице с рукавами-фонариками и марлевым подъюбником, а расшить его стеклярусом и дождём не успела. Что-то напутала с датами, или я напутала, не суть. Суть в том, что на последнем уроке нам напомнили, что после обеда школьная ёлка, и на ней нужно быть всенепременно. Стишки какие-то, помнится, учили, и вроде бы даже был сценарий, где я была задействована. Нужно было спеть песню про Новый год (убей, не помню, что за песня, кажется, там были слова «мы кружимся-кружимся», что даёт основание предполагать, что я всё-таки была снежинкой).

На тот момент я крепко дружила с Танькой Котовой, которая была всамделишной двоечницей и круглой сиротой. Таньку воспитывала бабушка. Отличная, кстати, бабушка, парторг большого завода и общественница, каких поискать. Таньку она любила беззаветно и прощала ей и двойки, и неуды за поведение. По скорбному стечению обстоятельств Танькина бабушка тоже была не в курсе насчёт ёлки, и нам, давно самостоятельным девам, пришлось наряжаться самим.

Если бы на тот момент в городе лютовала ювенальная полиция, не видать бы нашим родным своих детушек. Самостоятельность в семь лет страшная вещь. Представление о прекрасном тоже довольно своеобразное. И ладно бы нечего было надеть, было, и ещё как было. Но... Что уж вышло. Зачем снежинке белые колготки, привезённые мамой из самой Риги? Сойдут тёмно-коричневые «гармошкой», подтянем, не впервой. Белые сандалии? Ещё не хватало. Папка купил мне прекрасные мальчиковые чёрные боты на шнурках, в них и пойдём. О! Платье! Как же его правильно надеть? Не, марлевая юбка гораздо лучше смотрится, если ее натянуть поверх платья. Очень красиво, очень. Волосы... Так, а где корона, которую откуда-то приволок папа и из-за которой они с мамой поругались в пух и перья? Шикарная, просто шикарная вещь! Чего она маме не понравилась, странная она, мама... Вот у папы вкус, я понимаю!

Корона, вернее кокошник, был прекрасен в каждой своей детали. Добротнейшая вещь, это вам не китайские подделки, ломающиеся на голове в первый же вечер. Он прожил в нашем доме лет тридцать, не меньше, потом сгинул где-то на антресолях, но, надеюсь, еще найдётся. Пять слоёв картона были навеки склеены конторским клеем, этим же клеем к лицевой стороне была намертво присобачена клокастая вата, прошитая для надёжности толстенной ниткой. На нитки, для маскировки, были приклеены стеклянные палочки от гирлянд (были такие раньше, напоминали длинные-длинные бусы), маленькие шарики от той же гирлянды, а свободное пространство было сплошь усыпано битыми игрушками. Шик-модерн, хэнд мэйд, раритет! Короне этой на тот момент было уже лет сорок, не меньше, судя по составу картона и ваты. Папин вкус я всегда разделяла полностью.

Когда я была уже практически готова к выходу в свет, явилась Танька и сообщила, что на ёлку она не идёт, так как бабушка на работе, а где костюм снежинки, она не знает.

На ту беду в общем коммунальном коридоре прогуливался мой сосед и дружок Димка Дорофеев. Мы, правда, уже неделю, как не дружили с ним, потому что опыты с огнём мы ставили с ним вместе, а всыпали за поджог дома только Димке, потому что девочек в нашем доме не лупили. Дмитрий был оскорблён этой несправедливостью и со мной не разговаривал. Но он был уже «пионер всем ребятам пример», а мы сопливые октябрята, сердце пионера Дорофеева откликнулось на нашу беду, и он приволок Таньке свой костюм серого волка, который своими руками пошила его, Димкина, мать, тёть Нина.

Надо сказать, что костюм был, в целом, неплох. Тёть Нина работала воспитателем в детском саду и рука у неё была набита. На серый лыжный костюмчик были пришиты манжеты и воротник из старой собачьей шапки Димкиного отца, на штанишках, сзади, красовался отличный хвост из поношенного чернобурочного воротника самой тёть Нины. Для головы же, без изысков, предлагалась волчья маска из папье-маше, купленная за тридцать копеек в «Детском мире», чтобы ни у кого не было сомнений, что это костюм волка, а не понять кого.

