ЧАСТЬ I. Десять лет назад

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik

Глава 4

-1-

На следующий день, ближе к вечеру, в ворота замка въехал, мягко покачиваясь, запыленный дормез, влекомый четверкой крепких каурых лошадок. На высоких козлах сидел мрачный широкоплечий детина, больше похожий на разбойника, чем на возницу. Форейтор, устроившись на запятках, казался его родным братом.

- Вот умора, - сказал молоденький стражник, давясь смехом. – Ты только посмотри на этих лилипуток! Их что, у гномов сторговали?

Невысокие коротконогие лошадки и впрямь смотрелись потешно рядом с огромным массивным экипажем.

- Понимал бы что, - снисходительно ответил второй стражник, по возрасту годящийся в отцы молодому. – Это же либурийская порода, дурень! Силища у них, как у тяжеловозов, а едят мало. И рысью, если что, могут, и галопом. Понял? Одна такая нам мортиру из болота вытащила… сдохла потом, правда. Ну так и тяжеловоз сдох бы. Только все равно мортиру не вытянул бы.

- А-а-а, - с уважением протянул молодой, другими глазами глядя на лошадей.

Форейтор ловко соскочил с козел, распахнул дверцу экипажа и откинул лестничку. Потом протянул руку и помог выйти пассажиру. Точнее, пассажирке: высокой, стройной, одетой в глухое дорожное платье. Голова и лицо путешественницы были закутаны легким шарфом.

- Баронесса Костайль, - объявил старший, со знанием дела рассматривая герб на дверце дормеза. – За альтером пожаловала. Ну, стало быть, скоро объявят о наследнике. И то сказать, пора. Граф уже весь извелся, поди.

- Ага, - кивнул молодой. – Гляди – вон, бежит.

Граф Урмавира, конечно, не бежал, но шел весьма быстрым шагом.

Приблизившись к баронессе, он склонился перед ней в церемонном поклоне.

- Рад приветствовать вас в моей скромной обители. Что, дорога была удачной?

- Вполне, - ответила женщина, разматывая шарф. Шарф зацепился за крючок платья, и женщина раздраженно дергала тонкую ткань. – Как здоровье леди Беллиз?

- Она еще слаба, но уже достаточно оправилась. Сегодня утром мне позволили навестить ее.

- Я очень рада. Ведь у нас были поводы волноваться.

Она справилась, наконец, с шарфом и с облегчением стянула его с головы.

Граф Урмавива уже виделся с баронессой Костайль. Но это было почти полгода назад, встреча была сугубо деловой и поэтому очень короткой. К тому же, был вечер. К тому же, мысли Урмавива были заняты кое-чем поважнее, чем какой-то там альтер. Поэтому толком баронессу он не разглядел и не запомнил. И сейчас восполнял упущенное.

Баронесса Уна Костайль была ровесницей Урмавива, и выглядела ровно на свой возраст, ни на день не моложе. Морщинки, глубокие носогубные складки, уголки глаз уже немного оттянуты вниз. Она не пользовалась притираниями и пудрой, она не закрашивала седину и не выщипывала брови, но зато у нее была хорошая осанка, горделивая посадка головы и чистые умные глаза. Граф Урмавива поймал себя на том, что любуется женщиной.

Баронесса Костайль огляделась. Везде царила оживленная веселая суматоха, но флаги на башнях вывешены не были, челядь не щеголяла праздничными нарядами, да и сам граф был одет очень скромно и буднично. И это о многом говорило опытному взгляду.

- Как я понимаю, разделение еще не произошло, - заметила женщина, и граф помрачнел. Баронесса ободряюще улыбнулась ему. – Не стоит волноваться, милорд, это сущие пустяки. Уверяю вас, очень скоро вы сможете обнять своего сына. А сейчас, если не возражаете, я бы хотела…

Спохватившись, что до сих пор держит гостью «на пороге», граф Урмавива извинился и, предложив баронессе руку, повел ее в замок. Томящиеся неподалеку слуги тотчас бросились к лошадям.

- Для вас приготовлена комната, - говорил на ходу Урмавива. – Как вы и просили – рядом с детской. Может, вы немного отдохнете с дороги? Скоро подадут ужин. Мы будем счастливы, если вы присоединитесь к нам.

- С удовольствием, милорд. Но сначала мне нужно повидать детей.

Граф споткнулся на ровном месте, и Уна Костайль почувствовала, как закаменела его рука. Волнуется, с сочувствием и симпатией подумала она. Приятно убедиться, что он не такой тупой солдафон, каким его считают, и ему не чужды обычные человеческие чувства.

- Поверьте, граф, у меня есть опыт в подобных делах, - мягко заговорила женщина. – Случай с вашим сыном не уникален. Более того, для мальчиков как раз характерно более позднее разделение. Да, считается, что, чем раньше это произойдет, тем крепче и здоровее будет ребенок. Но это не так! Дремучее суеверие и только. Вспомните Оскальда Белоборода – достоверно известно, что его разделение произошло на четвертые сутки. И это не помешало ему прожить достойную жизнь и умереть от глубокой старости. Да и в моей практике… я не могу, разумеется, называть имен, но по крайней мере двое молодых людей, очень успешных, очень известных…

Граф внимательно слушал баронессу. Он замедлил шаг, а потом и вовсе остановился у подножия широкой лестницы, не торопясь подниматься к дверям, которые уже распахнул перед ним мажордом.

- Почему? – вдруг спросил он. – Почему вы запретили клеймить альтера?

Неожиданный этот вопрос привел Уну Костайль в замешательство. Никто и никогда не интересовался судьбой альтеров, их просто отдавали в приюты, оплачивали соответствующее содержание и забывали о них. Они словно исчезали, вычеркивались из общественной жизни, и даже простое упоминание о таком явлении, как альтер, было невозможно в приличном обществе. Даже низшие сословия и бедняки, которые были вынуждены жить бок о бок со своими альтерами, лишь терпели их рядом с собой. Те же крестьяне, используя труд альтеров, относились к ним хуже, чем к скотине. За скотиной, пусть даже и предназначенной на убой, хотя бы был уход. Альтеры же, кроме самых маленьких, были предоставлены сами себе и выживали, как могли. И в то же время в отношении альтеров существовали жесткие, пусть даже и не писаные правила.

Так, например, нельзя было причинить вред чужому альтеру. Со своим делай, что хочешь: мори голодом, избивай, хоть совсем убей, а чужого не трогай! Только герцог, по праву «сильной руки» распоряжающийся жизнями своих подданных, мог по своему усмотрению распоряжаться и их альтерами. Например, приговорить провинившегося подданного к «ступенчатой казни».

Конечно, встречались разного рода отщепенцы и чудаки, которых (по разным причинам!) живо интересовали альтеры и все, связанное с ними, но они были исключением, лишь подтверждающим общее правило.

Очевидно, граф Урмавива тоже попал в число исключений – требовательно, даже жестко глядя на баронессу, он ждал ответа. А ответа не было. Точнее, он был, но озвучить его означало подписать себе смертный приговор. Пришлось импровизировать.

- Почему я прошу не клеймить альтеров? – задумчиво протянула Уна Костайль. – Трудно сказать, милорд. Полагаю, виной всему Лунный архипелаг. Я прожила на нем четыре года, пока не овдовела, а потом с радостью покинула его. Это суровый край, где выживает сильнейший. Там обитает племя туюсов – аборигены, презирающие цивилизацию. У них существует странный обычай – они убивают альтеров сразу после разделения.

- Я слышал об этом, - кивнул граф, и в голосе его явно прозвучало неодобрение. – Действительно, дикий обычай. Расточительный, я бы сказал. Зачем лишать себя дополнительной силы, которую сам господь создал в помощь нам? Это все равно, как вести бой без резерва. Очень глупо.

- Они считают, что человек всего должен добиваться сам. А альтеры для них… н-ну, что-то вроде соблазна, дьявольского искуса. И таким вот образом они избегают его. А еще они клеймят своих жен. Совсем как скот. Представляете, милорд? Красивая женщина с клеймом на всю щеку.

- Отвратительно! – с чувством казал граф.

- Для них это обычай, освященный веками. А для нас… для меня… Знаете, милорд, мне все время казалось, что их женщины пахнут горелой плотью. Глупость, конечно, женские нервы, но я ничего не могла с собой поделать. Вы, милорд, - воин, вы умеете не замечать подобных вещей. И, конечно, простите слабой женщине подобную чувствительность. Будем считать, что клейменные альтеры не нравятся мне эстетически.

- Эстетически, - кивнул граф Урмавива. – Да, понимаю.

Он шагнул на лестницу, и баронесса Костайль, подчиняясь его твердой руке, последовала за ним.

- А дон Тинкоса? – вдруг спросил граф. – Он-то почему запретил клеймить альтера? Раньше за стариком ничего подобного не водилось.

От неожиданности Уна Костайль споткнулась и до неприличия крепко вцепилась в руку графа.

- Что? – с искренним удивлением воскликнула она. – Дон Тинкоса? Астролог? А ему-то что за дело?

- Вот и мне бы хотелось это знать, - мрачно сказал граф и больше не произнес ни слова.

-2-

Сестра Петра с волнением ожидала встречи с баронессой Костайль. Она много слышала об этой удивительной женщине. Игуменья Фидора считала ее незаурядной личностью, а методы ее – передовыми. И если имя баронессы не так хорошо известно широкой публике, то это потому, как утверждала игуменья, что она занимается альтерами. А какому нормальному человеку взбредет в голову интересоваться этими презренными существами? Выбери баронесса любую другую стезю, она бы добилась успеха и признания, даже несмотря на принадлежность к женскому полу. Мужчины ревнивы к чужим успехам, говорила игуменья, но ум и характер баронессы Костайль таковы, что с ними пришлось бы считаться всем, даже признанным мэтрам.

Методы, практикуемые в приюте баронессы, и в самом деле были весьма необычными, они находили как восторженных поклонников, так и яростных противников.

Что из себя представляет обычный приют для альтеров? Большое помещение, уставленное вдоль стен рядами кроватей, зарешеченные окна, пропускающие мало света и еще меньше свежего воздуха. Сами альтеры, разжиревшие, лысеющие, покрытые красными шелушащимися пятнами. Те, кто помоложе, кто сохранил еще какие-то человеческие качества, бродят кругами в небольших двориках, обнесенных высокими глухими стенами. Остальные сидят или лежат на своих кроватях, безучастные ко всему на свете, кроме еды. Приюты, что бедные, что богатые, похожи один на другой и отличаются только лишь количеством обитателей и качеством еды. За альтерами ухаживают, их лечат, но как личности альтеры не интересуют никого – это просто тела, рожденные исключительно для того, чтобы продлевать жизнь своих хозяев. Даже альтер герцога Лимийского не может похвастаться лучшим к себе отношением, хотя и живет в отдельной келье при домашней церкви герцога.

У баронессы Костайль был свой взгляд на содержание альтеров. Свежий воздух, физические упражнения и качественная еда – вот залог их долгой и полноценной жизни, утверждала она. И доказывала это делом. Ее альтеры прекрасно обходились без помощников, обслуживая себя сами. Они возделывали крошечные огородики и цветники, ухаживали за кроликами и лошадьми, они смеялись и плакали, дружили и ссорились, и те немногие, кто побывал в приюте баронессы, признавались, что им было нелегко найти отличия между этими альтерами и детьми. Особенно при отсутствии клейма.

Конечно, приюту баронессы Костайль немногим меньше десяти лет, и никто из тамошних альтеров не достиг еще того критического возраста, после которого любой альтер начинает стремительно терять человеческие качества. Но факт остается фактом – все они исключительно крепкие, здоровые особи, активные и на диво сообразительные.

Ходят даже слухи, что баронесса обучает своих альтеров чтению и счету, а самых способных тайно отправляет в общественные школы. Но это уже враки, решила сестра Петра. Никакой альтер не может до такой степени походить на человека, чтобы его нельзя было отличить. И, тем не менее, нельзя было не восхищаться успехами баронессы.

Взять хотя бы случай с маленькой дочерью дона Ривды. Малышку поразила мозговая горячка, она металась в бреду, не узнавая никого, и не было сил смотреть, как мучается бедняжка. Лучшие лекари лишь разводили руками: девочка не жилец, и все, что мы можем для нее сделать, это дать маковой настойки для облегчения страданий. Даже если она выживет, сказал мэтр Суал. Есть у меня такие пациенты. Глухие, слепые, слабоумные. Это не жизнь. Давайте лучше молиться, чтобы господь как можно быстрее забрал невинную душу. И что же? Уже через два дня болезнь отступила, через неделю девочка встала с постели, а уже через месяц никто бы и не сказал, что эта резвая толстушка-хохотушка совсем недавно была при смерти.

Второй случай, пожалуй, еще более невероятный, произошел с младшим сыном судовладельца Буазона. Играя в саду, мальчишка наступил на змею. Легкие плетеные сандалии не смогли стать препятствием для зубов ядовитой твари, и родные мальчика с ужасом наблюдали, как черно-багровые полосы быстро расползаются по его ноге, от щиколотки до бедра. От укуса черного аспида и взрослый-то погибает за несколько часов. Что уж говорить о шестилетнем ребенке? Еще живого, его уже оплакивали; в ближайшем монастыре была заказана заупокойная служба, а в родовой склеп Буазонов направились могильщики с лопатами. Но мальчик выжил и даже не очень пострадал, если не считать укушенной ноги – она почему-то перестала сгибаться в колене. Какая ерунда, сказал счастливый отец. Мы – судовладельцы, а не моряки. Наша забота сделки да прибыли, а для этого не ноги нужны, а голова.

Подобные сенсационные события невозможно сохранить в тайне. Оба эти случая стали широко известны, их бурно обсуждали, а интерес к приюту баронессы Костайль возрос чрезвычайно. Ведь даже дураку было понятно, чему обязаны дети своим чудесным спасением. Точнее, кому. Разумеется, своим необыкновенно живучим альтерам!

Правда, кое-кто утверждал, что дело тут нечисто. Не иначе, баронесса якшается с самим дьяволом, говорили одни. Не с дьяволом, а с инопланетниками, возражали другие. А разве это не одно и то же? – ухмылялись третьи. Но все сходились на том, что в приюте баронессы творятся странные дела.

- Не знаю, что она там с ними делает, - во всеуслышание объявил дон Никлас, богатейший скотовладелец во всей Лимии. – Не знаю и знать не хочу. Плевать, сколько это будет стоить, но альтер моего сынишки будет жить в этом чертовом приюте!

И это решило дело – со всех сторон на баронессу Костайль посыпались самые щедрые предложения. Потому что кто из родителей не желает своему ребенку самого лучшего? И если вопрос только в деньгах, то мы с превеликим удовольствием! Называйте вашу цену!

Это была победа. Теперь Ува Костайль сама могла выбирать клиентов и ставить им условия. И она поставила. Всего два, но зато какие!

Во-первых, она принимает альтеров не старше одного года. Желательно, новорожденных. Еще желательнее – сразу после разделения.

Во-вторых, отданные на ее попечение новорожденные альтеры должны быть чистыми, без клейма.

Исключений не будет ни для кого!

-3-

… Тот факт, что баронесса, не побоявшись дальней дороги, лично приехала за альтером, немало удивил сестру Петру. Зачем? Зачем мучиться, терпеть неудобства, когда можно послать слуг, и они исполнят все в лучшем виде? Теперь, глядя на деловую, сосредоточенную женщину, она поняла – нет, не исполнят. Во всяком случае, не так.

Баронесса не восхищалась и не умилялась, не говорила обычных в этой ситуации благоглупостей – склонившись над колыбелями, она задавала простые, но очень конкретные точные вопросы, на которые сестра Петра отвечала сперва настороженно, потом с удивлением, потом…

- Ваша светлость хорошо разбирается в детях, - рискнула заметить она.

Задумавшаяся о чем-то баронесса рассеянно кивнула.

- Это моя работа, - просто сказала она, чем повергла повитуху в священный трепет – работа и титул были, в ее понимании, так же несовместны, как лед и пламя. – Кстати, вы можете обращаться ко мне сестра Уна. Не удивляйтесь – овдовев, я приняла малый постриг.

Сестра Петра понимающе кивнула – малый постриг обычно принимали вдовы, не желающие (по разным причинам) вторично выходить замуж, но и не собирающиеся отказываться от скромных мирских радостей, позволенных в их положении.

Позор, возмущалась игуменья Фидора. Узаконенный разврат, утверждала она. Дискредитация самой идеи монашества, смело, не глядя на чины, заявляла она. И сестра Петра была глубоко убеждена в ее правоте. Но сейчас, глядя на баронессу, она отчетливо понимала – из каждого правила есть исключения.

