Есть такое меткое выражение, из фольклора: «Рассуждает, как корова ссыт: долго, мутно и в разные стороны». Очень верно подмечено. Ниже пример.
Многие т.н. «речения патриархов» китайского Чань заканчиваются одним и тем же выражением. Переводят его, как что-то вроде: «вы долго стояли, теперь можете разойтись». И предположение у современных комментаторов такое, что вот, мол, проповеди раньше читались с такого специального помоста, и монахи стояли-слушали, а потом им вроде как разрешалось расслабиться и пойти присесть.
Посетила смелая догадка: а что, если это наше современное прочтение тут накладывается? Интересно было бы поинтересоваться у Маслова АА, допустимо ли другое прочтение, типа: «хватит уже напрягаться, пора расслабиться» – т.е. не столько «спасибо, все свободны», сколько финальное резюме всего до этого сказанного.
А то ведь мы от самого выступления имеем только текст, чаще всего – много позже записанный и почти наверняка по ходу дополненный и подправленный (ну, так якобы из сравнения вариантов следует). Да еще и иероглифы эти, которые могут немного по-разному переводиться.
И вот вопрос – торжественность и пафос речи, которые нами сейчас «прочитываются», – они и правда тогда звучали, для тогдашних слушателей, или это уже мы сквозь призму своей истории так видим? Интонации-то из знаков почти не видно, опять же перевод…
А если так, тогда пышность речей и торжественность поз, которые сейчас со своих кафедр выдают различные современные вещатели – не есть ли просто их собственная попытка соответствовать некоему канону, которого на самом деле никогда и не было?
И – не сказывается ли вся эта внушительность и серьезность на доходчивости материала (поскольку, как ни крути, а оттягивает же на себя часть внимания аудитории)? Ведь не только он сам думает, что именно таким специальным тоном нужно это все говорить, но и мы, тёмные, чего-то именно такого, торжественного, заранее от него и ждём. И отчасти на самой этой торжественности и фиксируемся, не особо уже и пытаясь вникнуть в само сообщение.
То есть не подменяет ли для нас сейчас сам факт говорения с некоего возвышения – необходимости говорить осмысленно? А если подменяет, то нет ли здесь задействования биологического какого механизма?
Сам-то тот исторический помост, или площадка для проповедей, сомнения не вызывает – не в рупор же этому старичку было орать. Вскарабкался повыше, и говорит себе, на вопросы отвечает. И всем все слышно. То есть чисто технически было необходимо.
Другое дело – в наши темные века.
Взять хоть Советский Союз. У нас ведь сама по себе трибуна как действовала? Как метод агитации и пропаганды в среде зомбируемых масс.
Причем, когда ты у папы на плече перед этой трибуной проходишь, в руке тебя флажок или настоящий шарик, который умеет вверх улетать (если варежку раззявишь), а вокруг – уже не просто сами по себе дядя Федя и Танькина мама, а шагает сплоченная масса наших, локтем к локтю и в едином строю, и «ого-го! смотрите, какие у нас ракеты!», – это, всё-таки, пока ещё человеческое.
А вот те, которые с трибуны ваш парад принимают, они же ничего даже вам с нее не говорят. Так разве что, артритными лапками время от времени чуть покачивают или молча же честь отдают.
А им говорить уже и не надо, и так все предельно ясно. Смысл сообщения однозначно прочитывается инстинктивной частью коллективного ума: они СВЕРХУ. И если бы в идеологическом аппарате ЦК КПСС существовали секретные на этот счет инструкции, они могли бы называться «включить обезьяну».
Ведь это же надо было так безошибочно догадаться! Про то, где самую главную трибуну страны себе устроить, в насквозь православной и ритуально чуткой стране.
Не просто же вместо храма В.Блаженного они пирамиду себе отстроили, и с нее вниз смотрят – с них бы сталось, в начальный-то романтический период. Ну, или сбоку бы себе чего пристроили, и могли бы при этом очень даже развернуться в плане высоты или пышности. На крайняк, можно было себя со стены или с башни народу демонстрировать – опять же, так и повыше, и намного безопаснее.
А вот не важно оказалось, насколько именно. Главное, что в принципе выше. И второй есть смысл, тайный. Они же не просто на чьей-то там могилке регулярно постаивают под восторженными взглядами публики. Там же, у них под ногами, лежит основатель вот этого всего, – которому в массовом порядке все граждане присягают, начиная с третьего класса, и чьи мысли по разным поводам, все двадцать их томов, взрослые внучата ильича тщательно зубрят ночами. А эти-то, хоть и верные продолжатели дела, а – глянь-ка, гипофиз, – все-таки как бы уже и вырастают из него, аки из корня. Он, конечно, основа и светоч, это всем известно, но наши-то нынешние, пожалуй, даже и поважнее будут…
И, под таким соусом подаваемые, потом эти мудрецы, ясное дело, могли уже вообще за смыслом собственных выступлений не следить. Учитывая доходчивость и ясность сигнала, стоит ли удивляться, что - между всенародными сеансами доминирующего позиционирования - абсолютно любая их многочасовая галиматья будет постоянно прерываться бурными аплодисментами и оглушительными овациями? А в такой располагающей обстановке отчего бы периодически и всяким сталиным на этой трибуне не заводиться, и не оставаться потом на ней до самого своего физиологического предела?
