19 сентября 1941 года части вермахта вошли в Киев. Тогда же случился и первый расстрел в Бабьем Яру - нацисты убили 752 пациентов расположенной неподалеку психиатрический клиники. Нацисты, как известно, считали душевнобольных "человеческим мусором".
В тот же день оккупационные власти расклеили по городу около двух тысяч объявлений: "29 сентября еврейское население города к восьми часам утра обязано явиться в назначенную точку сбора с документами и ценными вещами. За невыполнение приказа - расстрел".
Эсэсовцы арестовали девять ведущих раввинов Киева и заставили их выступить с заявлением: "После санобработки евреи и их дети будут переправлены в безопасные места". Местом сбора был назначен Бабий Яр.
В конце улицы устроили ворота, за которые людей пропускали группами по 30-40 человек и отбирали у них вещи и одежду. Затем местные полицейские дубинками гнали жертвы к проходам в насыпи на краю оврага. На противоположной стороне сидели пулеметчики. Тела расстрелянных скатывались по откосу на дно. После того, как ров заполнялся 2-3 слоями трупов, сверху их присыпали землей.
В первые два дня было убито 33771 человек. 1, 2, 8 и 11 октября расстреляли тех, кто не явился по приказу - около 17 тысяч человек.
Массовые расправы в Бабьем Яру продолжались до конца оккупации Киева в ноябре 1943 года. Расстреливали заложников, подпольщиков и партизан, узников находившегося неподалеку Сырецкого концлагеря, цыган и караимов.
Сегодня "Историческая правда" публикует свидетельства очевидцев этой трагедии и рассказы тех, кто выжил в этом аду.
Из воспоминаний спасшейся от расстрела Дины Проничевой:
До начала Отечественной войны я проживала со своей семьей в городе Киеве и работала артисткой в Киевском центральном театре кукол. По национальности я еврейка, моя девичья фамилия Мстиславская. В 1932 г. вышла замуж за Проничева, он по национальности русский.
19 сентября в гор. Киев ворвались немцы. 28 сентября по всему городу был расклеен приказ, коим все еврейское население обязано было на второй день, т.е. 29 сентября, к 8 час. утра явиться на Дегтяревскую улицу. В приказе было подчеркнуто, что необходимо взять с собой все теплые и ценные вещи; за неявку приказ предусматривал расстрел.
Кто-то из друзей советовал мне бежать из Киева, другие наоборот, разубеждали, говоря, что, поскольку я замужем за русским, меня немцы не тронут.
28-го я пошла к своим родным, они совершенно растерялись и просили меня их не покидать. Я осталась с ними и на следующее утро я вместе с ними отправилась на Дегтяревскую улицу.
Никто точно не знал о цели сосредоточения всего еврейского населения в районе Дегтяревской улицы. Почти никто при этом не предполагал, что будут убивать там ни в чем не повинных людей в такой огромной массе. У всех было такое мнение, что еврейское население немцы куда-то собираются вывезти. Это мнение подкреплялось еще и тем, что в приказе ставилось требование брать с собой вещи.
Из дома мы вышли в 7 часов утра, с Тургеневской мы вышли на улицу Артема, а затем по улице Мельника до еврейского кладбища. Шло огромное количество людей: мужчины, женщины, старики, дети, матери несли на руках грудных младенцев. Многие несли вещи на себе, другие везли на тачках, было много подвод с вещами, площадок и т.д.
До ворот еврейского кладбища на Дегтяревской улице никто не контролировал этого движения. У ворот кладбища образовался затор; были проволочные заграждения и противотанковые ежи. У этих проволочных заграждений и ежей стояли немцы в касках, вооруженные винтовками. Туда за проволочные заграждения впускали всех, оттуда же никого не выпускали, за исключением подвод и площадок, на которых привозили вещи.
Входившие через эти заграждения люди шли вперед метров 50 или 100, затем поворачивали налево, таким образом, что еврейское кладбище оставалось с правой стороны. Там, у забора, у всех отбирали вещи и складывали тут же у забора, причем еду ложили отдельно, а вещи отдельно. Ценные вещи — как-то: меховые шубы, часы, кольца, серьги немцы тут же отбирали и сразу же делили между собой. От того места, где у забора складывали вещи, людей направляли вправо. Люди шли вперед через рощу. Из рощи дорога вела с уклона вниз. У конца этого уклона стояли немцы с дубинками и собаками. Немцы образовали коридор, их избивали. Того, кто пытался обойти этот коридор, заворачивали немцы с собаками, стоявшие в стороне. Когда люди выходили из этого коридора, они сразу попадали в руки полицейских, которые тут же на большой площадке их раздевали. Раздетых донага людей гнали по одному вперед вверх по склону горы. Люди доходили до гребня горы и там выходили в прорез песчаной стены к оврагам.