- На ваш взгляд, есть ли признаки начинающегося разделения? Все-таки вторые сутки заканчиваются.

Сестра Петра тяжело вздохнула.

- Увы, - виновато, как будто от нее хоть что-то зависело, ответила она. – Ни малейших. Час назад мне показалось, что у одного из мальчиков начался жар. Но потом оказалось, что кормилица положила в колыбель бутыль с горячей водой. Ребенок просто перегрелся. Я его распеленала, и все быстро пришло в норму.

- Что ж, будем ждать.

- Будем ждать.

Не удержавшись, сестра Петра украдкой взглянула на свой саквояж, и это движение не укрылось от внимательных глаз баронессы. Она распахнула дверь, оглядела пустой коридор и удовлетворенно кивнула. Плотно закрыв дверь, баронесса подошла к сестре Петре.

- У вас же есть методы? – тихо спросила она. – Правда же, есть? Я читала. Трактат «О родовспоможении и разделении» отца Форана.

- Правда, - поколебавшись, призналась повитуха. – Мы редко их применяем, только в исключительных случаях. И, конечно, не ставим в известность родителей.

- Разумно. Вы не ознакомите меня с ними? Хотя бы в общих чертах? Уверяю, я не из болтушек. У меня самой есть маленькие профессиональные тайны… которыми я, возможно, поделюсь с вами. В обмен на вашу любезность. Думаю, этот обмен будет полезен нам обеим.

Искушение было слишком велико. В конце концов, если уж баронесса знакома с трудами отца Форана… И сестра Петра решилась.

- Вот, - сказала она, доставая из саквояжа бамбуковый футляр. – Вот, пожалуйста.

В футляре оказались иглы: тонкие и потолще, длинные и короткие, прямые и крученные, но все исключительно острые. Каждую иглу венчала толстенькая рифленая рукоятка, чтобы игла не выскальзывала из пальцев. Уна Костайль внимательно разглядывала их.

- Настоящие орудия пыток, - заметила она.

- Так и есть. Вот эти используются для нервных узлов в полости носа, эти загоняются под ногти… Знаю, звучит ужасно, но иногда только сильное страдание способно стимулировать разделение. Утешает лишь то, что боль быстро проходит.

Уна Костайль взяла одну иглу, задумчиво повертела ее в пальцах, прикоснулась острием к щеке, вздрогнула.

- Эффективно, - признала она, убирая иглу в футляр. – И гораздо гуманнее, чем прижигание каленым железом.

- Этот метод не практикуется уже лет пятьдесят! – возмутилась сестра Петра. - Если не больше! Мы же не дикари какие-нибудь!

- Иногда и у дикарей есть чему поучиться, - заметила баронесса. – Хочу вам кое-что показать. Обождите меня, я быстро.

Она вышла из детской и вскоре вернулась, держа в руках маленькую деревянную шкатулку, украшенную вензелем рода Костайль. Из шкатулки она достала флакон темного стекла с притертой пробкой, поставила его на стол.

- Настойка каменной плесени. Вы что-нибудь знаете о туюсах?

- Немного. Какое-то дикое племя? Они вроде бы убивают своих альтеров сразу после разделения.

- Совершенно верно. Только не после разделения, а после рождения. Точнее, после первого кормления. Сразу же. Альтеры туюсов редко живут дольше часа.

На лице сестры Петры отразилось смятение.

- О! – растерянно воскликнула она. – Но… как же так? Это невозможно! Неизбежны ошибки и…

- Они не ошибаются. Никогда. И я вам это сейчас докажу. А чтобы эксперимент был чистым, вы все сделаете сами… под моим руководством, разумеется. Сестра, мне понадобятся две салфетки. Две небольшие чистые салфетки. Даже лучше – маленькие, совсем маленькие. Можете оторвать куски от пеленки, мне все равно. Хорошо. Теперь возьмите один кусок, смочите его слюной одного из мальчиков. Не деликатничайте, засуньте прямо в рот. Очень хорошо. Расправьте и положите на младенца. Теперь вымойте руки. Давайте я вам солью. Это ваше полотенце, сестра? Прекрасно. Вытирайте руки насухо. Теперь повторите то же самое со вторым мальчиком. Готово? Чудесно. А теперь смотрите. Внимательно смотрите.

Баронесса взяла флакон, энергично встряхнула его, открыла пробку и капнула по нескольку прозрачных капель на два обмусоленных клочка ткани.

- Надо немного подождать.

Сестра Петра, затаив дыхание, уставилась на мокрые лоскутки. Потом моргнула – раз, другой. Показалось ей, или действительно один из лоскутков приобрел слегка голубоватый оттенок?

- Ну? Вы видите, сестра, вы видите?

- Вижу!

Буквально на глазах легкая голубизна хлопковой ткани налилась глубокой синевой.

- Это – альтер, - уверенно объявила баронесса Костайль, указывая на младенца с синей меткой. – Вы правильно расположили детей, сестра. Он ведь родился первым?

- Да, - растерянно подтвердила сестра Петра. – Но… вы уверенны, баронесса? Простите мою недоверчивость, но речь идет о виконте, наследнике рода Урмавива. Ошибка может дорого нам стоить. Еще раз прошу простить меня…

Баронесса махнула рукой.

- Не извиняйтесь, сестра. Ваши сомнения естественны, вы же не были знакомы с моим методом. И я совсем не буду против, если вы его перепроверите своим. С кого вы обычно начинаете? С предполагаемого альтера?

- Нет. Увы, страдать должен ребенок.

- Хорошо, начинайте… то есть, если вы, конечно, планировали это. Кстати, интенсивность окрашивания говорит о том, как скоро случится естественное разделение. Чем темнее, тем быстрее. В нашем случае я могу предположить, что разделение произойдет не ранее третьих суток. Мы можем и подождать. Хотя, признаюсь, мне бы хотелось как можно скорее забрать ребенка.

- Ребенка? – изумлению сестры Петры не было предела.

- Альтера, - быстро поправилась баронесса. – Разумеется, альтера. Я просто оговорилась… Ну так что? Ждем или?..

Сестра Петра размышляла не дольше нескольких секунд.

- Стимулируем, - отбросив колебания, решительно сказала она. – Только… должна вас предупредить – это процедура не из приятных. Не только для ребенка. Вам понадобится мужество. Знаете, не многие сестры выдерживают…

- Давайте, давайте, - нетерпеливо оборвала повитуху баронесса. – У меня нервы, как портовые канаты.

Слегка шокированная неожиданной вульгарностью баронессы, сестра Петра молча повиновалась. Размяла сильными пальцами розовый воск, славящийся своей пластичностью, аккуратно залепила им уши мирно сопящего альтера, переложила его на кушетку кормилицы. Потом распеленала предполагаемого наследника (ребенок недовольно закряхтел, но не проснулся), обработала крошечный пальчик с розовой раковинкой ноготочка спиртом, протерла иглы и вопросительно взглянула на баронессу.

- Давайте, - повторила Уна Костайль.

Младенец пронзительно заплакал, когда варварская игла вошла ему под ноготь. Сжав зубы, сестра Петра слегка провернула иглу, и тотчас заплакал второй младенец. Он вопил громче и отчаянней, чем его брат, крошечное тельце выгнулось дугой. Сестра Петра усилила нажим. Альтер посинел от крика, а его хозяин вдруг успокоился и, не обращая внимания на иглу, сладко зачмокал розовыми губками.

- Ну, вот и все, - сказала сестра Петра, морщась от детского крика. – Видите, ребенок слил альтеру свою боль и сейчас пребывает в добром здравии. Как будто и не было ничего.

- Вижу, - согласилась баронесса. – Но альтер продолжает испытывать боль?

- Разумеется. Ничего страшного, немного погодя я дам ему капельку маковой настойки. А сейчас пусть поплачет, это полезно для легких.

Она вынула иглу, наложила на поврежденный пальчик повязку с ранозаживляющей мазью («К утру и синяка не останется»), запеленала юного виконта и лишь потом занялась альтером. Баронесса Костайль задумчиво наблюдала за уверенными действиями повитухи.

- Ваш метод действует безотказно, - заметила она. – Но мой гуманнее. И точнее. Во всяком случае, он позволяет спрогнозировать разделение на самых ранних сроках.

- Возможно, - осторожно согласилась сестра Петра. – Только, понимаете…

- Понимаю! Один случай – не показатель. И вы не обязаны верить мне на слово. Знаете что, сестра? У меня к вам деловое предложение. Я много хорошего слышала о вашей обители. И очень уважаю игуменью Фидору, это замечательная, неординарная личность. Я передам вам некоторое количество настойки горной плесени, а вы испытаете ее в своем госпитале. У вас же нет недостатка в роженицах, правда? Я знаю, вы помогаете неимущим. И если результат вас удовлетворит - а он удовлетворит, я уверена! – то мы попробуем внедрить новый гуманный метод повсеместно. Что скажете, сестра?

- Это было бы чудесно!

- Детали мы обговорим позже. А сейчас предлагаю вам поспешить к графу с радостным известием.

-4-

Уна Костайль собиралась тронуться в обратный путь немедленно, но граф Урмавива и слышать об этом не хотел. Вы остаетесь на весь праздник, не терпящим возражения тоном заявил он. Вы что же, хотите, чтобы меня обвинили в отсутствие гостеприимства? Хуже того – в неблагодарности?

Пришлось выдержать настоящий бой. Неотложные дела, ваше сиятельство, требующие моего присутствия. И слуги. Вы же знаете, граф, какие это ленивые твари, за ними нужен глаз да глаз. К тому же – ваш сын, граф. Ваш замечательный юный наследник. Его альтеру требуется специализированный уход, который могу обеспечить только я и только в своем приюте. Нижайше молю вашу светлость… ради сына…

А ваши лошади? Положим, вы двужильная, баронесса, не в обиду вам будет сказано. Но животным нужен отдых.

Это не лошади, милорд. Это настоящие дьяволы. Либурийская порода, и этим все сказано.

Хорошо. Но на ужин вы останетесь, это не обсуждается. Поедете утром. Надо же, черт возьми, соблюсти хоть какие-то приличия! На что это похоже – позволить слабой женщине отправиться в дорогу на ночь глядя? Позор всему роду Урмавива!

Пришлось соглашаться и благодарить за великодушие.

Хорошо, что «утро» - понятие неопределенное и растяжимое. Для кого-то оно начинается в полдень, для кого-то – с рассветом. Мое утро начнется в полночь, твердо решила Уна Костайль. И никакой граф меня не удержит. Да хоть сотня графов!

Сестра Петра тоже пришла в ужас от планов баронессы. Как это – в полночь? К чему такая спешка? И потом, где я вам ночью раздобуду кормилицу для альтера? Нет, конечно, кормилица есть, и даже не одна, на выбор. Но ведь женщина – тоже человек! Ей надо нормально выспаться, нормально собраться в дорогу. А от такой спешки запросто может молоко пропасть! И что тогда делать? В пути-то?

Не надо кормилицы, устало твердила Уна. Есть у меня кормилица, не хуже вашей Олы. Ждет в Трешнау, в гостинице. Как раз к утру доедем. Я, сестра, десять лет занимаюсь альтерами, у меня все отработано.

Хорошо, что ужин – шумный, веселый, бестолковый – не слишком затянулся.

Хорошо, что граф, пьяный не столько от вина, сколько от счастья, разомлел душой и почти не обращал внимания на окружающих. Удалось незаметно покинуть малую залу, пробраться к себе и даже вздремнуть часок.

Ровно в полночь, с последним ударом башенных часов, Уна Костайль встала, умылась, выпила чашку горячего крепкого чая и была готова к отъезду. Слуги, предупрежденные заранее, уже ждали ее за воротами.

- Мы его покормили, - сказала сестра Петра, передавая закутанного в теплое одеяло альтера баронессе. – И еще Ола два рожка сцедила. На всякий случай. Они здесь, в корзинке со льдом. Ну и припасы вам в дорожку. Я понесу, вы не беспокойтесь, ваша милость.

Уна скрипнула зубами и поблагодарила повитуху, надеясь, что голос ее звучит приветливо и доброжелательно. По черной лестнице женщины спустились во двор и, никем не замеченные, вышли за северные, малые ворота. В окне дормеза, задернутого серой шторкой, горел фонарь. Слуги, стоящие рядом, торопливо дожевывали что-то. Увидев хозяйку, возница полез на козлы, а форейтор, наскоро вытерев жирные руки о штаны, распахнул дверцу.

- Зря вы колыбельку не взяли, - озабоченно сказала сестра Петра. – Хорошая колыбелька, пригодилась бы в дороге. Устанете ведь, с младенцем на руках-то. А графу она уже и ни к чему вроде.

- Ничего, - отозвалась Уна. – Не успеем оглянуться, как наследник подрастет. Чужие дети, они быстро растут. А у меня вот, - она кивнула на походную колыбель.

Сестра Петра, поджав губы, с неодобрением посмотрела на плетеный короб, подвешенный на ремнях к крыше дормеза. Альтер, он, конечно, альтер, говорил ее вид, но все же – графский! Не гоже, как щенка, в коробке возить.

Уложив альтера в подвесную колыбель, баронесса Костайль сердечно распрощалась с сестрой Петрой (корзину с припасами пришлось взять, чтобы не расстраивать добрую монахиню), уселась в дормез и приказала:

- Трогай!

Форейтор захлопнул дверцу, ловко вспрыгнул на запятки. Возница чмокнул губами, пустил вожжами волну. Либурийские лошадки сделали шаг, дормез качнулся и тронулся в обратный путь, увозя неклейменого альтера. Сестра Петра постояла, глядя в след удаляющегося экипажа, вздохнула, перекрестилась и, зябко передернув плечами, побрела в затихающий замок.

Завтра будет трудный день, думала она. Завтра граф Урмавива официально объявит о наследнике.

-5-

Если бы сестра Петра могла проследить путь баронессы, она бы очень удивилась: экипаж с альтером, миновав Крестовый перекресток, не двинулся прямо, к Трешнау, а свернул налево, на узкую извилистую дорогу, холмами спускающуюся к Лимийскому тракту. Конечно, это сильно сокращало путь до приюта баронессы, но… как же кормилица? Которая ждет в Трешнау? Альтер или не альтер, но любой ребенок хочет есть. И нельзя же всерьез рассчитывать, что двух рожков с молоком ему хватит на весь долгий путь!

Еще больше сестра Петра удивилась бы, узнай она, какая судьба постигла эти два рожка. Пожалуй, она бы всерьез забеспокоилась насчет душевного и умственного состояния баронессы. А человек, хоть сколько-нибудь смыслящий в политике, заподозрил бы тут сговор против древнего рода Урмавива. А как еще объяснить тот факт, что баронесса, едва покинув пределы графства, приоткрыла дверцу дормеза и хладнокровно метнула рожки с молоком в густые придорожные заросли? После чего откинулась на спинку удобного мягкого дивана и задремала, укрывшись теплым пледом.

Но не было на ночной дороге ни добросердечной сестры Петры, ни искушенного знатока дворцовых интриг. А слуги баронессы Костайль уже давно ничему не удивлялись.

Предыдущие главы читать здесь:

@ZoyaKandik

Глава 3.

-1-

Граф Урмавива сиял от счастья и даже не пытался этого скрывать. Он словно помолодел лет на десять, движения его стали легки и порывисты. А Милуш утверждал, что сам, лично видел, как граф спускается с лестницы, перепрыгивая через ступеньки, словно мальчишка. Но Милушу не верили, он был известный придумщик.

Поздравлять графа никто не спешил (сглазишь еще!), но каждый из слуг и домочадцев считал своим долгом как бы случайно попасться ему навстречу, чтобы с глубоким поклоном пожелать его светлости доброго утра. Граф смеялся, чувствуя себя пьяным без вина.

Сын! У меня сын! Крепкий здоровый мальчик. Как жаль, что нельзя сейчас же взять его на руки, обнять, вдохнуть ни с чем не сравнимый запах детства. Но ничего, он ждал столько лет, подождет еще немного.

И Беллиз… Она еще очень слаба, но ее здоровью ничто не угрожает. Во всяком случае, так заявил доктор. Беллиз жива и будет жить еще долгие годы на радость мне.

Пережив эту страшную ночь, едва ли не самую страшную в его жизни, Урмавива с пронзительной ясностью осознал, насколько дорога ему жена и как невыносима сама мысль о разлуке с ней. Но теперь все позади, а впереди только счастье, огромное и чистое, как это небо над головой. Беллиз сделала ему поистине королевский подарок.

