Суровые русские конфеты
P.S. Увидено в блоге на Драйв 2, честно спиж взято оттуда же
P.S. Увидено в блоге на Драйв 2, честно спиж взято оттуда же
Про самолет.
Было еще в СССР. Послали нас в командировку в Алма-Ату.Основная группа из Новосиба выехала на машине, т.к. места мне в машине уже не было, я полетел на самолете через три дня, а они уже должны были меня там встретить. И вот лечу. Молодой еще был, глупый, денег с собой не взял, а типа нахера - все командировочные у шефа, мы на полном довольствии. Лечу налегке, а столица Казахстана не принимает, туман, садят нас во Фрунзе (Бишкек), выводят в закрытую прилетную зону и типа можете отдыхать - час, два, десять, потому что хз, когда там туман раздует. А если кто не знает, там расстояние от Бишкека до Алма-Аты 200км, и автобусы ходили через час, цена 5 рублей, три часа и ты дома, и весь рейс оказывается этой информацией владел. Поэтому народ начал наседать на сотрудников Аэрофлота, типа, только отпустите нас, мы сами доедем. На что сотрудники Аэрофлота доходчиво отвечали: мы вас отпустим, только всех сразу, потому как если хоть один гондон останется, из-за него все-равно придется самолет в Алма-Ату гнать. Все согласны? Нет один против! Этим гондоном был я, потому как денег ни то что на автобус, на позвонить не было, как мне до своих то добираться? Народ приуныл, но минут через двадцать кипешь повторяется - но один против, сука, тварь, гондонище... Сижу морда тяпкой, народ ропщет, а, хули, нелегко было не в ногу с народом шагать на просторах Советской Родины.
И тут подсаживается ко мне женщина и ласково так интересуется:
- Мальчик, в чем дело? Может у тебя денег на автобус нет?
Я стыдливо кивнул головой. Она схватила мою вязанную шапочку и заорала на весь зал:
- Народ, кто сколько может, у студента на билет денег нет!
Было стыдно. Минут через пять двери нашей авиатюрьмы распахнулись и народ побежал к автобусам. я заглянул в шапку и охуел, там было рублей 70. В результате все, как люди, поехали на автобусе, а один маленький подонок на такси, еще и на коньяк осталось!
Капитан 1 ранга Александр Тарасов. До недавнего времени командир бригады дизельных подводных лодок Северного флота. Хищное умное лицо, голубые глаза, а в них решимость боксера и расчет шахматиста. Ас океанских глубин, душа доброй компании и гроза нерадивого экипажа, любимец женщин и вечный холостяк. Полжизни в прочном корпусе, десятки "автономок", боевые службы в Атлантике и Средиземном море, боевые ордена на парадной тужурке… Его рассказ о последнем походе - это документ истории, и хотелось бы думать, финальная страница "холодной войны" на море.
- Летом 1992 года мне было приказано перегнать новую подводную лодку из Севастополя на Север при чем самым ускоренным порядком. Лодка типа "Варшавянка" только что со стапелей, необкатанная, сырая с неотработанным экипажем. А поход нешуточный - вокруг Европы, через два океана. Приказ есть приказ. Вышли в море, по дороге доучимся. Хорошо еще, что переход открытый - в надводном положении.
Прошли Черное море без замечаний. За Дарданеллами нас сразу же взяли под свой контроль американцы. Для них подводная лодка под Андреевским флагом - вновинку. Прилетели два "Ориона" - самолеты базовой патрульной авиации, стали облетывать, сбрасывать гидроакустические буи. Боцман у меня был бывалый морячина, сразу группу подъема наверх, и не успеет самолет выйти из виража, а буй-разведчик уже на борту. Вообщем, все как всегда. Но не совсем…
Утром мой офицер-радиоразведчик докладывает мне: так мол и так, с военно-воздушой базы США в Италии Сиганелла стартовал самолет "Орион", направляется для ведения разведки в юго-западную часть Средиземного моря. Возможно, появится в нашем районе.
Молодец, разведчик! Через час-другой прилетает обещанный "Орион", вызывает нас по УКВ:
- Рашн сабмарин, рашн сабмарин! Я первый лейтенант Томпсон. Третья эскадрилья противолодочного крыла. Взлетел из Сиганеллы. Буду работать с вами до 16 часов потом уйду на основной аэродром. Счастливого плавания!"
Разведчик мой ушам не верит. Чтобы добыть такую информацию, ему пахать и пахать, а тут все как на блюдечке!
Самолет начинает буеметание, мы вылавливаем чужеземную электронику. Один буй стоит как хороший мерседес. Вобщем, работа идет полным ходом. Вдруг в районе острова Родос под самый вечер самолет выбрасывает огромный черный буй. Подходим поближе - таких не видали. Стали вылавливать, а волна, море разыгралось, никак не поднять.
- Автомат на мостик! - Беру оружие, расстреливаю буй, тот тонет.
Утром снова прилетают, запрашивают: "Рашн сабмарин, вчера мы сбросили вам контейнер с презентами. Почему вы его не подняли?" Я отвечаю: "По погодным условиям…" Они: "Сегодня море спокойное. Мы сбросим вам новый контейнер. Сейчас будем делать пробный галс".
Не препятствуем. Лет пять назад представить себе такой диалог просто немыслимо. Но времена, действительно, изменились…
"Орион" снижается, заходит с кормы, и вот в пятнадцати метрах над рубкой, над нашими головами проносится эдакая дурында, чуть пилотки не сдувает… Закрылки все выпустил, расшеперился, как утка на воду садится, а потом взмыл на форсаже с ревом и дымом, аж страшно стало. Спрашивает по радио: "Как пробный галс?". Я: "Очень низко". "Хорошо, пройду метров десять повыше. Где сбросить?"
" В десяти кабельтовых".
Ну, они наши кабельтовы в метры перевели: "О,кей! Сбросим в двух километрах."
Опять снизились. Видим - летят в воду три здоровенных тюка. Подходим, отрабатывая учения "человек за бортом", поднимаем. В одном - шоколадки, жвачка, леденцы. Во втором - сувениры от экипажа воздушного корабля: нашивки, эмблемы, погоны, все на липучках, и командирская тужурка с орденскими ленточками с личным лейблом "Капитан Грейвс". Это я себе забрал. В третьем мешке - литература. Никакой порнухи, только спортивные журналы и прайс-листы на потребительские товары. Реклама образа жизни, так сказать… Ну, леденцы, жевательную резинку матросам по отсекам раздали. Для многих тогда это в новинку было. Боцман потом ругался, отлепляли эту резину отовсюду… Достаем из одного пакета банку растворимого кофе, к ней записка по-русски, четко так выведено, каллиграфическими буквами: "Одна чашка, два ложка". Это они нас, сиволапых, учили, как заваривать кофе. Честно говоря, обиделись все. Но, как положено, поблагодарили за подарки. Ладно, думаю, придется вам показать, что и мы кофе не лаптем хлебаем.
А тут такая ситуация: американские летчики спрашивают, чем они могут нам помочь. Я прошу: "Ребята, дайте мне опасные для нас цели в радиусе десяти миль." "О,кей!"
Запустили они свой бортовой компьютер, через пять минут сообщают: "Смотрите по пеленгам таким-то опасные для вас цели." Дистанция, курс, и все,как положено, выдают.
"Спасибо!"
А тут из Москвы шифровка: в таком-то районе Средиземного моря следует американская атомная подводная лодка. И координаты. Нанесли на карту. Прошу летчиков еще раз обозреть для нас судовую обстановку. Они выдают нам тринадцать целей. Спасибо, ребята, приняли. Но только мы наблюдаем четырнадцать целей! "Как четырнадцать?! Ясно видим тринадцать!". Я им: "Цель №14 по такому-то пеленгу." У них там наверху легкое замешательство. Запрашивают базу. Оттуда подтверждают "есть такая цель". Но по всем техническим канонам русские не могут "видеть" так далеко. А мы стоим на своем: цель №14 в нашем районе, ищите лучше!" Вобщем, озадачили.
Ладно, ребята, это вам "за одна чашка, два ложка". Будет вам и вторая… Подходим к Гибралтарскому проливу. Дальше нам надо на север поворачивать, домой идти, а я запрашиваю у наших небесных конвоиров погоду на юге, в районе Азорских островов, это влево, вниз и к Африке. Пусть думают, что мы туда идем. За Гибралтаром у американцев смена зон ответственности. Средиземноморские противолодочники должны передать нам атлантическим. И вот на стыке этих двух зон они теряют нас на целые сутки. Заваруха у них там в эфире, разборки: куда подевалась "рашн сабмарин"? Будь мы в подводном положении, я бы от них оторвался в Атлантике как нечего делать. Но мы же премся в режиме "белого парохода". Тут особо не скроешься. Нашли они нас на вторые сутки.