Я со своими родными тоже шла этой дорогой. Я была без вещей; у того места, где складывали вещи, с меня сняли белую шубку; затем, следуя дальше, я в толпе потеряла своих родных. Когда я проходила через этот живой коридор, образованный немцами, меня немцы избили точно так же, как и всех. Когда я подходила к коридору, я слышала стрельбу из пулеметов, я поняла, что сюда пригнали этих людей для того, чтобы их уничтожить, и я решила попытаться спастись.
Я выбросила свой паспорт, оставив у себя некоторые документы, как-то: профсоюзный билет, трудовую книжку, в которых записана только моя фамилия, а национальность не указана. После того, как я попала в руки полицейских, я первому же полицаю на чистом украинском языке заявила, что я не еврейка, что я украинка и случайно сюда попала; при этом я ему показывала свои документы. Он мне предложил сесть неподалеку от того места, где раздевали еврейское население, и сказал, чтобы я подождала до вечера, а вечером я смогу пойти домой. Я присоединилась к группке людей, которые случайно туда попали. Таким образом, меня не раздели. Так я просидела до вечера.
В течение этого дня я видела страшные картины: люди на моих глазах сходили с ума, делались седыми, вокруг были душераздирающие крики и стоны, целый день стреляли из пулеметов. Я видела, когда немцы отбирали у матерей детей и бросали их с обрыва вниз к оврагу. К вечеру к нашей группе подъехала машина, из нее вышел немецкий офицер. Расспросив, что это за группа, он приказал всех нас расстрелять, объяснив, что отсюда нельзя выпускать людей, которые, хотя и не являются евреями, но видели все то, что здесь произошло. Нас построили и погнали вверх.
Войдя в прорез песчаной стены, мы оказались на узкой тропинке на краю обрыва. С противоположной стороны оврага немцы начали нас расстреливать из автоматов.
Наша группа состояла, примерно, из 25–30 человек. Я увидела как рядом со мной люди после расстрелов падали вниз с обрыва. Еще до того, как в меня был произведен выстрел, я бросилась с обрыва вниз. Я упала на трупы только что расстрелянных людей и прикинулась мертвой. Я слышала, как немцы спустились вниз и пристреливали раненых. Я боялась пошевелиться, ко мне подошел один полицейский, увидел, что на мне нет крови, подозвал немца, сказав при этом, что я, кажется, еще жива. Я затаила дыхание; один из них меня ногой толкнул так, что я оказалась лежащей лицом вверх. Немец стал мне одной ногой на грудь, а другой на тыльную часть руки — кисть. Убедившись, что я на это не реагирую, они ушли. На руке у меня образовалась рана, а шрам имеется и сейчас.
Прошло немного времени, и нас стали засыпать землей. Слой земли был небольшим, и мне удалось выбраться из-под земли. Уже в темноте я тихонько подобралась к стене обрыва и с величайшим трудом выбралась наверх. Я выбралась на край обрыва недалеко от той площадки, где перед расстрелом раздевали. Когда я взбиралась по обрыву вверх, меня окликнул мальчик, тоже оставшийся в живых. Двое суток я вместе с этим мальчиком пыталась выбраться из «Бабьего Яра». Первый день я укрывалась на дереве, а мальчик сидел в кустах; второй день просидела в мусорной яме. К утру третьего дня мальчик, который пытался перебраться к Куреневке, был убит. Я слышала два выстрела, но не видела, кто произвел в него эти выстрелы.
На третий день к утру я пошла в какой-то сарай. Меня в этом сарае обнаружила хозяйка. Я скрывала всю историю моего побега из «Бабьего Яра» и рассказала ей о том, что я иду с окопов, попросив показать дорогу в город.
Она как будто бы согласилась это сделать, подмигнула своему сыну лет 17-ти, тот куда-то исчез и через несколько минут явился с немецким офицером и, указав на меня, сказал: «Ось, пан, юда». Немец приказал мне следовать за ним. Мы прошли примерно шагов 50. Немецкий офицер завел меня в один из домиков, где несколько немцев сидели и завтракали. Он мне приказал сесть на пол, а сидевшим тут же немцам приказал меня не выпускать.