Граф Урмавива остановился, пораженный внезапной мыслью. Подарок! Конечно! Как же он сразу об этом не подумал? Его Беллиз достойна самого лучшего ответного дара. Разумеется, все сокровища мира не идут ни в какое сравнение с наследником, но…

Решение пришло мгновенно, и граф, крикнув позвать управляющего, взбежал по лестнице в библиотеку. Так что не только зубоскал Милуш, но и кое кто из людей солидных, достойных доверия, смогли подтвердить: да, прыгал. Точнее, широко шагал. Да, прям вот так, через ступеньку. А чему вы удивляетесь? Наш-то граф о-го-го! Орел! Видали, какого сына родил? Ах, не видали? Ну ничего, скоро увидите.

Верный Дижак, прихрамывая, неторопливо поднимался следом. Старый опытный воин, он никогда никуда не спешил, и никогда не опаздывал. Он опоздает только один раз, опоздает страшно, непоправимо, но это случится только через десять лет. А сейчас Дижак был счастлив, и его грубое суровое лицо озаряла непривычная, неумелая улыбка.

- А он еще очень даже ничего, - сказала себе гувернантка младшей леди Урмавива, тридцатилетняя аппетитная вдовушка. – Такой крепкий… и довольно милый, когда улыбается. Надо будет приглядеться к нему.

- Фи, - сказала юная горничная. – Скажете тоже – милый. С таким-то шрамом на щеке?

Многоопытная гувернантка только снисходительно улыбнулась.

***

- Что вам непонятно? – с оттенком нетерпения сказал Урмавива. – Повторяю: я хочу подарить леди Беллиз город Курж и его окрестности.

Толстяк управляющий вытащил из кармана платок и промокнул потную лысину. На его рыхлом мучнистом лице отчетливо читалось неудовольствие.

- Это неразумно, милорд, - почтительно, но в то же время твердо возразил он.

Стоящий рядом с графом Дижак одобрительно кивнул.

- Что такое? – с изумлением воскликнул граф, взглянув на Дижака, и снова поворачиваясь к управляющему. – Вы с ума сошли? Вы смеете возражать? Мне?

Подумав, управляющий медленно, в несколько приемов, опустился на колени и склонил голову.

- Милорд, вы вправе распоряжаться вашим имуществом так, как пожелаете. Можете выгнать меня с позором, я и не пикну. Но сначала, умоляю, выслушайте меня.

Какое-то время граф, сдерживая гнев, молча смотрел на него, потом махнул рукой и отвернулся.

- Выслушаю, - буркнул он. – Говорите, что вы там хотели. И… ради бога, встаньте уже с колен, смотреть на вас больно.

Управляющий с кряхтением поднялся, хмуро поклонился.

- Милорд, вы знаете законы наследования. Сыновья наследуют за отцами, дочери – за матерью. Отец вашей благородной супруги, барон Шмитнау, дал за дочерью хорошее приданое – ее виноградники великолепны и будут плодоносить еще долгие годы. Так что будущее ваших прекрасных дочерей в этом смысле обеспечено, да пошлет господь долгую жизнь леди Беллиз. Но Курж… Куржский мрамор уже сейчас приносит неплохой доход, а в самом скором времени его ценность возрастет в несколько раз. Ваш мрамор уникален, уж поверьте старику. Сам герцог Лимийский выбрал его для отделки своего нового дворца… а его вкусу можно доверять, у герцога нюх на подобные вещи.

- Предположим, - с оттенком нетерпения сказал граф Урмавива. – Тем более! Это будет превосходный подарок графине! Вы только укрепили меня в моем решении. Итак, берите перо и пишите…

Управляющий вновь рухнул на колени.

- Милорд! – в отчаянии воскликнул он. – Ваша светлость! Графиня Урмавива, без сомнения, кладезь всяческих достоинств. И никакие знаки вашего расположения к ней не будут чрезмерными. Но подумайте о сыне! О вашем наследнике! О продолжателе рода Урмавива! Куржский мрамор обеспечит юному виконту блестящее будущее.

Граф грохнул кулаком по столу.

- Болван! – закричал он, тряся отбитой рукой. – Разве моему сыну нечего наследовать, кроме этого чертового мрамора? Я что, нищий?

Близкий к обмороку, управляющий распластался на полу.

- Он прав, - заметил Дижак. – Богатство лишь тогда сила, когда собрано в одном кулаке. – Он налил в кубок вина, протянул его графу. – Умерьте свой гнев, милорд. Я уверен, вы найдете, чем отблагодарить леди Беллиз за сына. А Курж оставьте в семье. Честью клянусь, миледи будет только рада.

Граф схватил кубок, жадно осушил его до дна, закашлялся.

- Убирайтесь, - сдавленно проговорил он. – Вон! И не показывайтесь мне на глаза! Бунтовщики!

Миг – и управляющий испарился, словно его и не было. Дижак с усмешкой посмотрел ему вслед.

- Старик, конечно, тот еще прохвост, - заметил он. – Надеется хорошенько погреть руки на разработке. Да и бог с ним. Всегда можно дать плетей, а это умеряет аппетит. В главном-то он прав – вы должны думать о будущем рода Урмавива. То есть о наследнике.

Граф хмуро кивнул; он медленно остывал.

- Однако, как же быть с подарком? Посоветуйте что-нибудь, Дижак, я в полной растерянности.

Дижак ответил без промедления, словно ответ был у него наготове.

- Я слышал, что молодой Наксон продает свою «Чайку». Я видел его яхту, она великолепна. А ее судоходные качества превыше всяческих похвал.

Граф задумался, а потом просиял и с жаром обнял своего старого боевого товарища.

- Превосходная мысль! Как раз то, что надо. Леди Беллиз обожает морские прогулки. И как я сам об этом не подумал? Дижак, дружище, займитесь этим. И не жалейте денег!

-2-

В замке царила веселая суматоха. У слуг словно крылья выросли, они буквально летали по замку. Наплевав на всякие приличия, они весело перекрикивались, и некому было призвать их к порядку. Полировалось фамильное серебро и дверные ручки, натирались темным воском полы в парадных залах, целая армия мебельщиков лихорадочно перетягивала свежей обивкой диваны и стулья.

Ближе к вечеру в замок потянулись телеги, нагруженные битой птицей, корзинами яиц, бадьями с медом и маслом. У стен замка, словно предчувствуя свою скорую участь, жалобно блеяли овцы и душераздирающе мычали коровы. Прошел слух, что в Волчьем распадке видели кабанье семейство, и туда немедленно отправился целый отряд егерей в надежде украсить праздничный стол кабаньими окороками. От барона Шмитнау ожидались устрицы и рыба. А команды пришвартованных в порту кораблей срочно изготавливали заряды для праздничного фейерверка.

Да, праздник намечался грандиозный. Ну так ведь и повод был нешуточный!

Кай Ноланди потерянно бродил по замку, среди всеобщего оживления он чувствовал себя лишним и никому не нужным. То и дело он ловил на себе косые, брошенные исподтишка взгляды: любопытствующие, сочувственные, злорадные.

Он делал вид, что ничего не замечает, гордо задирал голову и растягивал губы в улыбке, которая никого не могла обмануть, но чувствовал, что надолго его не хватит. Еще немного и он сорвется, устроит безобразную истерику или, того хуже, расплачется у всех на глазах, а вот это уже будет позорище.

Улучив момент, Кай юркнул в свою опочивальню, прогнал болвана-лакея, который имел наглость сиять, как начищенная монета, и повалился на кровать, кусая губы и молотя кулаками в бессильной ярости. Он бы завыл, но опасался выдать свои чувства – ведь наверняка за дверью кто-нибудь подслушивает. Тот же лакей, скотина, и подслушивает! Злорадно хихикая и потирая ручонки.

Все пропало, все! Ему всего шестнадцать, а жизнь кончилась, так и не начавшись! Прощай, блестящее будущее, прощайте, мечты! С этого дня он, Кай Ноланди, уже не законный наследник графа Урмавива, а жалкий приживала, принятый в семью из милости.

Лет с двенадцати Кай начал думать о себе, как о наследнике. А как же иначе? Ведь у дяди нет сыновей. Да и сам дядя поддерживал его в этой уверенности. «На следующий год я собираюсь расширять порт. Запомните, Кай, лучше всего брать малабарскую лиственницу, она не гниет». Или: «Засушливое выдалось лето, вино получится отменное. Такое вино, мой мальчик, стоит придержать; через несколько лет ценители дадут за него в десять раз больше». Или даже так: «Когда вы, Кай, вступите в наследство…»

А теперь вот, пожалуйста, - сын!

Проклятый мальчишка! Ну что ему стоило родиться девочкой? Или умереть во время родов? Такое ведь случается сплошь и рядом! Особенно, когда мать немолода. Да и сама графиня… просто удивительно, как она выжила, отравившись улитками? Тогда Кай искренне переживал, он был мал и не понимал очевидных вещей. Он даже предположить не мог, что у дяди и тети может родиться еще ребенок. Ведь они были уже такими старыми! Наивный дурачок! Он молился за выздоровление леди Беллиз, горячо молился, со слезами, и бог услышал его. И вот чем все обернулось, в результате!

Он неудачник! В этом нет никаких сомнений. Прямо как герой душещипательных баллад, сирота, преданный и ограбленный. Слушать такие истории занимательно, быть главным героем невыносимо.

Мать, подумал Кай, это она во всем виновата. С какой стати она вышла за вдового барона Ноланди? Она что, не понимала, что он уже стар? Что у него двое взрослых сыновей? После смерти отца они прямо заявили – ему, Каю, нечего здесь искать, с ним никто не намерен делиться. Убитая горем мать (дура! дура!) добровольно отправилась в монастырь, и некому было заступиться за девятилетнего мальчишку, растерянного и испуганного. Когда граф Урмавива в блеске и славе явился за племянником, Кай почувствовал себя счастливым. И был счастлив долгие годы.

Потом внезапная беременность графини. Дон Тинкоса с его заверениями, что непременно будет мальчик. Счастье ушло, сменилось глухим беспокойством и тоскливым ожиданием. А вот сегодня родилась она – ненависть.

Какого цвета ненависть? Поэты утверждают, что она багрова, как мрак преисподней. Черна, как кипящая смола.

Вранье, понял Кай Ноланди. Ненависть, она алая. Алая с золотом. Как цвета фамильного герба дома Урмавива.

-3-

Кормилица была хороша: широкобедрая, полногрудая, настоящая, прости господи, корова. И такая же глуповато-медлительная. Впрочем, умственные ее качества меньше всего интересовали сестру Петру.

Кормилицу звали Ола, и происходила она из благородного, но захудалого рода, одной из ветвей рода Урмавива. История ее коротенькой жизни не отличалась оригинальностью: томимая своей щедрой плотью, вошедшая в возраст девица стала легкой жертвой бравого военного, соблазнившись его черными глазами и пышными усами. Беременность дочери родители позорно проморгали, что неудивительно при ее телосложении, а сама Ола проявила в этом вопросе полную невинность. Мать, правда, ворчала: куда, мол, жрешь столько, в дверь скоро не пролезешь, но мысль о возможном грехопадении кровиночки даже в голову ей не приходила. Да и кто на нее позарится? Ни кожи, ни рожи; ни ума, ни достатка. Одни сиськи да жопа, вот и все достоинства. Хоть за первого встречного отдавай, ей-богу. Так что рождение малютки для всех явилось полной неожиданностью.

Для самой Олы в том числе. С утра у нее крутило живот, она то и дело бегала на зады, старательно кряхтела, тужилась… ну и родила прямо там, на траву-мураву. Мать схватилась за голову, отец за вожжи, но учить любвеобильную дитятку уму-разуму было уже поздно. Бросились на поиски подходящего жениха, какого-нибудь старичка-вдовца, любителя пышных форм, и даже уже почти нашли, осталось только приданое обсудить, как вдруг пришла новость – граф Урмавива ищет кормилицу. Жених оказался жаден, граф – щедр, и судьба Олы решилась.

Родители, получив солидное вознаграждение и твердое обещание выдать Олу замуж, со слезами на глазах благословили доченьку, чей позор неожиданно обернулся во благо семье. Новорожденную внучку они оставили при себе, уверяя, что прекрасно смогут выкормить ее из рожка.

Как ни странно, Ола оказалась прекрасной матерью. Сестра Петра со все возрастающим удивлением наблюдала, как неуклюжая с виду деревенская девица ловко управляется с младенцами. Она словно бы знала о материнстве все, причем с самого рождения, и только ждала повод продемонстрировать себя во всем блеске. Ее немного поднатаскать, думала сестра Петра, да научить не шмыгать носом, и цены такой няньке не будет. Во всяком случае, за наследника графа Урмавива я могу быть спокойна.

Уложив накормленных младенцев, сестра Петра отпустила кормилицу. И задумалась, глядя на мирно посапывающих детей.

Когда начинается разделение, поведение альтера меняется. Он становится капризным, плачет, отказывается от еды. Но оба мальчика чувствовали себя прекрасно, и это слегка беспокоило сестру Петру. Но именно что слегка, ведь времени прошло не так уж много. Да, обычно разделение происходит в течение двенадцати часов после родов, это считается нормой, но и более поздние разделения тоже не редкость. «Позднячки» ничем не отличаются от своих сверстников, среди знаменитых людей немало «позднячков»… но душа сестры Петры была не на месте. Вопреки доводам разума, она чувствовала себя виноватой… Бедный отец! Представляю, как ему хочется взять сына на руки, окончательно убедиться, что вот он, наследник, живой и здоровый…

Сестра Петра нерешительно взглянула на свой саквояж. Существовали методы, чтобы ускорить процесс, существовали инструменты для экстренной стимуляции разделения, и опытная повитуха при нужде без колебаний воспользовалась бы ими. Но вот есть ли она, нужда? Здесь и сейчас?

Подожду, решила сестра Петра. Надеюсь, скоро все закончится. А граф потерпит, ничего с ним не сделается.

-4-

Алехаро Тинкоса растерянно стоял среди людского водоворота у стен замка. Со всех сторон его толкали, пихали и добродушно советовали убраться с дороги, пока цел. Людской гомон сливался с блеянием, мычанием, истошным ржанием; шум оглушал, мешая сосредоточиться.

Совсем не такого приема ожидал Алехаро! Мальчик думал: вот он осадит взмыленного коня, перед ним тотчас распахнутся ворота, его бегом проведут к графу, и он, уставший, запыленный, но гордый доверенным ему поручением, громко скажет фразу, ради которой рисковал жизнью в бешеной ночной скачке.

«Не клеймить!»

И что же? Его обругали, прогнали, облили винными опивками, спасибо еще, что по шее не дали! И что теперь делать? Слова деда должны быть переданы во что бы то ни стало, дед зря паниковать не станет, а он точно был в панике, и руки у него тряслись, как у запойного пьяницы. Таким знаменитого астролога Алехаро видел впервые, и это зрелище вызвало целую бурю чувств в груди мальчика. Страх, восторг, сладкий ужас и – гордость. Ведь именно от него сейчас зависело будущее всего рода Урмавива!

Вытерев злые слезы, Алехаро повернул назад. Наступая на рыхлое и рассыпчатое, оскальзываясь на липком и вонючем, толкаясь и огрызаясь, он пробился сквозь толпу, выбрался на относительно свободное пространство и огляделся.

Глубокая ночь словно поредела возле замка. Повсюду горели костры, у костров сидели люди. Кто-то спал, с головой завернувшись в тряпье, и между спящими бродили стреноженные лошади. Булькали на огне котелки, булькали кувшины и бутыли, отовсюду доносился смех и соленые шуточки.

Присев у ближайшего костра, Алехаро протянул к огню озябшие руки. Осень, хотя и ранняя, уже ясно намекала на грядущие холода, и мальчику было неуютно без теплой куртки – впопыхах о ней никто и не подумал.

Кто-то сунул ему краюху хлеба и миску горячего варева, кто-то набросил на плечи плащ – грубый, основательно пропахший псиной, но восхитительно теплый.

Алехаро невнятно поблагодарил и жадно вцепился в краюху зубами.

Ну и что мне теперь делать? Делать-то что, я вас спрашиваю? Поручение деда должно быть исполнено, это даже не обсуждается. Но как? Как проникнуть в замок, минуя злющую охрану? Перелезть через стену? Нет уж, спасибо! Глупо так рисковать и, главное, абсолютно бессмысленно. Ну, сверну я себе шею, и что? Трупы ведь не разговаривают.