"Рашн сабмарин, готовы продолжить с вами работу." Валяйте… "Мы будем выставлять вокруг вас барьеры из буев." "Ну, а мы будем их поднимать". Пошла карусель… Мы для них вроде учебной мыши. Отрабатываются на нас, как хотят. И самое обидное - ни одного нашего флага на тысячи миль окрест. Мы тут одни, во всей Атлантике. Только два самолета над нами кружат: один высоко, другой низко.
Вдруг радисты докладывают - принят сигнал "мэйдэй", международный сигнал бедствия.
- Штурман, записывай координаты!
Сделали прокладку - до гибнущего судна 15 миль, и мы ближе всех. Пошли на помощь. Летчики тоже сигнал приняли, пытаются нас наводить: "Рашн сабмарин, вы идете не тем курсом!". Как не тем?! Штурман, карту!
- Товарищ командир, проверил расчеты - все точно!
Через минуту радио с самолета: "Извините, мы ошиблись. Вы идете правильно!"
Ах, ты одна чашка, два ложка!
Подходим к цели - большая яхта под французским флагом. Экипаж три человека, перегоняют ее в Аргентину какому-то боссу. У одного перегонщика - деду 54 года - пошла горлом кровь. Вечерело. Море неспокойное. Подходим с наветренной стороны, готовимся высаживать доктора и переводчика с рацией. Яхта беленькая, у нас борт черный, вывалили они кранцы. Кранцы новенькие, еще в целлофане. Я доктору: "Все лекарства, которые будешь вводить, записывать, и все ампулы, пузырьки собрать в пакет." Мало ли что…
Высадили их на яхту. Больной тяжелый, доктор в напряге, несколько раз на лодку возвращался за лекарствами, книжки листал… Пока он больного лечил, на нас спикировал французский "Атлантик" - противолодочный самолет. Потом с боевого разворота еще раз заходит, запрашивает: "Что делает русская подводная лодка у борта французской яхты?" Ну, французы с яхты сами вышли с ним на связь, все объяснили. "Сможете продержаться еще полтора часа?" - Спрашивают пилоты. "Сможем." Через час сорок минут над яхтой зависает португальский вертолет. Спасатель на тросе с четвертой попытки зацепился за мачту и по ней спустился. Зрелище: русская субмарина, французская яхта, португальский вертолет и американские самолеты. Все делаем одно дело: спасаем человеческую жизнь в океане. Застропили больного и на вертолет. Улетели. Через сутки над рубкой завис французский вертолет. "Большое спасибо! Вы были звездой французского телевидения. Наш самолет снимал вас сверху. Передача прошла по всем каналам!"Я за голову схватился: мама родная! Начальство нас заколебает теперь. И точно, как пошли запросы из Москвы - что давали да как давали, какие слова говорили, какие лекарства вводили… Двое суток выясняли. Пришли на Север. Думал, с наручниками встретят. Слава Богу, не наказали.
А больной француз поправился. Нашего доктора правительство Франции пригласило в Париж. За государственный счет. Да Москва не отпустила. Столько препон нагородили, что частное лицо может выезжать в другую страну только по приглашению частного лица, а не правительства… Так и заморочили это дело. Ну, да не в том толк. Главное человека спасли и сами домой вернулись.
Так хотелось бы, чтобы эта благостная история стала финальной чертой многолетней "холодной войны" в мировом океане. Увы, это всего лишь эпизод со счастливой концовкой. Пока американские атомарины пасутся в российских полигонах, рано ставить точку в хронике боевых донесений из морских глубин.
Мы ушли из-под купола Арктики в 1991 году. Американцы остались. Одна из ракетных подлодок США постоянно находится подо льдами. В ее задачу входит добивание очагов сопротивления на территории СНГ после первого обмена ядерными ударами в случае войны. Великая Холодная война продолжается в одностороннем порядке.
Автор Николай Черкашин.
Ельцин отдал за бесценок 500 тонн весь наш 235 оружейный уран в обмен на политическую поддержку начинка для атомных бомб, Россия осталась без урана.
После чего Ельцин смело разбомбил Парламент России из танков.
Россия теперь свою атомную бомбу уже сделать не сможет, живем за счет оставшихся атомных ракет СССР.
Коржаков, Бородин, Касьянов. Негласный сбор средств на выборы 1996 г. в пользу Ельцина (5 млрд. $): Берлускони -1 млрд. $, Гельмут Коль - 2 млрд. $, американцы дали "черным налом" через посольство и англичане
с 1991 по 1998 Ельцин подарил Китаю около трёх десятков амурских островов и хотел отдать весь Хасанский район Приморского Края
1990 г. "Договор Шеварднадзе - Бейкер" между СССР и США. Разграничение континент. шельфа в Чукотском и Беринговом морях: глупость или измена ?
1999 г. Брянская обл. Крупный канал переправки нелегалов на запад через всю страну. Пограничники задержали индусов
Учебник по географии, на обложке которого карта страны изображена без Курильских островов и Калининградской области.
Компания Пепси имела в СССР множество заводов по розливу газировки, а прибыль вкладывала в покупку водки «Столичная» и последующую её продажу на американском рынке, на что имела эксклюзивное право. Однако водочный рынок имел лимит, поэтому в 1989 году Пепси осуществила крупную сделку, купив у советского правительства 17 подводных лодок и несколько военных кораблей. Затем суда были перепроданы на металлолом. Также в рамках сделки были куплены несколько новых нефтяных танкеров, которые у Пепси приобрела норвежская компания. Глава Пепси в шутку сказал по этому поводу советнику президента США по безопасности: «Мы разоружаем СССР быстрее, чем вы».
Товарищи. Не пейте пепси и не давайте своим детям к нему пристраститься. Они ничего не делают просто так.
Человечек я нервный, издерганный, замученный противоречиями жизни. Но когда возникают еще и другие противоречия, не всегда свойственные жизни, то тут уж совсем беда.
— Утопи, негодяй, мою голову… — услышал я во сне холодное предостережение, сказанное четырнадцатилетней девочкой Таней, которая за день до того повесилась у нас под дверью.
Собственно, история была такова. Во-первых, она вовсе не повесилась Это я сказал просто так, для удобства и легкости выражения. Таня засунула голову в какую-то строительную машину, и, когда что-то там сработало, ей отрезало голову, как птичке, и голова упала на песок. Во-вторых, не совсем у меня под дверью, а шагах в ста от нашего парадного, на пыльной, серой улице, где и велось строительство. Покончила она с собой по неизвестным причинам. Говорили, правда, что её — часа за два до смерти — остановил на улице какой-то мужчина в черной шляпе и что-то долго-долго шептал ей в ухо. И такое нашептал, что она возьми — и покончи. После этого шептуна упорно искали, но так и не нашли. Думаю, что нашептали кое-какие намеки на… Тсс, дальше не буду.
Итак, уже через несколько часов после своей смерти она ко мне явилась. Правда, во сне…
А теперь о наших отношениях. Были они тихие, корректные и почти метафизические. Точнее, мы друг друга не знали, и дай Бог, если слова три-четыре бросили друг другу за всю жизнь. Хотя она и была наша соседка. Но взгляды кой-какие были. Странные, почти ирреальные. С её стороны. Один взгляд особенно запомнил: отсутствующий, точно когда маленькие дети рот раскрывают от удивления, и в то же время по-ненашему пустой, из бездны. Потом я понял, что она вовсе не на меня так смотрела, а в какой-то провал, в какую-то дыру у лестницы. А вообще-то взгляд у нее был всегда очень обычный, даже какой-то слишком обычный, до ужаса, до химеры обычный, с таким взглядом курицу хорошо есть. А порой, наоборот, взгляд у неё был такой, как если бы мертвая курица могла смотреть, как её едят.
И все, больше ничего между нами не было. И поэтому почему она ко мне пришла после смерти — не знаю. Просто пришла, и все. Да еще с таким старомодным требованием.
Но я сразу понял, как только она мне приснилась в первый раз, что это серьезно. Все серьезно, и то, что она явилась, и то, что она явилась именно ко мне, и то, что она настаивала утопить её голову. И что теперь покоя мне не будет.
Тут же после сновидения я проснулся. Вся мелкая, повседневная нервность сразу же прошла, точно в мою жизнь вошло небывалое. Я открыл окно, присел рядом. Свежий ночной воздух был как-то таинственно связан с тьмой. «Ого-го-го!» — проговорил я.