Хитрая Танька попыталась поменяться со мной маскарадным одеянием, но я была непреклонна. Корону я не отдала бы никому ни за какие шанежки, это раз, и по размеру костюм волка был аккурат на Таньку, а мне велик, это два.

С короной была одна беда. Мастерили её для взрослой головы, и она постоянно с меня сваливалась ватой вперёд. Для крепости пришлось обмотать резинку, на которой держалась эта великолепная конструкция, дважды вокруг шеи.

Выражение лица «учительницы первой моей», Валентины Ивановны, я помню до сих пор. В класс, где приличные родители и бабушки наряжали в красивые карнавальные костюмы приличных детей, ввалились два страшных и лохматых существа из «Республики ШКИД», которым самое место было в теплотрассе, но никак не на школьном празднике. Мы с Танькой, как истинные леди, для сохранности причёски не надели шапки, а припёрлись сразу же в короне и маске, из-под которых вихрями враждебными во все стороны торчали патлы.

Сцена была почище ревизоровской. К недоуменному лицу педагога присоединились удивлённые лица родителей и брезгливые — бабушек. По всему было видно, что дети нас боятся.

Мы с Танькой скинули пальтишки, представ во всей красе пред судилищем. Резинка от короны, которая массивным козырьком нависала над моим, тогда еще небольшим лицом, врезалась в тощую шею, почти полностью перекрыв доступ кислорода, но я держалась.

— Где. Ваши. Родители?

— На работе, Валетинванна, — задыхаясь, прошептала синяя я.

— Что у тебя на голове?!

— Корона, Валентинванна, папа принёс для праздника.

Валентина Ивановна на минуту отвернулась к окну, у неё затряслись плечи.

— Валентинванна, не плачьте! — ору я и грохаюсь в обморок. Проклятая резинка додушила меня.

Это не конец. На праздник мы с Танькой попали-таки. Бабуля одного из одноклассников, врач на пенсии, быстро привела меня в чувство (времена были попроще), и до праздника нас из жалости допустили. Правда, не дали поучаствовать (завистники!), но и в качестве зрителей мы привлекали не меньше внимания, чем очаровательные снежинки и лисички. Корона моя была достойно выгуляна и оценена всеми, кто смог её увидеть. Если бы у нас с Танькой была коробка для подаяний, мы сорвали бы отличную кассу, потому что более экстравагантных нарядов в стиле парижских клошаров ни у кого из начальной школы не случилось в тот день.

Потом, конечно, мы получили выговор от родителей и Танькиной бабушки, но это мелочи. Ведь девочек в нашем доме никогда не лупили.

Аркадий с Лидой всегда ездили на свой дачный участок до последнего. Свет и воду отключали в октябре, но они продолжали ездить до тех пор, покуда дорогу не переметало снегом и была возможность доехать до любимого домика на машине. Дом теплый, в нем отличная, на совесть сложенная печь, ни дымка, ни уголька в дом не выплюнет. И время самое благодатное - на мелко нарезанных по шесть соток участках уже никого нет, а , согласитесь, ничто так не радует душу человека, живущего в городе, как отсутствие соседей.

Да и время самое благодатное и спокойное - ноябрь. Уже все, что нужно собрано, засохшее обрезано и сожжено, то, что умеет зимовать - укрыто, привязано, засыпано опилками и спит до весны. Можно спокойно на печке варить картошку, к которой так хорошо идет балтийская килька пряного посола и соленые огурцы нового урожая.

И как к такой великолепной закуске не занести с улицы холодную-прехолодную бутылку водочки и не распить ее в тишине под треск дров? А потом выйти на улицу и смотреть на Обь, не думая, что опять надо выдирать с корнями наглые одуванчики, потому что "соседям нанесет, а ругаться с ними не хочется".

В тот ноябрьский день Лида и Аркадий приехали "уж точно в последний раз" все окончательно проверить и законсервировать дачу до весны, потому что снега особого еще не было, но холода наступили нешуточные и было понятно, что дорогу вот-вот занесет.

Натопили дом, приготовили ужин, посидели по семейному и уже было собрались ложиться спать, как за дверью раздался звон падающего ведра и какие-то странные звуки, как будто кто-то очень жадно пьет из него воду большими глотками.