Говорят, под замком есть ходы, ведущие за стену. Но где их искать? А найдешь - ну, повезет вдруг! – так не докопаешься до них без лопаты-то.

Еще можно подкупить стражу, да вот беда, денег у него нет. Да и не возьмут графские стражи мзду, побоятся гнева ихней милости.

А можно еще…

- Э, гляди-ка, барон Шмитнау пожаловал! – сказал сиплый голос по ту сторону костра. Обладателя голоса было не разглядеть за яркими языками пламени.

- Да ну? – поразился сидящий рядом с мальчиком дородный чернобородый детина. – Сам барон? Собственной персоной?

- Ну, не сам, - поправился сиплый. – Обоз евойный. Рыбку, значится, зятьку прислал, устриц там, рачков. Ух, раки у него! Чуды-юды, а не раки!

- Ры-ыбка! Раки! – передразнил сварливый женский голос. – Конечно, ему сейчас ворота нараспашку. А мы сиди тут, жди у моря погоды.

- Ну, так на то он и барон, - примирительно сказал сиплый. – Рыба, опять же, живая. Товар нежный, понимать надо, дура-баба. Сдохнуть может.

- А угорь не рыба? – запальчиво возразила женщина. – А он не сдохнет?

- Угорь тварь живучая, - лениво сказал чернобородый и зевнул. – Что ему будет? Коли трава в корзине мокрая, и три дня проживет.

- А то и все пять, - поддержали чернобородого.

Завязался оживленный разговор о живучести угрей, о способах их ловли и преимуществе «клубка» над остальными снастями, но Алехаро уже не слушал. Он во все глаза смотрел на приближающийся обоз барона Шмитнау, деда новорожденного виконта Урмавива.

Громадные тяжеловозы, ведомые в поводу важными надменными возничими, неторопливо переставляли мохнатые ноги. Каждый из них тянул за собой глубокую телегу с обрешеткой, к телегам были крепко привязаны огромные бочки, и рядом с каждой топали по двое крепких грузчиков с широкими вислыми плечами. Всего телег было десять, а в арьергарде горячил тонконогого белоснежного коня верховой, одетый в цвета барона Шмитнау.

- Ишь, не боится, без охраны-то, - одобрительно хмыкнул чернобородый.

- А чего ему бояться? – удивился сиплый. – Кто в своем уме тронет баронское добро? Все помнят, как его ребятушки самому герцогу окорот дали. Да и егеря графские… ох, скажу я вам, и егеря!

- Цыц! – прикрикнула на сиплого женщина. – Язык без костей! Смотри, мигом укоротят, тут с этим делом просто.

Все послушно замолчали и стали смотреть на обоз. Зрелище и впрямь было впечатляющим. Словно древний червь Гидр, обоз медленно и неукротимо надвигался на толпу, и притихшая толпа расступалась перед ним, как расступается земля под лемехом плуга.

Где-то неподалеку заржал брошенный Скороход, призывая нерадивого хозяина, и Алехаро вскочил, осененный внезапной идеей.

Обоз уже втягивался в гостеприимно распахнутые ворота замка, когда его догнал еще один всадник. Как и предполагал Алехаро, никто из толпы не обратил внимания на отставшего. Мало ли, почему человек отстать может? Может, по нужде ему приспичило?

Низко опустив голову, Алехаро пристроился следом за верховым сопровождающим, надеясь, что стражники не станут разбираться и пропустят всех скопом. Не тут-то было! Крепкая рука ухватила Скорохода под уздцы.

- Опять ты? А ну, проваливай, сопляк! Плетей захотел? А коня? коня где взял? Украл?

Обмирая от собственной смелости, Алехаро изо всех сил дал коню шенкелей. Благородное животное, до глубины души оскорбленное подобным обращением, с громким ржанием поднялось на задние ноги и могучим прыжком рвануло вперед. Каким-то чудом мальчик удержался в седле.

- Ах, зараза! – взревел стражник, тряся поврежденной рукой. – Держи его!

Двое других бросились за шустрым мальчишкой, но столкнулись и упали, гремя железом и громко ругаясь.

За воротами злорадно хохотали.

Осадив Скорохода у парадной лестницы (ну прям как мечталось!), Алехаро кубарем скатился с седла и бросился в замок.

- Милорд граф! – пронзительно вопил он. – Ваша милость! Срочное сообщение! От дона Тинкоса!

На шум уже сбегалась челядь, спешно вооружаясь, чем попало.

-5-

Граф Урмавива с недоумением разглядывал стоящего перед ним связанного мальчишку. Выглядел тот предосудительно: губы разбиты, правый глаз заплыл, ворот крепкой парусиновой рубахи оторван, словно владельца рубахи долго трясли за шкирку, а потом волокли волоком, чтобы бросить к ногам графа. Вдобавок рубаха была грязна, а от самого мальчишки попахивало, так что держащие его слуги брезгливо морщили носы.

Зато Дижак едва сдерживал смех: стоя у окна, он лично наблюдал за свалкой у ворот, и зрелище это доставило ему огромное удовольствие.

- Ну? – тоном, не предвещающим ничего хорошего, спросил Урмавива. – Кто ты такой? Как смеешь врываться? Шуметь? Тебе известно, какое наказание грозит тебе? Отвечай, разбойник!

Мальчик гордо выпрямился, насколько позволяли намятые бока.

- Я – Алехаро Тинкоса, внук дона Тинкоса. Он прислал меня с важным сообщением для вашей милости. А они… ну, слуги ваши… сразу драться. Как будто я преступник. А я не преступник! Я им кричу, кричу: мне к господину графу, срочно! А они – в глаз…

Граф обернулся к ухмыляющемуся Дижаку.

- Каков наглец, - заметил он. - Срочно ему! Ну, говори, раз срочно.

- Не клеймить! – выпалил мальчик. И замолчал, преданно уставившись на графа.

Повисла тишина.

- Что это значит? – с легким раздражением спросил граф, так и не дождавшись продолжения. – Кого не клеймить? Почему не клеймить?

- Я не знаю, - растерялся Алехаро. – Так дедушка сказал. Не клеймить, мол, ни в коем случае. И все. Посадил меня на коня, велел – как можно быстрее.

- Вероятно, речь идет об альтере вашего благородного сына, - вполголоса сказал Дижак.

- Вероятно, - согласился Урмавива. – Только ему-то что за дело? Или гороскоп…

Дижак громко кашлянул, показывая глазами на слуг. Те изо всех сил делали вид, что они ничего не видят, ничего не слышат, и вообще их здесь нет.

- Так, - сказал граф. – Эй, вы! Развяжите дона… как его там? Ах да, Алехаро. Развяжите дона Алехаро, накормите и… помойте его, что ли!

Когда слуги, рассыпаясь в любезностях перед юным дворянином, увели того мыться и ужинать, граф Урмавива выругался. Грязно, по-солдатски.

- Я не понимаю, - сказал он, и в голосе его звучало беспокойство. – Не понимаю, с чего столько внимания какому-то альтеру? Откуда столько разговоров вокруг клеймения? Сперва баронесса Костайль, теперь вот Тинкоса… Черт! – граф звонко хлопнул себя по лбу. – Я же совсем забыл про баронессу! Дижак, нужно срочно оповестить ее! Проследите, чтобы голуби были готовы.

Дижак успокаивающе махнул рукой.

- Уже, милорд. Я отправил их еще утром, как только рассвело. Ведь баронесса Костайль очень просила не медлить. Думаю, она уже в пути.

- И эта спешка, - пробормотал граф. – Столько хлопот из-за какого-то альтера… Мне страшно, Дижак. Мне кажется, что моему сыну грозит опасность… а я даже не знаю, с какой стороны ждать удара!

Дижак хмуро кивнул. Ему тоже было тревожно.

Часть I. Десять лет назад.

Глава 2.

Дон Тинкоса пребывал в отменном расположении духа. Он замечательно выспался, принял ванну, побрился, вкусно позавтракал и теперь неспешно бродил по берегу моря, нагуливая, как он говаривал, вдохновение.

Не любитель ночевать в чужих, пусть даже самых роскошных домах, дон Тинкоса еще ночью покинул замок графа. Бодрые отдохнувшие лошадки быстро домчали его карету до загородной виллы Тинкоса, благо та располагалась неподалеку – два часа неспешной езды по безопасной (спасибо графу и его егерям!) дороге, и вот он уже дома.

Свой городской особняк год назад он оставил в распоряжении жены, а сам перебрался жить в крошечный домик на побережье, который он гордо именовал виллой. С собой он прихватил лишь кухарку - матушку Стонцу, лакея Томаша да внука Алехаро. Не потому, что не любил свою жену, детей и других, весьма многочисленных, внуков. Просто в жизни каждого мужчины наступает момент, объяснял дон Тинкоса возмущенной жене, когда превыше всего он начинает ценить покой и уединение. А еще мне пора подумать о преемнике. Алехаро отличный парень, он смышлен, достаточно трудолюбив, у него прекрасная память и несомненный талант. Но жизнь в городе со всеми ее соблазнами неподходящая среда для него, бедный парень просто не имеет возможности как следует сосредоточиться на том, что по-настоящему важно для его будущего. И для мальчика будет очень полезно, если он немного поживет отшельником.

Десятилетний Алехаро энергично возражал против решения деда, шумно обижался и со слезами на глазах доказывал, что он прекрасно может заниматься и в городе, вовсе незачем для этого тащиться в дикую глушь. Но его протесты, как и следовало ожидать, остались без внимания.

Дойдя до остова барки, невесть когда вынесенной штормом на прибрежные скалы, дон Тинкоса повернул назад. Это была его обычная прогулка, бодрящая и не вызывающая усталости.

Сейчас я вернусь домой, думал дон Тинкоса, выпью чаю с горячими тминными булочками и немного вздремну. Потом Томаш возьмет свою флейту, я – свои инструменты, и начнется работа.

Несколько лет назад Тинкоса с удивлением обнаружил, что его новый лакей, взятый с испытательным сроком на место одряхлевшего Вусы, недурно играет на флейте. Это у меня от деда, красный от смущения, оправдывался захваченный врасплох Томаш. В молодости старик изрядно помотался по свету, занимаясь, чем придется. Ничем не брезговал, даже контрабандой. А вот где он играть научился, не говорил. Не иначе, как у вагантов. И меня научил. Даже хвалил – душевно получается, мол. Но если хозяину не нравится, ему стоит только приказать…

Прикажу, кивнул дон Тинкоса. С завтрашнего дня ты будешь заниматься у дона Чаконы. И попробуй, мерзавец, не проявить должного усердия! Уши отрежу, а флейту твою отдам какому-нибудь лекаришке, пусть вместо клистирной трубки использует. Вот тебе десять мон, купи себе приличный костюм. Да к цирюльнику зайди, смотреть на твои патлы тошно. И чтоб завтра был как невеста на выданье. Все понял, негодяй?

Негодяй, ошеломленный свалившейся на него милостью, бухнулся на колени, ловя для поцелуя руку благодетеля. А дон Тинкоса остался очень доволен.

Еще будучи юнцом, он заметил за собой одну особенность: работая над очередным гороскопом или нумерологической таблицей, он слышал музыку. Самую разную, от легкомысленных песенок уличных трубадуров до серьезных органных фуг. Он не имел ничего против – звучавшая в голове музыка всегда соответствовала его настроению, она помогала и вдохновляла в особо трудных случаях. Но вот беда, поперек заботливо выбранной мелодии иногда вдруг влезала такая ерунда, что желание работать исчезало напрочь, а настроение надолго портилось. Как-то раз он пожаловался жене; Юнга, для которой благополучие любимого супруга всегда стояло на первом месте, предложила нанять для этой цели музыканта. Подумав, дон Тинкоса согласился.

Идея оправдала себя, но лишь частично: музыканты не всегда играли так, как нравилось Тинкоса, приходилось отрываться от работы, поправлять и объяснять, а это страшно раздражало. Кроме того, музыканты стоили денег, а дон Тинкоса был слегка прижимист, когда дело касалось его личных трат. Так что от наемных музыкантов пришлось отказаться, но сама мысль об этом не покидала дона Тинкоса долгие годы. И вот теперь, кажется, она имела все шансы воплотиться в жизнь.

Дон Чаконе был удивлен и слегка обеспокоен визитом знаменитого астролога. И еще больше удивился, узнав, зачем тот пожаловал.

Мне не нужен виртуоз, способный к импровизации, объяснил дон Тинкоса, мне нужен крепкий середнячок, который сыграет то, что я хочу, и так, как хочу я. Вот список произведений. Обратите внимание на пометки, это мои пожелания. Видите, «Баллада о деве небесной»? Мне нужна вторая и заключительная песни, ничего больше. Прелюдия к седьмому хоралу Буазона – к концу темп нужно чуточку замедлить. Не канонически? Ну и что? Мой слуга будет играть для меня одного, больше его никто не услышит, и вашей репутации, мэтр Чаконе, ничего не угрожает. Кроме того, я – заказчик и плачу хорошие деньги. Договорились? Вот и славно. Пусть он вызубрит репертуар наизусть, добейтесь от него безупречно точного исполнения, и больше мне ничего не нужно. Кстати, если мой болван управится меньше, чем за год, я намерен вручить вам дополнительное вознаграждение.

«Болван» управился. Он проявил редкое упорство и трудолюбие, с ходу ловил пожелания своего обожаемого хозяина и – что самое главное! – никогда не пытался возражать. А еще у него не бурчало в животе, он не сопел и, спрятавшись за специально купленную ширму, словно исчезал. Оставалась только музыка, звучащая именно так, как надо. А еще Томаш ничуть не возгордился таким исключительным положением и беспрекословно исполнял свои лакейские обязанности.

Погруженный в приятные размышления, дон Тинкоса сам не заметил, как дошел до дома. Там его уже ждал заваренный по всем правилам чай, горячие ароматные булочки и любимое кресло, в котором довольный жизнью Тикоса славно вздремнул после чаепития. Когда он проснулся, солнце уже клонилось к закату.

- Пора за работу! – бодро объявил он. – Что, есть вести от графа Урмавива?

- Нет, сударь, - отозвался Томаш. Он аккуратно составлял на большой серебряный поднос тарелочку с сухим печеньем, бутылку хереса, оловянную кружку, чтобы хозяину не пришлось отрываться от работы, если он проголодается.

- Вот как? – удивился дон Тинкоса. – Очень странно.

Мелькнула мысль, что наследник Урмавива умер – поздний ребенок, как никак, всякое бывает. Но дон Тинкоса с раздражением отмахнулся от нее. Глупости! Уж его-то оповестили бы в первую очередь, всякий знает, что нельзя, опасно составлять гороскоп новопреставленного. Простолюдины считают это плохой приметой, церковь – вредным суеверием, а на самом деле… Дон Тинкоса с некоторым усилием оборвал начинающийся внутренний монолог, посторонние мысли сейчас были недопустимы, они сбивали настрой и отвлекали от главного.

- Пора за работу, - повторил он.

А сообщение от графа придет, никуда не денется. Астролог припомнил несколько случаев из своей практики, когда разделение происходило позже обычного. А у юной красавицы Миллы, единственной дочери старшины рудной гильдии, богатейшего человека Лимии, оно и вовсе случилось на третьи сутки после рождения. И ничего, все живы-здоровы, чего и нам желают.

Рабочий кабинет знаменитого астролога отнюдь не поражал воображение и совсем не походил на то, что изобразил на своей мрачноватой картине мэтр Салоне. Не слишком большая квадратная комната, очень светлая, эркерное окно, стены обшиты панелями из белого ясеня. Большой стол, три книжных шкафа, кушетка с подушками и пледом, в левом углу - сложенная ширма и мягкое полукресло, предназначенные для Томаша.

Всю правую стену занимал длинный широкий комод, на котором в идеальном порядке расположились рабочие инструменты астролога: зачехленный телескоп, две астролябии, звездный глобус и – что было совершенно неожиданно для тех, кто лично не знал дона Тинкоса, - футляр с флейтой.

Сгрузив поднос на край стола, Томаш развернул ширму, достал из футляра флейту и, поклонившись хозяину, скрылся с его глаз. Несколько минут дон Тинкоса стоял, рассеянно глядя на быстро темнеющее небо и насвистывая незамысловатую мелодию. Знакомое приятное возбуждение постепенно охватывало его.

Дон Тинкоса прислушался – из-за ширмы не доносилось ни звука, и создавалось впечатление, что астролог был один в кабинете. Одобрительно кивнув, он подошел к комоду, кряхтя, опустился на колени и снял с шеи цепочку с ключом.