…Только под утро я заснул. И опять, хотя вокруг моей сонной кровати уже было светло, раздался все тот же металлический голос Тани: «Утопи мою голову!» В её тоне было что-то высшее, чем угроза. И даже высшее, чем приказ.
Я опять проснулся. Умственно я ничего не понял. Но какое-то жуткое изменение произошло внутри души. И кроме того, я точно ослеп по отношению к миру. Может быть, мир стал игрушкой. Я не помню точно, сколько прошло дней и ночей. Наверное, немного. Но они слиты были для меня в одну, но разделенную внутри, реальность: день — слепой, белый, где все стало неотличимым, ровным; ночь — подлинная реальность, но среди тьмы, в которой, как свет, различался этот голос: «Утопи, утопи мою голову… Утопи, утопи, утопи…» Голос был тот же, как бы свыше, но иногда в нем звучали истерические, нетерпеливые нотки. Точно Таня негодовала — сердилась и начинала сходить с ума от нетерпения, что я медлю с предназначением. Эта её женская нетерпеливость и вывела меня из себя окончательно. В конце концов куда, зачем было так торопиться? Таня еще была даже не похоронена, тело лежало в морге, а родителям её сказали, что голова уже надежно пришита к туловищу. Не мог же я, как сумасшедший, бежать в морг, устраивать скандал, требовать голову и т. п. Согласитесь, что это было бы, по крайней мере, подозрительно. Тем более я-то ей никто. Может быть, её родители еще могли бы запросить её голову, но только не я. А обращалась она ко мне!
Отчетливо помню день похорон. Здесь уже я начал подумывать о том, что бы такое предпринять, чтобы стащить её голову. Но остановило меня то, что её хоронили по христианскому обряду. Значит — во время похорон нельзя. Я даже смутно надеялся, что после таких похорон она успокоится. Ничуть. После похорон её требования, её голос стал еще более безумен и настойчив.
Через два дня после похорон я попробовал обратиться за консультациями.
Решил идти в райком комсомола. Я, естественно, комсомолец, кончил университет, добровольно сотрудничал в комсомольско-молодежном историческом обществе. Там мы занимались в основном прошлым, особенно про святых и чертей; кому что по душе — кто увлекался Тихоном Задонским и Нилом Сорским, кто — больше про чертей и леших. А кто — и тем, и другим. Это и была наша комсомольская работа. Так вот, Витя Прохоров в этом обществе видный пост занимал, по комсомольской линии. Сам он был мистик, отпустил бороду и в Кижи наезжал чуть ли не каждый месяц. Знания у него были удивительные: от астрологии до тибетской магии. Потом его перебросили в райком комсомола, зав культурным и научно-атеистическим сектором. Вот к нему-то я и устремился на второй день после похорон Танечки.
…Витя встретил меня в своем маленьком и скромном кабинетике. На стене висел портрет товарища Луначарского. Взглянув на меня, он вытащил из какого-то темного угла поллитровку и предложил отдохнуть. Но я сразу, нервно и взвинченно, приступил к делу. Выложил все как есть про Танечку… Он что-то вдруг загрустил.
— А наяву у тебя не бывает видений Тани? — спросил он, даже не раскупорив бутыль с водкой.
— Нет, никогда. Только во сне, — ответил я.
— Значит, дело плохо. Если бы днем, наяву — другой подтекст, более легкий.
— Я так и думал! — взмолился я. — Только во сне! А днем — никаких знаков, но в меня вошла какая-то новая реальность. Все парализовано ею. Я не вижу мир. Я знаю только, что мне надо утопить её голову!
— В том-то и дело. Это твоя новая реальность — самый грозный знак. Голос — пустяки по сравнению с этим… Когда, говоришь, её похоронили?
— Два дня назад.
— Вот что, Коля, — буднично сказал Прохоров, — скоро она к тебе придет. Не во сне, а наяву, в теле.
— Как в теле?
— Да очень просто. Ты все-таки должен знать, что, например, святые и колдуны обладают способностью реализовывать так называемое второе тело. Это значит, что они могут, скажем, спать и в то же время находиться в любом другом месте, очень отдаленном, например, но заметь, не в виде «призрака» или «астрала», а в точно таком же физическом теле, в его, так сказать, двойнике. Иногда они так являлись к друзьям или ученикам. Хорошие это были встречи. Святые это делают, конечно, с помощью коренных высших сил, колдуны же с помощью совершенно других реалий… Так вот, более или менее естественным путем это может иногда происходить и у самых обычных людей, только сразу после их смерти… Короче, приходят они порой к живым в дубликате, в физическом теле своем, хотя труп гниет…
— Очень может быть, — как-то быстро согласился я.
— Э, Коля, Коля, — посмотрел на меня Прохоров. — Все так просто в жизни и смерти, а мы все усложняем, придумываем… В Кижах, между прочим, один старичок очень забавно мне рассказывал о своей встрече с упокойной сестрицей… Но учти, с Таней все гораздо сложней… Она — необычное существо…
— Хватит, Виктор. Все понятно. Дальше можешь не говорить. Давай-ка лучше выпьем. Надеюсь, у тебя тут не одна поллитра.
И мы напились так, как давненько не напивались. Прохоров даже обмочил свое кресло. Комсомольская секретарша, толстенькая Зина, еле выволокла нас, по-домашнему, из кабинета — в кусты, на травку перед райкомом. Там мы и проспали до поздней ночи — благо было тепленько, по-летнему, и никто нас не смущал. Вытрезвительная машина обычно далеко объезжала райком.
Глубокой ночью я еле доплелся до дому. Пустынные широкие улицы Москвы навевали покой и бездонность. Наконец дошел. Зажег свет в своей каморке, лег на диван. Но заснуть не хотел: боялся Таниного голоса.
Еще два дня я так протянул. А ведь знал, что тянуть нельзя. Надо было тащить голову. Но мной овладели какая-то лень и апатия.
И вот третий день. Я сидел в своей комнате, у круглого обеденного стола, дверь почему-то была открыта в коридор. На столе лежали буханка черного хлеба, ободранная колбаса и солонка с солью. Соль была немного просыпана. «К ссоре», — лениво думал я, укатывая хлебные крошки. Почему-то взгляд мой все время падал на занавеску — занавеску не у окна, а около моего нелепого старого шкафа с беспорядочно повешенными в нем рубашками, пальто и костюмами… Эта занавеска все время немного колыхалась… Все произошло быстро, почти молниеносно и так, как будто бы воплотился дух. Таня просто вывалилась из шкафа. Мгновенно поднявшись, она прыгнула мне на колени и с кошачьей ловкостью обвила меня руками. Плоть её была очень тяжела. Гораздо тяжелее, чем при жизни. Я чувствовал на своем лице её странное и какое-то отдаленно-ледяное, но вместе с тем очень живое, даже потаённо-живое дыхание. Глаз, глаз только я не видел. Куда они делись?
— Папочка, папочка милый, — заговорила она быстро-быстро, обдавая меня своим дыханием. — Обязательно утопи мою голову… Ты слышишь? Утопи мою голову…
Больше я уже ничего не слышал: глубокий обморок спас меня. Сон, только глубокий сон наше спасение. Сон без сновидений. И еще лучше — вечный сон, навсегда. Вот где безопасность!
…Очнулся я, когда Тани уже не было в комнате. Окончательно меня добило это дыхание на моих губах: смесь жизни и смерти. Но я начал сомневаться: действительно ли она вышла из шкафа? А может быть, из-за этой вечной колеблющейся занавески? А может быть, просто вошла в открытую дверь? Однако сначала мне было не до этих вопросов. Болел затылок от удара головой об пол. Стул, на котором я сидел, сломался. А солонка так и оставалась на столе, рядом с рассыпанной солью… В конце концов, этот стул я еле достал у знакомых — это был антикварный, редкий стул! Я купил его себе в подарок, когда ушел от жены. Может быть, Таня, если бы не отрезала себе голову, стала бы моей родимой и вечной женой: в будущем, когда бы подросла. Обвенчались бы в церкви. Как это поется: «Зачем нам расставаться, зачем в разлуке жить?! / Не лучше ль повенчаться и друг друга любить». И поехали бы в свадебное путешествие по Волге вместе с этим странным стулом; он так велик, что на нем можно уместиться вдвоем.
Интересно, могла бы быть Таня хорошей женой для меня? Правда, при всей простоте этой девочки, было у неё внутри что-то страшное, огромное, русское… Да, но почему она назвала меня своим папочкой?! Какой я ей отец, в чем?!
Медлить и тянуть кота за хвост больше нельзя. Пора ехать на кладбище.
