Дерматин, поролон
«Не надо бороться с отчаянием, надо действовать в состоянии отчаяния».Какая-то одноногая женщина
Я перешёл дорогу на красный свет. Автолюбители закричали на меня в своих машинах, и лишь немногие опустили стёкла. И никто не вышел разбить мне рожу. А ведь они ничем не рисковали — ко мне можно было подойти и безопасно плюнуть в лицо. Остатки моей воли ушло бы на то, чтобы утереться. Кто, всего лишь с помощью пары фраз, может бойца превратить в труху? А я бойцом никогда и не был.
- Во-вторых, ты дрочишь, — сказала мне жена.
- Ну и что такого? Кто ж не дрочит? — сказал я. Что-то надо было сказать.
«Как она догадалась?» — соображал я. Лицо горело.
- Ты кончал в унитаз и забывал смывать. Боже, ты дрочил на унитаз! О чём ты мечтал в этот момент?
- О тебе, о чём же ещё?
- Свинья, ты уже больше года не спишь со мной. Ты всегда отворачивался от меня, во всех смыслах. Спал в обнимку с подушкой. Наверное, шептал ей нежности в наволочку, а потом дрочил на унитаз.
«Вот блять» — думал я — «Брак — это шахматы: размен фигурами и мат в конце. Какая тупость».
- Как ты узнала пароль от почты?
- Ты записал его на обратной стороне коврика от мышки. Невероятно умно. Пропил ты свои мозги, Рахман.
Я шагнул к ней.
- Котёнок, все эти письма — фальшак, лапша на уши… — начал я.
- Больше не называй меня так. И отойди подальше.
Я отступил.
- В любом случае, это не имеет значения. Я тебе изменила, и я развожусь с тобой.
Моё сердце переместилось в область паха. Я стоял и думал о том, что нужно подойти к жене, собрать её волосы в кулак и ударить лицом о кухонный стол. Думал о смерти, о тридцати пяти каплях корвалола, о том, что нужно выпустить рубашку и прикрыть набухавший в штанах член. «Конец» — думал я.
На кухню зашёл сын, налил в стакан воды из графина и принялся пить маленькими глотками.
- Сынок, ты сделал уроки? — прокаркал кто-то. Я прокаркал, как оказалось.
- Каникулы сейчас, — сказала жена. Она сидела за столом, уткнув лицо в ладони.
Сын допил воду, улыбнулся и вышел прочь, боднув меня на прощание в живот.
Жена посмотрела на меня. У неё текли слёзы.
- Желаешь подробности? — спросила она.
- Нет, — соврал я.
- Ну нет, так нет. Но только знай — он за ночь нацеловал меня за все десять лет нашего с тобой, блять, брака! Он мужчина, он знает, чего хочет, а хочет он меня. Хочет и любит.
- А я, по-твоему, не мужчина? — промямлил я.
- Если ты спрашиваешь, наверное, нет. Знаешь, я хотела быть с тобой, правда хотела. Даже когда ты вонял перегаром, даже когда мы ругались в хлам, даже когда я узнала, что ты мне изменяешь. Но вчера я поцеловала сына.
- Что в этом плохого?
- Я поцеловала его как мужчину, понимаешь? Это вышло случайно, спросонья. Мне снилось что-то скверное, я почувствовала себя страшно одинокой и я поцеловала ребёнка, как должна была целовать тебя! Ты довёл меня до этого, ГАД!
Она подскочила ко мне и залепила пощёчину.
«Наконец-то», — подумал я и опустился на колени.
— Пожалуйста, дай мне шанс...
— В кино видел, да? — сказала он совершенно спокойным голосом и пошла в ванную.
Я не знал что делать, совсем не знал. Поэтому собрал вещи, перевернул холодильник, разбил стёкла в дверях и ушёл.
Целый месяц я играл в гордость. Отключил телефон. Всё равно мне никто не звонил. Я жил у Мартына — одноклассника-пропойцы. Ночью я смотрел в темноту и вёл мысленные беседы с женой. «Я буду твоим псом, твоим рабом — только не гони меня», — думал я. «Иди к чёрту», — отвечала жена. «Я всё исправлю, всё будет по-другому, клянусь». — «Забудь про меня», — отвечала жена. «Я не могу без тебя», — шептал я сквозь слёзы. «Ты что там бормочешь, придурок?», — хрипел Мартын с раскладушки.
Мартын не остался равнодушным к моей беде и периодически давал мне рекомендации. Мы сидели на кухне, и пили портвейн.
- Русские женщины жалостливы. Дави на это, — сказал Мартын.
- Нечем давить.
- Это очень просто организовать. Я сломаю тебе челюсть и отрежу палец. Придёшь домой и скажешь, что чеченцы напали.
- А палец зачем?
- Для полноты картины и временной нетрудоспособности.
- Голова! Хуй себе отрежь лучше.
- НУ-КА, ВСТАВАЙ, ЁБАНЫЙ ЧУЧМЕК! БАБА, СЫКЛО! — заорал Мартын, вскочил с табурета, пошатнулся и упал навзничь. Он был подвержен приступам агрессии, и теперь лежал на полу и охал.
- Где мои очки? Найди очки, говно.
Я подошёл к Мартыну, поднял его и усадил на табурет. Он был страшно худым, я боялся поломать его кости. Он весил не более хорошо покакавшей балерины.
- Плесни-ка, — сказал Мартын.
Я налил полстакана, и он принялся пить портвейн маленькими глотками. Почему-то мне захотелось плакать.