- Кто там?! - в один голос крикнули

В ответ еще раз брякнуло ведро и всё стихло.

Аркадий приоткрыл дверь, посветил фонарем, но никого не увидел.

- Давай-ка спать, матушка. Мыши шалят, видимо.

- Ведром? Мыши?

- Да запросто, упала, видимо и не могла выбраться. Утром разберемся.

Утром выяснилось, что никакие это были не мыши, а кто-то покрупнее и очень голодный. В ведре, куда скинули картофельные очистки было пусто, а их было не так уж и мало.

Уже закрыв дом на замок, все окончательно проверив и уже сев в машину Аркадий внезапно вспомнил, что оставил на столе фонарик.

- Лид, я сейчас, заберу фонарь

- Да что у нас дома фонарика больше нет, не возвращайся.

- Схожу.

- Я сама, будешь там копаться еще пол дня. Жди здесь. Ключи мне дай.

Не прошло и минуты, как пустую дачную тишину огласил крик

- Аркааааадий! Аркаааадий! Иди сюда.

Решив, что жену убивают, Аркадий Исакович пулей выскочил из машины.

- Лида! Что! Лида!

- Там кто-то есть! На кровати. Я зашла, а оно там лежит и дышит. Аркадий, бери топор!

- Лида, да я ведь только что весь дом обошёл и сам его закрыл, не было там никого.

- Аркадий! Там кто-то есть! Я видела!

Аркадий шумно вздохнул. У Лиды с юности было плохое зрение, а с годами стало ещё хуже и доверять её "я видела" можно было с большим-большим трудом.

- Хорошо. Я посмотрю.

- Аркадий! Бери топор!

- Беру. Только успокойся.

- Я с тобой!

- Лида, да за ради Господа Бога стой ты тут!

Пройдя в комнату и никого там, предсказуемо, не обнаружив, Аркадий Исакович взял со стола забытый фонарь и собрался было на выход, как из под стола донесся странный звук, как будто кто-то долго сдерживал дыхание, но решил всё-таки выдохнуть.

Немного напрягшись и покрепче сжав топорище Аркадий приподнял скатерть. Под столом трясясь всем телом сидел соседский пёс Тишка, под которым растекалась приличная лужа.

- Тиша... Тиша, ты как сюда пробрался? Лида, заходи, это Тишка соседский. Как он сюда попал-то? Тиша, не бойся, выходи.

- Так мы здесь не одни, выходит, сосед тоже здесь, коль Тишка по садоводству бегает. Тиша, пойдем я тебя домой отведу! Господи, как хорошо, что ты фонарик забыл, ведь умер бы здесь от голода и холода пёсик.

Но соседа, хозяина пса, на даче не оказалось. Все было закрыто на пудовые замки, а калитка крепко перемотана проволокой.

- Я не пойму, он его что, бросил тут?

- Да быть не может. Сколько лет у них прожил... Может случилось что?

Доехав до будки охраны и поговорив выяснили, что Тишку бросили. И мотается он по дачам холодный и голодный больше месяца.

- А что охрана? Мы тут не живем, как летом, тоже уедем скоро, приезжаем раз в неделю посмотреть, пока проехать можно и тоже до весны нас не будет. А нам он зачем? У него хозяин есть. Поди заберет, тут много кого бросают в зиму. И котов оставляли, было дело.

Выйдя от охранников Аркадий огляделся, но Тишку не увидел.

- Тиша, Тиша!

- Сбежал. Мы его пару раз прогоняли, а то прикормишь и потом не отвяжешься - пояснил вышедший покурить охранник.

- Да что вы за люди-то?! Как животину не накормить?

- Всех не накормишь, сам найдет. Естественный отбор. Не с собой же нам всех подбирать, кого здесь "добрые" хозяева бросили.

Аркадий еще немного покликал пса, махнул рукой и сел в машину. Тронулись молча.

- А ведь это он вчера ведром гремел. Очистки картофельные ел. Ну как мы его могли оставить, поворачивай.

- Лида, смотри. В зеркало смотри.

Дежавю. Как в знаменитых кадрах фильма "Мужики" за машиной бежал пёс. Маленький рыжий, похожий на тощую лисицу, не евший толком месяц, а то и больше, бежал что есть мочи за автомобилем.