Все немцы позавтракали и ушли, оставив одного, который меня караулил. Этот немец меня заставил убрать одну комнату, затем вторую. Через некоторое время тот же немецкий офицер привел еще двух молодых еврейских девушек, а затем нас уже троих повел к «Бабьему Яру» и привел к тому месту, где я наблюдала раздевание людей за четыре дня до этого. Оказалось, что я недалеко уползла от места расстрелов. Мы очень быстро пришли к этой, так называемой, «раздевалке». Нас присоединили к группе стариков и детей, которые уже сидели на площадке. Мы прождали несколько часов. К этому месту прибыли машины с советскими военнопленными для засыпки оврагов с трупами. Нас посадили на эту машину и повезли. Сначала нас повезли к гаражам, которые были расположены напротив еврейского кладбища, но там нас не приняли и повезли дальше. В этой группе была одна медсестра Люба Шамин. Мы с ней договорились, что при удобном случае на ходу прыгнем с машины. Так мы и сделали. В районе Шулявки я спрыгнула с машины первая. Окружившим меня людям я рассказала, что немец, который взялся меня подвезти, не понял меня и не остановил там, где нужно было, и поэтому я вынуждена была прыгнуть на ходу. Оттуда я направилась к жене моего двоюродного брата — польке Фалинской. Там меня приютили и оказали помощь. Люба Шамин также прыгнула с машины не на далеком расстоянии от меня, и мы направились к Фалинской, где, переночевав, ушли в Дарницу к знакомой Любы.
Из воспоминаний спасшегося от расстрела в Бабьем Яру Сергея Таужнянского:
Люди двигались сплошным потоком. Многие несли на себе сделанные в виде рюкзаков мешки. Некоторые катили перед собой тележки с больными, неспособными двигаться самостоятельно. Матери везли в колясках грудных детей, а более старших — несли на руках или вели за руку; абсолютное число идущих были старики, подростки, женщины и дети. Люди плакали от страха перед грядущим неизвестным. Слышались настороженные недоумения: «Если думают вывозить с вокзала, то почему же собирают на Сырце в районе Бабьего Яра?» В связи с большим скоплением людей, движение замедлилось. Гитлеровцы разделяли толпу граждан на группы примерно по 500–600 человек и гнали их по ул. Мельника вниз, затем через ул. Дегтяревскую на ул. Дорогожицкую мимо Лукьяновского и Военного (Братского) кладбищ, а затем направо уже непосредственно в «Бабий Яр». Через непродолжительное время гитлеровцы этим же маршрутом гнали все новые и новые группы мирных граждан. Улица Дорогожицкая и проселочная дорога, где теперь ул. Д. Коротченко, были перекрыты гитлеровскими автоматчиками с собаками, и, таким образом, район Бабьего Яра был полностью оцеплен.
В одной из таких групп, в количестве 500–600 человек гнали и меня с матерью. Когда мы уже проходили вдоль Бабьего Яра и приблизились к большой ровной площадке, то должны были проходить как бы живой коридор из выстроившихся в два ряда гитлеровцев. Пройдя метров 30 по этому коридору, мы попадали на упомянутую площадку, где людей раздевали и группами по 50–60 человек гнали в овраг, который был на расстоянии примерно 30 м от площадки, и там расстреливали из автоматов. Проходя по коридору и уже на площадке, людей жестоко избивали палками. У нас с матерью ничего ценного не было, и я только сбросил с себя рюкзак с бельем и сухарями. Куда свой рюкзак дела мать, я не знаю, так как мы неоднократно теряли друг друга в той суматохе. Впереди слышались автоматные очереди, крики детей, подростков, взрослых. Кто не хотел идти к месту казни или в истерике молил о пощаде, того фашисты избивали или травили собаками. Уже уходя в сторону оврага, мать успела крикнуть — «Сережа, беги», а сама в толпе медленно пошла вниз в овраг, в котором гитлеровцы расправлялись с мирными ни в чем не повинными советскими гражданами.
Я стал метаться во все стороны, не зная, что делать, но вскоре заметил одного отдельно стоявшего от оцепления гитлеровского солдата, и, обратившись к нему, я стал просить и объяснять, что я не еврей, а украинец, попал сюда совершенно случайно и в подтверждение этого стал показывать крестик. Солдат после небольшого раздумья, указал мне на валявшуюся неподалеку пустую хозяйственную сумку и жестами приказал мне собирать в нее советские деньги, которые ветром разносило от того места, где раздевали обреченных. Насобирав полную сумку денег, я принес их солдату. Он велел спрятать деньги под кучу одежды, а самому отойти на небольшой глиняный бугорок, сесть там и никуда не уходить, что я и сделал. Недалеко от меня стояли две автомашины — легковая и крытая металлом, без окошек, грузовая, такие машины называли «душегубками». Людей в этих машинах не было. Возле них прохаживались несколько офицеров в черной форме с эмблемой СС и с черепами на кокардах фуражек. Они, по моим наблюдениям, давали жестами какие-то указания солдатам, находившимся в оцеплении места расстрела. Вскоре возле меня остановилась еще одна легковая автомашина, в которой были солдат и офицер в темнозеленой форме. Солдат, заставлявший меня собирать деньги, подошел к офицеру и о чем-то переговорил, затем жестом позвал меня и велел сесть в машину, я выполнил это. Рядом со мной села девушка лет шестнадцати, и автомашина направилась в центр города. На улице Саксаганского офицер нас отпустил, и мы разошлись. До освобождения Киева частями Советской Армии я скрывался у своих знакомых….