Отперев нижний ящик, дон Тинкоса вынул оттуда массивный фолиант в простом переплете из тисненой кожи. Фолиант был явно стар: позолота облезла, да и сама кожа местами была основательно вытерта, а обрез потемнел от времени.

Стоя на коленях, дон Тинкоса с благоговением разглядывал фолиант, словно впервые его видел. Это был второй подарок штурмана Ганса.

***

Выяснив, какие небесные тела включает в свои расчеты Бревин Тинкоса, штурман за несколько минут рассчитал их движение по небесной сфере на тысячу лет вперед и тысячу лет назад. Тинкоса впервые видел, как работает корабельный компьютер, и это вызвало у него целую бурю чувств, одним из которых была простая человеческая зависть – ему бы не хватило целой жизни, чтобы произвести такие сложные и подробные расчеты. Гораздо больше времени заняло изготовление самого фолианта: старая кожа, хрупкая пожелтевшая бумага, чернила кое-где расплылись и выцвели.

Пластик, друг мой, обыкновенный пластик, посмеиваясь, сказал штурман Ганс. В огне не горит, в воде не тонет. Кстати, к щелочам и кислотам тоже устойчив. Пользуйтесь на здоровье.

Душа молодого Тинкосы преисполнилась неземного восторга, желание рассказать о диве дивном (да просто похвастаться, чего уж там лукавить!) жгло грудь. Но разум взял верх, и Тинкоса промолчал. Он даже отцу не выдал своей тайны, и до самой смерти своего почтенного родителя составлял гороскопы по старинке, изучая движения светил, лишь изредка, в самых сложный случаях, сверяясь с драгоценным фолиантом. В результате, его наблюдения оказывались чуть более точными, чем у других, а в расчетах оказывалось чуть меньше ошибок.

Он стал известен, и старик-отец искренне гордился сыном.

Испытывал ли дон Тинкоса стыд за свой обман? Нет, никогда. Он полагал, что имеет право пользоваться плодами чужого труда. Ведь заказывает же он платье у портного вместо того, чтобы шить самому! А портной имеет право хранить в тайне секреты своего мастерства.

***

Сев за стол, дон Тинкоса взглянул на листок с записью часа рождения юного виконта. В этом не было нужды, на память он не жаловался даже в столь почтенном возрасте, но Тинкоса не желал рисковать. По собственному опыту он знал, чем иной раз грозит излишняя самоуверенность и какие из-за этого случаются нелепые ошибки. Открыв драгоценный фолиант на нужной странице, он придвинул к себе стопку чистой бумаги, взял в руки перо.

- Ну-с, приступим, - негромко сказал он, и тотчас из-за ширмы донеслось нежное дуновение флейты.

Кантата «Старик и море», ария Мартиники, чистого, невинного существа, не познавшего еще ни любви, ни предательства. Томаш, как всегда, великолепен, ничего лучше для начала и быть не может! Удовлетворенно кивнув, дон Тинкоса углубился в работу.

Время шло. Негромко пела флейта. Потрескивали свечи. Перо, едва слышно поскрипывая, стремительно летало по бумаге, иногда неуверенно замирая, когда астролог обдумывал особо важный момент. Внезапно он выпрямился с выражением крайнего изумления на лице.

- Что такое? – воскликнул он.

Флейта споткнулась, заспешила, но тут же выровнялась. Дон Тинкоса перевел дух.

- Не может быть, - пробормотал он. – Неужели я ошибся?

Раздраженно смахнув исписанные листы на пол, астролог начал расчеты заново.

Сейчас флейта мешала, и он приказал Томашу замолчать. В наступившей тишине было слышно, как тяжело дышит мастер, как зло рвет бумагу перо. Закончив, астролог вскочил и забегал по кабинету, топча разлетевшиеся листы.

- Ничего не понимаю, - бормотал он. – Ничего… Ах! – остановившись, он звонко хлопнул себя ладонью по лбу. – Старый я дурак! Ну, конечно!

Дон Тинкоса совершил небольшую и вполне простительную ошибку – составляя гороскоп наследника Урмавива, он взял данные младенца, родившегося вторым. Ведь чаще всего альтеры, этот прах земной, тонкая насмешка господа бога, рождаются первыми. А ведь иногда происходит и наоборот! Очевидно, это как раз и был такой случай – юный виконт покинул чрево своей почтенной матушки первым, а его альтер – вторым.

- Откуда я мог знать? - с легким раздражением, но уже успокаиваясь, проворчал дон Тинкоса. – Если гонца от графа так и не было? Я вам что, ясновидящий?

Кинув в рот горсть мелкого печенья и запив его вином, дон Тинкоса окончательно успокоился и повеселел. Не затрудняя себя поисками мусорного ведра, Тинкоса смел гороскоп альтера на пол, сменил перо и чернильницу, достал новую стопку чистой бумаги.

- «Утро над Ривой»! – приказал он. – Третья часть.

На этот раз дон Тинкоса работал без вдохновения. Былая легкость ушла, но он был только рад этому. Предельно сосредоточенный, он действовал медленно и методично, тщательно проверяя и перепроверяя каждый свой вывод. Фолиант был сдвинут на середину стола, его место заняли таблицы редких сочетаний. Какие-то достались Тинкоса по наследству, какие-то он купил у Газиря, известного торговца рукописями. Одну таблицу, посвященную влиянию Альи, самого незначительного и слабого светила в доме Урмаса, он составил сам. Такое положение светил случалось раз в сто пятьдесят лет и вело к изменению доминантного знака на противоположный. Подобных расчетов ранее никто не производил, и дон Тинкоса заслуженно гордился своим вкладом в высокую науку.

Составление нового гороскопа заняло гораздо больше времени, и в этот раз опытный астролог был уверен, что не совершил ни одной, даже самой незначительной ошибки. И, тем не менее, он отказывался верить своим глазам.

Старею, подумал он. Или сошел с ума. Да, наверное, так. Спятил на старости лет.

Приказав Томашу быть свободным, дон Тинкоса запер за ним дверь. Кряхтя, собрал с пола разбросанные листы, положил оба гороскопа рядом и принялся сравнивать. Впервые за свою долгую практику он был до такой степени растерян. Растерян и напуган.

Никто не составлял гороскоп альтеров. Не потому что запрещено, а просто – зачем? Кого интересует судьба существа, родившегося лишь затем, чтобы облегчать земную участь своих хозяев? Бессмысленная трата времени, и ничего более. Но в юности дон Тинкоса, как и все начинающие астрологи, баловался подобными упражнениями. Отец не возражал, справедливо рассудив, что мальчику нужно дать время перебеситься. Он оказался прав – очень скоро Бревин Тинкоса потерял интерес к гороскопам альтеров. Да и что там могло быть интересного?

Первые три-четыре года – обычная жизнь, практически неотличимая от жизни хозяина. Маленький альтер, как и любой другой ребенок, был подвержен влиянию светил. У него была, если выражаться поэтически, своя судьба и свобода воли. Альтер развивался, как его хозяин, учился ползать, ходить и говорить. И если бы не клеймо, никто бы не взялся определить, кто перед ним – ребенок или альтер. Только плакал он вдвое чаще и громче – за себя и за своего хозяина. Режутся ли у малыша зубки, болит животик, просто упал и ударился – часть боли неизменно передавалась его альтеру. И никогда – наоборот. Как бы ни страдал альтер, как бы ни мучился, его хозяин не чувствовал ничего. Лишь в редких, очень редких случаях, когда боль становилась нестерпимой, альтер мог передать часть своих ощущений хозяину.

К пяти годам разделение ребенка и его альтера полностью завершалось. Теперь альтера можно было сжечь живьем, его хозяин и глазом не моргнул бы. Развитие альтера значительно замедлялось, и различия между ним и хозяином становились очевидными. В гороскопе это отмечалось «серой тропой» - светила одно за другим покидали соляр, отказывая подрастающему альтеру в своем покровительстве. К пятнадцати годам они выстраивались в равновесную фигуру на внешней орбите соляра, известную как «круг смерти». И с этого момента альтера уже невозможно было обучить чему-то новому – его развитие окончательно останавливалось. Да и прежние навыки постепенно утрачивались, так что взрослый альтер со временем становился обузой для своего хозяина.

Люди побогаче сдавали своих альтеров в приюты. Бедняки же справлялись своими силами… впрочем, альтеры бедняков редко дотягивают до двадцати лет, обстоятельства, знаете ли, не способствуют…

Дон Тинкоса с ужасом смотрел на «круг смерти»… на два «круга смерти», грозно зияющие в двух гороскопах. Этого не может быть, твердил он, этого просто не может быть! Я, наверное, болен, у меня бред…

Он знал, что это не так. И факт оставался фактом: леди Беллиз произвела на свет не сына, наследника графа Урмавива. Она родила двух альтеров. И это было столь же невероятным, как если бы ребенок родился вовсе без альтера. Такого не бывало никогда. Ни разу за всю историю человечества!

- Что я скажу графу? – пробормотал дон Тинкоса.

Намеком, эхом намека, всплыло какое-то смутное воспоминание. Повинуясь ему, астролог встал, неуверенно подошел к книжному шкафу и распахнул тяжелые дверцы. Некоторое время он рассеянно разглядывал книжные корешки, потом покачал головой – нет, не здесь. Перешел ко второму шкафу, к третьему.

Искомая книга обнаружилась на антресоли, служащей складом для всякого хлама, который и хранить вроде незачем, и выбросить жалко. Дон Тинкоса сдул с книги пыль, с предельной аккуратностью спустился с раскладной лестницы и, страшно взволнованный, опустился прямо на пол.

«Наставление милосердным сестрам по уходу за альтерами, дабы укрепить их телесно и продлить их годы». Старинное, еще рукописное, созданное безвестной монахиней ныне исчезнувшего монастыря.

В свое время Тинкоса, принимая наследство покойного отца, пролистал «Наставление», нашел его небезынтересным, хоть и не имеющим прямого отношения к его профессиональной деятельности, и сунул в шкаф. Библиотека регулярно пополнялась, места в шкафу стало не хватать, и «Наставление» перекочевало в ссылку на антресоль. А теперь вот вполне могло занять самое почетное место на столе астролога.

Дон Тинкоса лихорадочно перелистывал страницы в поисках нужного места. Да где же оно, черт возьми?! Не здесь, не здесь… а, вот оно! Наконец-то! И дон Тинкоса погрузился в чтение, с трудом пробираясь через хитросплетения витиеватого почерка и старомодного стиля. Потом прочитал второй раз, третий - для верности, чтобы убедиться, что он все правильно понял и ничего не упустил. А потом замер с раскрытой книгой на коленях, отвесив челюсть и невидяще глядя перед собой.

Случай с сыном графа Урмавива не был уникальным; такое происходило раньше и, судя по всему, будет происходить в будущем. «Обоюдные альтеры», так называла их безымянная монахиня и в доказательство приводила гороскопы, составленные астрологом Брюно Скаледой («Скаледа, Скаледа… знакомая фамилия, где-то она мне встречалась»). Гороскопы, собственноручно перерисованные монахиней, изобиловали ошибками и неточностями, но имели несомненное сходство с теми, что дон Тинкоса составлял сегодня.

Монахиня описывала историю некоей девицы из благородной семьи. Ее альтера, в трехлетнем возрасте помещенная в монастырь, проявляла все признаки, присущие альтерам; неизбежная деградация происходила без особенностей.

Потом случилось чудо – регресс альтеры замедлился, потом и вовсе повернул вспять, и не прошло и года, как она превратилась в обыкновенную девицу, разумную и способную к обучению; от своих ровесниц она отличалась лишь отсутствием воспоминания о прожитых годах и клеймом на лбу. В это же самое время ее хозяйка, которой на тот момент исполнилось пятнадцать лет, постепенно утрачивала разум. И вскоре очутилась в том же монастыре, что и ее бывшая альтера.

О дальнейшей судьбе удивительной пары монахиня не сообщала, но это было уже неважно.

Сколько прошло времени после родов? Сутки? Нет, меньше! В любом случае нельзя терять ни минуты! Возможно, разделение не произошло до сих пор.

Дон Тинкоса завозился, поднимаясь на затекшие ноги и проклиная свою старость. Проковылял к окну, толчком распахнул его настежь. Ночной бриз, обрадовавшись, ворвался в кабинет и закружился в танце, шелестя разбросанной бумагой. Дон Тинкоса высунулся по пояс.

- Эй, Томаш! – проревел он во всю мощь своих легких, насмерть перепугав обитателей дома. – Седлай Скорохода! Алехаро! Быстро ко мне!

Через десять минут Алехаро, распластавшись на спине могучего жеребца, мчался в замок, стремясь как можно скорее доставить послание деда, очень короткое и категоричное:

«Не клеймить!»

***

- А как же тогда? – спросила матушка Стонца, подтыкая одеяло вокруг хозяина.

- А я знаю? – раздраженно сказал тот. – Как-нибудь. Ленту на руку привяжут, например. Захотят, придумают чего-нибудь.

Вот только захотят ли? – подумал дон Тинкоса, поворачиваясь на бок и поджимая ноги. Недавнее возбуждение покинуло его, навалились усталость и озноб. Разве можно представить себе такое – не клеймить альтера? С какой стати? Ах, дон Тинкоса приказал? А кто он такой, этот ваш дон Тинкоса, чтобы приказывать самому графу Урмавиве?.. Заклеймят, к гадалке не ходи – заклеймят. Если уже не заклеймили.

В памяти всплыло имя – Уна Костайль. Только имя, ничего больше. Дон Тинкоса беспокойно заворочался – что-то было связано с этим именем, что-то важное, только он никак не мог вспомнить - что. И это невероятно раздражало.

- А согрею-ка я вам пива с яйцом, - решительно сказала кухарка. – Подкрепитесь, и будете спать у меня, как младенчик.

«Младенчик» не возражал.

Часть I. Десять лет назад

Глава 1.

-1-

В эту ночь граф Урмавива, прозванный врагами Карой Божьей, не спал. Сжимая и разжимая кулаки, он мерил широкими шагами фамильную оружейную комнату, время от времени касаясь оружия рукой, словно ища у него поддержки. Каждый предмет здесь имел свою историю, связанную с историей древнего рода Урмавива.

Вот прадедов эспадон, страшно иззубренный: с ним неистовый Варда Урмавива взламывал строй тяжелой панцирной пехоты, пробиваясь на помощь к своему сюзерену.

Вот средний арбалет: юная леди Таная, спасая жизни своих малолетних братьев и свою честь, в одиночку противостояла шайке барона-бунтовщика Рикирды. Продержаться до возвращения отца помогло природное мужество девицы, удачно выбранная позиция на узкой винтовой лестнице и то, что горе-воины все были поголовно пьяны.

Вот полутораметровый мушкет на подставке: оставшись один в чистом поле, Пастан Урмавива (имя слуги история не сохранила) не потерял хладнокровия. У него был только один шанс, и он его использовал – среди стремительно надвигающейся конницы шестидесятиграммовая пуля нашла единственную, но самую важную цель. Сыграла тут роль слепая удача или меткость стрелка, неважно – безумный маркиз Эттирийский пал, и это положило конец многолетней бессмысленной войне.

Вот…

Обычно, вид оружия и воспоминания, связанные с ним, успокаивали графа Урмавиву, но только не сегодня. Он поймал себя на том, что непрерывно прислушивается, не донесется ли звук гонга? Иногда ему казалось, что он слышит замирающее гудение бронзового диска, но это был обман чувств, вызванный напряженными нервами. Слишком толсты были стены и двери, слишком далеко отсюда находились покои, где страдала от родовых мук графиня Урмавива.

Моя Беллиз. Моя бедная, маленькая храбрая Беллиз. Я знаю, ты решилась на этот шаг ради меня, и я безмерно благодарен тебе за это. А ведь ты знала, что в твоем положении это смертельный риск. И дело тут не в возрасте, для своих лет ты еще достаточно гибкая и выносливая, кому, как не мне, знать это. Дело в другом. Будь проклят тот обед! Будь прокляты те улитки с красным перцем, ведь из-за них умерла твоя альтера! Каково тебе без нее сейчас, моя Беллиз? Знаю, что трудно, больно и страшно, но ты держись, моя маленькая, держись изо всех сил!