- Аркаша, тормози!

И только Лида приоткрыла дверь, как Тишка в мгновение ока запрыгнул в машину и забился ей под ноги.

Весной собакен приехал на дачу уже членом семьи. Долго не выходил за ограду и где-то через месяц только осмелился пойти с Аркадием в магазин.

- Тишка, Тишка, живой, подлец, иди сюда!

У магазина стоял прежний Тишкин владелец.

Пёс в секунду развернулся и , скуля бросился к Аркадию. Тот подхватил его на руки, как ребёнка.

- Тиша, сынок, да не бойся, не отдам я тебя ему, не бойся, малыш.

Не здороваясь, с трясущимся Тишкой на руках вошёл в магазин, купил, что было нужно и скоро пошагал к себе, прижимая испуганного друга к груди.

Тишка прожил еще восемь абсолютно счастливых лет и умер чуть больше года назад от сердечной недостаточности на руках у хозяев, которые лечили его изо всех сил, но помочь, увы, никто не смог. Да и Тишке на тот момент было уже лет пятнадцать по всем подсчетам. Не молод был.

С неделю назад на даче нашли тело его прежнего хозяина. Он пролежал больше месяца мёртвый. То ли инсульт, то ли инфаркт, не знаю. Дети его хватились поздно.

Морали здесь никакой нет. Просто история из жизни.

Гости из Сибири (а именно гости, а не транзитные пассажиры), это всегда огромная ответственность и головная боль для тех, кто в Москву понаехал из-за Урала и понааставался тут.

Гость из Сибири это колоссальная нагрузка для встречающего. Ты должен , нет, просто обязан максимально разгрузить свой рабочий график, чтобы в стотысячный раз пройтись по Красной площади и посетить зоопарк и Третьяковку. В качестве сопровождающего лица и личного гида-фотографа.

Но это пол беды, не привыкать. Основная беда - это достать самые дешевые билеты в самые лучшие театры. От Большого до МХАТа. В Большом - Лебединое, во МХАТе - "Вишневый сад" , соответственно, и не менее. Причем все солисты и артисты должны быть непременно самыми знаменитыми, чтобы у гостей остались только самые приятные впечатления и возможность блеснуть чешуей там, за Уралом. Мол, видали, слыхали, не колесу в лесу молились.

Я трижды перекрестилась, когда мой любимый дядюшка со своей любимой женщиной решили навестить меня летом. Театральный сезон закрыт, а уж со всем прочим разобраться проще. Но... Но. А любимая женщина возжелала балет. Хочу, говорит, сил никаких нет, посмотреть на женщин в пуантах и мужчин в красивых и целых колготках. Хоть умри.

А мне куда деваться прикажете?! Самой натянуть пачку с веночком и бегать Жизелью у Большого? Я понимаю, что это событие могло бы перекрыть все последние триумфы балетной труппы, но зачем мне это? У меня (ёлки (с)) службы и вообще я привыкла к платку на голове, а не к органзе на бедрах.

Делать нечего-ищу балеты. Баааа... Какое счастье! А в Большом - то нынче международный фестиваль (или как его там?) балета. Смотри не хочу.

Начинаю изучать репертуар. На ходу, как всегда, на бегу, с экранчика телефона. Листаю, листаю названия, имена, и понимаю, что я либо безнадёжно все позабыла "из области балета", либо вообще не знала, потому что смотрела я на репертуарный лист, как на новые ворота и ни имена композиторов, ни названия постановок мне ровным счетом ни о чем не говорили.

Но "авось" и "сибирская смекалка" всегда со мной , поэтому, не растерявшись, я начала выбирать нам балет по географическим координатам. Так. Никарагуа. Не, не пойдет, там, наверняка фольклор, бубны и ноги босые сорок пятого размера, нам это не надо, нам надо пуанты и всяческое изящество под скрипки и чтоб валторна так жалостливо просолировала в середине. Польша? Гм... Не. Ооооо!!! Даааа!!! Франция! Вот это нам надо, вот здесь не подведут! Имя у балетмейстера такое хрустящее, французское, все прямо по размеру! Тыц-тыц по экранчику и четыре билета в Большой у меня в кармане. Камень с души, три горы с плеч. Аллилуия и осанна! Кто молодец? Я молодец!

