Альтер⁠⁠

Часть I. Десять лет назад.

Глава 2.

Дон Тинкоса пребывал в отменном расположении духа. Он замечательно выспался, принял ванну, побрился, вкусно позавтракал и теперь неспешно бродил по берегу моря, нагуливая, как он говаривал, вдохновение.

Не любитель ночевать в чужих, пусть даже самых роскошных домах, дон Тинкоса еще ночью покинул замок графа. Бодрые отдохнувшие лошадки быстро домчали его карету до загородной виллы Тинкоса, благо та располагалась неподалеку – два часа неспешной езды по безопасной (спасибо графу и его егерям!) дороге, и вот он уже дома.

Свой городской особняк год назад он оставил в распоряжении жены, а сам перебрался жить в крошечный домик на побережье, который он гордо именовал виллой. С собой он прихватил лишь кухарку - матушку Стонцу, лакея Томаша да внука Алехаро. Не потому, что не любил свою жену, детей и других, весьма многочисленных, внуков. Просто в жизни каждого мужчины наступает момент, объяснял дон Тинкоса возмущенной жене, когда превыше всего он начинает ценить покой и уединение. А еще мне пора подумать о преемнике. Алехаро отличный парень, он смышлен, достаточно трудолюбив, у него прекрасная память и несомненный талант. Но жизнь в городе со всеми ее соблазнами неподходящая среда для него, бедный парень просто не имеет возможности как следует сосредоточиться на том, что по-настоящему важно для его будущего. И для мальчика будет очень полезно, если он немного поживет отшельником.

Десятилетний Алехаро энергично возражал против решения деда, шумно обижался и со слезами на глазах доказывал, что он прекрасно может заниматься и в городе, вовсе незачем для этого тащиться в дикую глушь. Но его протесты, как и следовало ожидать, остались без внимания.

Дойдя до остова барки, невесть когда вынесенной штормом на прибрежные скалы, дон Тинкоса повернул назад. Это была его обычная прогулка, бодрящая и не вызывающая усталости.

Сейчас я вернусь домой, думал дон Тинкоса, выпью чаю с горячими тминными булочками и немного вздремну. Потом Томаш возьмет свою флейту, я – свои инструменты, и начнется работа.

Несколько лет назад Тинкоса с удивлением обнаружил, что его новый лакей, взятый с испытательным сроком на место одряхлевшего Вусы, недурно играет на флейте. Это у меня от деда, красный от смущения, оправдывался захваченный врасплох Томаш. В молодости старик изрядно помотался по свету, занимаясь, чем придется. Ничем не брезговал, даже контрабандой. А вот где он играть научился, не говорил. Не иначе, как у вагантов. И меня научил. Даже хвалил – душевно получается, мол. Но если хозяину не нравится, ему стоит только приказать…

Прикажу, кивнул дон Тинкоса. С завтрашнего дня ты будешь заниматься у дона Чаконы. И попробуй, мерзавец, не проявить должного усердия! Уши отрежу, а флейту твою отдам какому-нибудь лекаришке, пусть вместо клистирной трубки использует. Вот тебе десять мон, купи себе приличный костюм. Да к цирюльнику зайди, смотреть на твои патлы тошно. И чтоб завтра был как невеста на выданье. Все понял, негодяй?

Негодяй, ошеломленный свалившейся на него милостью, бухнулся на колени, ловя для поцелуя руку благодетеля. А дон Тинкоса остался очень доволен.

Еще будучи юнцом, он заметил за собой одну особенность: работая над очередным гороскопом или нумерологической таблицей, он слышал музыку. Самую разную, от легкомысленных песенок уличных трубадуров до серьезных органных фуг. Он не имел ничего против – звучавшая в голове музыка всегда соответствовала его настроению, она помогала и вдохновляла в особо трудных случаях. Но вот беда, поперек заботливо выбранной мелодии иногда вдруг влезала такая ерунда, что желание работать исчезало напрочь, а настроение надолго портилось. Как-то раз он пожаловался жене; Юнга, для которой благополучие любимого супруга всегда стояло на первом месте, предложила нанять для этой цели музыканта. Подумав, дон Тинкоса согласился.