Из протокола допроса в НКГБ в качестве свидетеля участника сожжения трупов в Бабьем Яру Л. Островского:
25.09.41 г. в г. Киеве я был немцами задержан и направлен в лагерь для военных, находившийся по ул. Керосинной. В лагере по ул. Керосинной я пробыл около 8 дней, сначала находился вместе с военнопленными разных национальностей — украинцами, русскими и др. – всего около 8000 человек, а через два дня переведен в отделение этого же лагеря, в котором находилось около 3 тысяч военнопленных и гражданских лиц – только еврейского населения. Первые пять дней пища для находившихся в лагере не выдавалась, а за последние три дня пребывания в этом лагере я получил один раз около полулитра так называемой «баланды» — немного муки разбавленной в воде и второй раз — несколько граммов капусты. Водой вовсе не снабжали.
Закрытые помещения лагеря были настолько забиты людьми, что в них можно было только стоять, во многих помещениях люди задыхались из-за отсутствия воздуха.
Из числа еврейского населения многих в лагерь приводили избитыми до смерти. Отсутствие питания, антисанитарное состояние в самом лагере, грубое обращение с людьми со стороны немецких надсмотрщиков, избивавших ни за что, приводили к тому, что в лагере ежедневно умирало до 5 человек.
С 28 сентября 1941 г. и до момента ухода из лагеря, всех находившихся в нем евреев в возрасте до 16 лет и свыше 35 лет ежедневно грузили на автомашины и вывозили из лагеря. Вскоре эти же машины возвращались обратно в лагерь без людей, а только с одеждой, которую складывали в отдельные помещения. Поэтому всем находившимся в лагере стало известно, что всех вывозимых на автомашинах везут не на работу, как это сначала пытались объяснить немцы, а на расстрел. Позднее эти предположения подтвердились вновь поступившими в лагерь лицами, которые заявили, что всех евреев вывозили из лагеря в «Бабий Яр» и там расстреливали.
С 28 сентября по 3 октября 1941 г. из лагеря ежедневно вывозили немцы 10–15 грузовых машин груженых людьми. За время пребывания в лагере, туда ежедневно прибывали новые и новые люди партиями по несколько сот человек, однако, общее количество всех военнопленных к концу дня оставалось почти неизменным, так как столько же и убывало на расстрел.
Из протокола допроса свидетеля участника сожжения трупов в Бабьем Яру В. Кукли:
Когда пригнали на работу, нам заковали ноги в кандалы и заставили откапывать трупы и сжигать на приготовленных для этого печах. Печи для сжигания трупов изготовляли мы сами из каменных памятников с еврейского кладбища и решеток, которые клали на рельсы, а поверх их дрова и затем клали трупы, и каждый ряд дров и трупов обливался нефтью, специально для этого приготовленной.
Таким образом, ярус из трупов положенных на печи вырастал до 4-х метров в высоту, в длину около 10 метров и в ширину метров 5. Таких печей в яру было много 70–80 шт. (печей), в печи укладывалось от 2-х до 4-х и больше тысяч трупов. Затем поджигались, и эти печи горели целые сутки. После сжигания кости трупов разбивались трамбовкой в порошок, просеивали сквозь сито, и этот порошок рассеивался по поверхности почвы и перемешивался с землей. Кроме того, что сжигали трупы, вырытые в яру, на место сжигания привозили людей в машинах «душегубках» через каждые полчаса и сразу вынимали из кабин машин удушенных людей и бросали в огонь и сжигались. Тут также были люди разных возрастов и пола, от грудного ребенка до стариков преклонных лет. Общее количество сожженных трупов в «Бабьем Яру» по нашим подсчетам было 95–100 тысяч.
