Я дико извиняюсь конечно. Но наткнулся на пост по книгам с фантастикой и словил флешбек наверное. Очень хотелось бы прочитать заново книгу/роман которую читал наверное лет 25 назад. Может быть кто из читающих поможет - из воспоминаний: начало вроде как человек просыпается где-то и понимает, что все вокруг увеличено, начинает исследования этого мира, применяются разные технологии. Капец в общем ничего не помню но повторить охото.
Глава 1: Молот и Наковальня
Звук в кузне Яромира был его собственной музыкой. Ритм мира, сведенный к трем простым, вечным нотам.
Грохот. Меха, размером с небольшого быка, вдыхали воздух с жадным, воющим вздохом, выдыхая его огненным ревом в самое сердце горна. Угли, подстегнутые дыханием, вспыхивали, как глаза разбуженного зверя, пожирая тьму под закопченными стропилами.
Звон. Высокий, чистый и пронзительный. Это молот бил по металлу, заставляя раскаленную добела сталь петь свою предсмертную песнь. Искры разлетались во все стороны, словно рой огненных пчел, на мгновение освещая рельефные мускулы на руках и спине кузнеца, блестящие от пота и покрытые сажей.
Шипение. Короткий, яростный протест, когда готовое изделие окуналось в дубовую кадку с водой. Пар взмывал к потолку, неся с собой острый запах озона и закаленного железа, смешиваясь с тяжелым духом угля, пота и старой кожи.
Яромир, хозяин этой симфонии, двигался с плавной, отточенной годами силой. Для любого прохожего, заглянувшего в вечный полумрак кузницы, он был лишь еще одним черниговским мастером. Крепкий, широкоплечий, с волосами цвета воронова крыла, стянутыми на затылке кожаным ремешком. Руки его были покрыты сетью старых шрамов и свежих ожогов – карта его ремесла. Но ни один из них не мог видеть того, что происходило за его серыми, сосредоточенными глазами.
Для него каждый удар молота был не просто приданием формы. Это был разговор.
Сейчас на наковальне лежала заготовка меча, заказанного дружинником местного воеводы. Раскаленная полоса сияла, словно пойманный в клетку солнечный луч. Но Яромир не только видел этот свет, он его слышал. Его дар, его тайна и его проклятие, которое старая ведунья Арина помогла ему обуздать, превратив в инструмент. Он слышал «песню» вещей, душу, что жила в камне, дереве и, особенно, в металле.
С каждым ударом молота он не просто плющил сталь, он вбивал в нее волю. Он слушал отклик, тонкую вибрацию, бежавшую по рукояти молота в его ладонь. Обычный кузнец искал бы трещины и примеси глазом, но Яромир чувствовал их как фальшивую ноту в слаженной песне. Он ощущал внутреннее напряжение металла, его усталость, его готовность принять форму.
«Еще немного…» – пронеслось в его мыслях. Он чувствовал, как металл поддается, как его внутренняя структура перестраивается, становясь единым, гармоничным целым. Это было почти чувственное наслаждение – ощущать, как хаос сырой руды превращается в порядок клинка, острого, как морозный ветер, и прочного, как вековой дуб.
Пока он работал, мысли его текли свободно, как вода в Десне за городскими стенами. Он вспоминал вчерашнего купца из Регенасбурга, пропахшего вином и чужими землями. Тот рассказывал о громадной Священной Римской Империи, о каменных замках, что царапали небо, и о рыцарях, закованных в сияющие доспехи с ног до головы. Потом перед глазами вставали рассказы другого торговца, варяга с хищной улыбкой, о туманах Богемии и лесах Польши, полных древних духов, не похожих на здешних. Армяне и сасанидские потомки вели караваны по Шелковому Пути, привозя в Царьград диковинные ткани и специи, и их истории были похожи на сказки о джиннах и огненных горах.
Кавказские горцы, свирепые и свободные в своих орлиных гнездах, торговали лучшими клинками, но даже они признавали, что сталь из Чернигова имеет особую стать. Яромир усмехнулся про себя. Они и не догадывались, насколько особую.
Но больше всего его тревожили слухи из низовьев Днепра. Белая Вежа, Хазарская крепость, что теперь стояла форпостом Руси, и далекая, полудикая Тмутаракань. Говорили, что тамошний князь Мстислав, родич киевского, все больше отдаляется от стольного града, мутит воду с печенегами и ищет союза с теми, кого давно следовало забыть. Эти слухи были отрывочны, как обрывки паутины, но Яромир, благодаря своему дару, чувствовал в них холодный, неприятный отзвук – диссонанс в великой песне Русской земли.
Он поднял клинок на щипцах, осматривая его. Песня металла была почти идеальна. Ровная, мощная, звенящая чистой яростью. Ни единого изъяна, ни единой ноты слабости. Он вложил в этот клинок намерение – «защищать». Простая, ясная цель. Меч, сделанный им, будет служить своему хозяину верой и правдой, он не сломается в решающий миг, не подведет.
С довольным выдохом Яромир опустил раскаленное лезвие в кадку.
Ш-ш-ш-ш!