Идея оправдала себя, но лишь частично: музыканты не всегда играли так, как нравилось Тинкоса, приходилось отрываться от работы, поправлять и объяснять, а это страшно раздражало. Кроме того, музыканты стоили денег, а дон Тинкоса был слегка прижимист, когда дело касалось его личных трат. Так что от наемных музыкантов пришлось отказаться, но сама мысль об этом не покидала дона Тинкоса долгие годы. И вот теперь, кажется, она имела все шансы воплотиться в жизнь.

Дон Чаконе был удивлен и слегка обеспокоен визитом знаменитого астролога. И еще больше удивился, узнав, зачем тот пожаловал.

Мне не нужен виртуоз, способный к импровизации, объяснил дон Тинкоса, мне нужен крепкий середнячок, который сыграет то, что я хочу, и так, как хочу я. Вот список произведений. Обратите внимание на пометки, это мои пожелания. Видите, «Баллада о деве небесной»? Мне нужна вторая и заключительная песни, ничего больше. Прелюдия к седьмому хоралу Буазона – к концу темп нужно чуточку замедлить. Не канонически? Ну и что? Мой слуга будет играть для меня одного, больше его никто не услышит, и вашей репутации, мэтр Чаконе, ничего не угрожает. Кроме того, я – заказчик и плачу хорошие деньги. Договорились? Вот и славно. Пусть он вызубрит репертуар наизусть, добейтесь от него безупречно точного исполнения, и больше мне ничего не нужно. Кстати, если мой болван управится меньше, чем за год, я намерен вручить вам дополнительное вознаграждение.

«Болван» управился. Он проявил редкое упорство и трудолюбие, с ходу ловил пожелания своего обожаемого хозяина и – что самое главное! – никогда не пытался возражать. А еще у него не бурчало в животе, он не сопел и, спрятавшись за специально купленную ширму, словно исчезал. Оставалась только музыка, звучащая именно так, как надо. А еще Томаш ничуть не возгордился таким исключительным положением и беспрекословно исполнял свои лакейские обязанности.

Погруженный в приятные размышления, дон Тинкоса сам не заметил, как дошел до дома. Там его уже ждал заваренный по всем правилам чай, горячие ароматные булочки и любимое кресло, в котором довольный жизнью Тикоса славно вздремнул после чаепития. Когда он проснулся, солнце уже клонилось к закату.

- Пора за работу! – бодро объявил он. – Что, есть вести от графа Урмавива?

- Нет, сударь, - отозвался Томаш. Он аккуратно составлял на большой серебряный поднос тарелочку с сухим печеньем, бутылку хереса, оловянную кружку, чтобы хозяину не пришлось отрываться от работы, если он проголодается.

- Вот как? – удивился дон Тинкоса. – Очень странно.

Мелькнула мысль, что наследник Урмавива умер – поздний ребенок, как никак, всякое бывает. Но дон Тинкоса с раздражением отмахнулся от нее. Глупости! Уж его-то оповестили бы в первую очередь, всякий знает, что нельзя, опасно составлять гороскоп новопреставленного. Простолюдины считают это плохой приметой, церковь – вредным суеверием, а на самом деле… Дон Тинкоса с некоторым усилием оборвал начинающийся внутренний монолог, посторонние мысли сейчас были недопустимы, они сбивали настрой и отвлекали от главного.

- Пора за работу, - повторил он.

А сообщение от графа придет, никуда не денется. Астролог припомнил несколько случаев из своей практики, когда разделение происходило позже обычного. А у юной красавицы Миллы, единственной дочери старшины рудной гильдии, богатейшего человека Лимии, оно и вовсе случилось на третьи сутки после рождения. И ничего, все живы-здоровы, чего и нам желают.