Мне сорок. Тебе немногим меньше. У нас есть дочери, и старшая уже ждет ребенка. Пожалуй, на этом можно было остановиться, свой долг перед Богом и природой мы выполнили, но – наследник! Которому можно оставить все и с легкой душой закрыть глаза на смертном одре! Мой сын, моя горькая мечта. Я скрывал ее от тебя, Беллиз; я старательно делал вид, что мой племянник, которому я заменил отца, вполне меня устраивает в качестве наследника, и в это поверили все, включая самого мальчика. Одна ты знала правду. Ты, да верный Дижак. Тебя даже не пришлось уговаривать сохранить беременность, ты с самого начала готова была идти до конца. И это лучшее доказательство любви и преданности, которое только муж может ожидать от жены.

Дон Тинкоса обещал, что будет мальчик. Да что там обещал – уверенно объявил, что у меня будет наследник. Можно ли верить астрологам? Наверное, да. Во всяком случае, когда речь идет о доне Тинкоса. Он – потомственный астролог из хорошей древней семьи; не зря же сам король наградил его дворянским титулом.

«За особые заслуги» - так было объявлено.

Нет уже короля, и королевства тоже нет – двадцать лет тому назад оно распалось на герцогства, вечно конфликтующие между собой. А Бревин Тинкоса до сих пор гордо носит приставку «дон», и даже герцог Лимийский, этот непредсказуемый сумасброд и интриган, не рискнул лишить его титула. Более того, сделал титул наследуемым.

Интересно, вдруг подумал Урмавива, знал ли Тинкоса о бедах, которые грозят королевству и королю лично? А если знал, то почему все случилось так, как случилось? Тинкоса оказался предателем интересов короны? Или попросту ошибся в своем предсказании?

Нет, решительно оборвал сам себя Урмавива. Пусть даже Тинкоса предатель, это меня не касается, об этом пусть у герцога голова болит. А я буду верить, что знаменитый астролог не ошибается. Что мне еще остается?

Граф встрепенулся – ему послышался протяжный, полный муки стон. Но нет, это провернулся колодезный ворот, который давно нужно было смазать. Прикажу дать плетей разгильдяям, равнодушно подумал Урмавива.

Он подошел к высокому стрельчатому окну и прислонился пылающим лбом к прохладному стеклу. Стало немного легче. Захотелось пить, и Урмавива налил себе вина.

Все будет хорошо, убеждал он сам себя. Обязательно все будет хорошо. А как же иначе? Ведь рядом с Беллиз самая лучшая повитуха и самый лучший врач, которых только можно найти. Они известны, у них знания, у них опыт…

Граф резко и горько рассмеялся. Знания! Опыт! Начинающий школяр против магистра, слабый щенок против могучего льва, вот кто мы по сравнению с ними!

Да, мы их не звали – они пришли сами; да, они говорили с нами, а мы не могли их понять. Они меняли нашу жизнь, и привычные устои трещали по швам, а мы сопротивлялись, мы не хотели перемен, как ребенок не хочет глотать горькое, но столь необходимое ему лекарство. Мы взбунтовались против перемен, и мы победили.

Мне было четырнадцать тогда. Я, как и многие юнцы, был одержим идеей изгнать наглых захватчиков с нашей родной планеты. Было очень увлекательно громить их космические корабли, построенные ими школы и больницы, тем более что сопротивления – настоящего сопротивления! - пришельцы не оказывали. Да, у них было оружие, но это оружие не убивало, а погружало человека в крепкий сон, не причиняющий никакого вреда. А у нас были мушкеты и тяжелая конница, были мощные катапульты и пушки. И много, очень много молодых отважных воинов, готовых сложить свои горячие головы ради великой цели.

Мы думали, что задавили захватчиков своей мощью, что они позорно бежали, бросив свое имущество. Мы ошиблись. Они просто ушли, предоставив нас нашей судьбе. И только сейчас я начинаю понимать, чего же мы лишились, ничего не приобретя взамен.

Не будучи богами, они творили чудеса. В их светлых и чистых госпиталях, так не похожих на наши, исцелялись безнадежно больные, прозревали слепцы и поднимались парализованные. В те годы я был молод, здоров и полон сил; болезни и дряхлость представлялись мне чем-то невозможным, нереальным, ведь самые сильные страдания я испытывал лишь от синяков и шишек, обычных для любого мальчишки. Я с презрением смотрел на толпы страждущих, бредущих к госпиталям пришельцев. Я собрал под свое знамя целое воинство таких же, как я, юных сорвиголов; мы устраивали засады на мирных путников и внезапно, с криками и свистами, нападали на них, разгоняя несчастных. Это была замечательная игра, нам было весело… вот только отец хмурил брови и советовал мне повзрослеть.

А потом мы убили пришельца. Это оказалось легко, даже слишком легко. Я до сих пор помню его удивленное лицо, когда болт арбалета вошел ему в грудь, не защищенную даже кожаным доспехом. Собаке собачья смерть, сказал тогда Тобас, но голос у него дрожал. Да и все мы были порядочно напуганы, хотя особой беды в смерти одного пришельца не видели.

- Мы виноваты, Белль, - прошептал Урмавива, невидящими глазами всматриваясь в ночь за окном. – Я виноват! Если бы я только знал…

Это случайное, нелепое убийство послужило толчком для войны. Глашатаи, надрываясь, кричали о волне народного гнева, о долге перед родиной… вранье, вранье! Теперь-то я понимаю, чьим интересам послужила наша глупая мальчишеская выходка, только ничего уже нельзя изменить. И ты, моя девочка, предоставлена своей судьбе.

Если ты умрешь, никогда не бывать второй графине Урмавиве! Я клянусь тебе в этом!

-2-

Графиня Беллиз Урмавира, урожденная баронесса Шмитнау испустила громкий протяжный стон.

Нет, никакая не графиня сейчас, а немолодая измученная женщина, которую никакие титулы, никакие деньги не могли избавить от страданий.

- Больно… очень… - сдавленным голосом сказала она, обхватив руками живот, закаменевший в очередной схватке.

- Ничего, миледи, потерпите, - преувеличенно бодрым голосом сказал доктор, отрываясь от увлекательной книги. – Все идет хорошо, раскрытие хорошее. Еще совсем немного, и вы родите… Дайте ей немного бренди, сестра Петра, - обратился он к повитухе. – Один глоток, не больше.

Повитуха, монахиня Святой Обители Сестринского Призрения и Облегчения Болящих, молча повиновалась. Заодно она заботливо промокнула пот на лице роженицы и поправила сбившуюся подушку.

- Все будет хорошо, - шепнула она.

Роженица благодарно улыбнулась. Пик схватки прошел, боль стремительно отпускала, и женщина закрыла глаза, отдыхая и собираясь с силами.

Господи, она даже не предполагала, что будет так больно! Прошлые роды не идут ни в какое сравнение с этими, настоящая варварская пытка! Ну зачем, зачем она согласилась на ребенка? Ведь это просто невозможно выдержать!

Но ведь Хуго так хотел наследника! Последние два года, с тех самых пор, как умерла ее альтера, он ни разу не заговорил с ней об этом, но она-то видела! Сердцем чуяла. И страдала от того, что не может исполнить заветную мечту любимого мужа. А потом эта неожиданная беременность после долгих лет бесплодия… И дон Тинкоса… Наследник, сказал он, у вас будет наследник. Она увидела, каким счастьем озарилось лицо мужа, озарилось и тут же погасло.

Благодарю вас, чопорно сказал граф Урмавива, мы непременно обсудим эту новость с графиней.

Но никакого обсуждения не было. Ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю. Граф был, как всегда, сдержанно-приветлив со всеми, нежен с ней, ласков с дочерьми; он с головой погрузился в дела, занимаясь предстоящей свадьбой Лиссы, их старшенькой. И ни разу – ни словом, ни жестом – не дал понять, волнует ли его решение, которое примет жена. Он словно бы заранее смирился с неизбежной утратой и не слишком горевал о ней. А Беллиз по нескольку раз на дню тайком ото всех открывала присланный врачом ящичек и смотрела на две зеленоватые пилюли. Она понимала, что попусту тянет время, но все никак не могла собраться с духом… Мой малыш, думала она, мой бедный маленький мальчик…

На людях она крепилась изо всех сил, а волю слезам давала лишь когда была уверена, что ее никто не увидит и не услышит. Но припухшие покрасневшие глаза скрыть было невозможно. И Хуго не выдержал. Однажды вечером он открыл ящичек, взял пилюли и протянул их ей.

- Примите это, Белль, - сказал он. – Примите, и забудем обо всем.

Он тоже старался держаться, милый Хуго, но в этот миг не совладал с голосом – столько боли и тоски прозвучало в его последних словах. А Беллиз вдруг стало легко-легко и немного щекотно внутри. Рассмеявшись, она взяла пилюли с протянутой ладони мужа и, не раздумывая больше, выкинула их в окно, под начинающийся ливень. А потом задорно улыбнулась ошеломленному мужу.

… Новая схватка, сильнее и продолжительней предыдущей. Потом еще одна и еще. Беллиз едва удерживалась от крика. По собственному опыту знала – только начни кричать, и уже не остановишься. А ведь крик отнимает силы, так необходимые ей!

Господи, ну почему она такая невезучая? Почему так не вовремя умерла альтера? Как бы она пригодилась сейчас! Конечно, роды наверняка бы убили ее, она ведь уже немолода и не отличается крепким здоровьем, но это совершенно неважно. Главное, она бы приняла боль на себя, а это все, что от нее требовалось.

- Ненавижу улиток, - прохрипела Беллиз. – Больше никогда, ни одной! Их надо запретить законом!

Сестра Петра обеспокоенно склонилась над роженицей.

- О чем вы говорите, голубушка? Какие улитки?

- Мелкие виноградные, - вместо пациентки ответил доктор. – Их еще называют «жемчужницами». Удивительно вкусны в маринаде с красным перцем. Беда в том, что некоторые из них становятся ядовитыми. Бог его знает, почему. Отличить их несложно, ядовитые особи темнеют, но в маринаде этого не разглядишь. Миледи Беллиз не повезло, она съела одну такую… а, может, и не одну. Во всяком случае, отравление было настолько серьезным, что альтера не выдержала.

- Вот оно что, - сочувственно протянула сестра Петра.

Доктор отложил книгу, встал, беспокойно прошелся по комнате. Очевидно, разговор о маринованных улитках разбудил у него аппетит. Осмотрев роженицу и измерив у нее пульс, доктор довольно кивнул.

- Время еще есть. Я вполне успею немного подкрепиться. Скажем, холодным пирогом с омлетом. Вы справитесь без меня, сестра? Хотя, о чем я говорю? Безусловно, справитесь, наилучшим образом. Но, если что, немедленно присылайте за мной. Я буду в буфетной. Вам что-нибудь принести?

- Я не голодна. Приятного аппетита, доктор. Можете не торопиться.

Очень довольный, доктор ушел. Дождавшись, когда затихнут его шаги, сестра

Петра метнулась к своему старенькому, видавшему виды, но все еще крепкому саквояжу и достала из него небольшой прямоугольный футляр, в котором монашки целомудренно хранят от посторонних взглядов свои немудрящие женские мелочи. Из футляра она извлекла небольшой сверток; с величайшей осторожностью, все время прислушиваясь к тишине за дверью, развернула его.

Несколько секунд она с благоговением разглядывала шприц-ампулу, а потом пристально посмотрела на стонущую роженицу. Медлить было нельзя, второго шанса могло и не представиться.

***

Основательница Святой Обители игуменья Фидора не считала пришельцев исчадиями ада. Напротив, она охотно приняла участие в их богоугодном деле. Сестры Обители утешали напуганных, ухаживали за выздоравливающими, а так же по мере сил постигали трудную науку людей со звезд. Когда началась бойня (а по-другому это и не назовешь!), сестры, порой рискуя жизнью, сумели спасти кое-какие ценности из разгромленного госпиталя, расположенного по соседству. И самым ценным оказались лекарства.

Игуменья Фидора с молодости обладала блестящими организаторскими талантами. Вот и сейчас распоряжения ее были разумны, просты и понятны каждому. В самые короткие сроки была составлена опись бесценных чудодейственных снадобий; самые опытные и самые памятливые из монахинь засели за написание инструкций к ним, создав что-то вроде «Фармакопеи» бар-Таупсена, знаменитого алхимика прошлого. После чего и лекарства, и «Фармакопея» были надежно спрятаны в глубоких подвалах монастыря.

Сестра Петра принимала самой активное участие в этой работе.

Монахини не сидели на своих сокровищах, подобно сказочным драконам. О. нет! Они их использовали. Крайне редко, крайне осмотрительно и лишь в исключительных случаях.

Графиня Урмавива попала в число исключений.

***

Еще раз вслушавшись в тишину за дверью, сестра Петра быстро подошла к стонущей графине. В руках у нее была матерчатая подушечка, набитая сонными травами; за подушечкой сестра скрывала шприц-ампулу.

- Вам надо отдохнуть, голубушка, - ласково сказала она. – Сейчас вы немного поспите, а потом я вас разбужу, и мы быстро со всем покончим.

Беллиз непонимающе посмотрела на повитуху. Спать? Во время родов? Когда нестерпимая боль разрывает тебя изнутри? Кто-то из нас сошел с ума.

- Ничего, ничего, - прошептала сестра Петра, мягко кладя на лицо роженицы подушечку. – Вы, главное, дышите, голубушка, поглубже дышите. Вот увидите, вам сразу станет легче.

Белль послушно вдохнула. Приятный запах, подумала она, очень приятный… комары… вот несносные твари… нигде от них нет…

Сестра Петра убрала шприц-тюбик в футляр, футляр – в саквояж, и лишь после этого вернулась к спящей роженице. Постояла, глядя на ее расслабленное лицо, проверила пульс, тонус матки и с облегчением перекрестилась – все было хорошо. А будет еще лучше – мать и дитя останутся живы, теперь она в этом уверена.

Монахиня уселась в удобное кресло, закутала ноги заботливо приготовленным пледом. Спать было нельзя, да и не хотелось, а вот отдохнуть пару часов не помешало бы. Доктор прав – время еще есть. Пока он отдаст должное пирогу с омлетом, пока пропустит стаканчик-другой хереса (не больше!), пока поболтает с прислугой… да, время есть… Глядишь, к тому времени, как доктор вернется, наследник рода Урмавива возвестит громким плачем о своем рождении.

-3-

Колоколец был хорош. Простой формы, без украшений, с длинной деревянной ручкой, отполированной миллионами прикосновений, он не был предметом роскоши. Он был вещью, сделанной ради вполне определенной утилитарной задачи – звонить, и с этой своей задачей он справлялся превосходно.

Простота, подумал дон Тинкоса, любуясь колокольцем, простота и лаконичность. Вот высшее мастерство. Вот истинное достоинство всякого творения, будь то вещь или человек. Жаль, что эти качества так редко встречаются и еще реже ценятся.

Дон Тинкоса нежно коснулся холодного металла, взялся за теплое дерево ручки, приподнял тяжелый колоколец, слегка качнул. И удовлетворенно улыбнулся: чистый глубокий голос колокольца был именно такой, какой нужен. Он не рвал барабанные перепонки, подобно визгу истеричной девицы, требующей спасения от страшного паука. Нет, он спокойно, с достоинством призывал, уверенный, что его услышат.

Бесшумно отворилась тяжелая дверь, и в проеме возник молодой Карлус, назначенный в услужение Тинкосе на все время его пребывания в графском замке. Склонившись в почтительном поклоне, он молча ожидал приказаний.

Слегка смутившись (хоть и слуга, но тоже ведь человек, незачем его беспокоить понапрасну), дон Тинкоса осторожно поставил колоколец на место и махнул рукой.

- Ничего, ничего. Это я так.

Еще раз поклонившись, Карлус все так же молча попятился в коридор, но, прежде чем дверь за ним закрылась, дон Тинкоса уловил короткий взгляд, брошенный слугой на темную деревянную шкатулку. Шкатулка выглядела вызывающе одинокой на огромном полированном столе.

Дон Тинкоса усмехнулся. Эти взгляды преследовали его с того самого мгновения, когда он вышел из своей кареты у парадного подъезда замка. На шкатулку, которую знаменитый астролог небрежно нес под мышкой, смотрели с любопытством, с недоверием, с изумлением. И даже граф Урмавива не сумел скрыть своего замешательства. Я полагал, что ваш багаж будет не таким скромным, сказал он. Я видел картину мэтра Салоне «Будни астролога». Там изображено множество непонятных мне вещей. Или ваш багаж прибудет следом? Нет, милорд, почтительно, но с большим достоинством ответил дон Тинкоса, это и есть мой багаж. Все, что мне понадобится в ближайшее время, находится здесь, в этой шкатулке. Тема была закрыта, и больше граф к ней не возвращался

Граф Урмавива отличался редким качеством для знатного человека – он умел доверять профессионалам.