Облако пара окутало его, скрыв на мгновение от всего мира. В этой короткой передышке, в тишине после оглушающего звона, он почувствовал, как мир за пределами кузни изменился. Привычный гомон торговых рядов и крики детей прервались. Возникла пауза, а затем – низкий, протяжный звук рога, который обычно использовали княжеские глашатаи.
Звук был не тревожным, как при набеге, но и не праздничным. Он был властным и требовательным.
Яромир вынул из воды уже потемневший, но все еще дышащий жаром клинок. Песня меча теперь была спокойной и завершенной. Он положил его на край наковальни остывать, вытер руки промасленной тряпкой и шагнул к дверному проему, прикрывая глаза от хлынувшего дневного света.
Сердце его, привыкшее к размеренному стуку молота, необъяснимо дрогнуло. Песня стали была предсказуема. Песня мира – никогда. И этот звук рога, разнесшийся над Черниговом, был началом новой, неизвестной мелодии.
Глава 2: Шепот Древних Богов
Когда раскатистый звук княжеского рога затих, на площади воцарилась напряженная, выжидательная тишина. Люди, прервав свои дела, сбивались в плотные группы, их лица выражали смесь любопытства, опасения и скрытой жадности. Яромир стоял в тени своей кузни, позволяя глазам привыкнуть к резкому свету. Горячий воздух пах пылью, конским навозом и свежеиспеченным хлебом – обыденный запах Чернигова, в который сейчас вплеталась нить тревоги.
Из ворот детинца, высокой деревянной крепости, что венчала холм, выехал глашатай в сопровождении двух гридней. Его конь нервно переступал копытами по утоптанной земле. Глашатай, кряжистый мужик с зычным, поставленным голосом, развернул свиток пергамента.
«Слушайте, люди черниговские! Слушайте все, от мала до велика!» – проревел он, и гомон толпы мгновенно смолк.
«Волею князя нашего, Святослава Игоревича, объявляется! Дочь его единая, гордость и свет очей его, княжна Ксения, сражена хворью неведомой! Лучшие знахари и волхвы бились над недугом, но тщетны были их усилия. Тает юная княжна, яко свеча на ветру, и скорбь великая поселилась в тереме княжеском».
В толпе пронесся сочувствующий вздох, смешанный с перешептываниями. Многие видели прекрасную княжну, живую и смешливую.
Глашатай сделал паузу, обводя собравшихся суровым взглядом.
«Посему, князь наш обещает тому, будь он муж или жена, простолюдин или боярин, кто сумеет изгнать хворь и вернуть здоровье княжне, великую награду – два пуда чистого серебра!»
Толпа ахнула. Два пуда! Это было целое состояние. Сумма, способная превратить нищего в зажиточного хозяина, а ремесленника – в богача. В глазах купцов загорелись расчетливые огоньки. Старухи-травницы забормотали, перебирая в уме свои самые действенные рецепты. Даже суровые дружинники, стоявшие в карауле, переглянулись.
Но Яромир едва слышал слова о серебре. Его дар, его второе зрение, откликнулось не на обещание богатства, а на само слово – «хворь». В тот момент, когда глашатай произнес его, мир для Яромира изменился. Привычная «песня» города – смесь звона металла, говора людей, шелеста листвы, скрипа телег – внезапно была пронзена тонкой, диссонирующей нотой. Это было похоже на трещину в идеальном клинке, на скрытый изъян, который не увидит глаз, но почувствует рука мастера.
Это был не звук болезни в привычном понимании. Не хрип простуженного, не стон от ломоты в костях. Это было что-то иное. Чужеродное. Неправильное. Вязкий, холодный шепот, который, казалось, исходил не от конкретного места, а от самой ткани бытия. Он чувствовал его как порванную струну на гуслях, как гниль, затаившуюся под корой здорового дерева.
Шепот древних богов... или древних тварей, – пронеслось в его голове.
Его дар, настроенный на гармонию и целостность, что он вкладывал в каждый свой меч, содрогнулся от этой аномалии. Серебро было заманчиво, конечно. На него можно было купить новую кузницу, нанять подмастерьев, возможно, даже отправиться в те далекие земли, о которых он столько слышал. Но это была мысль мимолетная, поверхностная. Истинный интерес, глубокий и почти болезненный, был в другом. Что это за «песня»? Какая сила посмела вторгнуться в мир живых и внести такой уродливый диссонанс?
Это была загадка, которую его естество требовало разгадать. Это был вызов не для кошелька, а для самой его сути. Он видел, как некоторые самонадеянные знахари уже проталкивались поближе к глашатаю, расхваливая свои умения. Яромир знал – они обречены на провал. Они будут лечить тело, искать отраву в пище или дурной сглаз от завистника. Но он чувствовал, что корень проблемы лежит глубже. В той серой, сумеречной зоне между миром людей и миром духов. В той самой сфере, куда ему помогла заглянуть ведунья Арина.
В его голове еще звучали рассказы купцов о чужих богах и землях, но сейчас он ясно понял – своя земля тоже хранит тайны, и некоторые из них выползают на свет, чтобы отнять жизнь. Эта «хворь» была не просто болезнью. Она была вторжением. Актом злой воли.