Рабочий кабинет знаменитого астролога отнюдь не поражал воображение и совсем не походил на то, что изобразил на своей мрачноватой картине мэтр Салоне. Не слишком большая квадратная комната, очень светлая, эркерное окно, стены обшиты панелями из белого ясеня. Большой стол, три книжных шкафа, кушетка с подушками и пледом, в левом углу - сложенная ширма и мягкое полукресло, предназначенные для Томаша.

Всю правую стену занимал длинный широкий комод, на котором в идеальном порядке расположились рабочие инструменты астролога: зачехленный телескоп, две астролябии, звездный глобус и – что было совершенно неожиданно для тех, кто лично не знал дона Тинкоса, - футляр с флейтой.

Сгрузив поднос на край стола, Томаш развернул ширму, достал из футляра флейту и, поклонившись хозяину, скрылся с его глаз. Несколько минут дон Тинкоса стоял, рассеянно глядя на быстро темнеющее небо и насвистывая незамысловатую мелодию. Знакомое приятное возбуждение постепенно охватывало его.

Дон Тинкоса прислушался – из-за ширмы не доносилось ни звука, и создавалось впечатление, что астролог был один в кабинете. Одобрительно кивнув, он подошел к комоду, кряхтя, опустился на колени и снял с шеи цепочку с ключом.

Отперев нижний ящик, дон Тинкоса вынул оттуда массивный фолиант в простом переплете из тисненой кожи. Фолиант был явно стар: позолота облезла, да и сама кожа местами была основательно вытерта, а обрез потемнел от времени.

Стоя на коленях, дон Тинкоса с благоговением разглядывал фолиант, словно впервые его видел. Это был второй подарок штурмана Ганса.

***

Выяснив, какие небесные тела включает в свои расчеты Бревин Тинкоса, штурман за несколько минут рассчитал их движение по небесной сфере на тысячу лет вперед и тысячу лет назад. Тинкоса впервые видел, как работает корабельный компьютер, и это вызвало у него целую бурю чувств, одним из которых была простая человеческая зависть – ему бы не хватило целой жизни, чтобы произвести такие сложные и подробные расчеты. Гораздо больше времени заняло изготовление самого фолианта: старая кожа, хрупкая пожелтевшая бумага, чернила кое-где расплылись и выцвели.

Пластик, друг мой, обыкновенный пластик, посмеиваясь, сказал штурман Ганс. В огне не горит, в воде не тонет. Кстати, к щелочам и кислотам тоже устойчив. Пользуйтесь на здоровье.

Душа молодого Тинкосы преисполнилась неземного восторга, желание рассказать о диве дивном (да просто похвастаться, чего уж там лукавить!) жгло грудь. Но разум взял верх, и Тинкоса промолчал. Он даже отцу не выдал своей тайны, и до самой смерти своего почтенного родителя составлял гороскопы по старинке, изучая движения светил, лишь изредка, в самых сложный случаях, сверяясь с драгоценным фолиантом. В результате, его наблюдения оказывались чуть более точными, чем у других, а в расчетах оказывалось чуть меньше ошибок.

Он стал известен, и старик-отец искренне гордился сыном.

Испытывал ли дон Тинкоса стыд за свой обман? Нет, никогда. Он полагал, что имеет право пользоваться плодами чужого труда. Ведь заказывает же он платье у портного вместо того, чтобы шить самому! А портной имеет право хранить в тайне секреты своего мастерства.

***

Сев за стол, дон Тинкоса взглянул на листок с записью часа рождения юного виконта. В этом не было нужды, на память он не жаловался даже в столь почтенном возрасте, но Тинкоса не желал рисковать. По собственному опыту он знал, чем иной раз грозит излишняя самоуверенность и какие из-за этого случаются нелепые ошибки. Открыв драгоценный фолиант на нужной странице, он придвинул к себе стопку чистой бумаги, взял в руки перо.