Почему в наших пивных всегда так много народу, впрочем, может быть, так оно и лучше. Как-то теплей. Но мне не до поцелуев с незнакомыми людьми, не до объяснений, скажем, вот с тем седым пропойцем у окна, Андреем, которого я вижу в первый раз, что «Андрюша, ты пойми, что я без тебя жить не могу, я уже двенадцать лет о тебе думаю». Сейчас я холоден и реалистичен, несмотря на безумную и отравляющую мое сознание острым и тяжким хмелем кружку пива. Я обдумываю, где мне достать деньги. Придется кое-что продать, кое-чем спекульнуть. Меньше чем триста рублей за такое дело могильщик не возьмется. А это большие деньги. Это ровно тысяча двести таких вот безумных кружек пива, от которых можно сойти с ума. Могильщик, который должен будет разрыть Танину могилу и вскрыть гроб, не пропьет сразу все эти триста рублей. Хотя я знаю, все могильщики большие пропойцы, и свое черное дело они совершают всегда пьяные, с мутным взором. Но мне одному все равно не вырыть гроб: я слаб, нервен, на кладбище есть сторож даже ночью; надо знать время, когда он обычно спит, или что-нибудь в этом роде.
Потребовалась еще мучительная неделя, чтобы я напал на след Таниного могильщика и понял, что дальше искать не надо: он согласится сам на такое дело. Это был грязный, полуопившийся мужчина по имени Семен, с тяжелым, но где-то детским взглядом. Почему-то он привел с собой еще своего кореша — этот не работал на кладбище, но могильщик ему во всем доверял. Звали кореша Степан. Он был маленький, толстенький и до дурости веселый, почти совсем шальной от радости. Возможно, это было потому, что он часто помогал могильщику. Наверное, великое счастье участвовать не главным в таких делах, но все-таки участвовать.
Мы присели на брёвнышках, у травки, у зеленого пивного ларька, недалеко от кладбища. Толстая продавщица все время распевала старинные песни, продавая пиво. Семен с ходу резко спросил меня:
— Для чего тебе голова?
Легенда у меня уже была готова.
— Видишь ли, — сказал я печальным голосом, — это моя племянница. Я хотел бы иметь её голову на память.
— Ты так её любил? — спросил до дурости веселый Степан.
— Очень любил, а сейчас еще больше…
— Сейчас еще больше… Тогда понятно, — прервал Семен.
— А где ты будешь хранить голову? — опять вмешался Степан.
— Я засушу её, вообще подправлю, чтобы она не гнила, — ответил я, прихлебывая пивко. — А где хранить… Я даже не думал об этом… Может быть, у бывшей жены.
— Только не храни её в уборной, — предупредил Степан, — Туда всегда заходят гости, друзья. Не хорошо…
— Это не важно, — оборвал Семен. — Пусть хранит где хочет. Это не наше дело. А что он скажет другим — тоже не наше дело. Мы все равно завербовались на Колыму и скоро уезжаем. Там нас не найдешь.
— Но вы, ребята, уверены, что все будет шито-крыто? — спросил я.
— Мы свое дело знаем. Ты у нас не первый такой.
Тут уж пришел черед удивляться мне.
— То есть как не первый?
— Эх, тюря, — усмехнулся Семен. — Бывает порой. Ведь среди нас есть такие, как ты, плаксивые. Студентка одна была здесь полгода назад: забыла взять волосик с мертвого мужа. Коровой ревела. Пришлось отрыть. Случается, некоторые пуговицы просят, но большинство волосики. Все было на моем веку. Одна дамочка просила просто заглянуть в гроб, хотя лет десять уже прошло с похорон мужа, из любопытства, разные есть люди. Правда, насчет головы ты у нас первый такой нашелся, широкая натура, видно, сильно её любишь. Но учти, за волосик или так за любопытство мы берем сто, ну сто пятьдесят рублей, смотря по рылу. А за голову двести пятьдесят выкладывай — без разговоров.
— Само собой… Мне присутствовать? — спросил я.
— Зачем? — удивился Семен. — Если волосик, тогда конечно, потому что надуть можно, хотя мы люди честные. Но головку-то спутать нельзя, тем более всего неделя какая-то прошла с похорон. Мы вдвоем со Степаном управимся. Ну вот наконец-то поллитра вылезло из кармана! Разливай, Степан, на троих, у тебя глаз аккуратный… Да, значит, договоримся о встрече. Товар на обмен, рука в руку, мы тебе голову, ты нам деньги, на пропой души её…
Все помолчали. Хряснули стаканы с водкой, за дело.
— Девка-то, видно, хорошая была, — загрустил Семен. — Я ведь её хоронил. Тихая такая была. Ничего у неё не болит теперь, как у нас. Эх, жизнь, жизнь! А я свой труп уже пропил, в медицинский институт…
Встречу назначили через день, утром, у кладбища, в подъезде дома номер три — темном, безлюдном и грязном. Все часы мои перед этим были светлые-пресветлые, и только голос Тани во сне звучал тихо-тихо, даже с какой-то лаской. С нездешней такой прощальной лаской. Они ведь тоже люди, мертвецы-то. Они все понимают, все чувствуют, еще лучше нас, окаянных, хотя по-другому. Понимала она, значит, что мечты её сбываются. Отрубят ей в могиле голову и принесут мне в мешке в подъезд. Она ведь так хотела этого, а слово мертвых — закон. И еще говорят, когда очень хочешь, то всегда сбывается. Недаром Танечка так просила, кричала почти. И еще хорошо, если бы у всех людей на земле появилось бы такое желание, как у Танечки. У всех людей, в Америке, Европе, Азии, везде, у живых и мертвых одинаково, какая сейчас разница между живыми и мертвыми — кругом одни трупы бродящие. И не топили бы головы, а сложили бы их в одну гору, до Страшного суда. Все равно не так уж долго ждать. И все попутные, обыденные страхи решились бы: никаких атомных войн, ни революций, ни эволюции… Впрочем, что о такой ерунде, как эти страхи, говорить. Думаю я, что тело, в котором Танечка мне явилась, и на колени мои прыгнула, и ручками обняла, это и есть тело, в котором и явится, когда Страшный суд придет. А может, я ошибаюсь. Надо у Прохорова спросить: он все знает, комсорг…
Вот и наступил тот час. Я стоял в подъезде дома номер три, в темноте. В кармане — билеты, туда, за город, на реку… где же еще топить, не в Москве же реке, кругом милиция, да и вода грязная. За городом — лучше, там озера, чистая вода, холодная, глубокая, с такого дна голова Тани уже никогда не всплывет.
Семен и его помощник, как-то озираясь, дико шли ко мне, у Семена в руках болталась сумка. Я думал, что все будет более обыденно. И вдруг — какой-то внезапный страх, как будто что-то оборвалось и упало в душе… Могильщики, странно приплясывая, приближались ко мне. Семен почему-то сильно размахивал сумкой с головой, точно хотел голову подбросить — высоко, высоко, к синему небу.
Разговор был коротким, не по душам. Голова… деньги… голова. Водка.
— Вот и всё.
— Взгляни на всякий случай, — проурчал Семен. — Мы не обманщики.
Я содрогнулся и заглянул в черную пасть непомерно огромной сумки. Со дна её на меня как будто бы блеснули глаза — да, это была Таня, тот же взор, что и при жизни. Я расплатился и поехал на вокзал. Взял такси. Они мне отдали голову вместе с сумкой — чтоб не перекладывать, меньше возни. Сумка была черная, потрепанная, и видимо, в ней раньше носили картошку — чувствовался запах. Милиционеров я почему-то не боялся, то есть не боялся случайностей. Видно, боги меня вели. Каким-то образом я влез в перенаполненную электричку.
В поезде было очень тесно, душно, много людей стояло в проходе, плоть к плоти. Ступить было некуда. Я боялся, что мою сумку раздавят и получится не то. Таня ведь просила утопить. Неожиданно одна старушка — ну прямо Божья девушка — уступила мне место. Почему — не знаю. Скорее всего, у меня было очень измученное лицо, и она пожалела, ведь, наверное, в церковь ходит.
Сколько времени мы ехали, не помню. Очень долго. А вот и река. Она блеснула нам в глаза — издалека, такой холодной, вольной и прекрасной своей гладью. Я говорю «мы», потому что уверен, что Таня тоже все видела там, в сумке. Мертвецы умеют смотреть сквозь вещи. Правда, ни стона, ни вздоха не раздалось в ответ — одно прежнее бесконечное молчание. Да и о чем вздыхать?! Сама ведь обо всем просила. А для чего — может быть, ей одной дано знать. К тому же Прохоров сказал, что она необычная.