Яромир отступил в тень кузницы, позволяя толпе шуметь и обсуждать княжескую награду. Он уже принял решение. Он не пойдет в княжеский терем. Не сейчас. Сначала ему нужно было поговорить с той, кто понимала шепот мира не хуже его самого, но толковала его не через звон металла, а через шелест трав и знаки на воде.
Он снял кожаный фартук, наспех ополоснул лицо и руки в кадке, отряхивая с себя сажу. Меч, заказанный дружинником, лежал на наковальне, остывая. Его чистая, сильная песня была теперь для Яромира утешением, напоминанием о порядке и гармонии.
Не глядя на галдящую площадь, он решительно зашагал прочь, но не в сторону своего скромного жилища, а к окраине Чернигова, туда, где городские постройки редели и начинался древний лес, в тени которого, в небольшой избе у старого дуба, жила Арина.
Пусть другие грезят о серебре. Его манила тайна.
Глава 3: Уроки Ведуньи Арины
Тропа к жилищу Арины не была обычной лесной тропой, протоптанной охотниками или грибниками. Она была почти невидимой для тех, кто не знал, где искать. Она не прорубала лес, а мягко следовала его изгибам, огибая вековые дубы, перепрыгивая через говорливые ручьи и ныряя под сплетенные кроны, которые создавали вечный зеленый сумрак. Воздух здесь был другим – густым, пахнущим влажной землей, прелой листвой и чем-то еще, неуловимо-пряным, словно сам лес дышал магией.
Для Яромира эта тропа была дорогой домой, в ту его часть, что не знала ни молота, ни наковальни. С каждым шагом городской шум отступал, а его дар, наоборот, обострялся. Он слышал сонное бормотание мха на камнях, медленную, вековую песнь растущих деревьев и встревоженный писк белки, наблюдавшей за ним с высокой ветки.
Изба Арины показалась внезапно, словно выросла из самой земли. Сложенная из потемневшего от времени мореного дуба, она казалась частью леса. Крыша была покрыта толстым слоем дерна, на котором пестрели полевые цветы. Над дверным косяком и ставнями были вырезаны сложные, переплетающиеся узоры – знаки оберегов, что отпугивали лихих людей и нечистую силу. Из низкой трубы вился сизый дымок, пахнущий не просто дровами, а сушеными травами – полынью, зверобоем и мятой.
Арина уже ждала его на пороге.
Она была женщиной без возраста. Седые, как лунный свет, волосы были заплетены в толстую косу, но лицо, хоть и покрытое сеткой морщин у глаз, хранило живость и силу. Сами глаза – светло-карие, почти золотые – смотрели так, будто видели не только тело человека, но и душу, что горела внутри. Она стояла, опираясь на посох из гладко отполированного ясеня, и в ее позе не было старческой немощи, лишь спокойная уверенность.
– Городской шум добрался и до моего леса, Яр, – сказала она вместо приветствия. Голос ее был низким, как журчание лесного ручья. – Твое сердце колотится, как молот по холодной стали. Входи.
Яромир молча склонил голову и вошел внутGpb. Внутри избы было чисто и сумрачно. В большом очаге тлели угли. Вдоль стен стояли полки, уставленные пучками трав, глиняными горшками с мазями и корешками, и несколькими старыми свитками. В воздухе висел тот же пряный аромат, что и снаружи, но концентрированный, густой, он прочищал голову и успокаивал дух.
Арина налила в две деревянные чаши темный, дымящийся отвар из котла, висевшего над очагом. Она протянула одну Яромиру.
– Пей. Снимет городскую суету с твоих мыслей.
Яромир послушно сделал глоток. Отвар был горьким, с привкусом коры и земли, но по телу сразу разлилось тепло. Он поставил чашу на грубо сколоченный стол и посмотрел прямо в глаза ведунье.
– Глашатай на площади. Княжна Ксения... Она умирает.
– Болезней много, – спокойно ответила Арина, делая маленький глоток из своей чаши.
– Это не болезнь. – Яромир покачал головой, пытаясь облечь в слова то, что чувствовал. – Когда я думаю о ней, я не слышу борьбы, не слышу жара или боли. Я слышу... тишину. Пустоту. Будто что-то выпивает ее песню, нота за нотой. И эта пустота – она голодная. Злая.
Арина смотрела на него долго, ее взгляд был острым, оценивающим. Она не сомневалась в его словах. Именно она научила его доверять этим ощущениям.
– Ты многое познал, Яр, – наконец проговорила она. – Ты научился слушать сталь, камень и дерево. Ты слышишь живых и иногда – эхо мертвых. Но ты все еще смотришь на мир, как кузнец. Видишь проблему и ищешь молот, чтобы ударить по ней.
– А разве не так? – нахмурился он. – Есть зло, его надо уничтожить.
– А ты уверен, что это зло? – мягко возразила ведунья. – Дух, обиженный строителями, что срубили его дерево, тоже будет мстить. Тень предка, что недоволен выбором невесты для потомка, тоже может иссушить жизненные силы. Не всякая тьма – это Чернобог. Прежде чем ковать меч, ты изучаешь металл. Прежде чем лечить хворь, нужно узнать ее имя и причину.
