Братья Ют - Эхо тишины⁠⁠

Часть 2. Глава 6.

– Господи, люк! – первой реагирует Оливия.

В одно мгновение каждый оказывается на ногах, даже маленький Генри. Неожиданный страх сковывает их движения, будто тягучая липкая патока, замешанная на неизвестности и необъяснимости всего вокруг. Они ждут, и никто не решается сойти с места. Лампы продолжают гудеть.

Эрик приходит в себя раньше остальных. Он вдруг уверенно делает шаг в сторону трапа наверх.

– Эрик!.. – успевает выдохнуть Кэрол. Она крепко прижимает ребёнка к себе, отгораживая его и себя от всего и всех.

– Тш-ш-ш, – выдаёт он, подходя ближе. Берётся за вертикальные перекладины и смотрит вверх. – Закрыт. – Шёпотом.

Он решает подняться. Лезет, не раздумывая, упирается плечом и шеей в крышку люка, толкает. Она не движется, и это видно всем. Пробует ещё и ещё. Без толку.

– Навегрно, кто-то пианино сдвинул обгратно!

– Да заткнись ты! – шипит Оливия. – Заткнись!

Эрик зависает на одном месте, опустив голову:

– Давайте кто-нибудь со мной. Может, вдвоём получится?

– Может, не надо? – Говорит Кэрол. – Там опасно! Давайте не будем возвращаться. Неизвестно, кто там!

– А если это помощь?

– Зачем тогда закрывать нас, Александра? – Итан выглядит спокойнее всех.

– Значит, это кто-то посторонний. Эрик, спускайся, прошу тебя. – Она не отпускает сына ни на шаг, в глазах ужас. – Пожалуйста…

Эрик оглядывает всех и спускается.

– Всем тихо, – командует Росс. Он уже успевает прийти в себя и вернуться к роли лидера их маленькой компании.

Но сколько бы они ни вслушивались, ничего не происходит наверху, хотя, казалось бы, шаги по железному полу должны отдаваться гулко вниз. Из всех звуков по-прежнему остаётся только жужжание ламп накаливания.

– Чёртовы лампы! Я слышу только их.

– Оливия, успокойся. – Росс протягивает к ней руку, но коснуться не успевает – она быстро отходит в угол, садится, обнимая себя за плечи.

Кэрол наблюдает всю сцену большими глазами, но ничего не произносит.

– Интересно, что чувствует человек, похороненный заживо? Вот, например, русский писатель Гоголь. По одной из версий, он был закопан живьём. – Алекса говорит всё это, уставившись в точку на стене. – Да, вот так просто. Раз-два, и закопали. Какой неимоверный страх испытываешь, когда осознаёшь, что нет возможности выбраться. Деревянный гроб, он сдавливает тебя со всех сторон, запах земли въедается в лёгкие, и воздуха всё меньше и меньше, всё меньше и меньше…

– Прекрати, – шёпотом просит Кэрол. – Хватит.

– Но мы же не, эм, замугрованы. Вот же двегрь! Вот он – выход! – Джордж показывает на стену напротив окошка выдачи. – Вы что, не видите?

И только когда он кидается к двери, хватается за запорный механизм, круглый своеобразный вентиль, и пытается повернуть, хотя сил не хватает, только тогда все реагируют. Дверь действительно на месте.

Тут же рядом оказываются Эрик и Итан. Все вместе они поворачивают ручку и толкают тяжёлую металлическую дверь, которая со скрипом отворяется. Никто точно не помнит, была ли она изначально или появилась совершенно мистическим образом. Лайнер, как живой железный, местами погнивший, но организм, который открывает новые локации своим гостям. Они уже не знают, бояться или просто следовать течению.