И все же мне захотелось спросить Таню. О чем-то страшном, одиноком, бездном… В уме все время вертелось: «Все ли потеряно… там, после смерти?!» Надо толкнуть, как следует толкнуть её коленом, тогда там, в черной сумке, может быть, прошуршит еле слышный ответ… Но только бы не умереть от этого ответа… Если она скажет хоть одно слово ужаса, а не ласки, я не выдержу, я закричу, я выброшу её прямо в вагон, на пиджаки этих потных людей! Или просто: мертво и тупо, на глазах у всех, выну голову и буду её целовать, целовать, пока она не даст мне ободряющий ответ.
И вот я — на берегу. Никого нет. Мне остается только нагнуться, обхватить руками Танину голову и бросить её вглубь. Но я почему-то медлю. Почему, почему? О, я знаю почему! Я боюсь, что никогда не услышу её голоса — тихого, грозного, умоляющего, безумного, но уже близкого мне, моей душе. Неужели этот холодный далекий голос из бездны может быть близок человеку? Да, да, я, может быть, хочу даже, чтобы она приходила ко мне, как в тот раз, во плоти, пусть в страшной плоти — из шкафа, из-за занавески, с неба, из-под земли, но все равно приходила бы. И садилась бы на мои колени, и что-то шептала бы. Но я знаю, этого не будет, если я выброшу голову.
Но я не могу ослушаться голоса из бездны. Ах, Таня, Таня, какая-то ты все-таки чудачка…
Но зачем, зачем ты так жестоко расправилась с собой?! Сунуть мягкую шейку в железную машину! А ведь можно было сидеть здесь, пить чай у самовара. Но глаза, твои глаза — они никогда не были нежными…
Ну, прощай, моя детка. С Богом!
Резким движением я вынимаю голову. На моих глазах пелена. Я ничего не вижу. Да и зачем, зачем видеть этот земной обреченный мир?! В нем нет бессмертия!
Я бросаю Танину голову в реку. Вздох, бульканье воды…
Р. S. Позже я узнал, что человек, подходивший к Тане перед её смертью и что-то шептавший ей, был Прохоров.
Ю.В. Мамлеев, 1990 г.
Немаленькая часть граждан России решительно протестует против этаких оскорблений, требуя немедленно прекратить грязные инсинуации, так как:
1) небратья все поголовно прекрасно относятся к России, просто злые англосаксы их обманули и заставили гадить на всё, что имеет прилагательное «русский».
2) Смачно плюет в сторону России не «братский» болгарский (литовский, украинский и т.д.) народ, а подлое и гадкое капиталистическое правительство, которое никакого, ну ни малейшего отношения к этим хорошим народам не имеет.
Именно эти комментарии заставили меня сесть за эту статью, так как, честно признаться, был грех - сам болел этой тяжелой болезнью под названием «братство народов».
Родился и вырос я в СССР, в той его части, что сейчас зовется Латвией, и был воспитан на принципах интернационализма и классовой солидарности, сызмальства находясь в двуязычной среде и тесно общаясь с латышами, которых всегда было большинство среди моих коллег и приятелей.
Даже после оголтелой русофобской компании 90х и лишения гражданских прав половины русского населения, эти самые друзья и коллеги из числа титульного населения, хором уверяли что вся эта русофобская вакханалия - исключительно и только плод воспаленного воображения политической элиты, а простые прибалты - дружелюбные и очень даже симпатизирующие всему русскому (особенно если всё русское выражается в свободно-конвертируемой валюте).
Как спичку об колено, сломал эту сказку о плохой элите и хорошем народе латвийский референдум 2012 ( https://newsland.com/user/13269/content/latviia-skazala-net-russkomu-iazyku/968615 ) об официальном статусе в Латвии русского языка. В Финляндии, где шведов не более 5%, шведский является вторым государственным, всё делопроизводство, законодательство и даже таблички на домах - на финском и на шведском, так что почему бы братскому латышскому народу на наделить в Латвии такими же правами русский язык?
Ну а раз правительство (как говорят сами латыши) – поголовно сволочи, не беда – прямая демократия позволяла на тот момент обойти этих упоротых и вынести вопрос на референдум, что русская община и сделала. Вот тут и настал момент истины…
Такого титульного единодушия мы, честно говоря, не ожидали. Латыши шли на референдум о статусе русского языка, как лосось на нерест. Против русского языка шли голосовать даже те, кто вообще никогда не посещал такой аттракцион, как выборы.
Внуки на каталках везли на избирательные участки своих престарелых бабушек, жены спозаранку тащили неопохмелившихся мужей, латышские гастарбайтеры, давно и бесповоротно живущие за границей, брали под любые проценты кредиты и всей семьей летели в Латвию – гражданский долг свиристел, произрастал и сочился из каждого титульного гражданина.
ВСЕ, поголовно ВСЕ латыши проголосовали против права русских говорить на родном языке. После чего полностью и окончательно стало понятно – сказка про плохое правительство и хорошее население – для лохов.
Нет у небратьев никакого плохого русофобского правительства, которое не дает расцвести русофильским настроениям титульного населения. Есть согласованная, консолидированная русофобия, накрепко спаявшая союзников по НАТО, в коих ходят ныне прибалты и болгары, венгры и румыны, чехи и поляки.
Надо честно признать – виноваты в этой русофобии в первую очередь мы сами – русские. Мы сами своими руками откормили русофобских мутантов, вырывая кусок хлеба у разоренного войной русского Нечерноземья и отдавая его «братским» небратьям. Мы сами надрывали свою собственную нацию, добывая в вечной мерзлоте ископаемые и нахаляву закачивая ресурсы в экономику «социалистических партнеров» по СЭВ и СССР.
А халява никаких братских чувств никогда не вызывала. Халява всегда вызывала чувство неполноценности, вседозволенности и презрения к дарителю. У самых интеллигентных родителей, осыпающих своё чадо подарками и выполняющих все его капризы, вырастает такой хам и жлоб, что его легче пристрелить, чем заставить приносить пользу обществу. В отношениях между нациями – то же самое.
«Братушки» и другие социалистические небратья, отстроившие свою промышленность и сельское хозяйство за счет России, еще в советское время с высоты «витрины социализма» с плохо скрываемым презрением смотрели на «эту нищую рашку», а когда их сформированную точку зрения финансово простимулировали англосаксы – «Остапа вообще понесло»…
Одного господа лимитрофы не учли от слова «совсем» - Земля круглая, а англосаксы – хитрые. Пообещав за хорошее поведение взять небратьев в господа, в результате их не взяли даже в лакеи. Заставив круглосуточно завывать мантры про плохую Россию, никакими русскими рабами небратьев не наделили, платить Россию репарации в пользу небратьев не заставили…
Идите, - сказали англосаксы небратьям, - и сами возьмите, что хотите… и махнули рукой в сторону Москвы. Получилось совсем как у классика: «И слабым манием руки на русских двинул он полки…» И вот эти полки «братушек» и остальных небратьев в настоящее время очень понемногу начинают осознавать, что англосаксы, вместо халявы, к которой они привыкли в СЭВ и СССР, предлагают:
- развернуться цепью и идти войной на Россию…
- идти в…
- идти на…
И вот после ознакомления с таким незамысловатым выбором, перебрав и примерив на себя историческую ретроспективу таких походов, многоголосый небратский хор, по инерции ещё проклинающий русских и прославляющий англосаксов, пока очень робко, но начал издавать новые старые трели - про вечную любовь к 1\6 части суши, а особенно – к халявным российским ресурсам и 140-милионному российскому рынку.
Дорогие соотечественники! Не ведитесь! Все небратские сопли про их неожиданное такое русофильство – это исключительно предпродажная подготовка с готовностью за мзду малую переобуться в прыжке. Каждый рубль, который вы инвестируете в «братские чувства» «братушек» и небратьев, вы инвестируете в презрение и ненависть к русским и к своей стране. Каждое рабочее место, которое благодаря вам «в счет будущей любви» будет создано на небратских территориях – будет использовано «нашими западными партнерами», как окоп в гибридной войне с Россией.
Это не значит, что надо замкнуться в своих границах и показывать кукиш из-за КПП. Это значит полный и окончательный перевод любви «братских народов» на так милые западному сердцу товарно-денежные отношения. Хотят небратья создать за счет торговли с Россией рабочее место? Пусть сначала создадут два на Таймыре или Валдайской возвышенности. Претендуют на рубль российских инвестиций в свою небратскую экономику – пусть обеспечат 2 рубля инвестиций в экономику РФ.
