Воздух в кабинете канцлера дрожал от жара световых мечей, словно само пространство корчилось в агонии. Шив Палпатин — а быть может, это был уже Дарт Сидиус, ибо маски слетали одна за другой — отступал под безжалостным натиском Мейса Винду. Фиолетовый клинок джедая резал тьму, и каждый удар был точен, как приговор судьбы.
Проклятый ваапад, — мелькнуло в голове Сидиуса, когда очередной выпад едва не снес ему голову. Форма седьмая обращала его собственную тьму против него, словно зеркало, отражающее уродство души. Пот стекал по лицу канцлера — не от усталости, но от понимания: он может проиграть. Здесь. Сейчас. Когда галактика уже почти лежала у его ног.
За окнами простирался Корусант — миллиарды огней в бесконечной ночи, не ведающих о схватке, что решала их судьбу. Запах озона смешивался с ароматом дорогих благовоний, а металл плавился под жаром клинков, источая едкий дым.
Но тут, на самом краю восприятия, словно далекая звезда в космической пустоте, Сидиус почувствовал его. Энакина. Мальчик мчался по коридорам храма, и сердце его разрывалось от сомнений, как парус на ветру.
Сидиус протянул невидимые щупальца разума, нащупывая трещины в душе Скайуокера. О, как много их было! Страх за Падме, что пожирал его изнутри. Жажда власти, что шептала сладкие обещания. Гордыня, что не давала смириться с решениями Совета.
Дитя мое, — не словами, но чистой эмоцией послал он зов. Они убьют меня, и твоя единственная надежда спасти жену умрет вместе со мной.
Клинок Винду замер у горла канцлера.
— Именем Галактического Сената, вы арестованы, милорд.
И словно в ответ на молитву, дверь распахнулась. Энакин ворвался в кабинет, его лицо было бледно, а глаза метались между двумя фигурами, словно он пытался разглядеть истину сквозь туман обмана.
Теперь, — подумал Сидиус, и торжество разлилось по его венам, как яд или вино.
— Не надо! — крикнул Энакин, когда Винду поднял световой меч для решающего удара.
Но Сидиус уже действовал. Его разум, острый как бритва и безжалостный как зима, вонзился в сознание Энакина. Он рылся в голове мальчика, словно вор в чужом доме, переворачивая воспоминания, страхи, надежды. Он нашел то, что искал — рычаг, что мог повернуть судьбу.
Падме умрет, — шепнул он прямо в душу Энакина. Умрет, если ты не поможешь мне. Только я знаю, как ее спасти.
Рука Скайуокера дернулась, словно кукла на ниточке. Световой меч вспыхнул, и фиолетовый клинок Винду погас навсегда. Отрубленная кисть мастера джедая упала на мраморный пол с глухим стуком.
Молнии Силы вырвались из пальцев Сидиуса, превращая воздух в паутину синих змей. Винду закричал — не от боли, но от ужаса перед бездной тьмы, что поглощала его. Стекло панорамного окна взорвалось тысячей осколков, и мастер джедай исчез в ночи Корусанта.
Энакин стоял, глядя на свою руку, словно видел ее впервые.
— Что я наделал? — прошептал он, и в голосе его звучало такое отчаяние, что даже сердце Сидиуса могло бы дрогнуть. Если бы у него было сердце.
Но канцлер уже поднимался, и глаза его горели желтым пламенем преисподней. Он собрал всю свою силу, всю свою волю, весь опыт долгих лет, проведенных в изучении темных искусств. И обрушил все это на разум Энакина Скайуокера.
Ментальные щиты мальчика, ослабленные годами сомнений и внутренней борьбы, рассыпались, словно замок из песка под волной. Сидиус чувствовал, как его собственные жизненные силы утекают — такая работа требовала жертв. Но власть над Избранным стоила любой цены.
Он рылся в голове Энакина, словно хирург с скальпелем. Воспоминания о матери — в самые глубины. Любовь к Падме — исказить, превратить в собственничество. Дружбу с Оби-Ваном — отравить ядом обиды. Веру в джедаев — растоптать.
— АБСОЛЮТНАЯ ВЛАСТЬ! — закричал он, и голос его эхом отразился от стен. — Власть над жизнью и смертью! Власть над Избранным!
Энакин корчился, его лицо искажалось от боли, но воля его уже не принадлежала ему. Сидиус лепил из его души новое создание — холодное, безжалостное, преданное только своему хозяину.
— Встань на колени, — прошипел он.
И Энакин Скайуокер — герой Войн клонов, освободитель рабов, Избранный — опустился на колени перед своим новым господином.
— Отныне ты — Дарт Вейдер, мой ученик, — произнес Сидиус, и слова его были как печать на документе. — Энакин Скайуокер мертв. Я убил его.
Последние искры того, кто был когда-то мальчиком с Татуина, погасли в желтых глазах нового лорда ситхов.
В глубинах разума, где не проникал свет звезд, где время текло как застывшая смола, Энакин Скайуокер наблюдал. Всегда наблюдал — узник в собственном теле, безмолвный свидетель чужих грехов, что совершались его руками.
Он помнил каждый момент. Как его пальцы — его пальцы, проклятье им! — сжимались вокруг горла Падме. Как его сила, рожденная для защиты невинных, обращалась в орудие убийства. Как его любовь превращалась в яд.
Это был не я, — кричал он в пустоту своей тюрьмы, но крик тонул в безмолвии. Вейдер носил его лицо, его имя, его силу, но душа... душа была заперта глубже, чем самые темные подземелья.
Годы ползли, как раненые звери. Он видел, как Вейдер убивает джедаев — его братьев, его друзей. Видел, как гибнут дети, их глаза полны ужаса и непонимания. Видел рождение своих детей и не мог даже заплакать — ибо слезы принадлежали не ему.
Мальчик — его мальчик, плоть от плоти его, надежда, что он считал погибшей — стоял перед Императором. И Энакин почувствовал, как что-то дрогнуло в стенах его темницы. Словно далекий звон колокола, что будит спящих.
Молнии Силы терзали сына, и впервые за десятилетия Энакин ощутил трещину в своих оковах. Боль Люка была его болью, крик сына — его криком.
Техники, которым учил Йода, — понял он, чувствуя, как мальчик тянется к нему через Силу. Не к Вейдеру — к нему, к отцу, которого все считали мертвым. Но смерть... смерть была бы милосердием по сравнению с тем, что он переживал.
— Я знаю, что в тебе еще есть добро, — говорил Люк, и слова его были как ключи, отпирающие замки. — Я чувствую конфликт в тебе.
Конфликт. Да, он был всегда. Энакин боролся каждый день, каждый час, царапал стены своей темницы окровавленными пальцами, пока Вейдер творил ужасы его руками. Но теперь...
Теперь его сын протягивал ему руку помощи.
Любовь — та самая любовь, что Сидиус считал уничтоженной — прорвалась наружу, как вода сквозь треснувшую плотину. Энакин почувствовал, как поднимается — не физически, но духовно. Личность Вейдера, казавшаяся такой непоколебимой, начала рассыпаться, словно башня из костей.
Бен говорил, что Вейдер убил твоего отца, — эхом отзывались в его сознании слова. Нет, мой мальчик. Не убил. Я здесь. Я всегда был здесь, в темноте, и ждал твоего зова.
Энакин Скайуокер открыл глаза — свои собственные глаза, не желтые окна в преисподнюю, но голубые, как небо Набу — и увидел, как Император убивает его сына.
Больше он не мог оставаться узником в собственном теле. Наконец он свободен!