Вот и дата приезда родных близких. Аэропорт, встреча, рубиновые звезды, бой курантов, прогулка на "Рэддисоне" по Москва-реке, в честь дядюшкиного дня рождения. Зоопарк и Третьяковка уже тоже охвачены. Все довольны, все идет по плану.

И так за приятными хлопотами наступил час икс. День выхода в балет. С утра моя родня крахмалила кринолины и праздничные панталоны. На лучший дядь Васин костюм приколоты герб России и депутатский значок. Галстуки летают , брошечки сверкают. "Мы идем в Большой! В Большой мы идем! Перезвоню, некогда!", - кричит в трубку мой невероятно востребованный всеми дядюшка. Ажитация невероятная.

Заказываем такси. Какое метро?! О чем вы?! В Большой только на такси. Все должно быть достойно, а не как там вы тут привыкли. Ок. Такси. Едем.

А теперь начинается поучительная история о том, что "Храните деньги в сберкассе", "Летайте самолетами аэрофлота" и покупайте билеты в театр в кассе, а не со смартфона. Либо вчитывайтесь в то, что написано мелким шрифтом и будете вы жить без забот и поношений от родных.

Первым разочарованием моих сибиряков стало то, что балет давали не на исторической сцене, а на Новой. Дядь Вася сделал лицо фигурой "шиш" и посмотрел на меня с видом "что за мерзость ты нам подсунула?". Я в таких случаях делаю лицо фигурой "лучезарный ангел" и изображаю, что все так и было задумано. Мол , сюрприиииииз, мои хорошие! На старой-то сцене, поди, каждый дурак побывал, а на новой-то, новой!!! Вон какое все свеженькое, блестящее, хорошооо! Воооон, вон там видите какое прелестное место? Да-да, театральный буфет! Там шампань и успокоительный коньяк. А еще бутерброды с особой, ни на что не похожей театральной колбаской в пленочке. Айда-айда со мной туда, сейчас отпустит, сейчас полегчает мои родненькие.

Родненькие идут, зазываемые сиреной в буфет, где их и вправду отпускает ненадолго. Три бокала - три звонка, и вот мы в зале. Аншлаг неимоверный. Зал битком, люди стоят в проходах, сидят на лесенках и приставных стульях. А мы счастливые и гордые шествуем в партер (кто ж родню в бельэтаж поведет или амфитеатр какой? Нам только партер и ни граммом меньше).

Видя, сколько народу пришло просмотреть французский балет, родню мою окончательно отпустило и, полные неги и приятных ожиданий, мы удобно устроились на своих местах, с превосходством посматривая на тех, кому не.

И тут... Началось! По традиции приятный голос сообщил нам всем о том, что нужно отключить все средства связи и что видео и фото- съёмка запрещены. После этого на сцену вышел совершенно неземной (а может и показалось мне тогда) красоты мужчина. Изящный, с длинными вьющимися волосами и тонким лицом. Вместе с ним вышла малюсенькая дама, лет ста и он начал говорить, а она начала переводить нам его пламенную речь.

Говорил он минут двадцать. Очень эмоционально и подробно объясняя, почему он здесь, о чем и о ком его спектакль, кому посвящен и кто в нем участвует.

Мои, крепко залитые лаком кудри начали со скрипом распрямляться и ощутимо вставать дыбом. Красавец-балетмейстер поведал нам о том, что он , хоть и парижанин в третьем поколении, но историческую свою родину - Камбоджу, он не забыл, и более того, чем старше он становится, тем больше болит его душа о камбоджийских повстанцах и вообще обо всех угнетаемых (не помню уже кем) его сородичах. Земля предков в огне и крови, а он, значит, прохлаждается на Елисейских полях и никак не участвует в святом деле революции.

Но выход, как выяснилось, нашелся. С берданкой по кустам рафинированный мужчина бегать не может в силу воспитания, а вот станцевать за все хорошее против всего плохого - запросто. И наш красавец решил поставить балет собственного сочинения и собственной же хореографии.

Что может станцевать о революции среднестатистический европеец? Ровным счетом ничего. Им и Спартак уже не под силу, слишком все нежные стали, толерантные чересчур. Без огонька. Поэтому принимается волевое решение - срочно ехать в Камбоджу и набирать кадры там.