А кому такой бизнес-план не нравится – тот пусть продолжает вилять хвостиком перед англосаксами. У этих ребят опыт в “поднятии экономик” колоний просто неимоверный.
Вангую, что мое поколение застанет время, когда под чутким управлением “наших западных партнеров” весь хор небратских государств разделит участь Ломбардии, Голштинии, Аквитании и прочих евронеудачников.
Англосаксы, кстати, тоже поняли, что натворили. Они с ужасом осознали, что русский агрессор не вытаскивал ресурсы их «оккупированного» созвездия иждивенцев, а наоборот – круглосуточно вкачивал в них всё, что мог бы потребить сам.
«Братушки» и остальные небратья, 50 лет гирей висевшие на России, так и не дали ей после разрушительной войны подняться на ноги и, таким образом, предоставляли фору «нашим западным партнерам» не имевшим на балансе такое сомнительное счастье.
И вот в начале 90х англосаксы своими руками эту гирю у России отобрали… И это действительно геополитическая катастрофа. Вопрос только – для кого?…
Этот случай произошел со мной в те далекие советские годы, когда великий могучий Союз готовился вот-вот развалиться, но еще горделиво звался СССР, и имел вполне боеспособные Воздушные десантные войска, ВДВ.
В ту пору мне было около 25 лет, я был молодой, физически крепкий, перспективный врач-ординатор в 1 челюстно-лицевом отделении 5 городской больницы в г. Алма-ата. В тот день я отработал свой основной рабочий день, и остался на ночное дежурство ответственным врачом по больнице. Мой друг и коллега Алтай, как это часто бывало и раньше, тоже остался в клинике, и мы спустились в приемное отделение сыграть в нарды и пообщаться с коллегами. Было тихо и спокойно, плыл прекрасный теплый, летний алма-атинский вечер, больных было не много, и ничего не предвещало беды. А еще, где-то в глубине большого города, в Парке им. Горького, параллельно праздновали день Десантника….
Ближе к вечеру, меня вызвали в смотровую осмотреть тяжелую больную. Скорая помощь привезла избитую девушку с переломом носа и сотрясением мозга. Обычно в таких случаях мы оказываем больным экстренную помощь, проводим репозицию костей носа и остановку кровотечения, а затем переправляем в нейрохирургию. Но девушка оказалась процедурной медсестрой нашего отделения, и поскольку оказалась нашей коллегой, мы прооперировал ее, и оставили на лечение у себя в реанимации. Как выяснилось, Татьяну избил пьяный муж, но она попросила не заявлять в милицию, а я не стал настаивать.
После этого, наш спокойный вечер как будто «сглазили», поступило много пациентов, я практически не вылезал из операционной и к ночи вконец вымотался. Что касается Алтая, то он немного помог раскидать пациентов, потом весело барражировал по отделениям, заигрывая с сестрами, но где-то в одиннадцатом часу неожиданно переоделся, подошел ко мне как будто хотел сообщить что-то важное, но передумал и быстро удалился восвояси.
Ближе к полночи я решил отдохнуть и расстелил наш врачебный диванчик в ординаторской, чтобы с чистой совестью лечь спать. Неожиданно зазвонил телефон: пьяный, грубый мужской голос нагло и на «ты» потребовал к телефону Татьяну. Я вежливо объяснил, что она в реанимации, в состоянии средней тяжести, и поэтому не может говорить, предложив навестить ее завтра. В ответ пошли такие угрозы и маты, что я просто бросил трубку. Он позвонил вновь и потребовал срочно дежурного врача, услышав мой утвердительный ответ, спросил: а ты один там врач, или есть другие? Я ответил ему, что я один, и больше разговоров не будет, затем положил трубку и отключил телефон от сети.
Наконец, я снял халат, выключил свет, закрыл ординаторскую на ключ, задернул прикроватную шторку и в своей хирургической пижаме завалился спать. Была полночь, громко пели цикады за окном, вся больница мирно спала, и в городе официально закончился день десантника.
Неожиданно дверь в ординаторскую была разбита одним мощным ударом, и разлетелась на несколько фрагментов, разбилось зеркало, упали какие-то картины и цветы, грохот был такой, как будто в комнату попала авиабомба! Несчастная занавеска, отделявшая меня от внешнего мира, была сдернута вместе с палкой, на которой она успешно висела много лет.
В тот же момент, огромный мужик ростом под 2 метра, в десантной форме с аксельбантами и тельняшкой, в голубом берете и в высоких армейских ботинках, накинулся на меня, выдернул из кровати, сразу же порвав верхнюю часть моей пижамы в клочья...
Так неожиданно и страшно, начался мой персональный день Десантника!!
Сказать, что я испугался, думаю будет мягко сказано, я просто ошалел. Представьте себе, я только уснул, и вот меня болтают из стороны в сторону, как тряпичную куклу, бьют о стену, и при этом он так обхватил меня своими руками, что я едва мог дышать. Его многочисленные значки и медали вонзились в меня, исцарапали мне грудь, и ко всему, я даже не касался ногами пола.
На шум сбежались ошеломленные сестры и нянечки, несчастные попытались позвонить в милицию, но он тут же разбил телефон об стену. В какой-то момент мы вывалились в коридор, из палат высыпали больные, и с ужасом наблюдали, как бравый десантник методично убивает их доктора. Но надо отдать им должное, они решили мне помочь, и накинулись на него со всех сторон. Картина, конечно, была не для слабонервных, мы катались по полу крича и ругаясь, попутно громя всё и вся на своем пути, повалили железные подставки для цветов с цветочными горшками, разгромили медсестринский пост. Представьте разбитую дверь, обломки мебели и горшков, повсюду грязь, поломанные растения и еще кровь!!! Кровь была везде, все участники битвы были окровавлены так, что я думаю, Варфоломеевская ночь рядом не валялась. У меня наконец, высвободились руки, и я изо всех сил бил его по лицу одним из горшков, мои окровавленные, забинтованные и преданные мне больные также били его со всех сторон кто чем мог, но он не сдавался. Гаденыш оказался огромной физической силы, периодически кто–то из больных отлетал от ударов его страшных кулаков или армейских ботинок. Что касается меня, то мне уже было все равно, я просто хотел его убить, покалечить, что-нибудь сломать ему или повредить, совершенно не думая ни о каких последствиях.
Наконец-то прибыла милиция, шесть бравых парней, и еще следователь из РОВД. Нас растащили по углам, его пристегнули наручниками к батарее, и начался процесс зализывания ран. Погром был жутчайший, я был как Халк, с безумными глазами, голый по пояс и весь в крови. Всех больных перевязали, сестры все подмели и помыли, вызвали плотника Михалыча, который временно кое-как собрал до утра дверь в ординаторскую. К тому времени я переоделся в больничную пижаму, перевязался, помылся и попросил себе крепкий чай, так как меня всего без остановки трясло. Мы все, включая меня, больных и саму Татьяну, дали показания и написали заявления против этого горе-вояки.
После того как все закончилось, менты потащили его в машину, а я аккуратно закрыл склеенную дверь на замочек и наконец решил выпить свой чай. Поскольку чай был просто невозможно горячим, я присел за стол, и переваривая последние события, раздумывал, как бы к нему подступится. Чтобы вы понимали все до конца, скажу, что наше отделение, в котором произошло сие событие, находилось на четвертом этаже, потихоньку приходя в себя, я вдруг услышал громкие крики, удары и топот бегущих по лестнице ног, и понял, что мой праздник продолжается.
Дверь, бережно собранная Михалычем, разлетелась повторно с тем же грохотом, в комнату опять ворвался десантник Юра, один, без ментов!!! В руке он сжимал металлический табурет, и самое главное, он целенаправленно бежал, чтобы убить меня!
Скажу честно, я дрогнул, у меня не было ни сил, ни мужества, ничего вообще, кроме отчаяния и сильнейшего желания исчезнуть из этой ужасной комнаты смерти. Между нами был только мой письменный стол, и когда он подскочил ко мне, я плеснул свой кипяток ему в лицо, и перемахнув через стол, бросился бежать прочь. На счастье, навстречу мне уже бежали побитые и совершенно озверевшие милиционеры, как он вырвался от них, и что там было на лестнице, я не знаю, потому что бежал примерно как Форрест Гамп, как есть босиком, в зеленке и бинтах. Наверное, я в тот момент я был похож на персонажа книги «Остров доктора Моро». Навстречу бежали какие-то люди, врачи, больные и дополнительно вызванный на помощь отряд ОМОНа. Несчастного скрутили, долго били, потом зашили раны, перевязали, заковали в наручники и увезли в КПЗ, и только потом я вернулся в отделение.