И НИКТО НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ, ЧТОБЫ ОНИ СМЕЯЛИСЬ!
Это мудро. Правильный вожак же не хохочет легкомысленно – для него западло. А шутки у них, когда и случались, были – если без скидок на статус – как бы это помягче… В общем, не очень смешные.
И задолго еще до нормальных запоров, неизбежных при нервной сидячей работе на фоне хорошего питания, - отличала их всех, прямо как общая профессиональная черта, принципиальная наполненная сдержанность. Как бы психологический запор, намертво зажимающий все имеющиеся в теле сфинктеры. Чтоб ненароком не расплескать хранимую внутри Истину?
И тогда – не хранили ли эти товарищи и в самом деле что-то такое, что никак невозможно выразить словами, чтобы при этом не исказить дважды – во время высказывания и второй раз при неполном понимании? Не знали ли они НЕЧТО, что нельзя говорить, а можно только показать – и надеяться, что рано или поздно это сообщение без слов будет все же понято?
И всей своей мужественной, лишенной простых человеческих радостей жизнью они пытались до нас эту Истину донести.
Пороли мегатоннами абсурднейшую чушь, принимали навечно на себя роль каких-то гротескных суперфараонов, нарушали все мыслимые людские порядки, и наоборот, вводили для себя и других немыслимые ранее ритуалы и нормы поведения, переворачивающие вверх дном весь здравый смысл и элементарную житейскую логику…
Не было ли все ЭТО составными частями настоящего сообщения?
И вспомним еще раз тот же хладнокровно применяемый ими язык тела и без промаха бьющую активизацию животных инстинктов – демонстрируемые без оглядок, откровенно, без всяких даже формальных попыток их как-то замаскировать. И принудительную массовость ритуальных собраний. И предельное напряжение всех сил истощенной несколькими войнами страны для постройки и запуска спутника, позволяющего эти собрания транслировать максимально широко, охватывая разом аудиторию, о которой и мечтать не могли Учителя прежних эпох…
В свете такой догадки совсем по-иному выглядит и принципиально важная для той поры традиция т.н. парадов.
История ведь не знает же, действительно, других примеров надмогильного стояния лидеров – поверх всеми возносимого предшественника и признанного предтечи. И даже над могилами свергнутых врагов, в самые варварские времена, не собирались победители-пришельцы на регулярные, да еще и не по одному разу в год, собрания. Тем более, ни прежние князья, ни заморские царьки – нигде и никогда не выступали перед народом с каких-нибудь своих курганов или пирамид с захороненными в них предками.
И наоборот, там, где такое было – несло в себе всегда какой-то особый, вне бытовой логики, глубокий смысл.
Вот Тибет, где на погостах, мы знаем, любили бывать тамошние продвинутые йогины со своими костяными флейтами. Правда, там всё обучение и прочие специальные занятия были больше индивидуальными, и в демонстрационном поведении обычно не было нужды. Но ведь знаем же, как факт – то есть для чего-то разрешено было нам об этом знать.
Чуть провернем глобус. Что видим?
Дервиши с их контр-культурными публичными экзерсисами. Там да, явный случай обучающего поведения: дураки шокированы, восторженные профаны почувствовали отвращение и перестали ломиться в ученики, а немногие готовые понять – поняли и прониклись.
Опять же, чаньские-дзенские товарищи, жгущие после личного Пробуждения сутры, греющиеся у подожженных ими статуй Будды, сидящие на головах изваяний Манджушри…
Все они узнали нечто такое, что позволяло им без содрогания манипулировать собственными святынями и традициями окружающих – и ведь не для собственного развлечения! Для того, чтобы кто-то еще смог дойти до того, до чего никаким иным способом дойти невозможно. И иногда, действительно, случалось – кое-кто понимал.
А еще если вспомнить строжайшие правила отбора, и жесточайшее сито многоступенчатых этапов посвящения в хранители Истины. И замкнутость этой касты. И пожизненность жречества – а как же иначе-то?! И принципиальную, навечную уже (и это в наше-то до предела оголенное время!) засекреченность основных архивов… Наконец, ту ничем другим необъяснимую ярость, с которой всё лезли и лезли на нас цепные псы мировой закулисы…
Одним словом, с учетом всех данных, то, что поначалу могло показаться лишь каким-то глумливым анекдотом, оказывается единственным возможным объяснением.
И во весь рост встаёт закономерный вопрос -- что же такое знали и что же пытались нам все это время сообщить члены Политбюро ЦК КПСС?..
Полагаю, эта тема всё ещё ждёт своего бесстрашного исследователя.
(цит. по: А.-Д.Ноэль «Мистики и маги СССР»; М., Просвещение, 1499)