Кадры нашлись в первый же день. Партизанский отряд в полном составе перешел на сторону французского балета и рванул в сторону Эйфелевой башни, побросав берданки и калаши.

И чем дальше распалялся оратор, тем глубже я втискивала в бархат кресла свое тело. Справа , сверкая очами и сопя боевым бегемотом возвышался мой дядюшка, а слева , в недоумении , теребила крахмал юбки его любимая женщина . Я, не дыша, пучила глаза на сцену, изображая крайнюю заинтересованность и боялась шевельнуться, чтобы случайно не отхватить родственного леща.

Наконец француз-повстанец окончил свою пламенную речь, в зале погас свет и со всей мочи жахнуло барабанное соло .

Весь боевой повстанческий отряд выскочил на сцену, сверкая шоколадно-масляными телами и начал под барабанную дробь изображать что-то очень духовно-революционное с элементами игры "казаки-разбойники". Тринадцать здоровенных мужиков по спортивному бегали друг за другом по сцене, кого-то валили, раненых и убиенных откатывали за кулисы , потом изловили самого шустрого и привязали его к бревну из папье-маше. Сопротивление шоколадного великана было недолгим , каких-то пол часа. После того, как его окончательно скрутили, из - за кулис выползли все прежде убитые бойцы и при помощи шелковых кумачей и вентилятора стали изображать жертвенный костер, на котором должны были сжечь несговорчивого сопротивленца. (Ни одного тебе фуэтэ, паде-де и ни одной пуанты, да что ж такое!)

"Господи, неужели они его сейчас сожрут?",- шепчет из соседнего кресла дядь Васина любимая женщина. "Сожрут", - обреченно киваю ей я... И знаю, что после того, как закончится спектакль, сожрут именно меня. С чувством, толком и расстановкой, почавкивая и смакуя.

Василь Иваныч буравит меня негодующим взглядом старого партийца, на сцене всполохи , тысяча барабанов хлещут так, что вот-вот ушами хлынет кровь, накал революционной борьбы таков, что уже все те, немногие, что остались в зрительном зале , готовы встать под кумачи и пылать сердцами до последнего.

Я, тем временем, уже в полузабытьи от ужаса, начинаю додумывать сюжет, постанывая и молясь, чтобы прекрасный французский балетмейстер догадался  в конце действия, вытащить на сцену хотя бы уж какую завалящую тетеньку в костюме "Свободы" по Делакруа, (в угоду трем поколениям его уже французским предкам) . Представляю, как красиво смотрелось бы ее нежное тело на шоколадных телах повстанцев. Но... Но. Бодливым коровам Бог рога не дал. Моим творческим мечтам не суждено было сбыться.

Пойманного мужика , само-собой убили, обернули его красными шелками, а оставшиеся еще минут двадцать ликовали телами, соревнуясь в прыжках в высоту (но до Моисеевского ансамбля так и не дотянули, сказал проснувшийся во мне критик).

Овации были такие, что чуть не грохнулась парадная люстра. Дожившие до конца зрители били в ладоши с таким остервенением, что у дам трескался шелак на ногтях, а с кавалеров слетали запонки. Я, естественно, поддержала всеобщую радость. Жаль, не было чепчика, для подбрасывания вверх. Сгодился бы.

Справа, в ужасе и предынсультном состоянии, колыхался мой родненький дядя, слева недоуменно сверкала брошь его любимой. Понимая, что бежать мне некуда, а отвечать за содеянное придется, я с чувством , ослепительно улыбаясь, крикнула :"А пойдемте выпьем водки!". Водку, в отличие от балета любили все и мы, бегом, рванули в ближайшую харчевню.

Там, еле-еле прийдя в себя, мы прочли программу международного фестиваля СОВРЕМЕННОГО балета и выяснили, что к чему. Но было поздно. Поэтому, господа, всегда читайте все, что написано в программе, не покупаясь на хрустящие фамилии и географические координаты. Потому, что мы сами такие. Понаедем, понаостаемся и ну давай свой колхоз в столицу тащить. Будьте бдительны, в общем. Потом, как-нибудь расскажу, как я на "Золотого петушка" сходила. Там даже водка не помогла)

@ульянаменьшикова