Как позже выяснилось, это история имела продолжение. Оказалось, что этот Юра - герой Афганистана, имел кучу наград, гордость ВДВ, и только получил от государства за заслуги 2-х комнатную квартиру в новом доме. Его сослуживцы пришли в отделение и поговорили с больными о том, о сем, и те на всякий случай забрали свои заявления, отказавшись от своих ранних показаний. Но самое главное, он заставил свою жену тоже забрать заявление, так как в противном случае обещал развестись с ней, забрать детей и выдворить на улицу. И вот во Фрунзенском РОВД, осталось только мое заявление, на основании которого, меня и вызвали погодя в суд.
В суд мы приехали с моим другом Мухтаром, я был только с ночного дежурства, небритый, помятый, жутко уставший, и с красными глазами. Когда мы зашли в зал, мы опешили от огромного количества пришедших десантников, их было не меньше чем при штурме дворца Амина в Кабуле, все в форме красивые и сильные. Ну и наш герой, конечно тоже в форме, с медалями, орденами, побритый и чистенький, не то что я.
И вот обвинитель, некрасивая толстая тетенька зачитывает всему залу нашу историю со слов этого героя.
Оказывается, он с друзьями был в клубе боевого братства, когда узнал, что его жена попала в нашу больницу. Обеспокоенный он тут же позвонил в отделение, где ему нахамили, и послали куда подальше. Когда он вечером зашел поговорить с дежурным врачом, то врач (это был я) будучи пьяным и не адекватным, напал на него вместе с больными, избил, да еще и сдал впоследствии в милицию.
Затем выступал я со своей версией, поддержанный только Мухтаром, все это время вся толпа негодовала на врача-алкаша, а боевое братство сверлило меня тяжелыми недобрыми взглядами. Прессинг был настолько жесточайший, что местами мне самому светило наказание за злостное хулиганство. Я был поражен и озадачен, но не забрал заявление, и рассказал все как есть. В итоге, ему дали 2 года.
А дальше, я два года жил в напряге, ждал, когда он выйдет из тюрьмы и поймает меня вечером со своими дружками. Его жена Татьяна выздоровела, и не сказав мне даже спасибо за операцию и лечение, тут же уволилась с больницы. Но вскоре рухнул Союз, и они с мужем, который к тому времени вышел из тюрьмы досрочно, уехали на ПМЖ в Россию, не попрощавшись со мною.
Уф, облегченно подумал я, а сам все гадал, что все же произошло в тот летний вечер, и почему же он так хотел меня грохнуть? Я часто рассказывал эту историю в разных компаниях и иногда ловил на себе странные взгляды Алтая.
Не помню, сколько лет прошло, но как-то раз, после очередного моего рассказа о десантнике, крепко выпив, Алтуша раскрылся и рассказал мне всю правду:
В тот злополучный день Алтай выпил после работы с нашими коллегами и мирно собирался домой в той самой злосчастной ординаторской, когда впервые позвонил Юра, муж Татьяны.
Диалог был примерно такой:
Юра: Ты кто?
Алтай: Дежурный врач, и называет мою фамилию.
Юра: Быстро Таньку позови к телефону…
Алтай: Не могу, это служебный телефон, и больных мы не зовем…
Юра: Эй, урод, видимо ты не понял с кем говоришь, или зовешь её, или тебе конец, сейчас я приеду и кончу тебя на месте...
Писать об этом конечно нельзя, да и так понятно, что нормальных слов там, в принципе не было, и в конце апофеозом финала прозвучало типа: ну давай приходи, мол я тебя прям здесь и сейчас…
После чего швырнув трубку, гордый Алтай сообщил Татьяне, что звонил её муж, но был пьян и получил мол достойный отпор. А она ему говорит, а Вы доктор не ругались с ним, а то он такой нервный, когда выпьет, полный псих, да еще контуженный на всю голову, постоянно бьет всех, он же десантник из штурмовой группы….. и живем мы недалеко.
Дальше вы уже все знаете, выговорившийся Алтай ушел домой, я отметил настоящий день ВДВ, мы со временем ушли из больницы, но продолжаем дружить до сих пор!
История не моя, наткнулся в ФБ, и очень понравилась. На всякий случай оставлю ссылку на оригинал - https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=1201501526...
PS Историю скопировал практически слово в слово, убрав только фамилии.
PS Пишу на пикабу впервые, прошу сильно не пинать.
Году этак в 1962 отряд боевых кораблей Северного флота под руководством Командующего флотом адмирала Лобова был с дружественным визитом в Швеции. Все шло замечательно, но помимо общей программы визита была еще одна такая маленькая закавыка как официальная часть, а в ней - такие на первый взгляд ничем не примечательные пункты как прием у Короля Швеции и ответный прием у руководителя отряда.
На приеме у Короля все тоже было хорошо: моряки наши были окружены величайшим вниманием и заботой, обстановки была теплейшая и дружелюбнейшая, столы ломились от яств, вино, как говорится, лилось рекой. Звучали здравицы и тосты, адресованные Королю, руководству нашей страны, народам обеих стран, руководству отряда, морякам… И хотя убеленный сединами адмирал никогда не страдал пристрастием к спиртному, за продолжительное время приема он и сам не заметил, как (скажем так) малость «набрался» и слегка потерял контроль над собой. Язык почему-то побежал впереди головы, опережая даже нетленные мысли.
Поскольку атмосфера была в высшей степени непринужденная, то и разговоры велись свободные, на самые разнообразные темы, выходящие далеко за рамки официального протокола. Как всегда бывает в подвыпившей компании, пошли и залихватские рассказы, начинающиеся со слов «А вот у нас…». Причем, каждый изо всех сил старался «переплюнуть» предыдущего рассказчика. Практически по всем параметрам (за исключением уровня жизни населения, но эта тема была настолько досадной и незначительной, что ее старались не касаться) Советский Союз одерживал верх.
И вот на стол подали индейку, будь она неладна Все дружно стали нахваливать удивительный вкус этого замечательного, по какому-то особому рецепту приготовленного, блюда. Король, несмотря на свою скандинавскую сдержанность, с нескрываемой гордостью стал рассказывать нашему адмиралу, что умение превосходно готовить является не единственным достоинством его повара. Тот, помимо всего прочего, по утверждению Короля, еще и сам был таким гурманом, каких мир не видывал, и за один присест мог запросто съесть пару индеек.
Окружающие робко, чтобы не обидеть Короля, тем более что в его повествовании явственно прослеживалось стремление рассказать что-то такое, что «перещеголять» уже просто невозможно, начали высказывать некоторое сомнение, мотивируя его тем, что человеческий желудок просто не способен вместить столько пищи.
Строгий инструктаж компетентных органов в лице МИДа и КГБ перед визитом и прирожденное чувство такта, с одной стороны, не позволили нашему адмиралу даже виду подать, что он хоть как-то усомнился в словах Короля, а тем более, возразить Его Величеству. Но с другой стороны, с молоком матери впитанные, развитые всей жизнью и существенно усиленные воздействием на организм огненной воды чувства патриотизма и неуемной национальной гордости не могли допустить, чтобы какой-то иностранец, хоть и Король, одержал верх в словесной баталии. И не успел еще адмирал осознать все происходящее, как его язык помимо его воли произнес такую фразу:
- Это что! Вот у меня на одном из кораблей есть матрос, который за один раз может съесть целого теленка!
Когда переводчик деревянным от изумления языком довел содержание сказанного адмиралом до потомков варягов, наступила тишина, плавно переходящая в минуту молчания. Только без традиционного вставания.
Даже официанты перестали греметь посудой, а мухи… летать!
Вся советская делегация как-то сразу протрезвела, у всех мгновенно пропало желание еще что-либо рассказывать. Сам адмирал, произнося последнее слово, понял весь ужас того, что выдал его язык. Ведь Король – он и в Африке Король! С ним такой номер не пройдет,- травить такие байки Королю, да еще так обскакать его в том, в чем он рассчитывал на полное превосходство…
Но дальше случилось то, чего ни адмирал, ни кто бы то ни было другой, себе даже представить не мог. Король, поскольку его никакие специальные органы перед встречей не инструктировали, презрев все правила дипломатии, произнес:
- Докажи!
Причем это желание так явственно читалось на монаршем лице, что наш адмирал понял его без переводчика. Вот тут ему совсем поплохело. Одного мгновения звенящей тишины ему хватило, чтобы вспомнить всю свою жизнь и осознать, что его славный путь на этом может теперь уже бесславно закончиться. Мысль, барабанной дробью пульсируя жилкой на виске, истошно кричала: «Что делать? Что делать?!». Но вслух, еле-еле шевеля сведенной судорогой челюстью, он тихо произнес:
- Как?!