* * *
Из протокола допроса в НКВД в качестве свидетеля очевидца расстрелов в Бабьем Яру Л. Григурно (Заворотной):
Через несколько дней после оккупации немецкими войсками г. Киева, немецкими властями был издан приказ, который гласил о том, чтобы все жители еврейской национальности 24 сентября 1941 г. собрались на ул. Мельника у бывшего танкового завода, захватив с собой теплые вещи и все ценности. В приказе было указано, что лица, не выполняющие вышеуказанного приказа, будут расстреляны.
Когда все евреи были собраны в вышеуказанном месте, то их всех немецкие войска оцепили и партиями доставляли к Бабьему Яру. Перед расстрелами еврейского населения, немецкие власти заставляли евреев сбрасывать верхнюю одежду и после этого расстреливали. Расстрел еврейского населения производился в течение недели, и всего было расстреляно несколько десятков тысяч человек. Среди расстрелянных евреев были женщины, мужчины, старики и дети. Грудных детей немцы вырывали из рук матери и бросали живыми в ямы. Когда немцы закончили расстрел еврейского населения, тогда они приступили к расстрелу русского и украинского населения, тех, кто были коммунистами или комсомольцами, а также руководящих работников советского аппарата. В неделю по два, а иногда и по три раза привозили на автомашинах мужчин и женщин, которые были связаны веревкой и одетых только в нательное белье, и всех их расстреливали из автоматов и пулеметов. Такие расстрелы немецкие власти производили до их изгнания из г. Киева. Я лично видела, когда немцы расстреливали 80 человек советских матросов в противотанковом рву в районе поселка Сырец г. Киева. Это было зимой 1941–1942 г. матросов подвели к противотанковому рву, которые были босые и раздетые, а руки их были связаны колючей проволокой. После расстрела советских матросов, немецкие власти не зарыли их даже в землю, а трупы их растаскали собаки. Весь противотанковый ров и ямы Бабьего Яра были заполнены трупами ни в чем не повинных советских граждан.
Когда части Красной Армии подходили к городу Киеву, тогда немецкие власти, для скрытия своего кровавого террора над ни в чем не повинными советскими гражданами, начали трупы выкапывать из земли, которые были зарыты, и производить сжигание их. Для того, чтобы ускорить эту работу, они несколько сот человек русских военнопленных взяли из концлагеря Сырец и разместили последних в заранее приготовленных землянках, непосредственно в ямах Бабьего Яра. Вышеуказанные военнопленные производили сжигание трупов советских граждан, и после выполнения этой работы были также расстреляны.
Из протокола допроса в НКВД в качестве свидетеля очевидца расстрелов в Бабьем Яру П. Савицкой:
Спустя около месяца после занятия гор. Киева немецкими войсками, примерно 28 сентября 1941 г. был издан приказ комендантом г. Киева, который гласил, что всем лицам, жителям г. Киева еврейской национальности надлежит явиться на сборный пункт в р-не Сырца с ценными и теплыми вещами. Собирались евреи на сборный пункт 3–4 дня. Я точно сказать не могу, сколько их собралось, но из разговоров местных жителей мне известно, что их было около 70 000 человек.
В период, когда они собирались, мне приходилось встречать отдельных граждан, спрашивающих «где стоит поезд» евреи думали, что их вывезут из г. Киева.
Через два дня после того, как евреи были собраны, начался массовый расстрел их. Для того чтобы из местного населения никто не мог наблюдать за расстрелами, местность, прилегающая к Бабьему Яру, была оцеплена немецкими солдатами. В числе собранных были женщины, грудные дети, глубокие старики. Перед самым расстрелом людей раздевали до нижнего белья, а в большинстве случаев люди шли на расстрел совершенно голые. Я в течение восьми дней слышала пулеметную стрельбу и теперь делаю выводы, что расстрелы производились из пулеметов.
Евреев, добровольно не явившихся на сборный пункт, вылавливали по городу и окрестностям и привозили к противотанковому рву сначала в закрытых, а позже в открытых автомашинах и расстреливали там же из пулемета. Спустя примерно две недели после массовых расстрелов в Бабьем Яру, я шла по направлению завода «Большевик» мимо территории, где потом был построен концентрационный лагерь, и наблюдала следующую картину: вдоль противотанкового рва, мимо немецкого солдата бежали полураздетые женщины, дети и мужчины, этот солдат давал пощечину каждому бежавшему мимо него. Отбежав от солдата на несколько метров, люди падали в противотанковый ров от выстрелов из пулемета. Где стоял пулемет, и кто из него стрелял, я не видела.
Покончив уничтожение евреев, варвары принялись за расстрелы советских и партийных работников. Каждый вторник и пятницу в Бабьем Яру целыми днями привозили в закрытых машинах военнопленных коммунистов и производили расстрелы их. Расстрелы, таким образом, длились до декабря 1942 г.