- Ну-с, приступим, - негромко сказал он, и тотчас из-за ширмы донеслось нежное дуновение флейты.

Кантата «Старик и море», ария Мартиники, чистого, невинного существа, не познавшего еще ни любви, ни предательства. Томаш, как всегда, великолепен, ничего лучше для начала и быть не может! Удовлетворенно кивнув, дон Тинкоса углубился в работу.

Время шло. Негромко пела флейта. Потрескивали свечи. Перо, едва слышно поскрипывая, стремительно летало по бумаге, иногда неуверенно замирая, когда астролог обдумывал особо важный момент. Внезапно он выпрямился с выражением крайнего изумления на лице.

- Что такое? – воскликнул он.

Флейта споткнулась, заспешила, но тут же выровнялась. Дон Тинкоса перевел дух.

- Не может быть, - пробормотал он. – Неужели я ошибся?

Раздраженно смахнув исписанные листы на пол, астролог начал расчеты заново.

Сейчас флейта мешала, и он приказал Томашу замолчать. В наступившей тишине было слышно, как тяжело дышит мастер, как зло рвет бумагу перо. Закончив, астролог вскочил и забегал по кабинету, топча разлетевшиеся листы.

- Ничего не понимаю, - бормотал он. – Ничего… Ах! – остановившись, он звонко хлопнул себя ладонью по лбу. – Старый я дурак! Ну, конечно!

Дон Тинкоса совершил небольшую и вполне простительную ошибку – составляя гороскоп наследника Урмавива, он взял данные младенца, родившегося вторым. Ведь чаще всего альтеры, этот прах земной, тонкая насмешка господа бога, рождаются первыми. А ведь иногда происходит и наоборот! Очевидно, это как раз и был такой случай – юный виконт покинул чрево своей почтенной матушки первым, а его альтер – вторым.

- Откуда я мог знать? - с легким раздражением, но уже успокаиваясь, проворчал дон Тинкоса. – Если гонца от графа так и не было? Я вам что, ясновидящий?

Кинув в рот горсть мелкого печенья и запив его вином, дон Тинкоса окончательно успокоился и повеселел. Не затрудняя себя поисками мусорного ведра, Тинкоса смел гороскоп альтера на пол, сменил перо и чернильницу, достал новую стопку чистой бумаги.

- «Утро над Ривой»! – приказал он. – Третья часть.

На этот раз дон Тинкоса работал без вдохновения. Былая легкость ушла, но он был только рад этому. Предельно сосредоточенный, он действовал медленно и методично, тщательно проверяя и перепроверяя каждый свой вывод. Фолиант был сдвинут на середину стола, его место заняли таблицы редких сочетаний. Какие-то достались Тинкоса по наследству, какие-то он купил у Газиря, известного торговца рукописями. Одну таблицу, посвященную влиянию Альи, самого незначительного и слабого светила в доме Урмаса, он составил сам. Такое положение светил случалось раз в сто пятьдесят лет и вело к изменению доминантного знака на противоположный. Подобных расчетов ранее никто не производил, и дон Тинкоса заслуженно гордился своим вкладом в высокую науку.

Составление нового гороскопа заняло гораздо больше времени, и в этот раз опытный астролог был уверен, что не совершил ни одной, даже самой незначительной ошибки. И, тем не менее, он отказывался верить своим глазам.

Старею, подумал он. Или сошел с ума. Да, наверное, так. Спятил на старости лет.

Приказав Томашу быть свободным, дон Тинкоса запер за ним дверь. Кряхтя, собрал с пола разбросанные листы, положил оба гороскопа рядом и принялся сравнивать. Впервые за свою долгую практику он был до такой степени растерян. Растерян и напуган.