Сквозь неплотно закрытую дверь донесся глухой женский вскрик, и дон Тинкоса сморщился от сочувствия. Он восхищался мужеством графини, решившейся рожать без поддержки альтеры, и хоть гороскоп леди Беллиз говорил об удачном исходе, родовых мук это не отменяло.

Чтобы отвлечься, дон Тинкоса уселся за стол и открыл шкатулку. Достал тщательно очиненное перо, лист плотной бумаги, пузатую чернильницу-непроливайку, аккуратно разложил все на столе, полюбовался результатом. И лишь после этого, очень торжественно, затаив дыхание, вынул из шкатулки брусок яшмы, тщательно отполированный и покрытый со всех сторон астрологическими символами и рунами давно забытого языка друданов. Любой непосвященный, увидев этот камень, испытал бы священный трепет перед высоким искусством астрологии; любой астролог пожал бы плечами – красивая, но совершенно непонятная и ненужная вещь в их ремесле. Наверное, старику просто нравится эта каменюка.

Несколько минут дон Тинкоса грел вечно зябнущие ладони над огнем свечи. Когда же кровь веселее побежала по жилам и пальцы согрелись, он дотронулся до таинственных знаков на камне, касаясь их в строго определенной последовательности. Действия его были быстрыми и уверенными.

Едва он нажал на последний символ, верхняя грань камня очистилась от надписей, и на ней проступили цифры: год, месяц, день. Часы, минуты, секунды. Красивая безделушка превратилась в хронометр, самый совершенный, самый точный прибор на планете. На этой планете, разумеется, потому что в далеких многочисленных обитаемых мирах существовали и более удивительные вещи.

***

Двадцать пять лет назад штурман Ганс подарил ему этот хронометр.

Двадцать пять лет назад Бревин Тинкоса, никакой тогда еще не дон, был молод не только душой, но и телом. Без всякого внутреннего сопротивление он принял существование людей со звезд; без особой горечи признал их несомненное превосходство перед соплеменниками и собой лично. И с упоением неофита жадно впитывал те крохи новых знаний, которые только мог понять.

Штурмана Ганса молодой наивный Тинкоса принял сперва за своего коллегу - ведь тот использовал звезды, чтобы прокладывать курс своего корабля.

Недоразумение вскоре разрешилось, но это ничуть не помешало зародившейся дружбе. Да, это была именно дружба – хотя звездный штурман и посмеивался над «средневековыми заблуждениями» астролога, к самому Тинкоса относился с большим уважением. В этом Тинкоса не мог ошибиться, он с детства был чувствителен к таким вещам.

Перед своим отлетом (тогда и намека не было еще на войну), штурман Ганс сделал своему другу поистине королевский подарок. Хронометр и сам по себе являлся величайшим сокровищем, за которую любой астролог или мореход отдали бы душу, но для Тинкоса его ценность возросла до небес, когда он узнал, что хронометр изготовлен специально для него.

- Не хочу, чтобы вас обвинили в ереси, Брев, - серьезно сказал штурман Ганс, вручая онемевшему потрясенному Тинкоса свой подарок. – Не люблю, знаете ли, когда моих друзей сжигают на кострах. Этот прибор настроен на вас, только вы сможете привести его в действие. А для всех остальных он будет просто красивым камешком.

***

От воспоминаний дона Тинкоса отвлекли взволнованные голоса и топот ног. Едва он успел деактивировать хронометр, как в комнату ворвалась раскрасневшаяся запыхавшаяся служанка.

- Сестра Петра просит передать, что уже скоро! – крикнула она. – Чтобы вы были наготове!

И выбежала прочь, невежа. Дон Тинкоса осуждающе покачал головой – роды родами, но и о приличиях нельзя забывать. Разве можно так разговаривать с дворянином? Не испросила разрешения войти, не дождалась разрешения говорить. Что в голове у этой служанки? Куда катится мир?

Впрочем, ворчал он больше по стариковской привычке. Он и сам был взволнован.

Вновь активировав хронометр, он открыл чернильницу, взял в руку перо и приготовился к недолгому уже ожиданию. Сестру Петру он знал лично, она принимала его внуков. И раз она сказала скоро, значит, это действительно будет скоро.

Раскатистый звон гонга услышал бы и глухой – стены, пол, массивный стол и сам воздух завибрировали от этого звука. Дон Тинкоса быстро обмакнул перо в чернильницу, записал точное время. Покусывая губу, он продолжал сидеть, не отрывая глаз от хронометра. Через восемь минут пять секунд прозвучал второй гонг. Дон Тинкоса сделал вторую запись, кивнул и встал, довольно потягиваясь и позевывая.

Теперь можно собираться и с чистой совестью идти спать. К составлению гороскопа он приступит завтра, после того, как произойдет разделение. Это ответственная и, чего греха таить, приятная работа, ее надо делать не торопясь и с удовольствием.

-4-

Пламя свечи резко метнулось от сквозняка, по стенам запрыгали тени. Граф Урмавива стремительно обернулся к открывшейся двери, расплескав вино на грудь и даже не заметив этого. На пороге стоял Дижак со строгим и торжественным лицом. Урмавива смотрел на своего старого боевого товарища, на своего преданного друга, не в силах задать единственно уместный сейчас вопрос. Наконец Дижак переступил порог и, прихрамывая, подошел к графу.

- Милорд, - голос Дижака сорвался от волнения. – Я счастлив поздравить вас с наследником.

-5-

Поручив измученную, но счастливую леди Беллиз заботам врача, сестра Петра занялась детьми. Еще раз проверила, хорошо ли перевязаны пуповины, потом обмыла недовольно вопящих младенцев в лавандовой воде, насухо вытерла, запеленала и положила в колыбельки.

Обе колыбельки были добротными и удобными, обе были с гербом дома Урмавива. Но если одна из них была богато украшена, а белье в ней было самым дорогим и изысканным, то другая являла собой разительный контраст, поражая своей простотой, если не сказать – бедностью.

Старший брат занял бедное ложе, младший – богатое. Заботливо оправляя одеяльца, сестра Петра рассеянно подумала, что через несколько часов мальчики вполне могут поменяться местами. Такое иногда случается, хоть и нечасто.

Впрочем, на новорожденном виконте Урмавива это никак не скажется.

Еще раз поздравив миледи Беллиз с благополучным разрешением от бремени, сестра Петра вышла, чтобы позвать кормилицу.

Глава 2

1

Никогда в своей жизни Леша не видел таких ярких и близких звезд. Казалось, что он падает в небо, что у него не осталось тела... Ужасно испугавшись, Леша сделал огромное усилие и повернул голову. Плечо видно, значит, тело на месте... Шумно выдохнув, он попытался поднять руку, и сознание провалилось в темноту.

Когда Леша очнулся, солнце стояло в зените. Оно было не красное, но пронзительно слепило глаза. «Получилось… – Леша улыбнулся. – Получилось!»

Собрав все силы, он попробовал пошевелиться – тело неохотно послушалось. Сдерживая стон, Леша приподнялся и сел. Огляделся. Дремучий первобытный лес мрачной стеной стоял вокруг: непролазный бурелом, россыпь порыжевших мухоморов, поганки, облепившие полуповаленные, с корнем вывороченные стволы, и жутковато прыгающие тени. Он невольно поежился. В радиусе десяти метров верхний слой почвы был ровно срезан вместе с растительностью. Из земли сочилась холодная влага. Кое-где образовались черные лужицы.

Рядом стоял рюкзак. Дрожащими руками Леша подтянул его и стал проверять, все ли вещи благополучно пережили переброску. Нож, топорик и арбалет из пласткерамики были целы. С микропленкой, запаянной в пластик, насколько он мог судить, тоже все было в порядке. Он еще раз огляделся: итак… вероятно, это Европа или Азия, то ли пятого, то ли десятого века, а может, даже Америка… Хорошо хоть, не океан.

Леша повалился на землю и зарыдал. Его душили слезы. Они текли по щекам и капали на черную землю. Он пытался остановиться, но не мог… Страх, чувство одиночества и отчаяние переполнили его. Все, что с невероятным усилием он сдерживал там, на прежней, уже навсегда исчезнувшей Земле, рвалось наружу: внезапно постаревшее лицо отца и пустая безнадежность в глазах каждого участника проекта.

2

Прошло несколько часов, пока Алексей полностью пришел в себя. Солнце клонилось к закату. В голове была пустота. Неприятный металлический привкус во рту заставил облизать губы, но идти искать воду не хотелось. Хотелось закрыть глаза и не шевелиться… никогда. Но что-то в глубине души не позволяло больше лежать. Что-то гнало вперед. Леша физически ощущал каждую уходящую секунду и понимал, что второго шанса у него и у человечества не будет.

Он заставил себя встать, потом подпрыгнул, сделал пару шагов, наклонился, присел – в спине что-то привычно хрустнуло. На секунду задумался: что ждет его в этом путешествии? Страх скользкой лапой царапнул внутри. Леша оглядел свой универсальный комбинезон. Хотя хитрый материал выпускал влагу и тепло тела, было жарковато.

С настороженным интересом Леша обвел глазами стену деревьев вокруг. На ветках зеленели листья. На первый взгляд – обычный хвойно-лиственный лес, типичный для средней европейской полосы. Хотя раньше леса, кажется, спускались к более низким широтам… Алексей сделал глубокий вдох – какой-то неуловимый аромат и ускользающая свежесть подсказывали, что сейчас весна.

Как ни в чем не бывало пели птицы, дятел мерно молотил по березе, шелестела листва и скрипели ветки деревьев. Леша застыл. Вдруг произошел сбой и он попал к динозаврам? Или в палеолит. Вдруг на всей планете нет никого, напоминающего человека? Эта мысль расползалась внутри, наполняя его ужасом, хотя Леша понимал, что у проекта не хватило бы мощности, чтобы проникнуть так далеко в прошлое.

Чтобы отогнать страх, он начал действовать. Сорвал с себя спасательный жилет и запихнул его в рюкзак. Срубил и очистил от веток небольшую осинку – получилась неплохая дубинка. Он несколько раз взмахнул палкой, крутанул в руке… И ойкнул, схватившись за лоб. Чертова деревяшка! Выругавшись, он вытащил нож и арбалет, забросил за спину рюкзак, тяжело вздохнул и, стараясь не шуметь, стал углубляться в лес.

Страх понемногу отступил. Но Леша чувствовал, что он только затаился, готовясь выпрыгнуть из глубины сознания и вновь захлестнуть его разум. Неторопливое, размеренное движение успокаивало, и мысли потекли как обычно – логично и последовательно.

Задача номер один – найти удобное приметное место и спрятать микропленку. В проекте были серьезные ограничения на использование металлов. И если вопрос с предметами вроде ножа и арбалета удалось решить с помощью неметаллических композитов, то с хранением информации было гораздо сложнее.

Большая часть времени перед переброской была потрачена на подготовку информации, которая должна была стать залогом стратегического успеха проекта. Почти три сотни тщательно отобранных учебников по фундаментальным и прикладным наукам распечатали на микропленке. Три комплекта пленки поместили в вакуумные упаковки. К каждому набору прилагался мини-проектор-микроскоп с зеркальной подсветкой. Но даже нескольких сотен учебников было мало для передачи знаний, накопленных человечеством за сотни лет.

В каждый набор входил ридер на основе электронных чернил с солнечной панелью для подзарядки. Правда, Леонид Васильевич предупредил, что с ридерами нет никакой гарантии. Он был почти уверен, что при переброске магнитное поле и наведенное излучение повредят электронную начинку или сотрут информацию на накопителях. Но какой-то шанс на успех сохранялся, и Леше не терпелось проверить работоспособность этих устройств. Каждый ридер содержал по терабайту информации и по десять терабайтных сменных карт памяти. Таким образом, на них умещалась огромная библиотека научной и художественной литературы на основных языках планеты, а еще множество чертежей и схем. Ридеры тоже были тщательно упакованы, но Леша решил распечатать один во время ближайшего привала. От сохранности этих устройств во многом зависела стратегия дальнейших действий.

Еще было три десятка кварцевых дисков, на каждом – сто терабайт информации. Но прочесть ее в обозримом будущем не было никакой возможности. Среди распечатанных на микропленке учебников была подробная инструкция по извлечению информации с кварцевых дисков. Но для этого требовались настолько сложные технологии, что Алексей даже не надеялся дожить до этого момента.

Помимо информации Леша получил три пакета с набором семян важнейших сельскохозяйственных растений. Все семена были тщательно упакованы и подготовлены к длительному хранению.

Надо сделать тайник, это подарит свободу действий. Информационные пакеты и семена – вторая по значимости вещь после жизни. Их нужно сохранить во что бы то ни стало. После – искать людей и пробираться к городам или же остаться в этом регионе и попытаться стать советником местного царька... Если, конечно, здесь есть люди. Алексея снова окатило ледяной волной ужаса. Он часто задышал, отгоняя страх.

Прежде всего надо найти воду. Леша огляделся. Лес уже стал привычным, но что-то все-таки смущало. Ну конечно! Полное отсутствие мусора. Леша вспомнил, что даже в глухой тайге каждые сто метров или консервная банка попадается, или бутылка, или, в конце концов, газета или пакет. Да, на экологию нужно будет обратить особое внимание… Хотя шансов дотянуть до того времени, когда сохранность природы начнет волновать людей, вероятнее всего, нет.

Да и вообще, есть ли у этого предприятия хоть какие-то шансы? Может, как только ход истории начнет меняться, Леша исчезнет? Хотя Леонид Васильевич был уверен в осуществимости их плана. Кроме того, самим фактом своего появления в этом мире Алексей уже изменил его. Скорее всего, в чем-то эта вселенная уже отклонилась от прежнего сценария. Может быть, учебники истории, которые Леша захватил с собой, уже потеряли актуальность и с каждой секундой, с каждым Лешиным вдохом, с каждым убитым комаром и раздавленным муравьем этот новый мир сдвигается все дальше от предначертанного пути? К сожалению, никто не мог сказать этого определенно, даже Леонид Васильевич.

Отец обеспечил проект энергией, а Алексей оказался самым подходящим кандидатом. Хотя выбор был невелик – слишком мало людей знали о проекте, и не на всех из них отец с Леонидом Васильевичем могли полностью положиться. Выбор пал на него: молодой, умный и сильный мужчина. А у Леонида Васильевича была дочь… Лешина ровесница. Алексей боялся представить, что чувствовал Леонид Васильевич, когда отправлял в прошлое его, а не свою дочку.

Лешу опять охватило отчаяние, и он ускорил шаг. По крайней мере, он не у динозавров: в мезозое фауна и флора были другие. Хорошо бы еще обойтись без мамонтов, пещерных медведей и саблезубых тигров.

Сумерки окутывали землю. К счастью, Алексей набрел на ручей. Вода тонкой струйкой просачивалась через многоступенчатый фильтр, медленно наполняя флягу. Леша сделал несколько жадных глотков и стал искать высокое дерево. Начало ночи – лучшее время, чтобы попытаться найти людей.

Береза, раскинувшая ветви над водой, показалась ему подходящей. Он начал осторожно карабкаться на дерево. Ствол покачивался на ветру. Хрустнула сухая ветка, и Леша обхватил ствол, пытаясь удержаться. Переведя дух, глянул вниз: что будет, если он упадет? Леша представил себя лежащим на земле со сломанной ногой или спиной, и ему стало жутко. Сердце колотилось. Он глубоко задышал, пытаясь успокоиться. Бросив для очистки совести короткий взгляд на окрестности, Леша медленно полез вниз.

От волнения дико захотелось есть. Перед переброской Алексей по требованию Леонида Максимовича почти сутки ничего не брал в рот. Леша так и не понял, зачем. Он с жадностью разорвал обертку и впился зубами в питательный батончик. На языке таял шоколад, смешанный с орехами. Вдруг Леша осознал, что все, что у него осталось от привычного, комфортного, но навсегда угасшего мира, – этот вкус. Скоро у него закончатся запасы, и он уже никогда не испытает ничего подобного.

Леша бережно собрал крошки, упавшие на штанины комбинезона, и коснулся их языком. В горле стоял ком. Внезапно поедание батончиков показалось ему чуть ли не кощунством. Он помотал головой, отгоняя наваждение. Нет. Он должен есть. Глупо сентиментальничать над простым шоколадным батончиком. Однако какая-то подспудная, неотвратимая и неизбывная горечь уже отравила его сознание.