Ее слова были уроком, одним из многих, что она давала ему все эти годы. Урок терпения и мудрости. Не бросаться в бой очертя голову, но сначала понять своего врага.
– Что мне делать? – спросил он, и в его голосе уже не было прежней горячности, лишь готовность учиться.
– Твой дар – это твои глаза и уши в том мире, что скрыт от других, – сказала Арина, ставя свою чашу. – Но ты до сих пор слушал его издалека, из своей кузни. Ты слышишь эхо, а не сам звук. Если хочешь понять, что гложет княжну, ты должен подойти ближе.
Она шагнула к нему и положила свою сухую, но сильную руку ему на плечо.
– Иди в терем. Используй объявление князя как предлог. Скажи, что ты знахарь, скажи, что у тебя есть чутье. Они отчаялись, они впустят любого. Подойди к ней. Не пытайся ничего делать. Просто... смотри. Слушай. Почувствуй своего врага. Узнай его природу, его запах, его песню. Пойми, кто он – дух, порча, проклятие. Когда ты увидишь его истинное лицо, когда ты будешь знать, с чем имеешь дело, – возвращайся ко мне. И тогда мы выкуем оружие против него.
Яромир кивнул, чувствуя, как хаос в его душе снова обретает порядок и цель. Все было так, как говорила Арина. Просто. Логично. Он пришел к ней за ответом, а она, как и всегда, дала ему не рыбу, а удочку.
– Я так и сделаю, – твердо сказал он.
– И помни, Яромир, – добавила она, когда он уже повернулся к выходу. – Великая сила требует великой осторожности. Ты несешь в себе свет. Не позволяй тьме, которую ты встретишь, запятнать его.
Он вышел из избы, и лес показался ему уже не таким загадочным, а более ясным. Он чувствовал решимость, холодную и твердую, как клинок, только что вынутый из воды. Он шел обратно в Чернигов, и в его шагах уже не было неуверенности. Он был не просто кузнецом, идущим за серебром. Он был воином, идущим на разведку в земли невидимого врага.
Помогите найти книгу!
Читал не помню когда, но лет 7 точно прошло, может больше.
Описание, из того что помню:
- Главный герой — молодой парень по имени Слава.
- Начало сюжета: Слава встречает девушку, которая соглашается его подвезти (может наоборот). Затем неожиданно они оказываются далеко в будущем.
- Первое время герои живут вдвоём, затем находят других людей, которые попали так же.
- Вместе они живут, начиная буквально с нуля, строя первые поселения.
- развивают общество, находят больше людей, восстанавливают технологии.
Мир погиб вследствие неизвестной катастрофы, оставив лишь пустынные пустоши и следы древних технологий. Группа путешественников во времени воссоздает основы человеческой цивилизации заново, сталкиваясь с проблемами выживания, принятия решений и построения социальных институтов.
Нашел!
Калашников Сергей - "Странный мир"
Читалась лампово как то.
Суть: подросток лет 16 встречает , что то вроде демона из параллельного мира, тот дает ему выпить гадкий на вкус напиток и тем самым открывает его способность проходить в некие параллельные миры.
Помимо этого , запомнилась фраза , "от вас, смертных, уже с 18 лет пахнет смертью, вы умираете"
Доброго вечера, камрады. Книгу, которую ищу, читал лет 25-27 назад, так что инфы будет крайне мало, но вдруг?
Космическая фантастика. Возможно серия, но это не точно. Корабль ГГ потерпел крушение на необитаемой(?) планете, где сила тяжести равнялась двум земным. Каким-то образом выживал там, используя обломки корабля. Вроде бы собрал какой-то передатчик... Так же было сказано, что за время нахождения в условиях 2g окреп и прибавил в мышечной массе. Больше ничего, к сожалению, не помню🤷🏻♂️...
автор женщина. в название есть имя персонажа на букву М (короткое вроде как). автор итальянца или испанка. действие происходит на другой планете, где есть разные расы (примерно три) , некоторые расы подчиняются одной. главная героиня имеет волшебные силы. её волосы цвета воронового крыла. обложка в русском издании имеет фиолетовые оттенки и на ней изображена главная героиня. главная героиня М пишет стихи. там часто есть её стихи.
Помогите найти книгу, вроде была именно книга.
У Человечества произошел контакт с внеземной жизнью. пришельцы вроде выглядели как высокие прямоходящие существа с шерстью и круглыми глазами. у себя на родине они жили в домах, стены которых покрывали рисунками или письменами, где рассказывали поступки своей жизни. хорошие и плохие.
были мирными, люди показали им свое искусство - книги, картины. после чего пришельцы развязали войну с людьми. никто не понимал - почему
главный персонаж вроде военный.
в конце помню разговор его и пришельца, где выясняется, что у пришельцев не было понятия - хорошо\плохо. для них было красиво\некрасиво. люди своим искусством показали, что война - это красиво. поэтому пришельцы и напали.