Никто не составлял гороскоп альтеров. Не потому что запрещено, а просто – зачем? Кого интересует судьба существа, родившегося лишь затем, чтобы облегчать земную участь своих хозяев? Бессмысленная трата времени, и ничего более. Но в юности дон Тинкоса, как и все начинающие астрологи, баловался подобными упражнениями. Отец не возражал, справедливо рассудив, что мальчику нужно дать время перебеситься. Он оказался прав – очень скоро Бревин Тинкоса потерял интерес к гороскопам альтеров. Да и что там могло быть интересного?

Первые три-четыре года – обычная жизнь, практически неотличимая от жизни хозяина. Маленький альтер, как и любой другой ребенок, был подвержен влиянию светил. У него была, если выражаться поэтически, своя судьба и свобода воли. Альтер развивался, как его хозяин, учился ползать, ходить и говорить. И если бы не клеймо, никто бы не взялся определить, кто перед ним – ребенок или альтер. Только плакал он вдвое чаще и громче – за себя и за своего хозяина. Режутся ли у малыша зубки, болит животик, просто упал и ударился – часть боли неизменно передавалась его альтеру. И никогда – наоборот. Как бы ни страдал альтер, как бы ни мучился, его хозяин не чувствовал ничего. Лишь в редких, очень редких случаях, когда боль становилась нестерпимой, альтер мог передать часть своих ощущений хозяину.

К пяти годам разделение ребенка и его альтера полностью завершалось. Теперь альтера можно было сжечь живьем, его хозяин и глазом не моргнул бы. Развитие альтера значительно замедлялось, и различия между ним и хозяином становились очевидными. В гороскопе это отмечалось «серой тропой» - светила одно за другим покидали соляр, отказывая подрастающему альтеру в своем покровительстве. К пятнадцати годам они выстраивались в равновесную фигуру на внешней орбите соляра, известную как «круг смерти». И с этого момента альтера уже невозможно было обучить чему-то новому – его развитие окончательно останавливалось. Да и прежние навыки постепенно утрачивались, так что взрослый альтер со временем становился обузой для своего хозяина.

Люди побогаче сдавали своих альтеров в приюты. Бедняки же справлялись своими силами… впрочем, альтеры бедняков редко дотягивают до двадцати лет, обстоятельства, знаете ли, не способствуют…

Дон Тинкоса с ужасом смотрел на «круг смерти»… на два «круга смерти», грозно зияющие в двух гороскопах. Этого не может быть, твердил он, этого просто не может быть! Я, наверное, болен, у меня бред…

Он знал, что это не так. И факт оставался фактом: леди Беллиз произвела на свет не сына, наследника графа Урмавива. Она родила двух альтеров. И это было столь же невероятным, как если бы ребенок родился вовсе без альтера. Такого не бывало никогда. Ни разу за всю историю человечества!

- Что я скажу графу? – пробормотал дон Тинкоса.

Намеком, эхом намека, всплыло какое-то смутное воспоминание. Повинуясь ему, астролог встал, неуверенно подошел к книжному шкафу и распахнул тяжелые дверцы. Некоторое время он рассеянно разглядывал книжные корешки, потом покачал головой – нет, не здесь. Перешел ко второму шкафу, к третьему.

Искомая книга обнаружилась на антресоли, служащей складом для всякого хлама, который и хранить вроде незачем, и выбросить жалко. Дон Тинкоса сдул с книги пыль, с предельной аккуратностью спустился с раскладной лестницы и, страшно взволнованный, опустился прямо на пол.

«Наставление милосердным сестрам по уходу за альтерами, дабы укрепить их телесно и продлить их годы». Старинное, еще рукописное, созданное безвестной монахиней ныне исчезнувшего монастыря.

В свое время Тинкоса, принимая наследство покойного отца, пролистал «Наставление», нашел его небезынтересным, хоть и не имеющим прямого отношения к его профессиональной деятельности, и сунул в шкаф. Библиотека регулярно пополнялась, места в шкафу стало не хватать, и «Наставление» перекочевало в ссылку на антресоль. А теперь вот вполне могло занять самое почетное место на столе астролога.