Теперь необходимо было как можно скорее сделать тайник с информационным пакетом. А чтобы сохранился шанс отыскать его в будущем, нужно сначала выяснить текущее местоположение. Конечно, с достаточной точностью сделать это вряд ли получится, но можно хотя бы попытаться определить текущую широту.

Леша посмотрел на небо. Окончательно стемнело, и высыпали звезды. Облаков почти не было – отлично. Секундный прилив адреналина – сейчас решится, в каком он полушарии. Впрочем, Леша был почти уверен, что очутился к северу от экватора. А вот и Полярная звезда. Может, они прилетели оттуда? Вряд ли. Кажется, эта звезда была каким-то гигантом, так что жизнь рядом с ней маловероятна. Ничего… Мы вас, гадов, все равно отыщем!

Алексей достал из рюкзака секстант и, прищурившись, стал разглядывать люминесцентные метки. Мда… Качественные измерения требуют более серьезной подготовки. Сейчас даже с помощью воздушного пузырька в люминесцентной жидкости точно определить горизонт практически невозможно. Закончив возню с секстантом, Леша записал карандашом цифры на обложке атласа. Но это только начало. Если переброска прошла удачно, то Полярная звезда может оказаться вовсе не Полярной. Леша на ощупь срезал пару прутиков и воткнул их в землю, соединив верхушки в одну линию, ведущую к звезде.

Теперь, как его учили, нужно проверить Кохаб. Вот и он. Хорошо, что в Малой Медведице так много полезных звезд… Леша провел измерение и снова записал результат. Еще два прутика, чтобы проверить смещение относительно Кохаба. Так… Сколько прошло времени? Как минимум полчаса. Он вернулся к прутикам и пригляделся. Черт! Точно! Полярная звезда немного сместилась. А может, он случайно сдвинул какой-нибудь прутик? Леша устало вздохнул. Сколько еще придется сделать таких замеров?

Долготу, к сожалению, так просто не измерить. Выход был только один: найти крупный географический ориентир, например, большую реку. В будущем, когда появится возможность, безопасно извлечь информационную закладку, ее можно будет отыскать, идя вдоль русла реки до требуемой широты.

В теории все казалось просто, но в реальности… Как обеспечить достаточную точность измерений? Как потом найти нужную реку? В голове рождались сотни вопросов. Надо постараться отвлечься и не думать обо всем этом.

Стало ощутимо холодать. Леша достал из рюкзака спальник. Исколов в темноте руки, разложил его под елкой, забрался в холлофайберовый мешок и тут же провалился в тягучее беспокойное забытье.

3

Проснулся он от леденящего душу ужаса. Казалось, это была самая страшная ночь в его жизни. Леша не помнил, что ему снилось, но страх и безотчетная тоска глубоко засели в его душе, и он никак не мог прийти в себя.

Тело ломило. Не было ни свежести, ни сил. Прутики, воткнутые ночью, подрагивали от прохладного утреннего ветерка. Вот, черт возьми! О какой точности можно говорить? И все-таки нужно еще раз провести измерение.

Алексей прислушался: шелест листвы, скрип ветвей и неугомонный птичий пересвист. Что-то упало неподалеку. Он вздрогнул и поднял глаза. Небольшая птица перепорхнула с ветки на ветку. Сердце пронзила отчаянная боль. Неужели и этот лес, и птицы, и бездонное голубое небо – все это обречено?

Леша торопливо разорвал обертку и впился зубами в вязкую сладковатую массу. Почему-то сейчас шоколадный батончик уже не вызвал ностальгии, а лишь раззадорил аппетит. Нет, нужно экономить еду. Леша заел батончик горстью кислицы и достал из рюкзака пакеты с электронными ридерами. Под плотным прозрачным пластиком они выглядели вполне невредимыми. Он попробовал через пластик нажать кнопку включения. Ничего. Похоже, без разгерметизации не обойтись. Если ридеры в рабочем состоянии, это существенно упростит ему жизнь и облегчит определение координат. Какой же выбрать? Как там считали в детстве: эни-бени, рики-факи, турбо-урбо, сентебряки… Любопытно, что же это за факи такие?

Осторожно сняв упаковку с одной из читалок, Леша надавил кнопку. Пустой экран. Рано впадать в отчаяние. Есть солнечные батареи. Он выбрал освещенный участок земли, аккуратно разложил солнечную панель, соединил ее с ридером и затаил дыхание. Опять ничего. Тук, тук… – гулко ухнуло в груди. На языке вертелись проклятья. Может, дать устройству время на подзарядку? Он снова проверил контакты и провода. Нажал несколько раз кнопку включения и перезагрузки. Ничего. Ладно. Надо подождать. А пока можно перепроверить ночные измерения.

Итак, общая погрешность в определении широты – в пределах семи градусов. То есть ширина потенциальной полосы поиска в будущем – почти восемьсот километров. Совершенно неприемлемый результат. Ночные наблюдения подтверждали, что Полярная звезда смещается в течение ночи сильнее Кохаба. Похоже, Леша действительно в далеком прошлом. Но насколько далеком?.. Хотя эти хлипкие прутики вряд ли могут выступать в качестве измерительного инструмента. Нужно подготовить крепкие колышки. К счастью, у него есть необходимые инструменты для этого, но сначала - проверить ридер. Уже без особой надежды Леша вернулся к оставленному под солнцем устройству. Опять ничего. Растаяла последняя надежда на чудо... Быстро собрав вещи, Леша пошел по течению вдоль ручья.

Солнце все еще пряталось за деревьями. По пути Алексей размышлял, вскрывать ли упаковку со вторым ридером. Если вскрыть, ридер не выдержит долгого пребывания в земле, а брать несколько устройств с собой неразумно. Пока он не освоится в новом мире, высока вероятность лишиться всего снаряжения. Тщательно все обдумав, Леша пришел к выводу, что даже работающий ридер сейчас не сильно ему поможет. Разумнее спрятать запечатанные устройства вместе с остальными вещами.

Деревья расступились, и Леша вышел на берег речки. Вот и первый ориентир. Конечно, река невелика и наверняка похожа на сотни других рек в этом регионе. Но все же здесь легче будет найти тайник через несколько месяцев или лет. Особенно, если ему удастся точнее рассчитать широту.

Через несколько часов после заката Леша окончательно убедился, что ни одна из звезд не стоит точно над полюсом. Однако Кохаб действительно смещался гораздо меньше Полярной звезды.

Он засыпал, и в какой-то смутной полудреме перед его глазами все еще стояли хитрые, холодные, недружелюбные звезды, а между ними сновали зловещие корабли чужих.

4

Была уже вторая половина дня, и солнце начало сползать с небосвода, когда Алексей вышел к долгожданному слиянию рек. Радостно щурясь, он стоял на крутом обрыве, с которого хорошо просматривалась пойма. Река была спокойной и неторопливой, шириной метров семьдесят. Леша облегченно вздохнул. Пятидневная прогулка по лесному бурелому сильно вымотала.

Он внимательно оглядел русло реки. Линия берегов почти ровная, никаких особенностей. Леша решил еще пройти вниз по течению, чтобы отыскать ярко выраженные элементы рельефа, которые можно различить на его атласе.

Это была довольно наивная идея. Он шел почти два часа, постоянно останавливаясь и зарисовывая берега, но все было бесполезно. У него не было точной привязки к сторонам света. На мелкомасштабном атласе невозможно было определить его местоположение. Точнее, потенциальных мест, с учетом грубого определения широты, оказалось слишком много.

Наконец, он решил вернуться к месту слияния рек. Выбрал холм, с которого просматривалась река, и решил остаться в этом месте до следующего дня. Надо было поставить на холме какую-нибудь метку, но сначала сделать тайник.

5

Земля была жирная и легкая. От нее терпко пахло травой и почему-то молоком. Комья крошились в ладонях. Хорошая земля. Когда-нибудь сюда придут люди, вырубят лес, вспашут эту землю и будут жить, любить, радоваться. Алексей крякнул, тяжело ухнул и опустил на присыпанную яму кусок дерна. Отмел оставшиеся комья земли и посыпал тайник прошлогодними листьями. Вроде незаметно. Огляделся по сторонам, прислушался, затем внимательно посмотрел на огромный, причудливо изогнутый дуб. Усмехнулся. Не хватает только пары мертвецов: одного оставить здесь – сторожить клад, а другого положить на холме, чтоб костлявой рукой указывал направление.

Леша отряхнул комбинезон и хорошенько потянулся. Многочасовая работа утомила. Ломило спину, и ныли разодранные в кровь пальцы. Но на душе стало спокойнее. Мысленно он поставил галочку у пункта «спрятать пакет номер два с микропленкой» и уселся перекусить. Теперь его ничто не удерживало от контакта с местными жителями. Как проще и безопаснее связаться с людьми? Ожидание встречи рождало и страх, и надежду.

Но сначала хорошо бы немного отдохнуть. Все эти дни Алексей пытался подстрелить хоть какую-нибудь дичь, но безуспешно. Обычно он спугивал животных неуклюжими движениями, наступал на сухие ветки или слишком шелестел травой. Но чаще всего просто боялся выстрелить, опасаясь зря потратить драгоценный арбалетный болт. Разумеется, эти опасения ему не помогли, и два болта затерялись в зарослях. После этого Алексей перестал обращать внимание на птиц и зверей. С рыбалкой было гораздо проще. Жирные лещи и костлявые окуни стали неплохим дополнением к однообразному рациону. Однако рыба казалась слишком пресной. Про соль, к его огромному сожалению, при сборах забыли, про перец и другие приправы даже не вспоминали.

Леша взял рыболовные снасти и спустился к реке. Расставив снасти, прилег на пологом склоне, взглянул в бездонное небо и прикрыл глаза, прислушиваясь к журчанию реки, шелесту листьев и жужжанию неутомимых шмелей. Незаметно для себя он задремал.

Эта безмятежность чуть не погубила его. Он не сумел вовремя заметить челнок. Чей-то удивленный возглас заставил его очнуться. Леша вскочил и увидел метрах в десяти лодку с тремя бородачами, рассмотреть которых помешал нахлынувший страх. Не оглядываясь, он подхватил рюкзак и устремился в лес. Пробежав пару километров, остановился и прислушался. Кажется, погони не было.

Его трясла мелкая дрожь. Избыток адреналина. В боку кололо, из груди вырывался тяжелый хрип. Нужно быть осторожнее, гораздо осторожнее… Он чуть было не попался, еще и рыболовные снасти потерял!

Леша сел на влажный мох, прислонился к сосне и в изнеможении закрыл глаза, в который раз задавая себе вопрос: почему послали именно его? Ему вспомнился прокуренный гостиничный номер, напряженные и усталые лица Леонида Максимовича и отца.

Алексей отказался сразу. Не задумываясь ни на секунду. Как только узнал, что ему предстоит. Отказался. Но где-то в глубине души что-то неподвластное чувствам чести, долга и человечности, что-то гадкое, липкое и противное, радостно подпрыгнуло и закричало: «Да!»

Лешу убеждали несколько часов.

Отец молча сидел на кровати и наблюдал, как Леонид Максимович нервно мерит шагами номер и непрерывно курит, с жаром отметая Лешины возражения:

– Да какие, к чертовой матери, спецслужбы! Боевиков пересмотрел? Оглянись вокруг! Думаешь, они могут что-то изменить? У нас уже который год безо всяких инопланетян перманентный зомби-апокалипсис! Пойми, с такой задачей не справится ни один силовик! У них мозги устроены по-другому! Вот скажи, что является главной движущей силой развития человечества?

– Ну… наверное, свобода личности, свобода мысли и творчества…

— Вот именно! А для них «свобода» – пустой звук. Для них главное – контроль, государство и армия! Боюсь, это приведет к тому, что в следующий раз чужие найдут планету, заваленную бесполезными танками и ракетами, а скорее всего – боевыми колесницами и катапультами. Но ни то, ни другое не может предотвратить гибель человечества. Нужно не просто передать современные технологии, тем более наши ракеты по сравнению с их способностью зажигать звезды все равно что копья против танков… Есть только один выход: создать новое общество. Такое, о котором мы могли лишь мечтать! Человечество потратило время на грызню, травлю и уничтожение себе подобных. Мы бездарно упустили свой шанс…

– Но если я правильно понял, человечество погибнет только в нашей реальности. В других мирах чужие могут не прилететь?

– Ты прав. В других вариантах вселенной, возможно, человечество будет зажигать звезды и стирать чужих в пыль… – грустно ответил Леонид Максимович.

– Тогда зачем?..

– Предлагаешь сидеть и не дергаться? – резко перебил отец. – Хочешь, чтобы все, чего достигло человечество, потеряло смысл?

– Но ведь ничего уже не спасти…

– Спасти можно! Наши знания и воспоминания… будут жить в той цивилизации, которая возникнет… Благодаря тебе!

Алексей понимал, что отец и Леонид Максимович убеждали не столько его, сколько самих себя, потому что не могли безучастно наблюдать, как гибнет мир. Леша с горечью подумал, что это и есть главное достижение и главный урок человеческой цивилизации – сражаться до конца. А еще он очень хотел жить.

Позади в кустах треснула ветка. Леша хотел вскочить, но было поздно. Сильный удар по голове повалил его на землю. Сквозь наползающую пелену Леша почувствовал, как кто-то навалился на него и прижал к земле. Вот и долгожданный контакт! Второй удар окончательно отключил его способность соображать.

Дневник Алексея Деева.

День 6. Выбор исполнителя

24 сентября, Москва, Россия

(24 дня до конца света)

Опять ходил по врачам. Получил результаты томографии и анализов. Вроде бы все хорошо. Нужно сделать еще несколько прививок. Но, видимо, займусь этим уже в Дубне. Завтра выезжаем туда и, скорее всего, больше не вернемся в Москву.

По городу ползают слухи. Странности с солнцем уже начинают проявляться. Пока власти рассказывают сказки, что это временное явление. Не знаю, как долго они смогут врать.

Каждый день убеждаю отца с дядей Леней, что посылать меня – ошибка. Я не гожусь для такой роли. Они не соглашаются. А я… не знаю… Мне страшно, и я боюсь такой ответственности. Но возможность все изменить… построить другой, новый, лучший мир… Я знаю, звучит фантастически, но и вся ситуация тоже сплошь фантастика.

А кроме того, страшно умирать.

Не хочу думать об этом.

Короче, возвращаясь к аргументам отца, почему они выбрали меня:

1) Возраст. Для такого проекта нужен молодой человек. Каждый дополнительный год жизни даст возможность существенно ускорить прогресс и изменить будущее. Кроме того (спорный дополнительный аргумент дяди Лёни) молодежь гораздо быстрее учится и легче приспосабливается к новым условиям.

2) Мое экономическое недообразование. Звучит, конечно, дико. На первый взгляд, логично послать ученого, инженера или, на худой конец, спецназовца. Причем желательно человека с опытом. Хотя, с другой стороны, с каким опытом? Как будто есть люди с опытом изменения истории человечества… И в любом случае опыт = возраст, а это противоречит первому пункту.

И еще… Если говорить о специалисте в естественных науках. Вопрос не совсем в технологиях (тем более я возьму с собой учебники на микропленке, а если получится, то и планшет с информацией). Ведь все наши технологии двадцать первого века даже близко не подошли к технологиям чужих, позволяющей гасить звезды. Возможно, наш технологический разрыв как раз и измеряется тысячелетиями. Нужно не только и не столько ускорить прогресс, сколько изменить наше общество, изменить образ мысли человечества. Сделать так, чтобы люди эффективно тратили имеющиеся ресурсы на развитие цивилизации, а не на постоянную грызню. И тут невольно задумаешься, какая наука способна помочь выполнить эту задачу…

3) Ну и наконец такой аргумент, как доверие. Тоже спорно… Но отец с дядей Лёней наотрез отказались доверить подобную миссию неизвестному им человеку. Леонид Васильевич бросил недавно смутившую меня фразу, о том, что я – «хороший человек».

Хороший ли я человек? Не знаю… Не очень понимаю, что это значит. Тяжело, разумеется, признать себя «плохим». Но вот прямо так… «хороший человек»… Конечно, это льстит, но и налагает обязательства. Отец с дядей Лёней говорят, что мне предстоит принимать очень нелегкие решения. Решения, которые должен принимать «добрый человек». Отец любит повторять слова Стругацких из какой-то старой книжки: «Из всех решений всегда выбирай самое доброе».

Все это звучит так наивно… Но, с другой стороны, может, это именно то, что делает нас людьми?

Были еще и другие аргументы. Постараюсь потом вернуться к ним. А сейчас пора спать.

Попытался нарисовать отца…