Помещение освещают несколько ламп, которые, кажется, вот-вот перестанут работать. Красивые, застеленные белыми тканями, столы стоят в шахматном порядке. Они круглые. Возле каждого разное количество стульев, словно они специально зарезервированы для множества разных гостей. Складывается впечатление, что люди покинули зал совсем недавно: вот салфетка развёрнута, а здесь стул не на своём месте, а вон там – рассыпаны конфетти. В самом центре свисает люстра длиной не меньше полутора метров. Потолки тут высокие. Если между кают-компанией и предыдущим помещением сломать пол, получится одинаковая высота. У дальней стенки расположилась сцена с одиноким роялем – бархатный занавес открыт. Совершенно белый рояль – будто насмешка царящему вокруг меланхоличному полумраку. Освещено только основное пространство. Однако по углам по-прежнему клубится тьма, вызывая тревожное ощущение, которое не прогнать никаким красивым убранством.

Генри невольно сглатывает слюну.

– Думаю, что мы вошли с входа для персонала, – констатирует Итан.

– Это ресторан, – добавляет Генри. – На больших лайнерах всегда есть ресторан. А ещё тут играет живая музыка.

– Но только не сегодня, малыш. Чёрт, буду рада увидеть хоть кого-то живого в этой заднице! – произносит Оливия и тут же ловит осуждающий взгляд Росса. – Итан, ты чего молчишь столько времени? Может, расскажешь ещё немного о себе?

Неожиданно для всех Итан целенаправленно проходит на сцену и встаёт перед микрофоном.

– Раз-раз. – Его голос разносится звонким эхом по пустому огромному помещению ресторана. Все невольно вздрагивают, настолько это непривычно здесь. Затем Итан начинает говорить уже негромко, вполголоса: – В детстве я пел в церковном хоре. Мне тогда было примерно столько, сколько сейчас Генри. Отец был очень набожным человеком. И строгим. Лупил меня нещадно, вознося молитвы. Но я не жаловался. Тоже верил во всё, что он делал. Правда, когда он умер, веры во мне поубавилось. Нет, не из-за потери. Я просто, наконец, смог расслабиться. Можно было больше не верить…через силу. Не смотри так, Оливия, это правда. – Он поворачивается к Алексе. – Это я к тому, мисс Александра, что смерть – единственный достоверный бог. Можно даже не молиться, всё равно придёт. Это понял десятилетний мальчик у надгробного камня. Всё, что осталось от отца, это память. Только память делает нас теми, кто мы есть. Если забыть, то перестанешь быть собой. Это тоже мысль мальчика. Так что пока я вспоминаю, нужно обязательно говорить. И вас всех я прошу отнестись к этому серьёзно. Даже тебя, Генри. – Он делает небольшую паузу и продолжает совершенно спокойным голосом: – Сначала я думал, что у меня бронхит. Кашель одолевал уже давно, но бросать курить из-за этого не стал. А боль в лёгких усиливалась с каждым днём. Как-то прочитал в газете, что следующая обычно идёт пневмония. Немного испугался. Не люблю ходить по врачам. Совсем плохо стало как раз после той самой сделки на юге. Помню, в то утро я впервые откашлялся кровью. Жалкое зрелище. В общем, я пошёл к ближайшему частному врачу. Тот диагностировал рак лёгких.

Оливия прикладывает ладонь ко рту, Алекса качает головой, а Кэрол смотрит на мужчину, не мигая.