Дон Тинкоса лихорадочно перелистывал страницы в поисках нужного места. Да где же оно, черт возьми?! Не здесь, не здесь… а, вот оно! Наконец-то! И дон Тинкоса погрузился в чтение, с трудом пробираясь через хитросплетения витиеватого почерка и старомодного стиля. Потом прочитал второй раз, третий - для верности, чтобы убедиться, что он все правильно понял и ничего не упустил. А потом замер с раскрытой книгой на коленях, отвесив челюсть и невидяще глядя перед собой.

Случай с сыном графа Урмавива не был уникальным; такое происходило раньше и, судя по всему, будет происходить в будущем. «Обоюдные альтеры», так называла их безымянная монахиня и в доказательство приводила гороскопы, составленные астрологом Брюно Скаледой («Скаледа, Скаледа… знакомая фамилия, где-то она мне встречалась»). Гороскопы, собственноручно перерисованные монахиней, изобиловали ошибками и неточностями, но имели несомненное сходство с теми, что дон Тинкоса составлял сегодня.

Монахиня описывала историю некоей девицы из благородной семьи. Ее альтера, в трехлетнем возрасте помещенная в монастырь, проявляла все признаки, присущие альтерам; неизбежная деградация происходила без особенностей.

Потом случилось чудо – регресс альтеры замедлился, потом и вовсе повернул вспять, и не прошло и года, как она превратилась в обыкновенную девицу, разумную и способную к обучению; от своих ровесниц она отличалась лишь отсутствием воспоминания о прожитых годах и клеймом на лбу. В это же самое время ее хозяйка, которой на тот момент исполнилось пятнадцать лет, постепенно утрачивала разум. И вскоре очутилась в том же монастыре, что и ее бывшая альтера.

О дальнейшей судьбе удивительной пары монахиня не сообщала, но это было уже неважно.

Сколько прошло времени после родов? Сутки? Нет, меньше! В любом случае нельзя терять ни минуты! Возможно, разделение не произошло до сих пор.

Дон Тинкоса завозился, поднимаясь на затекшие ноги и проклиная свою старость. Проковылял к окну, толчком распахнул его настежь. Ночной бриз, обрадовавшись, ворвался в кабинет и закружился в танце, шелестя разбросанной бумагой. Дон Тинкоса высунулся по пояс.

- Эй, Томаш! – проревел он во всю мощь своих легких, насмерть перепугав обитателей дома. – Седлай Скорохода! Алехаро! Быстро ко мне!

Через десять минут Алехаро, распластавшись на спине могучего жеребца, мчался в замок, стремясь как можно скорее доставить послание деда, очень короткое и категоричное:

«Не клеймить!»

***

- А как же тогда? – спросила матушка Стонца, подтыкая одеяло вокруг хозяина.

- А я знаю? – раздраженно сказал тот. – Как-нибудь. Ленту на руку привяжут, например. Захотят, придумают чего-нибудь.

Вот только захотят ли? – подумал дон Тинкоса, поворачиваясь на бок и поджимая ноги. Недавнее возбуждение покинуло его, навалились усталость и озноб. Разве можно представить себе такое – не клеймить альтера? С какой стати? Ах, дон Тинкоса приказал? А кто он такой, этот ваш дон Тинкоса, чтобы приказывать самому графу Урмавиве?.. Заклеймят, к гадалке не ходи – заклеймят. Если уже не заклеймили.

В памяти всплыло имя – Уна Костайль. Только имя, ничего больше. Дон Тинкоса беспокойно заворочался – что-то было связано с этим именем, что-то важное, только он никак не мог вспомнить - что. И это невероятно раздражало.

- А согрею-ка я вам пива с яйцом, - решительно сказала кухарка. – Подкрепитесь, и будете спать у меня, как младенчик.

«Младенчик» не возражал.