встреча происходит на планете, на которой проблема с водой. там вроде бы она связывается каким-то веществом и становится "сухой", теряет свои свойства. смешение крови человека и пришельца при попадании в эту воду запустила цепную реакцию и вода возвратилась в жидкое агрегатное состояние.
это вот то, что помню более-менее.
Если Вы пропустили первые два рассказа "Неугомонный" и "С утра шла война за независимость", можно прочитать их здесь:
3. Змея.
Шестилетний Джереми Мун, погружённый в воображаемые манёвры на холме, сталкивается с таинственным человеком, который оказывается его взрослым alter ego, вызывая у мальчика страх и смятение. Эта встреча, пронизанная символизмом змеи, разрушает иллюзии детства и намекает на неизбежность взросления.
4. Ночь была душная.
Данилов, терзаемый бессонницей и ночными кошмарами, погружается в сюрреалистическое путешествие по мирам, где реальность и фантазия сливаются в пугающий калейдоскоп. Его видения, полные символов и страхов, отражают внутреннюю борьбу с одиночеством и поиском смысла в хаотичном мире.
🗣 готовы ли вы к метафизическому водовороту, где время и пространство – лишь декорации? Какая самая безумная история, которую вы читали? Тогда пристегнитесь и Мы продолжаем:
Джереми Мун, шести лет отроду, деловито и несуетно собирался. Сегодня его ждал трудный день. Сегодня начинались манёвры. В том, что день предстоит не из лёгких, мог убедиться каждый, кто был в состоянии выглянуть в окно, потому что сделай он это, он не увидел бы ровным счётом ничего. Ничего из того, что рутиной обыденности каждодневно проявлялось на фоне заштатного, богом забытого армейского гарнизона.
Немыслимо-защитного цвета машины, без устали взбивающие дорожную пыль своими тяжёлыми квадратными задами. Снующие здесь и там, в шальном упоении долга, газельные, розовощёкие лейтенанты. Солидные двухъярусные фуражки старших командиров, устало кивающие друг другу при встрече. Возвратно-поступательные шеренги солдат, строевой дробью шагов чеканящие плац. Пара - тройка бездомных псов, не за страх, а за совесть, добровольным караулом бдящая воинскую столовую. Офицерские жёны-кокетки, рассеянно - глупыми улыбками тающие под жаркими взглядами усатых ядрёных сержантов. Словом, всё это забродившее содержимое грядущего дня, расплескалось под тупыми, мерными ударами рёва ночной сирены.
Поутру жизнь военного городка замерла.
Тактические учения! Вчерашний приказ был краток, а приказы, как известно, не обсуждают.
Джереми Мун осознавал всю важность поставленной задачи и потому не спешил в сборах. То, что весь личный состав мотострелковой бригады, затемно поднятый по тревоге, кованым топотом гуталиновых сапог торопливо растворился в ночи, мальчика нисколько не смущало. Это было не в первый раз. И бестолковая всеобщая сутолока, неизменно предварявшая манёвры, уже не могла сбить его с толку, а лишь слегка раздражала.
Наконец всё было готово. Ещё раз, придирчиво осмотрев себя, мальчик остался доволен. Просторные парусиновые штаны двумя большими пуговицами были наглухо пристёгнуты к лямкам, крестом захлестнувшими спину. Непокорные шнурки синих, линялых кед, не в пример другим, более взрослым ребятам, были умело укрощены бантиками - махаонами. Полупрозрачный целлулоидный козырёк надвинутой на глаза кепки, надёжно фильтровал отвесные солнечные лучи. Сухой паёк, рыжим краешком колбасы, в постоянной готовности выглядывал из единственного, но очень вместительного нагрудного кармана. Теперь в путь!
Его личный командно-наблюдательный пункт находился в полуторачасовом удалении от дома. Место, известное только ему, было замечательно во всех отношениях.
Вздыбленная высоким холмом земля, гранитной залысиной обращённая в сторону учебного полигона, позволяла держать в поле зрения всю панораму условного сражения и любое, даже самое незначительное перемещение вероятного противника, не могло ускользнуть от бдительного взора "главнокомандующего". Заболочено - квакающее подножие холма, плавно переходящее в крутые, трескучие заросли щетинистого кустарника являло собой серьёзное препятствием любому вражескому лазутчику, коварно задайся он целью, - незаметно овладеть высотой. Более того, нахлобученная боком на самую макушку возвышенности каменистая проплешина, усеянная разнокалиберными булыжниками, была окантована высокой травой, что позволяло "главнокомандующему" оставаться на своей позиции незаметным, а это имело для него решающее значение, ибо лишних неприятностей он не искал.
Медленно, в такт шагам, картина предстоящих манёвров разворачивалась перед мысленным взором ребёнка. Он уже видел ленивые, воронёные танки, которые словно упитанные поросята, глухо урча, уныло бороздили долину. От вертлявых неугомонных солдат прыгучими кузнечиками порхающих взад - вперёд, уже сейчас рябило в глазах. Зудящие, пузатые вертолёты, время от времени назойливыми стрекозами объявлялись в самых неожиданных местах. Нарочито - небрежно рассыпанные ватрушки бутафорских мин изредка давали знать о себе чадящими фонтанами грязи.