- Рассмотрим другой вариант. Как известно, ничто так не сплачивает людей, как общая беда. Следовательно, тебе нужно сжечь собственную квартиру.
- Чего?
- Технически это легко осуществить. Я сам проверну это дело. Ты ведь на втором этаже живёшь? Необходимо смастерить парочку коктейлей Молотова...
Мартын уже в шестнадцать лет был хроническим алкоголиком, но, тем не менее, в тридцать умудрился жениться на какой-то деревенской дуре. Удивительная была женщина. Целый год она смогла прожить с человеком, который с утра демонстративно облизывал горлышки пустых бутылок. Но и она не выдержала и ушла, когда Мартын из мести, аккурат посреди кухни, наложил огромную кучу дерьма и воткнул в эту кучу флажок с триколором. Позже, в тёмном подъезде, деревенские братья дуры отбили Мартыну почки.
- Да на тебя не угодишь, я смотрю. Так, а твой гадёныш в какой класс ходит?
Целый месяц я не просыхал, на работе не появлялся. Повод-то был весомый. А моя жизнь всё обессмысливалась. Деньги заканчивались, Мартын стал мочиться в штаны. Я не мог дышать. Настало время подумать, как жить дальше, и стоило ли жить вообще.
У каждого мужика есть свои приметы, по которым он точно определяет, кончает ли его женщина по настоящему или же имитирует оргазм. Женщинам, понятное дело, такие приметы без надобности.
Я трудился сверху и время от времени посматривал назад. Я смотрел на её ступни. Ступни выдавали её. Она вытягивала их, и десять пальцев, как десять накрашенных девочек (мал мала меньше), будто стремились стать на пуанты. Я старался думать на отвлечённые темы, чтобы не кончить первым. Вспоминал, как однажды комбат высек шомполом от «калашникова» духа по фамилии Зверяка, и как того вырвало потом, должно быть, от обиды. Я оглядывался и видел, что ступни образовывают почти прямую линию с голенью – и мы кончали одновременно. «Мы – одно целое» — думал я тогда. И как мне удалось всё это просрать?
Я стоял и смотрел на спящего Мартына.
«Зачем он живёт? Не придушить ли его, как в кино?» — думал я. Мартын сопел во сне, словно ребёнок. Я взял подушку и нацелился на его лицо. Вдруг он зачмокал и на его штанах, в районе паха, обозначилось пятно. Пятно разрасталось, и из какого-нибудь Сальвадора превращалось в Канаду, потом в Африку, затем в Пангею, потом чёрт знает во что. «Уходи», — сказал я себе. — «Иди к своей женщине». Я положил на стол сто рублей, накрыл Мартына простынёй и ушёл.
Я перешёл дорогу на красный свет. У меня был пакет, в котором лежали два квадратных метра дерматина, столько же поролона, гвоздики с лучиками на шляпках и молоток.
Когда-то она просила меня обить дерматином нашу входную дверь. Я благополучно похерил это. Теперь пришла пора всё исправить. Вернуть утраченное. За дело, мужик.
Подошёл троллейбус. Я зашёл внутрь. Салон был пуст, а сиденья были покрыты дерматином. Никогда раньше я не обращал на это внимания. Сквозь рваный дерматин вылезал поролон, цвета мочи. Я вытянул кусочек, и он рассыпался у меня в руках. « Какой непрочный материал», — подумал я.
Я засунул палец в дырку, потом кулак. Дерматин разошёлся в стороны. Мной овладело отчаянье. О чём я думал? Я не мылся больше недели. Я забыл, когда смотрел в зеркало. На что я надеюсь?
Троллейбус остановился, двери раскрылись, и в салон зашёл какой-то мужик. Он подошёл и сел напротив. Один глаз у него смотрел на северо-запад, другой был дурным. Этим дурным глазом он буровил меня. Мне стало не по себе. Мужик снял шапку, положил её на колени, размотал шарф, снял перчатки, расстегнул пальто, застегнул пальто, надел перчатки, намотал шарф и надел шапку. Потом снова снял шапку, размотал шарф, снял перчатки и расстегнул пальто. И обратно. Он не останавливался ни на секунду, продолжая сверлить меня глазом. Я не мог пошевелиться. Сукин сын проделывал манипуляции с одеждой, а я боролся с обмороком. «Это Сатана», — понял я. Вот так всё и происходит. Так забирают в ад. Вместе с гвоздиками с лучиками на шляпках.
Вскоре мужику надоело забавляться, и он сошёл на остановке. Я отдышался, но на всякий случай доехал до конечной. Я вышел и побрёл назад. Обессиленный, я дошёл до дома и поднялся на второй этаж. Нашей деревянной двери не было. Вместо неё стояла железная. С фонариком на ручке, и с кнопкой звонка под глазком. Из-под наличников торчала пена. Кретинская дверь. Дверь была кретином. Бездушным и чужим. Я приложил ухо к замочной скважине. Тишина. Я сел на ступеньку.
Нужно позвонить, покаяться, растоптать себя. Нужно попасть домой, к своей женщине, к своему сыну. Нужно, чтобы дверь впустила меня. Мне некуда больше идти. Я посмотрел на стену, на ней было написано:
ХУЙ
ЯЛКОТ – ПОНЧИК
ЦОЙ ЖИВ
ЧЕЧНЯ РУЛИТ
ХУЙ
Я ЛЮБЛЮ КАТЮ
КОПРО ГУРО ЯОЙ
ХУЙ
ХУЙ
Рахман Попов