– Я не поверил. – Продолжает Итан. – Пошёл к другому – тот же диагноз. В тот же день я обошёл ровно семь врачей, которые занимаются онкологией. Каждый твердил одно и то же. Рак лёгких. Однако я не мог понять сути трагедии. Слишком сложно для человеческого мозга без предупреждения осознать масштабность происшествия. В каждом из нас живут раковые клетки, но они дремлют. Вредная пища пробуждает их в желудке, сигареты – в лёгких, и так далее. Где-то на четвёртом враче я спросил, сколько мне осталось. А после спрашивал у каждого. Цифры разнились. От трёх месяцев до года. Максимум. Операция не поможет. Последняя стадия. Сказали, что морской воздух даст немного времени, но не стоит надеяться на чудо. И я благодарен им. Каждому. Не было ни одного, кто начал бы утешать и давать неоправданные надежды. Люблю честных людей. Долго думал, стоит ли звонить жене. Впрочем, супругу я, честно говоря, и не любил никогда. Как-то оно само собой закрутилось, а потом было поздно. Её отец большая шишка в моём бизнесе, он помог неплохо пробиться к верхушкам, за что ему спасибо. Она даже и не знает о моей болезни. Но какая разница, сколько у тебя денег, когда ты смертельно болен? – На этих словах Итан бросает взгляд на Росса. – Деньги это фантики, напечатанные и придуманные людьми, для контроля тех же людей. Для того, чтобы разбить нас на разные слои населения. Я, конечно, не бросил курить. Не видел в этом смысла. При каждой затяжке в голове мелькала мысль о том, что эта может стать последней. А если не последней, то уж точно пойдёт на помощь всем тем, которые изнутри уничтожают меня. Хм, от этого у сигареты появлялся приятный слащавый привкус смерти. Не знаю, как это передать словами. Не умею красиво говорить. Если когда-нибудь попадёте в подобную ситуацию, вы меня поймёте. А ещё, скажу честно, сейчас за сигарету я бы даже, наверное, убил кого-нибудь. Мечтаю о сигарете даже больше чем о том, чтобы выбраться отсюда. Кратковременное счастье ценой в целую жизнь.

Закончив монолог, Итан спускается в зал. Встречается с Алексой взглядами, но ничего не говорит. Она – тоже.

– Папа, а рак – это такая болезнь?

– Да, малыш, – хмуро отвечает Росс.

– А как её лечат?

– Никак.

Генри поражает ответ настолько, что он невольно садится. Как же это может быть, что человека нельзя вылечить? Через несколько секунд сложных раздумий мальчик справляется с непослушным языком и вновь задаёт вопрос:

– А Бог?

– Что – бог, сынок? – это уже отвечает Кэрол.

– Ну-у, разве Бог не может вылечить человека от любой болезни? Как бабушку?

Кэрол теряется, не знает, что ответить. О смерти бабушки Генри так ничего и не рассказали. А место кажется ей слишком неподходящим для подобных разговоров.

– Бог, малыш, отвечает далеко не каждому. – Алекса присаживается на одно колено и упирается взглядом в серые глаза мальчика. – Однако если очень сильно верить, то он обязательно тебя услышит.

– Но ведь Бог не Питер Пэн, – качает Генри головой. – Ему не нужна волшебная пыльца. Зачем мне верить в него?

Теперь уже Алекса не находится с ответом. Да и никто не знает, что можно сказать.

– Почему он просто не ответит, не вылечит дядю Итана?

– Потому что…эм…

Мальчик оглядывает каждого, но не находит взгляда.

И вдруг вся картина предстаёт для него в совершенно ином свете. Теперь все рассказы о Боге – нет, боге, вот так, – превращаются в один большой взрослый секрет. Заговор, как с Санта Клаусом. Да, мальчик уже знал, что того не бывает, но поверил в это, как в сказку, и всё равно оставался доволен подаркам. Только вот от бога не бывало таких подарков, всё только на словах. Тут его сердце гулко ухает в желудок, продолжая биться где-то там, на дне. Взрослые просто договорились, что бог есть. И убедили друг друга. И если вдруг какой-нибудь взрослый, как Итан, совсем не хотел верить, то никому не становилось от этого плохо. Только такому же маленькому мальчику где-то в огромном-преогромном мире, в котором он оказывался теперь совсем один. Взрослые придумали, а расплачиваются дети.

– Я… я…не хочу верить в такого бога. – У Генри бегут слёзы. Он сам пугается того, что сказал. – Он не верит в меня, а я не буду верить в него!

Кэрол хочет обнять ребёнка, прижать изо всех сил, но тот резко отстраняется, дёргается в сторону, бежит мимо отца и кидается к Эрику. Мужчина, слегка опешив, обнимает его за плечи. Генри плачет в голос.

Он чувствует, что из всех, кого он знает, только Эрик никогда не обманет и не обидит.