Привычные фрагменты легко складывались в узнаваемую мозаику учебного боя. Оставалось преодолеть последний подъём и можно лично убедиться с высоты своего положения в том, что и на этот раз всё происходит в соответствии с замыслом.
Самозабвенно карабкаясь по склону, Джереми Мун не сразу заметил некое неуловимое, плавное изменение, произошедшее вокруг. Спохватившись, в позе ящерицы-агамы минутной паузой, он понял, что это всего лишь на всего тишина, что гудящее месиво звуков маневрирующего полигона, сопровождавшее его дорогой, молча опрокинулось в далёкое эхо, а секунды вдруг показались отдельными, не связанными друг с другом промежутками времени.
Это не обескуражило, но насторожило. Спешно распластавшись в траве, он на всякий случай, решил проделать короткий завершающий отрезок пути по-пластунски. Замысловатой вязью витиеватых движений ужа мальчик осторожно скользнул к щербатым валунам, опоясывающим вершину и сколько возможно, приподнял над высокой травой голову в немом вопросе.
То, что он увидел, повергло в шок.
Страх, электрическим разрядом парализовал плоть. В сетчатку глаз через широко распахнутые немигающие зрачки, магниевой вспышкой света печаталась тёмная фигура человека. Закинув ногу на ногу, скрестив поверх колен кисти рук и слегка подавшись вперёд, сидящий в полном безмолвии человек, курил. Мало того, он занял самый любимый камень мальчика - такой плоский, такой тёплый и такой шершавый. Лёгкое покачивание спины незваного гостя выдавало степень его крайней сосредоточенности.
Однако страх заключался не в том, что это был человек. Малыш уже несколько раз видел людей. И даже не в том, что чужой разведал такое прекрасное место и теперь наверняка полюбит его. А в том, что Джереми Мун сразу узнал этого человека. Он вспомнил этот затылок, эти плечи, эту свесившуюся ладонь, эту зажатую пальцами вонючую сигарету.
На короткий миг, вывернувшись изнаночной стороной, память разом обрушила призрачные, хрупкие построения здравого смысла. Но вот, почувствовав чьё-то присутствие, человек стал нехотя, словно в замедленном повторе, поворачивать голову. Упругая волна липкого, животного ужаса мгновенно свернула кольцом тело мальчика и ударом освобождённой пружины инстинкта самосохранения швырнула его вниз по склону.
Серебристой молнией летел он прочь от этого страшного места. Бригадный генерал Джереми Мун, тридцати шести лет отроду, пожалуй, впервые в своей жизни был по-настоящему счастлив. Наконец он здесь, на той самой вершине холма, где когда-то им, совсем ещё мальчонкой, была обронена частичка чистой детской души, которая все последующие годы, мерцающим светом далёкого созвездия, нестерпимо влекла к себе.
Нахлынувшие воспоминания детства, тоской по утраченной свободе, сладко щемили огрубевшее сердце. Как вдруг, вкрадчивое шуршание травы за спиной прошлось холодком вдоль позвоночника. Резким поворотом головы он успел застать лишь чешуйчатый блик, да уходящий шелест травы.
"Змея" - брезгливо вздрогнул генерал. Он не любил змей, потому что боялся их.
"А ведь раньше этих тварей здесь не было" - с досадой подумал он, быстро шагая прочь от этого, ставшего чужим места.
Вечерним транзитным поездом оканчивался его генеральский отпуск.
Где - то в темноте невидимая глазу лаяла собака и ее вой протяжный и тонкий уносился ввысь к известному лишь им, собакам, их собачьему божеству.
Данилову не спалось. То подушка казалась ему длинной как простыня, то свет льющийся от причудливо - оранжевого фонаря заводил в нем тоску, то думы, внезапно нахлынувшие в его ночное сознание, становились навязчивыми, как пьяница на остановке. А теперь ко всему этому добавился заунывный собачий вой, перемежаемый неуверенным потявкиванием.
Данилов вертелся на кровати отчего простыня под его телом сбилась, обнажив бледный матрас, который в свете фонаря выглядел нереально и чуждо. В темноте, притаившейся в комнате чудилась Данилову иная, нездешняя жизнь и призрачные тени мелькающие в его раздраженном сознании будили в нем неотвязчивый детский страх. Он хотел, протянув руку, зажечь лампу, которая, как он знал, находилась на тумбочке в изголовье кровати, но не стал этого делать потому, что с электрическим светом приходила скука от знания привычного мира вещей, а эта ночная темнота была странной и пустой и в ней не было известных ему привычных ощущений. И он лежал, растворяясь в жуткой смеси темноты и оранжевого света фонаря в длинной тени от занавеси на окне и в голове его бродили туманные образы.
Сейчас его голова напоминала ему коммунальную квартиру полную тусклых событий и пахнущую плесенью и тараканами. Но сквозь знание обыденных вещей просвечивало удивление от жизни, от всех ее линий и бурлящих цветных водоворотов, где, искажаясь пропадали привычные лица знакомых и им начинали соответствовать события внутренней жизни. Постепенно звенящая пустота страха отступила и вокруг, словно у слепого после операции, вернувшей зрение, стали проступать сначала неясные, а затем все более отчетливые видения, которые вскоре заслонили собой привычную колышущуюся темноту, полную страхов...