- Завтра ответный прием у Вас, – нашелся Король. – Там его и покажете!
Адмирал никогда не страдал провалами в памяти, но как закончился прием, и как он добрался до машины, которая должна была отвезти его на корабль, Командующий не помнил. Повалившись на заднее сиденье, он коротко бросил адъютанту:
- Ты все слышал?
- Так точно, товарищ адмирал. Здорово Вы его на место поставили! А вот наш военный атташе вляпался.
- А с этим-то что случилось? – на автомате спросил адмирал, не понимая, что адъютант просто хочет отвлечь его от мрачных мыслей (ведь, как говорят злые языки, ничего нет приятнее для сердца военного, чем горе товарища!).
- Кто-то из шведов восхитился наградами военного атташе и попросил разрешения их зарисовать, - стал рассказывать адъютант. – Малость перебравший атташе, видимо, хотел сказать, что не возражает, если швед зарисует только сами награды, не изображая его лика. Но в эфир выдал совершенно другое: «Пожалуйста, только без головы!», и провел ладонью у себя по шее. «А я награды своей родины отдам только вместе с головой!» - заявил швед.
- Дурак он! Надо думать, где и что говоришь, - произнес адмирал и осекся. А после секундной паузы добавил:
- Но рисковал-то он именно только своей головой, которую ему теперь, конечно, точно не сносить. А у меня помимо моей головы на карту поставлен еще и престиж государства! А это куда посерьезнее. Ведь нам завтра этого обжору показывать Королю!
- А где же его взять-то, товарищ адмирал?! – растерялся адъютант.
- То-то и оно! – невесело ответил командующий и тяжело вздохнул.
До корабля ехали молча. Поднявшись по трапу, адмирал чуть ли не зубами в клочья порвал всю дежурную службу. Так, для острастки, чтобы жизнь раем не казалась. Но собственный пар так выпустить и не удалось, – легче не стало ни капельки. В мозгу занозой застряла одна из вечных российских проблем «Что делать?». И чтобы его фамилия не стояла в ответе на второй не менее вечный российский вопрос «Кто виноват?», нужно было срочно что-то придумать. «Докладывать в Москву? – думал адмирал. – Вряд ли они что-то придумают, а вот голову оторвут точно!».
На помощь были призваны заместитель командира отряда по политчасти, начальник штаба и еще несколько адмиралов. Было решено разослать депеши (с соответствующими оговорками о чрезвычайной секретности миссии) всем командующим флотами, командующим округами, с которыми у адмирала были хорошие личные отношения, друзьям в центральном аппарате и другим близким друзьям и знакомым, кто хоть как-нибудь мог помочь или хотя бы что-нибудь посоветовать. Вся ночь ушла на переговоры и поиски выхода из ситуации…
И, наконец, под утро блеснул лучик надежды: из Уральского военного округа пришел ответ, что есть такой человек, который по агентурным данным действительно может съесть теленка. Работает этот обжора экскаваторщиком и, к счастью, здоров и не находится ни в отпуске, ни где бы то ни было еще. Правда, возраст его несколько не подходит для матроса срочной службы (ему за сорок), да и размеры такие, что вряд ли ему смогут подобрать стандартную форму. Но это было уже полбеды.
Было решено немедленно отправить его спецрейсом в Швецию, а на корабле вся швальня (пошивочная мастерская) была посажена за изготовление ему формы по переданным размерам. Правда, ботинок сорок девятого размера на корабле действительно не оказалось. Пришлось там же, на Урале, срочно искать ему обувь. Нашли, но только сапоги, которые тут же вручили ему в качестве приданого. Такую мелочь можно и проигнорировать. Королю-то все равно невдомек, все ли советские моряки могут ходить в ботинках, или кто-то должен ходить в сапогах.
С проездом в Швецию особых трудностей не возникло, поскольку во время перехода один из сверхсрочников тяжело заболел, и его сняли с корабля и отправили на берег в госпиталь, а в списках экипажа он продолжал значиться. А уж изготовить документы нашему гурману на имя выбывшего члена экипажа – дело пустяшное.
Несмотря на бессонную ночь, на подъеме флага адмирал выглядел уже бодрее, чем после вчерашнего приема. Чуть-чуть только продолжала свербеть подленькая мыслишка: «А вдруг что-нибудь не срастется? Вдруг он все-таки не сможет съесть столько (ведь это ж уму не постижимо)?! Вдруг нелетная погода или еще что-нибудь?». Но с ней он старался всячески бороться. И тем не менее, полдня он не находил себе места, - с Урала сообщили, что гурмана отправили, но оставалось выдержать томительные часы его перелета в Стокгольм.
Наконец, новоиспеченный сверхсрочник прибыл к месту назначения. У трапа самолета его лично встречал Командующий флотом и жал руку и обнимал так горячо, что создавалось невольное впечатление, что этот русский богатырь либо спас ему жизнь, либо его единоутробный брат. Форму к этому моменту уже успели сшить, она ему подошла. А когда он лично заверил адмирала, что действительно может съесть теленка, и неоднократно проделывал эту операцию с жареным детенышем коровы на спор, счастью Комфлота не было предела. Он не радовался так, когда его производили в офицеры, когда получал очередное звание или продвижение по службе, когда выходил из тяжелейших ситуаций во время войны и порой чудом оставался в живых, когда его назначали Командующим флотом, когда, наконец, женился, и у него рождались дети. Он мурлыкал себе под нос какие-то одному ему известные легкомысленные мелодии, не обращая внимания на окружающих, и передвигался пританцовывающей походкой.
Бедный адъютант решил, что его любимый начальник и благодетель тронулся умом, и скоро ему придется искать себе новое место, а он ничего, креме как быть на побегушках, не умеет. Так что перспектива для него рисовалась совсем безрадостная.
Но по мере приближения к назначенному времени приема адмирал стал постепенно входить в колею, выпрямился, приосанился, его орлиный взор опять обрел строгость и блеск. Но за этой строгостью и блеском только очень хорошо знавшие его люди могли заметить крошечные искорки хитрости и самодовольства.
Прием, как и накануне, протекал превосходно. Адмирал представил «матроса» Королю. Тот пришел в восторг от одного только вида русского богатыря во флотской форме, но от проверки слов адмирала все-таки не отказался. Гурмана усадили за отдельный стол, и пир начался. Опять звучали здравицы и тосты (только теперь в другой последовательности: сначала за руководство нашей страны, затем за Короля, за руководство отряда, за флот, за дружбу народов…). Яства подавались одно за другим. Не обходили и нашего богатыря. Но ему, в отличие от других участников обеда, помимо закусок, подавали одно мясное блюдо за другим. Примерно часа через полтора-два наш герой ста проявлять беспокойство, засуетился и начал подавать адмиралу какие-то непонятные знаки, самым выразительным из которых было проведение ребром ладони по горлу.
Командующий похолодел. «Все. Это конец, - подумал адмирал. - Он наелся. Сейчас он заявит, что больше есть не может… Прилюдно Король, конечно, меня на смех не поднимет, но тем не менее, какой позор! Какой срам! Родина обесчещена! А уж о моей дальнейшей службе и думать нечего!»
Извинившись перед Королем, командующий на ватных ногах подошел к лже-матросу и наклонился, не ожидая услышать ничего хорошего.
- Наедаюсь, - как-то подозрительно прохрипел тот, и у адмирала оборвались все внутренности. Подленький и мерзкий холодок стал расползаться из области солнечного сплетения по всему телу и неприятно щемить где-то ниже пояса. Но экскаваторщик, секунду помедлив и усилием глотки протолкнув последний кусок мяса в свои необъятные недра, добавил:
- Скажите, чтобы подавали теленка!
- Так ты же его уже сожрал!!! – Не в силах сдержать торжества, громогласно снял внутреннее напряжение флотоводец.
Да-а! Воистину таинственна, безгранична, необъяснима и непредсказуема русская душа! А если она обретается еще и в здоровом теле, а им сопутствует еще и здоровый аппетит, то можно не только горы свернуть, но и…
Во всяком случае, спасти честь заслуженного адмирала и Родину не посрамить – это запросто! А заодно на халяву прокатиться за границу, вкусно и обильно пообедать и между делом с Королем по-приятельски покалякать.
А вот наш адмирал аппетита, по крайней мере, на спиртное и на телятину лишился на всю оставшуюся жизнь, и любое упоминание об этих «блюдах» вызывало у него острейший приступ гастрита.
автор: Сергей Аршинов