Он сидел на длинном высоком деревянном постаменте и смотрел как сверху, из бурлящей бездны свешивалась белая, мутная лампа, неуклюжая и неприличная, словно лопнувшая звезда.
Его руки вырастали из пространства образуя молочное тело, колышущееся от дуновения ветра, а вокруг в суете ломанных многоугольников, трепетала жизнь. Стены домов, которые были внизу, обнажали убранство комнат и затхлый запах человеческого существования в суете вещей.
Постамент все рос и рос унося его все выше и выше и со стороны это выглядело так, будто прорвало трубу и фонтан хлещет вверх, поднимаясь выше верхушек деревьев.
Вокруг клубился туман, клочковатый и непохожий на тот утренний туман, которым бывают окутаны луга в предрассветный час. Этот туман был липким и душным и пачкал ладони от прикосновения к нему.
Тело Данилова стало пульсировать, будто в нем боролись неведомые духи, и он ощутил, как внезапно одна половина его стала злобной и агрессивной и испугавшись себя бросилась бежать сквозь клочья тумана, а вторая половина ощутила горечь и тяжелое чувство потери. Он стоял, глядя на свои ноги и решал, как жить. Ему казалось, что он сломал какой - то механизм внутри себя и теперь ему остается только мириться с этим.
Туман рассеялся и только теперь он понял, что земля под ним несется вперед, унося его, его тело в неведомую, изломанную даль. Вокруг все двигалось, меняя очертания и формы и в этом бурлящем пространстве и сам он ежесекундно менялся, принимая различные формы и страдал от этого. Он то становился громадным, вырастая до выпуклого, словно шар неба и тогда все росло вместе с ним, то мгновенно уменьшался до размеров бактерии и все, что было вокруг него становилось маленьким и неприличным. Мечущиеся тени плясали вокруг него и касались его осторожными теплыми движениями. Данилов ощущал, как вокруг него качается гигантский маятник, и от этого все пространство казалось зыбким и ненадежным.
Внезапно его тело споткнулось о торчащий из длинной полосы в струящейся земле радужный столб и взмахнув руками свалилось в бездну. Вокруг него стали мелькать металлические пролеты лестниц, спиралями поднимающиеся вверх. По ним ползли огромные раскаленные муравьи, таща на своих спинах белые неприятные личинки. В тишине было слышно, как шуршат их лапы.
Он посмотрел вниз. Спираль лестниц свивалась в тугую нарезку автоматного ствола, и он несся туда, к черной точке выхода, к двери, которая как он знал вела в никуда. Данилов ждал падения и в ожидании этого в груди поселился щекотливый холодок испуга. Дальше наступила темнота и чувство облегчения, словно он сбросил с своих плеч немыслимый и чудовищный груз.
Его тело лежало на песке и чувствовало его поверхностью кожи. Пора было вставать, потому, что где - то в глубине звенел будильник и его звон раздавался в гулкой пустоте звоном погребальных колоколов от которых замирает душа. Данилов попытался поднять свое тело, но понял, что оно уже занимает вертикальное положение, а песок - это просто время, теплое и шершавое. Время, сочащееся из будильника от толчков механического сердца внутри сложного механизма.
Данилов сел в резиновую лодку и поплыл по черно - белой грязной реке, текущей среди проталин в снегу, из которого торчали стволы берез. Стоя на коленях он погружал фанерное весло в струящуюся жидкую грязь, густую и тягучую и лодка легко плыла вперед. Он знал куда он плывет, но не мог бы этого сказать, потому, что здесь не было слов.
Черный мрак присутствующий в тени, белизна света делали мир объемным настолько, что он становился причудливо выпуклым и провалы теней и выпуклости света рисовали непривычный глазу ландшафт. От этого все становилось другим, и Данилов понимал, что можно упасть внутрь тени и падать так, как он уже падал в своих воспоминаниях, а свет, наоборот, казался ему высокой горой, и с вершины ее можно идти ровно, не боясь падения. Но он боялся лезть на эту гору, ибо не знал, где у нее вершина.
Река текла среди заснеженных берегов с мрачными черными проталинами и в них были видны блестящие прожилки воды. Вода стекала в реку и тут же становилась грязной.
Лодка качнувшись проплыла над порогами из черных скользких камней через которые с тошнотворным шипением перекатывала грязь. Повинуясь мимолетному чувству Данилов встал в неустойчивой лодке, и усилием воли заставил себя взлететь. Сначала он летел с трудом, будто внизу его была подвешена огромная чугунная гиря, но позже осознав, что ничто не мешает ему лететь полетел быстрее в клубящейся темной мгле, подгоняя свое тело желанием полета.
Он пролетал над паркетными полами, на которых механически танцевали часовые фигуры, над фабриками, из труб которых шел душный дым, над гигантским морем в котором плавали прозрачные ледяные рыбы. Он летел над желтыми кронами деревьев и внутри него царила светлая радость осознания своей полноценности. Темные провода высоковольтных линий будили в его душе страх и неизбежно, темная, мрачная сила влекла его к ним, к тонким паучьим нитям протянутого в пространстве, концентрированного страха. Тогда он начинал падать и что бы не упасть совсем на расстилающиеся внизу груды битого кирпича, принимался усиленно махать руками, как птица машет крыльями, борясь с ветром.
Данилов опустился внутрь квадратного помещения, состоящего из стен с окнами, закрытыми ржавой металлической сеткой, без крыши, с деревянными стеллажами вдоль стен, на которых лежали свернутые и перевязанные лохматыми веревками армейские матрасы. На нижнем из стеллажей сидела женщина в синем рабочем халате, надетом на голое тело. Это была одновременно и мать Данилова, и его первая жена. Он остановился в недоумении глядя на загорелую кожу в проеме халата.
- Ты зачем взял ложку из соусницы? - строго спросила Мать-Жена.
Он хотел, что - то ответить, как - то оправдаться, но жена - мать притянула его к себе и принялась взасос целовать его в губы совершая ненужные движения своим огромным телом. Данилов вырвался и бросился бежать наперекор воющему в ушах ветру.
Он бежал по городу, по набережным и его торопливые шаги с грохотом отражались от стен. Он чувствовал ужас внутри себя. Он боялся черных окон, черного отверстия канализационного стока, громадных голубей, сидящих на подоконниках.
Красно-коричневое небо, прочеркнутое линиями электропередачи было чужим, а темно - коричневые облака имели зловещие очертания.
В подворотне одного из домов стоял старый кривобокий шкаф, в открытой дверце которого зияло треснувшее зеркало. Данилов почувствовал, как какая-то неумолимая сила затягивает его внутрь этого зеркала.
Там, внутри, играл орган и горели свечи.
Черный человек стоял к нему спиной, склонившись над церковным столом, на котором распростерлась желтая говяжья туша. Он совершал какие - то странные движения, словно боролся сам с собой и от этого говяжья туша сотрясалась и раздавался тяжелый вздох.
Тело Данилова словно вмерзло в пространство. Он сознавал, что никакого пространства нет, что есть только этот черный человек и от него исходит то, что может выглядеть как пространство.
Карлики вокруг костра завели хоровод. Они били суковатой дубиной по медному тазу и пели тихими, звенящими как турбины голосами песню без слов. На головах их были надеты мешки, а тела были голые и потные.
Черный человек повернулся к Данилову. От него исходил такой ужас, что Данилов почувствовал, как внутри его тела что - то рвется.
Карлики по старушечьи заверещали и стали прыгать вокруг костра в бешенстве.
Это наша земля! Это наша земля! И мы должны ее есть! Есть!
Они упали на колени и с рычанием принялись поедать землю. Черный человек протянул к нему длинные светящиеся руки и глядя ему в глаза своими белыми зрачками стал шептать:
Я есмь истина и смерть. Истинно говорю вам - не ищите и обрящите. Руки твои - мои руки, ноги твои - мои ноги, голова твоя - дом мой…
Ужас рвущийся изнутри прозрачного тела Данилова взорвался в воздухе ослепительной багровой вспышкой. Обломки мрака долго клубились в воздухе черными больными птицами, а Данилов в шоке стоял посредине белого кубического пространства и икры его болели от напряжения.
Мир крутился вокруг него пепельным вихрем в котором изредка проносились сполохи света. Люди проходили сквозь него, не замечая этого и Данилов горько смотрел им в след.
Я один, я всегда один. Я иду сквозь миры, но они не держат меня, и я прохожу сквозь них. Я нигде не дома и нет мне покоя - жаловался он радужной русалке, сидящей на унитазе.
Это потому, что я боюсь. Я боюсь других людей, я сделал их бесплотными, что - бы они не мешали мне шелестом своих тел. Миры слушаются меня, но только тогда, когда я не хочу этого! Бесплотные люди послушны моей воле, но посмотри какие они уроды. Где мне взять настоящее?
Русалка с плеском нырнула.
Что такое любовь? - задумчиво спросил Данилов глядя в серое отверстие стока, в котором еще волновалась вода, потревоженная русалкой.
На стене оклеенной зелеными обоями в золотой цветочек мигнула зеленая лампа. Данилов вышел в ванную и погрузился в облако горячего, влажного пара.
Проснувшись он долго сидел на кровати глядя в суету машин за окном. Солнце заливало покатые крыши старых домов своим суетливым светом и в воздухе висела жажда действия. Данилов встал, привычным жестом натянул на ноги старое синее трико и принялся смотреть на стену, где в сальном пятне от головы торжественно сидела муха. Он чувствовал, как где-то в глубине его памяти, словно "Титаник" напоровшийся на ледяную гору, тонет воспоминание о тесном, мрачном пространстве где он провел ночь. Но оно, это пространство тем не менее казалось ему теплым и родным, и он с тоской смотрел на плоский и пыльный мир за окном. Мир, в котором машины ехали по телу огромной женщины, а люди, окруженные облаком своих забот, несли в руках невидимую им смерть невидяще глядя в вечность, и глупо улыбаясь огромной бомбе, зажженной в небе.
